Одинокая луна

— Подними руки, — говорит Тораф, и я слушаюсь, не ожидая подвоха. Почти три года я при маге, и он даже не кричал ни разу. Тораф ловко надевает на меня большущий свитер, который скрывает меня до середины бедра. Рукава длиннее рук, и Маг посмеивается над нами, особенно, когда я обнимаю сам себя, заворачиваясь в свитер, как в одеяло. В таком можно ходить сейчас и без куртки, весна только началась. Внешне и по запаху я остался как ребёнок. Мне даже жаль, я ведь полностью окреп и думал, что без побоев и голода организм перейдёт на следующую ступень, и я отпраздную второе совершеннолетие по нашим меркам. — Спасибо, — киваю магам. Свитер ничем не пахнет, он новый и абсолютно мой. Я ужасно счастлив. Мы садимся за стол и едим омлет с хлебом. Сегодня дежурство Мага, скоро он уедет с отрядом на сутки. Альфы никогда не обсуждают дежурства, не желают удачи, не прощаются. Всегда ведут себя друг с другом, будто ничего не происходит. Вот и сейчас просто треплются, не пытаясь втянуть меня в разговор, но если что-то произнесу, они будут слушать. Рядом с этими альфами я спокоен. Даже думаю сказать, что через неделю у меня день рождение и мне исполнится тридцать четыре. Люди тоже запоминают такие дни, у Мага и Торафа они уже были. Маг тогда угостил сладким пирогом, а Тораф приносил мясо. Ещё были простые подарки, как ремень и перчатки. Но у меня ничего нет, всё, что есть, мне они дали. Я не смогу даже еды принести, разве что сбегаю на охоту, но из-за ошейника нельзя далеко отойти от поселения, да и подарков они мне и так надавали и без праздника, поэтому я и не признавался, отмалчиваясь на вопросы о моём дне рождении. Сегодня мне дали новый свитер, чем не подарок? Сказать хочется, ведь пятнадцать лет плена я не отмечал дней рождения, а среди магов можно было бы начать. Я боюсь верить и надеяться, поэтому решаю и в этом году не признаваться. *** Беда случается в середине весны. Я слышу шум, гул голосов нарастает по мере приближения отряда. Патруль пропускают, просят позвать лекаря. Ветер дует от них в мою сторону, я улавливаю запах крови и срываюсь с места. Это отряд Мага и Торафа. Редко, но вместе их тоже отправляют, особенно если прорыв большой или их несколько. В таких же случаях чаще других отбывает и глава. Тораф весь в крови: в основном чужой. Он помогает спустить с коня Мага, а вот он изранен и бледен как полотно. На глубоких порезах вижу замазку из трав, её выдают патрулям. Меня оттесняют, чтобы не мешал, а Мага на носилках несут в дом лекаря. Остальные тоже подраны в разной степени, но идут на своих ногах и ждут очереди. Я скулю безотчётно и подныриваю под руку Торафа. Впервые. Сам. Он опирается, а меня колотит, но не из-за прикосновений, а от страха за Мага. — Не скули, малыш, Маг у нас живучий, он справится. Водник ведь, у них часто предрасположенность к целительству, да и истечь кровью почти что не могут, тело не выпускает её, — Тораф перехватывает протянутую ему флягу и жадно пьёт. Мы доходим до лекаря, и я помогаю устроиться на скамейке при входе. Мне страшно спрашивать, но Тораф рассказывает сам. — Три прорыва. Один за другим. Мы не успевали тварей уничтожать, Маг запечатывал, торопился, не берёг свой резерв, но иначе было бы хуже. К третьему прорыву мы добили тех, кто вышел из первого и наполовину закрыли второй. Нас было слишком мало, а их так много, но мы справились. Не скули... Тораф треплет по голове, а я прижимаюсь к его боку, дрожа от страха. Больше Тораф ничего не рассказывает, мы ждём пару часов. Усталый лекарь выглядывает из-за двери, промакивает лоб и кивает нам. Маг будет жить! Следующим он осматривает Торафа, как наиболее пострадавшего после Мага, и тоже оставляет его у себя. Остальных лечит гораздо быстрее, даёт пить настойки, вручает порошки да мази и отправляет по домам. Я остаюсь в маленькой комнате на две кровати. На одной лежит бледный, но уже не мертвецки-серый Маг, а со второй на него смотрит Тораф. Ему дали снотворного, так что вскоре оба альфы спят. Я остаюсь при них, хотя по первости лекарь и пытается меня выгнать, но он занят, а я упрям, так что мне вручают таз и ветошь на стирку. Всю ночь и следующее утро я меняю компрессы, обтираю лицо, шею и грудь, когда Торафа и Мага покрывает пот, смачиваю им губы. Они были добры ко мне, и я отвечаю тем же. На четвертый день лекарь отпускает Торафа, и мы возвращаемся в свою комнату, навещаем Мага с утра, принося завтрак, и вечером, деля с ним ужин. Мага отпускают почти через две недели. Он слегка хромает, но выглядит отлично. Магам далеко до волчьей регенерации, да и живут они лет по пятьсот, а не вечны как мы, однако силы природы их любят и помогают восстановлению. Если маг силён, то по слухам свой срок жизни может долго растягивать. К началу лета Маг и Тораф оба выглядят так, будто ничего не было, и они не грозились отправиться к праотцам. Снова часто патрулируют, но разрывов опять становится меньше, что позволяет всем передохнуть, а я в основном пропадаю на огородах или скотном дворе. ...Мне казалось, что только я наблюдаю за людьми и магами, интересуюсь их жизнью, но кое-кто наблюдал за мной с первого дня. Кое-кто, кого я стал уважать с прошедшей голодной зимы. И этот кто-то имел свои планы на меня. Нельзя верить, нельзя расслабляться. *** Будучи оборотнем, я всегда был среди своих. Шестнадцать лет в родной любимой стае. Пятнадцать следующие — в плену, но у своего вида. И за какие-то несколько лет я начал верить людям, магам, считать себя частью их ковена. Я не думал сбежать или напасть, просто хотел жить с Торафом и Магом. Быть полезным. Они приручили меня как пса, даже не пытаясь, просто не били и ставили перед носом тарелку с едой. Мне хватило этого, чтобы проникнуться к ним доверием. Как и всегда я выполнял поручения, выбирал работу по силам, никогда не ленился. Утром патруль вернулся не только невредимым, но и принёс тушу оленя. К позднему вечеру от него осталось ещё с половину, и даже мне не пожалели большого вкусного куска с кровью. Кто-то прикатил бочонок с пивом. В общем доме и на улице стало слишком громко, а вечер стоял тёплый, летний. Недалеко от колодца имелся сарай со всяким хозяйственным инвентарём. Днём я вынес из него корыто и замочил постельное бельё — своё и Торафа. Скопление людей — это скопление и запахов, слишком чувствительных для моего носа, поэтому я и пришёл к сараю на ночь глядя. Решил постирать и прополоскать, за ночь не высохнет, конечно, но хорошо проветрится, а к полудню уж точно можно снять. Об этом я и думал, возясь с мыльной стружкой и отбивая палкой бельё на камне, проходясь вещами и по доске для стирки. Я всегда хорошо стирал и полоскал, ведь резкие запахи раздражают обоняние оборотня. Но я не учёл, что запах мыла и создаваемый мною шум позволит ему подкрасться ко мне. Или он воспользовался своими силами... Тогда я об этом не думал, уже много позже размышлял, пытаясь собрать себя по кусочкам. Он присел рядом и улыбнулся. Я кивнул приветливо, совершенно не боясь. Высокий широкоплечий альфа, тёмные волосы, кустистые брови, лицо суровое, можно сказать некрасивое, будто вырубленное из камня. От него пахнет грозой, потому что его сила в молнии. Замбра улыбается, озадачивая, и тянет руку ко мне всё с той же улыбкой. Ухожу от прикосновения по привычке. Мне неуютно, хотя я уже не впадаю в панический ужас, но всё же он тоже знает о моих чудачествах. — Хороший омежка, — говорит Зумбра и с каким-то упрямством касается моих волос, гладит по ним, будто ему важно оставить последнее слово за собой. — Ты быстро ушёл. Не понравилось? — Жарко, — отвечаю нейтральное, тем более это тоже правда. Замбра хлопает себя по карману и достаёт платок, начинает разворачивать. — Ты ушёл без десерта, — показывает шоколадный кекс с ягодами, нарезанный кубиками. Он берет один и протягивает к моему рту. — У тебя руки мыльные. Открой ротик. Его глаза тёмные и напоминают грозовые тучи. Одна из особенностей мага грозы его уровня — глаза способны менять цвет так же быстро, как меняется осенняя погода. Они становятся ясными тёплым деньком, когда в ковене всё хорошо и ладно, или затягиваются дымкой, начинают темнеть и метать искры, когда нужно в бой, устранять прорыв. — Всё в порядке, я поел, — по спине проходит холодок, хочется бежать, на затылке волосы становятся дыбом, будто шерсть на загривке. Горло сковывает страхом. — Я жду, — смотрит на меня Замбра. Он сильный маг, старый, ему наверно за триста, но выглядит лет на тридцать пять, может, сорок. Всегда без единой царапины возвращается из патруля. А ещё он глава ковена и вообще-то мой хозяин, просто не заявлял об этом ни разу, пусть и ошейник снимать запретил. Запах грозы усиливается, аура становится подавляющий, и я открываю рот. — Умница, — хвалит Замбра и осторожно засовывает мне в рот кубик кекса. Его большой палец скользит дальше чем необходимо, задевает мою нижнюю губу. Во рту пересохло от страха, я лениво и старательно жую, отметив удовлетворение на его лице. Мне страшно. Предки, я и забыл уже, как жутко бывает жить. А Замбра берёт следующий кусок кекса и подносит к моим губам. Смотрит выжидающе. Я открываю рот, а он запихивает свой палец. Жую. И снова всё повторяется. Пятый кусок уже тяжело глотать, будто кекс облепил мне горло изнутри. Взгляд Замбры стал масляным, а волк внутри меня скулит, поджав хвост. — У тебя тут крошки... — говорит Замбра и трёт пальцем мои губы, водит по нижней, затем верхней и снова к нижней — по кругу. Палец прижимается к моим губам, давит настойчиво и уже, не скрываясь, погружается в рот. Туда и обратно... Туда и обратно. Замбра облизывается, а меня начинает мутить. Дрожь проходит по телу. Бельё давно выскользнуло из моих рук и теперь лежит частью в корыте, а частью на траве. — Пожалуйста... — выдыхаю, когда он вытаскивает свой палец. — Что «пожалуйста»? — улыбается Замбра и подаётся ко мне. Я взвизгиваю и разворачиваюсь, но меня хватают за локоть. Пальцы будто стальные, держат крепко. По телу проходит волна, и звучит хлёсткое, подкреплённое магией: — Не сметь! Ошейник гасит попытку оборота, и на миг всё тело парализует подавляющей силой подчинения. Моего временного паралича хватает Замбре, чтобы затянуть ошейник, теперь не перекинуться и без приказа. Он тащит в сарай, и я падаю среди садового инвентаря. Меня снова вздёргивают и переворачивают. Я царапаюсь, пытаюсь укусить и зло рычу, но куда мне против такого сильного мага. За что, предки, за что? Я же не пахну омегой, у меня до сих пор не было течки... Замбра связывает за спиной руки рукавами моей же рубашки, сдёрнув её с плеч. Пытаюсь выползти из-под него и достучаться до разума. — Пожалуйста... Не надо... Пожалуйста... — всхлип вырывается сам собой, и Замбра суёт мне свой платок, пропахший кексом, в рот. Накрывает паника, я извиваюсь, сходя с ума от страха и накатившего ужаса. Нет, нет, не хочу! По телу проходит разряд. Врывается между лопаток, горячей волной растекается по позвоночнику и далее по всему телу. Не могу вдохнуть, и лёгкие начинают гореть огнём. Кто-нибудь... спасите меня... Замбра пыхтит надо мной, елозит, и я чувствую бедром его возбуждённую твёрдую плоть. От трётся об меня, целует в шею, кусает, будто хочет поставить метку, даже рычит. Когда я смог вдохнуть, а в ватное онемевшее тело вернулась чувствительность, Замбра уже стащил с меня штаны. Стоит пошевелиться, и кожу будто тысячами игл пронзает. Тягучий аромат возбуждённого обезумевшего альфы окутывает и душит, липнет ко мне, а Замбра всё кусается, пока не начинает тереться между ягодиц своей плотью. Я скулю ещё отчаянней, но ему абсолютно всё равно. Когда он начинает толкаться в меня, зажатого и испуганного, то меня словно раздирают пополам. Больно! Мне очень больно! Я приглушённо кричу сквозь кляп, захлёбываясь рыданиями. У Замбры не получается, я слишком узкий, а он огромный. Бьёт по голове, бокам, ногам... Методично и зло. На миг Замбра отстраняется, и я даже делаю нормальный вдох, но тут в меня втыкаются пальцы, и он остервенело ими двигает внутри. Пахнет кровью. Моей кровью. Замбра опять начинает елозить, толкаться и ругаться на меня сквозь зубы. Я вою уже на одной ноте, и он зажимает мне рот рукой, потому что платок плохо глушит. Бьюсь о земляной пол, раня и его ладонь, а там всё огнём уже полыхает, будто в меня раскалённый прут пихают, и главное Замбра не останавливается, погружается, раздирая, а кровь служит ему смазкой. Не может толком войти и бесится. — Глава! Я замираю, услышав крик, и Замбра тоже, но слезть не пытается. Придушенно кричу с новой силой и надеждой. Это Тораф! — Глава, вам нужно вернуться в дом, вас ждут, — говорит он, не пытаясь зайти в сарай, но ведь он слышит меня, не может не слышать! — Я занят, — говорит Замбра, схватив меня за волосы на затылке и ткнув носом в земляной пол. — Глава, нужно сейчас... — Я занят! — Глава! — Пошёл вон или пожалеешь! Я приду, как закончу свои дела! — Вам нужно остановиться! Это же ребёнок! Тораф рывком распахивает дверь, и свет ночи вторгается в тьму сарая. Тьму, что облепила и сковала меня. Разгоняет ужас, даруя надежду. Замбра ругается, сползает с моего измученного избитого тела, на ходу подтягивая и подвязывая ремнём штаны. Тораф стоит, стиснув зубы и сжав кулаки, его глаза светятся белым, но он не может открыто бросить вызов главе. Тораф проиграет. Умрёт. Но Тораф нужен ковену. Несмотря на лихорадку и жажду плоти, Замбра это тоже понимает. Он проходит мимо Торафа, толкнув плечом. Мой маг подрагивает от злости, заходит в сарай, когда Замбра удаляется достаточно. Тораф молчит, я тоже. Он вынимает платок изо рта, развязывает рукава рубашки, и я по-пластунски отползаю от него, несмотря на боль. Ничего, заживёт, сейчас подключится регенерация. Я судорожно натягиваю штаны, запахиваю рубашку. — Урод, — размазываю по щекам злые непрошеные слёзы. — Две пуговицы оторвал. Пальцы не слушаются и дрожат так сильно, что не могу застегнуть рубашку. Тораф подходит и опускается на колено, касается моих рук и чуть сжимает, затем начинает застёгивать пуговицы. Меня колотит, зубы стучат, а маг подхватывает меня на руки и относит к колодцу. Я умываюсь из ведра, тру шею, где кусал этот мерзавец, этот больной полоумный извращенец. Полоскаю рот и долго жадно пью ледяную воду. Тораф тянет ко мне руки, но я отталкиваю. — Я сам! Иду в сторону дома, к задней боковой двери при кухне. Тораф молчит, но следует тенью. Стараюсь не морщиться и хромать не так заметно, храбрясь, пусть Тораф всё видел. Но я должен сохранить хоть видимость достоинства. Дверь неожиданно распахивается перед самым носом и выпускает в ночную прохладу пару альф. Я шарахаюсь в сторону, а Тораф успевает меня закрыть. Альфы удивляются движению, но им слишком хорошо и весело, так что, отметив нас краем глаза, идут по своим делам. До комнаты добираемся без приключений, больше никого не встретив. Я плетусь в душ. — Может, завтра? Лучше приляг, — тихо предлагает Тораф, но я молча иду, куда собирался. Раздевшись, я долго моюсь, остервенело трусь мочалкой под слишком горячей водой. Кожа делается красной и чуть опухшей, но только так мне становится чуточку легче. Я замачиваю вещи в тазике в холодной воде и мылом, терпеливо застирываю кровь со штанов, пока не остаётся ни следа, ни запаха. Отжав вещи, я выхожу из ванной, закутанным в полотенце, и вешаю одежду на верёвке за окном. Тораф сидит на своей кровати, и я чувствую затылком его взгляд. Альфа не пытается заговорить, но не уходит, и я благодарен ему за это. На моей кровати лежит длинная рубашка и трусы — Тораф позаботился. Да и постельное бельё он постелил. Я то не стал, когда уносил предыдущее на стирку. Вспоминаю, что оно так и осталось киснуть в корыте, но не могу себя заставить выйти, смотрю на дверь. — Что? — спрашивает Тораф, когда я простоял, наверное, минут десять, не двинувшись. — Малыш... — Там бельё наше, — перебиваю его. Не хочу жалости. Он должен был прийти быстрее! Должен! — Я всё сделаю, — говорит Тораф, и я забираюсь в постель. Когда за магом закрывается дверь, утыкаюсь в подушку, больше не в силах сдержать рыдания. Расслабился... Поверил... Не каждый рождён для счастья, для кого-то удел — вечные страдания и разочарования.