Укушенные уткой

      Раз — очередная порция сена летит коровам в кормушку. Я наклоняюсь за следующей и представляю, что Бог видит меня сейчас. Нет, в самом деле. Конечно, то, что история Исхода — правда, ещё надо доказать, гипотеза не проверена, а значит, не стоит слишком привязываться всего к одному из возможных вариантов, но в последнее время я стала слишком часто представлять, что всё так и есть. Что на свете есть Бог, и Он... Создал галактики, чёрные дыры, всякие квазары и туманности; создал глубины океана, и всё, что они скрывают. Тёмную материю и энергию, и микромир: всякие кварки, бозоны и прочую неведомую хрень, про которую я знаю только то, что она существует... А ещё человека. Меня. И иногда этот факт шокирует больше, чем создание квазаров, потому что квазары-то где-то там, а я здесь. Видишь, Господи, вот эта грязная блондинка с вилами в коровнике — это я, и я, да и все люди в целом на фоне квазаров кажутся такими маленькими... Меньше кварков! Потому что из кварков состоит материя, они лежат в основании всего, а из людей ничего не состоит. Они сами по себе болтаются, одинокие, брошенные и поголовно несчастные. Ты создал их... Нас. И наверное поэтому имеешь полное право делать всё то, что описано в Ветхом завете.       Я кидаю сено снова и снова, но не вижу ни его, ни коров, для меня сейчас существует только странное щемящее чувство в груди. Не знаю, его ли мне стоит испытывать, размышляя о могуществе Творца. Это ли чувствовал Иов, когда ему рассказывали про левиафана и бегемота?       Левиафан и бегемот! Господи, подумать только, неужели всё правда? И саранча, и кровь вместо воды в Ниле, и гуляющий по дорогам Египта Ангел? Нет, погодите... Вот коровы — правда, сено — правда, даже интернет и смартфоны — правда, хоть и не нынешняя, но чтобы Ангел? Всамделишный? Да вы го́ните!       — Кэса?       Оборачиваясь на зов, я вздрогнула, потому что меня вытащили из пучины размышлений. Маскини — главный над скотом — не вздрогнул, потому что, наконец, попривык к новому, потрясающе неопределённому статусу своей подчинённой, являющейся одновременно и любимой, и опальной рабыней наследника престола. Не зная, как обращаться со мной, Маскини выбрал самый беспроигрышный вариант — нейтральный.       — Не нужно, Кэса, лучше ты остановись.       — Почему?       Маскини бросил многозначительный взгляд на кормушку, что заставило и меня присмотреться. Мать честная! Да коровы скоро похоронятся под толстенным слоем сена, которым я от щедрот своей русской души продолжаю их заваливать. Бли-и-ин... Перевожу испуганный взгляд на Маскини. Он собирается наябедничать на меня Бокенхонсу или даже собственноручно... Но главный над скотом выглядел настолько умиротворённым, будто коровы поделились с ним философским восприятием жизни. Любого другого раба уже бы тащили во двор, чтобы со вкусом подвергнуть экзекуции, но мы с Рамсесом весьма преуспели в том, что касается превращения чужих жизней в воплощение сюрреализма. Это давало свои дивиденды — Маскини ограничился указанием на ошибку и благополучно ретировался.       Так, ладно. Дивидендами надо пользоваться на полную. Что-то у меня совсем пропала охота работать, пойду прогуляюсь. А так как Маскини запрещено выпускать меня из коровника, делать ноги надо всё же по-тихому.       Поминутно оглядываясь, я выскользнула во двор и, перебигая от одного сосуда с водой до другого; от кучи мешков с навозом до колодца и потом через сыроварню, начала выбираться из хозяйственной части дворцового комплекса. За время, проведённое в рабстве, я успела неплохо освоиться и теперь знала короткую дорогу в самые разные уголки шикарной усадьбы Рамсеса, что очень выручало, особенно, если хотелось устроить себе обеденный перерыв в эпоху, когда до изобретения нормированного рабочего дня оставалось пару тысяч лет.       Сегодня обеденный перерыв обеда не предусматривал, зато предусматривал эстетическое наслаждение от созерцания дворцового сада, от его благодатной тени и свежести, от вдыхания тонких фруктовых и цветочных ароматов. Я шла, слушая тишину, изредка нарушаемую голосами экзотических птиц, и отдыхала от шума, вечно сопровождающего любой сельскохозяйственный процесс: от мычания коров, окриков слуг... Кто бы мог подумать, что суета и усталость от неё может настигнуть даже в тринадцатом веке до нашей эры. И, Господи, как хорошо мне быть здесь, среди влажной зелени, сочных плодов, которые можно украдкой сорвать...       Так, стоп. Что-то такое апостол Пётр говорил Христу на горе Фавор, только там не было плодов. Зато плоды были в...       Я уставилась на машинально сорванный банан так, будто это он вознамерился меня сожрать, и внезапно очень отчётливо увидела себя со стороны. Грязную, вонючую рабыню, ворвавшуюся в полный изобилия сад. Было ли это похоже на состояние Адама и Евы, когда они пали, а мир вокруг ещё нет?       Я остановилась. Вдохнула полной грудью. Отложила банан. Отсиживаться по кустам и лепить лопух на гениталии категорически не хотелось, вместо этого я раскинула руки, прикрыла глаза и от всей своей грязной души и вонючего сердца попросила милости, сама не зная какой. Просто вот я, Господи, и у меня, как у Иова, нет ничего. Я слаба, одинока и беззащитна; я чужестранка, а чужестранец бесправен, и... И, наверное, я всегда была чужестранкой и никогда ничего не имела, но поняла это только теперь. И, наверное, только поэтому я теперь могу просить милости, ведь по какому-то абсурдному закону Ты лучше всего слушаешь тех, у кого ничего нет. Ничего больше, кроме... Могу ли я сказать, что у меня теперь есть Ты? Нет конечно, иначе любой бомжара возле Пятёрочки козырял бы особой связью с Творцом. Но всё-таки, Господи, я прошу и умоляю за Рамсеса — моего господина — и за Египет... За Кемет, Господи...       — Ты?!       Я отскочила к кустам с проворством Адама, застуканного за поглощением санкционки. Чуть дальше по садовой дорожке стоял главный строитель Бака и пялился на меня со смесью возмущения и благоговения. Ну так, будто я тут бананом демонов вызываю. Бли-и-ин... Пора драть когти вотпрямщас!       — Нет, прошу, остановись!       Я остановилась так резко, что едва не пропахала носом ещё одну садовую дорожку. «Прошу» в устах Бака? По отношению ко мне?? Да вы го́ните!       Так ладно, Кося, возьми себя в руки, ничего он тебе не сделает. Ты принадлежишь Рамсесу, не станет он воровать рабыню наследника престола, к тому же от тебя разит дерьмом, так что и лезть не станет, а значит, бояться нечего.       Я повернулась и учтиво сложила лапки на уровне причинного места. Бака действительно смущали ароматы из коровника — он едва заметно поморщился и решил держаться на пионерском расстоянии.       — Ты жалко выглядишь, мне больно это видеть, — его голос звучал мягко и вкрадчиво, говоря со мной, главный строитель слегка приподнимал брови, словно недоумевая.       — Зато ты выглядишь просто отлично, — сказала и сама не поняла, что это было.       Попытка польстить? Съязвить? Ладно, может, оно и к лучшему. Чем больше туману, тем больше вероятность, что именно я поведу разговор.       — Да, это так, и ты могла бы жить в роскоши, ни в чём не знать нужды. К чему страдать, зачем себя ты мучишь? В грязи, в поту, средь черни и скота... А ведь могла бы в шёлке и атласе с блюд золотых вкушать такие яства, каких и госпоже твоей не носят. От плода виноградного пила бы, цветочными маслами умащалась и лучших украшений драгоценных имела бы в шкатулках без числа. Что по душе тебе? Рубины ли, алмазы?       Бака прохаживался из стороны в сторону, к счастью, не сокращая расстояние. Эм... Это всё очень мило, конечно, но...       — Я не понимаю, господин главный строитель, зачем тебе я, когда ты можешь получить почти любую...       — Послушай, что тебе я предлагаю, другого раза может и не быть. Подумай, кто ты есть, и кем могла быть, и что с тобою сотворил наследник. Куда он вверг тебя, совсем не замечая красы, сверкающей, как пурпур Финикии.       Как неожиданно и приятно... Такой лапши мне на уши ещё не вешали.       — Но я принадлежу наследнику Рамсесу, и он меня не отпустит.       Удивительно, но от этих слов меня накрыло волной тепла. Не отпустит... А вот Бака воспринял фразу, как приглашение к действию, и даже сделал один шаг навстречу.       — Я всё устрою... Если ты согласна, то будь готова, чтобы нынче ночью...       Что? Не-не-не-не-не!       — Я принадлежу наследнику Рамсесу, и другого господина мне не нужно.       — Об этом не прознают, будь спокойна! Ведь в женский дом не вхож без позволенья и фараон...       Тьфу ты, как представлю, что он запрёт меня в своём женском доме со всеми побрякушками, чтобы, значит, никто нас случайно не запалил... Да я ж там со скуки сдохну! Не говоря уже обо всём остальном.       — Я принадлежу наследнику Рамсесу и не оставлю своего господина.       Ух, едва я это сказала, как Бака аж преобразился. Соблазняющая маска начала с него сползать, обнажая острые рога и не менее острую ярость. Вот, вот теперь точно пора эвакуироваться.       Я говорила, что мне не хочется отсиживаться по кустам и прикрывать гениталии лопухом? Забудьте! Теперь мне хотелось. Скрыться, заблудиться, потеряться так, чтобы меня, если и нашли, то только археологи через пять тыщ лет. Чтобы они потом ещё на пять тыщ лет были обеспечены диссертациями на тему «как человеческий скелет оказался в такой непролазной тьмутаракани». Словом, остановиться и отдышаться я решилась только тогда, когда окончательно перестала понимать, где я.       Так, хорошо, от Бака мы избавились, и с одной стороны, это одной проблемой меньше. А с другой стороны, одной проблемой больше, потому что Рамсес меня убьёт, а Маскини сожжёт останки. Нет, это ж надо так вляпаться, умница, Кося, у тебя талант по части нахождения неприятностей на свой фиговый листочек.       Окей, ладно, возьмём себя в руки. Не стоит раскисать, из любой неприятной ситуации есть, как правило, два выхода, вот и сейчас мы можем... Можем... Спросить у кого-нибудь дорогу!       Я огляделась. Да, если так пойдёт, я скоро отъеду кукушечкой и начну спрашивать дорогу у кустов. Они явно превосходят меня по части интеллекта, по крайней мере, им хватает ума расти в пригодной для них среде обитания. И, может быть, однажды кусты даже начнут мне отвечать. Вот, как теперь...       Стоп, погодите-ка, это никакие не кусты, это... Я осторожно приподняла один из листочков, и моему изумлённыму взору предстал Рамсес собственной персоной. В компании красок, кисточек и глиняных черепков весьма приличных размеров. Звуки, издаваемые наследником престола, напоминали скорее звериное рычание. Он действительно был похож на разъярённого льва в этот момент, а инвентарь художника явно играл роль его самой ненавистной жертвы.       Я, как завороженная, наблюдала этот калейдоскоп эмоций: вот он швырнул одну из кисточек на землю, расколошматив тем самым её вдребезги и заляпав красной краской себе пол ноги; вот попытался взять себя в руки, глубоко подышал и снова попробовал что-то изобразить. Очевидно, тщетно, потому что через пять минут черепки полетели на землю, и осколки едва не ранили меня, но зато сто процентов ранили Рамсеса — кровь смешалась с красной краской, но ему, похоже, было совершенно всё равно.       — Тебя я вновь здесь нахожу, мой повелитель.       Что?! Да вы го́ните! С другой стороны из кустов вышел Бака. Чтоб тебя!       Судя по выражению лица Рамсеса, он явно разделял мои эмоции по поводу главного строителя. И тем не менее, он поднялся. Стёр кровь. Водрузил на голову немес.       — Чего ты хочешь? — неприветливо бросил наследник престола.       Так как Рамсес стоял спиной к Бака, то никак не мог видеть выражение лица последнего. Что очень на руку этому самому последнему, вряд ли наследнику престола понравилась бы скорченная Бака козья морда.       — Покой твой нарушать, о повелитель, я менее всего желал бы, но, что делать, — ха-ха, покой, как же, а то невидно, что покой это именно то, что Рамсес здесь не испытывает, — ведь долг велит спросить тебя о плане, в котором ты по воле фараона свои ошибки должен был исправить. Так что с Гесемом, царственный владыка?       Наблюдая за Рамсесом, я вжала голову в плечи. Эти слова Бака станут последними в его жизни, ведь его сейчас натурально порвут на британский флаг.       — Прочь уходи, — до ужаса тихо произнёс Рамсес.       — Прости, владыка, это невозможно, ведь нам ответ держать пред фараоном...       — Убирайся.       Рамсес не повысил голос, даже не сделал лишнего движения, но что-то заставило Бака поклониться и свалить. И мне бы вот последовать его примеру, только... Открывшаяся сцена чем-то завораживала. Стоило Бака скрыться, как из Рамсеса словно хребет вытащили — он в изнеможении опустился на камень и стянул с головы немес. Это было...       Рамсес всегда казался мне больше золотым идолом, чем человеком. Такой величественный, несгибаемый, недосягаемый... А тут у него вдруг что-то не получается. Вернее, даже ничего не получается: ни рисовать, ни строить город. Это открывало его с новой стороны, и я чувствовала себя Кортесом у берегов Нового света.       А потом я сделала то, что человек делает только в состоянии аффекта — вышла навстречу рыкающему льву. Как говорится, да вы гоните.       — Могу я тебе чем-нибудь помочь, господин?       Рамсес уставился на меня, как Бака тогда на садовой дорожке. То есть, именно так, как если бы я на его глазах начала вызывать демонов с помощью банана. Занятно... Надеюсь, царственная выдержка проявится в Рамсесе не только по отношению к Бака.       Ошиблась. О, я никогда так не ошибалась! Любая сдержанность испарилась, как туман по утру; меня просто снесло волной лавы из жерла извергающегося вулкана.       — Из-за тебя всё! По твоей вине!       Меня схватили за шею и приподняли над землёй; я вцепилась Рамсесу в пальцы, но они держали крепче железных ошейников.       — Господин... Объясни...       — Нет, ты скажи, за что терплю мученья и отчего я не могу, как прежде, жить?! Гляди, чем занят я!       Меня швырнули в обломки черепков и разлившиеся краски.       — Так кто же ты, рабыня?! И что за злые чары применяешь? Ну отчего мне нынче не хватает обычной жизни сына фараона. Чего ищу? Что жаждет моё сердце? Злокозненность твоя не знает меры! Что хуже, чем внушить такую жажду, которую ничто не утоляет, чтоб ни вино, ни женщины, ни скачки, ни даже власть сама не заполняла дыру в груди, разверзнутую рану.       Я осторожно приподнялась, пытаясь понять, насколько серьёзные повреждения получила. Хм, кажется, ничего не болит настолько, чтобы было похоже на перелом. Сломалось разве что терпение.       — А теперь, господин, слушай сюда. Ты думаешь, что это из-за меня тебе захотелось странного, но что я сделала-то? Я всего лишь задала вопрос. Один-единственный вопрос: что ты любишь делать.       — О да, один-единственный вопрос, пустивший мою жизнь в объятья Сетха!       — Да ты разве не видишь, что сам пускаешь туда свою жизнь! Это всё ты! Как думаешь, если бы я задала этот вопрос Бака, в его жизни что-нибудь изменилось бы? Нет! Потому что он... Он... Не ты. Потому что ему никогда не нужно было ничего странного и непонятного, а тебе нужно! Тебе самому, а не по моим чарам. Ты всегда хотел большего, иначе ничем бы мой вопрос не помог.       Я могла бы сказать, что ярость Рамсеса сменилась удивлением, но это было бы неточным отражением происходящего. Скорее, ужасная маска ярости растворилась, выпуская наружу самого Рамсеса. Я улыбнулась, приветствуя истинное лицо своего господина, и показала ему расцвеченную ладонь.       — Ты, господин, как эти краски; а Бака совсем чёрно-белый.       И тогда Рамсес сделал то, что может сделать только человек в состоянии аффекта. Он подошёл ко мне, поднял с земли и обнял. Меня захлестнуло теплом уже потухшего вулкана, на заставшей лаве которого вот-вот зацветёт новая жизнь.       — Ты думаешь, что страдаешь, господин, и это действительно так, но ещё ты проявляешь истинную смелость. Как много людей смогли бы пойти навстречу такой болезненной мысли? Начать поиски, снова и снова возвращаться к ним, несмотря на боль неудач? И это сейчас, когда опыт поиска себя у людей очень мал... Господин, ты... Действительно особенный.       — Как странно, я столь часто это слышал, но лишь теперь поверил в самом деле.