Укушенные уткой

      Маль-Никаль начала и перестала делать сразу две разные вещи. Начала пропадать с завидной регулярностью и перестала рыдать по ночам и тосковать. Также она начала делать ещё две вещи: получать свободное время и ходить с высоко поднятой головой. Я ожидала (а отчасти даже надеялась), что ночные занятия Маль-Никаль сделают её предметом повышенного внимания Нефертари, но, судя по всему, этого не случилось. Нет, может конечно царевна стращала наложницу по углам, а на публике разыгрывала равнодушие, но за время жизни с Маль-Никаль в одной комнате я успела немного понять её характер: если бы её кто-то запугивал, она бы запугивалась. Но так как она расхаживала по женскому дому павой, вывод напрашивался сам собой: главной жене наследника престола было глубоко плевать на новую наложницу мужа. Интересно, а чего она тогда на меня… А, собственно, чего она? Ну подошла один раз, спросила стала я нефрут или нет. Блин, Кося, ты как себе чё придумаешь…       И всё-таки со всем этим следовало что-то делать. Ещё неделя такой жизни, и я нахрен отъеду кукушечкой. И плевать, что у кучи рабов жизнь хуже, я — изнеженное дитя двадцать первого века, и мне тошно, тошно, тошно!       Особенно тошно было по ночам. Маль-Никаль уходила, а мне начинали сниться сны. Идиотские сны, в которых Рамсес, завёрнутый в леопардовую шкуру, преследовал меня снова и снова. Как правило, в процессе он превращался в леопарда. Его жёлтые глаза светились полными лунами, в пасти клацали лунные серпы, а налитые силой мышцы под раскрашенной, как произведение искусства, шкурой переливались подобно крови в моём тощем тельце. Я бежала, но то и дело оборачивалась, чтобы взглянуть на лапы, которые казались такими сильными и такими мягкими, если втянуть когти. Убежать хотелось страшно. Если лунные серпы вонзятся, начнётся восход луны, знаменующий закат моей жизни, но вопреки этому желанию, я сама же сбавляла темп. А всё потому что это прекрасное животное, это произведение искусства и первобытной ярости в одном флаконе в этот момент хотело только меня. И оно получало. Настигало, набрасывалась, прижимало к земле всеми четырьмя лапами, удовлетворённо мотало хвостом над головой, кусало, лизало, снова кусало... Превращалось в человека… Но в человека ли? Нет, не совсем. Где-то на границе между двумя состояниями в мою шею особо сильно вонзались то ли зубы, то ли клыки, и я просыпалась в холодном поту. А потом понимала, что Маль-Никаль всё ещё нет.       Сюжет другого сна явно был связан со сценой наказания, свидетелем который пришлось стать. Я снова оказывалась в комнате Рамсеса, но штука в том, что он тоже там оказывался. И хотел чего-то от меня, чего именно — непонятно, но я не могла ему этого дать, и как рабыня, не могущая выполнить желание господина, конечно должна быть наказана. Делая это, он не злился. Поигрывая плёткой, как весёлый мистер Смерть, он просто приказывал лечь на пол и спустить схенти, а я почему-то даже не думала возражать. Его плеть прогуливалась вдоль позвоночника ласково, как змеиный язык, пока, подобно змеиным клыкам, не обжигала в конце… В конце позвоночника. Это повторялось несколько раз, и с каждым новым подходом плеть прогуливалась по новым участкам кожи… Потом Рамсес почему-то нависал надо мной так, что удавалось рассмотреть его босую ступню и напряжённые мышцы на бедре. Потом наматывал волосы на кулак и поднимал мне голову, чтобы провести древком плети вдоль дрожащего горла, посмотреть сверху вниз в глаза и на завороженно приоткрытый рот. Господи… Улыбка становилась всё коварнее, соблазнительнее, жарче; плеть спускалась всё ниже, оглаживала ключицу… И ещё ниже по уязвимо открытой груди. По уязвимо открытому… Всему… История с холодным потом и отсутствующей Маль-Никаль повторялась.       Нет, больше так определённо продолжаться не может, мне надо хотя бы попытаться. Понятия не имею, на что Рамсес обиделся, но с этим надо кончать! Знать бы ещё как…       Итак, нам нужно выработать стратегический план действий: как вернуть Рамсесу хорошее настроение, и принять самые серьёзные меры, чтобы оно всегда оставалось превосходным. Желательно при этом не влететь в число его шлю… Нефрут. Так…       Какие у нас есть варианты? Бухнуться в ноги и рыдать? Спеть песенку? Сначала рыдать, а потом песенку? Нет, это какая-то фигня, песенка явно не пойдёт впрок, если будет спета с красной опухшей рожей и охрипшим голосом. Сначала песенку, потом рыдать? Тоже лажа какая-то, по идее после песенки слёзы уже не нужны. На что ещё можно сделать ставку? На внешность? Сомневаюсь, что засветить морду лица перед Рамсесом будет достаточно. Можно, конечно, как-то упаковать и морду лица, и остальные куски организма, и преподнести… Но вот беда — нефрут, они же очень часто входят в число жриц Хатхор. А Хатхор это такая богиня, которая очень любит, чтобы её прославляли песнями и плясками. Иначе говоря, если с песнями я ещё могу выехать за счёт непривычного репертуара, то с плясками мы имеем полный швах. А вернее, он имеет нас. Нет, конечно, тоже можно обратиться к багажу двадцать первого века, но весь мой танцевальный опыт ограничивается беспорядочными трясками в клубах. Сомневаюсь, что это впечатлит искушённого наследника престола. Блин. Блин. Да блин же!       Я была в шаге от отчаяния. У меня попросту нет ни единого манипулятивного способа привлечь внимание Рамсеса. Я безоружна, как последняя… Рабыня! Что же делать…       Так, надо проанализировать ещё разок. Нахрена оно мне вообще надо.       Потому что без Рамсеса в моей жизни не происходит ничего интересного? Чтобы вытащить мальчика из статуи? Чтобы спасти Египет? Всё вместе?       Вот же едрить.       А потом как-то Рамсес заявился в женский дом. Дело было так: Нефертари сидела на тахте в общей комнате и что-то старательно строчила на папирусе, периодически сверяясь с какими-то свитками; Маль-Никаль наигрывала ненавязчивую мелодию на арфе; я натирала тряпочкой всю посуду, какая имелась в радиусе ста метров. Сегодня повезло — дали лёгкую работу.       Вошёл Рамсес и, пока мы с Маль-Никаль сгибались в поклоне, Нефертари подняла голову и улыбнулась, но почему-то с вызовом.       — Рамсес, любимый муженёк, ты здесь? Входи, входи.       Она поднялась ему навстречу, двигаясь плавно, как лебедь. Белый цвет платья только добавлял сходства с этой птицей.       — Минувшей ночи тебе, значит, не хватило, и ты пришёл опять?       Её рука легла Рамсесу на живот и сделала несколько ласкающих движений. Эй, вообще-то мы с Маль-Никаль ещё здесь! Да и кроме нас, по углам копошатся слуги. Капец! Не, ну вы это видели?! Ни стыда, ни совести!       Нефертари продолжала своё дело, нисколько не смущаясь ничьим присутствием. Наверняка рабы для неё были чем-то вроде мебели, не более. Рамсес в ответ на приставания своей законной слегка прищурился и полуулыбнулся, кладя руку ей на затылок и мягко массируя его. Нефертари аж замурлыкала от этой нехитрой ласки и подалась вперёд, прижимаясь к Рамсесу всем телом. Только сейчас я заметила, какое у неё тонкое платье. И как медленно, но верно, её лежащая на животе у Рамсеса рука ползёт вниз.       Да, бляха от сандаликов, давайте! Потрахайтесь прям тут у нас на глазах, в чём проблема, это же древний, едрить его через колено, мир! Кажется, медный поднос, который я поставила на столик, слишком сильно об него стукнулся. Это случайно! Честное слово!       К счастью, рука Нефертари до цели не доползла, Рамсес отстранился, но очень аккуратно, не позволяя себе ни единой грубости в отношении супруги.       — Сказать тебе я должен кое-что, дурные вести до меня доходят, — на его лице нарисовалось искреннее (или хорошо сыгранное) беспокойство, которое передалось Нефертари.       — Что? Что такое?       Рамсес протянул ей какой-то свиток, который она взяла и тут же развернула.       Эй, так нечестно! Остальным тоже интересно, между прочим!       Несколько секунд Нефертари молча изучала содержимое свитка, а потом подняла на Рамсеса крайне обеспокоенный взгляд.       — О брате моём Птахмесе здесь речь, но писано письмо чужой рукою. Чужой и злой. Кто этот… — она, очевидно, поискала взглядом подпись, — кто этот У́на, войсковой начальник? И отчего желает зла он Птахмесу так сильно, что жизнь его попробовал отнять?       — Чин управляющего армией Амона они не поделили. Знаешь ты, что брат твой должность получил по праву, заслуги на вершину возвели. Но Уна этот к Птахмесу ближайший соперник, так что, если б не твой брат, под ним ходили бы войска Амона.       — Рамсес, — Нефертари отчаянно схватилась за запястье мужа, — ведь ты же Птахмеса спасёшь?       — Наследник я, но Птахмес напрямую мне неподвластен, так что не смогу. К тому же Уна притворился его другом и через то свой план осуществит.       — Но мы же можем рассказать всё фараону!       — Он не казнит злодея, я уверен, поскольку Уна — сын влиятельного рода. Его сошлют в провинцию — не больше, что Птахмеса от смерти не спасёт, ведь руки знати длинные не в меру.       — Тогда… — Нефертари задумалась на целую минуту, Рамсес терпеливо ждал дальнейшего конструктива, — Рамсес, вот же письмо, что Птахмеса от гибели избавит! Ты Птахмесу его отдашь, и брат о вероломстве друга всё узнает.       — И ты была б права, любовь моя, когда бы Птахмес верил мне чуть больше, чем злому другу, но это не так. Он думает, что все мои заботы лишь заговорам против Моисея посвящены. Но, если бы сестра… Да, думаю, её предупрежденью он внял бы.       Нефертари подумала ещё несколько секунд, а потом скептически взглянула на мужа.       — А этот Уна как-то связан с Моисеем?       — Да, связан, — не стал скрывать Рамсес.       Лицо Нефертари резко сделалось воплощением выражения «ну поня-я-ятно». Рамсес скопировал его, также красноречиво комментируя реакцию супруги.       — Не веришь? Ну да что мне в том за дело? Не мой ведь брат в зените жизни юной в гробницу ляжет.       И протянул руку за свитком. Нефертари плотнее вцепилась в него.       — Всё сделаю. А это извещенье пошлю, чтоб подтвердить мои слова.       Рамсес опустился на тахту и обнял Нефертари.       — Я рад, что мы заранее узнали, и Птахмес будет жить.       Вскоре Нефертари упорхнула спасать брательника, и едва законная жена переступила порог общей комнаты, как Рамсес взмахом руки подозвал Маль-Никаль. Наложница перестала насиловать арфу и маленькими, но торопливыми шажочками приблизилась к Рамсесу.       — Мой господин, — нежно прошелестела она, даже не пытаясь поднять взгляд на упомянутого господина.       Рамсес улыбнулся, как кот перед крынкой сметаны, и кажется у него даже глаза заблестели. Причём в унисон с глазами Маль-Никаль, что стало заметно, когда он подцепил её подбородок и заставил поднять голову.       В моей голове в свою очередь полыхнули вьетнамские флешбэки, ведь это движение точь-в-точь повторяло то, которое сделал… Вернее, собирался сделать Рамсес, когда я устроила посттравматическую истерику. Ты нарочно? Нет, господин, ты нарочно?       Я поймала себя на том, что скоро протру в медном блюде дырку. А пока что оно уже похоже на все те статуи, части тел которых надо потереть, чтобы исполнилось желание.       Рамсес тем временем гладил костяшками пальцев скулу Маль-Никаль и любовался её трепещущими от удовольствия ресницами. Не знаю, сколько мы так стояли, натирая каждый своё.       — Ты как?       — В мечтах о твоей милости, владыка. Твои глаза, как звёзды, мне сияют, и я везде их вижу, повелитель. И сердце моё бьётся… Ты послушай.       Она взяла руку Рамсеса и приложила… К своим сиськам! Пф, как это по́шло! Так же пошло, как сравнивать глаза со звёздами! Женщина, ты банальна! Банальна, как лапоть, и столь же проста, а твои методы… Работают…       Это чудовищно, но Рамсес не убрал руку, а потом даже склонился к этим сиськам, видимо, чтобы ещё и послушать, как сердце бьётся.       И честно, до чего охота сделать так, чтобы оно не билось! Кося, ты со всей своей оригинальностью (для этого мира) сто лет в обед никому не упёрлась… Многим ли ты упёрлась в 21 веке?       Рамсес отлепился от сисек, снял с пояса золотой пектораль (только теперь я заметила, что он там висел всё это время) и одел его на шею Маль-Никаль («нестрашно сердцу в золотой броне»), после чего направился к выходу из общей комнаты. Я подождала, пока он выйдет, и сразу же ломанулась следом.       Перед глазами замаячили Нефертари и Маль-Никаль. Первая, соблазнительно улыбаясь, запускала руки за пояс схенти; вторая, улыбаясь нежно, прикладывала чужую ладонь к своей груди. Я выбежала из общей комнаты и крикнула вслед Рамсесу:       — Господин!       Он остановился. Медленно развернулся.       О Боже, я сейчас скончаюсь! Отъеду кукушечкой сначала в Кащенко, потом в Склифосовского или наоборот, а точнее в больницы при храмах Хонсу. Кося, Кося, ты же сроду за мужиками не бегала, что за отстой ты устроила, да и стоит ли бегать за мужиком, который женщин, как цыплят по осени считает, считает… А считается ли это всё за то, что я бегаю? Может я не бегаю, а хочу дружить с Египтом и спасать Рамсеса… Или дружить с Рамсесом и спасать Египет. А впрочем, какая разница… Разве может дружить господин и рабыня?       — Господин, ты интересный. Давай общаться.