Конец Эвтюмии

      Совершенный правитель не делает ничего, но преуспевает во всем, позволяя всему идти своим чередом. Мерило его могущества — то, как часто ему приходится вмешиваться в ход вещей, а мудрости — то, насколько он склонен судить и осуждать. Он есть ось мира, неподвижная и беспристрастная, и в то же время — самодовлеющий гарант мирового порядка. Высший его долг заключается в том, чтобы не позволять какой-либо другой силе занять его законное место и нарушить этот священный порядок. Как вместилище души мира, с величайшей заботой он должен относиться к своему здоровью, для которого всякое напряжение сил и любое соприкосновение с земной материей может оказаться пагубным.       Так гласило древнее учение родом из Ли Юэ, завоевавшее некогда сердца сестер Райдэн. Конечно, заботы о насущном всегда брали верх над философией, оставляя ей лишь одно предназначение — изобретать разумные основания для решений, которые уже были приняты.       — Почему ты отказываешься вернуться к нему?       Нередок был час, в котором подобные беспокойства марионетки вторгались в разум Эи, грубые и резкие в своей механической холодности. И по прошествии двух лет она не смогла выработать к ней привычку; даже полностью закрыться от нее в Эвтюмии она не могла, так как тем самым лишь распалила бы ее сомнения и в конце концов обрекла бы себя на повторное прохождение мучительной акклиматизации ко внешнему миру.       — Я уже неоднократно объясняла тебе. Не спрашивай об этом больше.       Грозовые тучи в сознании Эи, чуждые и малодоступные ее восприятию, начали наполняться раздражением.       — Даже стократно повторенная ложь остается ложью.       Эи больше не могла не обращать внимания на всю тяжесть своего положения.       Голем не чувствовал ни страха, ни боли. У него не было своих интересов или ценностей, уважения к рангу или почтения к своим создателям.       — У тебя нет права спорить со мной. Твое предназначение…       — Мое предназначение — охранять Вечность.       Случись худшее… даже в предельном напряжении сил Эи смогла бы лишь остановить ее, навязать вечный шах, но ни за что не победить.       — По отношению к которой ты лишь тень, — усилием воли Эи сосредоточила свой ум на одной раскаленной точке, — Тень, что должна оставаться позади того, кто видит свет.       То же относилось и к марионетке. Созданная для того, чтобы черпать силу из того же источника, она всегда могла сравняться с ней по силе. Открытое столкновение между ними обезоружило и обездвижило бы обоих.       — Твоя одержимость его материальным сосудом ясно показывает, сколь отчаянны твои попытки побороть свою неполноценность…       Раздражение достигло критической точки.       — … и в этом я тебя поддерживаю. Но своей дерзостью и непрестанным повторениям глупых вопросов ты ничего не добьешься. Смотри и учись.       — Мне нечему учиться. Мое видение совершенно.       — Тем не менее ты не способна воплотить его в жизнь, не полагаясь на каждом шагу на мои указания — каждый раз, когда сталкиваешься с настоящими трудностями. Конечно, ты и сама могла это видеть в последние годы.       Черные тучи ворчали и гремели, но удара молнии не последовало.       — Ты настолько совершенна, насколько может быть совершенен натюрморт. Но как только ты приходишь в движение, иллюзия жизни может быстро исчезнуть.       Попытки урезонить марионетку были сизифовым трудом. Каждый раз пропасть между их взглядами на вещи становилась все шире, хоть голем и не мог еще собрать достаточно решимости, чтобы в открытую бросить вызов своей хозяйке, и потому часто притворялся, что соглашается с ней.       — Я не сомневаюсь в твоем видении, — Эи попыталась придать своей мысли более благоволящий вид, — Если бы это было не так, я никогда бы не поставила тебя в то положение, в котором ты находишься. Но твой разум — не более чем продукт труда несовершенных мастеров, и ограниченность его функциональной парадигмы не оставляет тебе притязаний на всеведение.       Однажды настанет день, думала Эи, когда она больше не сможет отвертеться от сражения с собственной марионеткой — и та станет самым могучим врагом, с которым она когда-либо сталкивалась. По сравнению с ней, испытание Травореза казалось детской шалостью.       — К счастью, ты все же способна к обучению. Если не чему-то совершенно новому, то хотя бы способам претворения в жизнь того, что ты уже понимаешь.       После долгой паузы, голем снова уступил.       — Служить той, что внутри, входит в мои обязанности. Я приму во внимание твой совет.       … Но сегодня не тот день.       Эи не могла позволить себя выдать ни малейшего намека на облегчение.       — Однажды мы вернем его. Мы найдем способ интегрировать его с твоими структурами, но сейчас у нас есть более насущные заботы.       Глупая ложь. Глупая и бесполезная, ведь влияние его слабо зависит от того, как близко мы к нему находимся… хоть я и не могу отрицать желания забросить его в самые глубины Темного моря.       — Я надеюсь, что это так. Не пойми неправильно мое намерение: все, чего я хочу, это исполнить заложенное во мне предназначение. Даже если та, ради которой я была создана, давно потеряна.       Действительно, тело этой марионетки с самого начала создавалось для того, чтобы нести в себе дух наруками — но не тот, что обитает в нем сейчас. Как генералу, Эи было не в новинку прибегать к запасным планам запасных планов, но все же должен был быть предел тому, сколько неудач можно преодолеть.       Плод божественного знания не поддается отрицанию или отвержению. Будучи познан, непреложный божественный идеал может быть искоренен только лишь при условии бесследного исчезновения его сосуда.       Воспользовавшись тайной мощью гнозиса, две тысячи лет назад Райдэн Макото удалось обратить время вспять и вырвать свою сестру из кровавых рек Ирминсуля. Эи же провела долгие годы в мучительном, бесплодном труде, но не нашла ни одной зацепки, как она могла бы воспроизвести этот результат.       Будучи познан, он разъедает душу архонта, подвергая ее эрозии подобно точильному камню, что стачивает лезвие клинка. Непревзойденную власть над стихиями дарует он умелым рукам, но пользуйся ей расточительно — и быстро сотрешь себя в пыль.       Полагая, что ей не хватает подходящего сосуда — экзувия архонта — она ввергла всю Инадзуму в кабалу перед царицей, однако конечный продукт их сотрудничества не смог ни уловить угасающий дух Макото, ни в полной мере овладеть гнозисом. Предавшись отчаянию, Эи вновь принесла в жертву свое материальное воплощение, объединив свою божественную сущность с железным сердцем голема, протравляя, скручивая и извращая ее прохождением через его конструкции. Могучей машиной он стал — еще более безжизненной, чем прежде.       Когда я больше не могла видеть добродетель в безумстве, я заточила Мусо иссин, священный кагэути, и щедро омыла его кровью Бездны. Причиняет ли он теперь боль голему, покоясь в его лоне, распирая собой стенки вместилища, что было создано для другой цели?       Заключив свое сознание в том же артефакте, который она использовала для сохранения божественной сущности прежнего архонта, Эи достигла самого дна заключенного в нем пространства — и не нашла ничего. Лишь тогда, став узником того, что впоследствии стало Эвтюмией, она осознала, что Макото мертва.       Хорошую ли службу он сослужил? Он оказался полной неудачей. И правда, точная копия.       Но хотя бы, думала она, в заточении она смогла бы уберечь других от гнева, изливающегося из ее ран, и переосмыслить свое видение Инадзумы, не внося смуту в умы ее жителей. Голем же остался слепком ее существа, каким было оно во время его создания — а не в какое-либо из худших времен.       Да и какой смысл было оставаться в этом мире? Чем ревностнее она старалась воспроизвести образ сестры, тем больше печали видела в глазах своих поданных, что оплакивали предполагаемое горе их бога, ее необратимое увечье — нанесенное если не трагедией, то необходимостью взяться за оружие, которое она ненавидела всю свою жизнь.       Но все меняется, и даже вознесенный на вершину сансары ум рано или поздно сползает вниз.       — Если ты еще здесь, — чуждые мысли вновь прорвали завесу Эвтюмии, — Я прошу твоего совета, как следует ответить на последние действия дефекта. Ранее я передавала тебе отчет о них, подготовленный Тэнрю.       К слову о неудачниках…       Марионетка проявляла довольно двойственное отношение к своему старшему брату. Порой она обращалась с ним так же, как Эи обращалась с ней самой — как с бездушной вещью. Иногда ее обуревало почти что человеческое презрение к его преступлениям и к его мерзкому характеру. Иной же раз, удивляя и пугая Эи, в ней зарождалось нечто похожее на тоску по недостижимой красоте.       Царица собиралась воспользоваться моей слабостью вволю, превратив этот опытный образец в нож, приставленный к моему горлу, и вынудив меня терпеть его бесконечные выходки. Но даже она может переоценить свою способность манипулировать другими.       — Его роль быстро подходит к кульминации. Не пытайся помешать ему добиться того, чего он хочет, если только ты не собираешься выносить его присутствие в Инадзуме еще пару десятилетий.       — Я надеюсь, ты не хочешь сказать, что мы должны закрыть глаза на его вмешательство в Охоту. Более того, его коллаборация с мятежниками, уже стоившая нам немало жизней…       — Наши потери несущественны. Конечно, закрывать глаза не нужно — напротив, ты должна внимательно наблюдать за ним и действовать в строгом соответствии с его планами.       — Что ты имеешь в виду?       — Наша задача — выдворить Фатуи из Инадзумы. Для этого они должны решиться на ва-банк ради того, зачем они на самом деле пришли сюда, пожертвовав правами на конвенциальное экономическое и военное присутствие. Сделай так, чтобы они могли пойти на эту жертву без сожалений. Пусть Ясиро и Тэнрю отыщут и уничтожат все их укрытия и тайники, сорвут каждую их секретную операцию, а Кандзё — крепко прижмут их торговцев, но вмешиваться в дела Сказителя с его Глазами порчи не стоит.       Марионетке потребовалось время, чтобы переварить свои мысли, густые и тяжелые, как смола под вечерним солнцем.       — Мы знаем, как выиграть эту войну, — продолжила Эи, — будь то с вмешательством Фатуи или без него, и мы понимаем образ мысли их предвестника лучше, чем сама царица. Он — наш актив в их рядах, а не угроза.       Она, должно быть, восхвалила свое остроумие, когда маленький Куникудзуси обернулся могучим Сказителем под наставничеством Шута, так и не осознав глубины его обиды. Так пусть же он станет одной из фигур в нашей дружеской игре, степень дружелюбия в которой — лишь один из рычагов, за которые мы дергаем.       — Принято.       Эи прождала несколько минут, но продолжения не последовало.       — Я знаю, что тебя волнует, — наконец, начала она с осторожностью, — Он разрушителен, непостоянен и непредсказуем, и потому опасен для нашего идеала. Что ж, не могу не согласиться.       И все-таки я не могу заставить себя ненавидеть этого чертенка, даже после того, что он сделал с Райдэн гокадэн. В конце концов, он лишь толкнул то, что падало. А что же касается его будущего… Что-то подсказывает мне, что оно не совпадет с ожиданиями его начальства.       — Наша стратегия слишком сложна. Он вносит элемент хаоса, который может испортить нам все.       — Наш идеал — безнадежно наивная мечта, если сёгунат окажется неспособен выработать естественный иммунный ответ на подобные ему неблагоприятные внешние факторы. А этого не произойдет, если мы не будем подвергать его испытаниям хаосом, которым полнится этот мир.       — Должен существовать более безопасный способ делать это.       Даже не выглядывая из Эвтюмии, Эи догадывалась, что в это время марионетка проводила еще одну лишенную покоя ночь где-то в дальних уголках дворца, не зная, чем занять себя, кроме размышлений о вещах, которые не должны были ее волновать. Благодаря своему эфемерному ныне воплощению, Эи сама не нуждалась в длительном отдыхе, но все же свойственная марионетке непрестанная бдительность вызывала в ней раздражение.       — Что есть Вечность, сёгун?       Эи успела задать этот вопрос бесчисленное множество раз на отрезке времени между созданием марионетки и ее заточением в Эвтюмии, до онемения избивая ее ум, пока он не терял всякое понимание языка.       Ее первый ответ уже был самым точным, но мне пришлось потратить годы, чтобы показать ей, насколько коварной бывает точность.       — Весна. Лето. Осень. Зима. Весна.       — Это времена года. Что есть Вечность?       — Вечное цветение Священной сакуры. Сливы, что плодоносят в июле.       — Это фрукты и цветы. Что есть Вечность?       — Все моменты времени в равной степени реальны. Ничто не возникает и не исчезает. Каждое действие оставляет за собой неизгладимый след, и его влияние на мир никогда не иссякает полностью. Ничто не меняется, и всякая иллюзия перемен быстро рассеивается. То, что видел единожды, увидишь снова, и каждая капля, унесенная рекой в океан, однажды вернется к истоку.       — Это лишь описание нашего мира. Что есть Вечность, которую мы должны претворять? Как можно претворить то, что уже есть?       — Мы охраняем и распространяем знание о ней. Мы создаем место, где все разумные существа могут жить сообразно с тем, что есть, умножая благотворные деяния и упреждая те, что оскверняют мир. Учение наруками ведет наших подданных к лучшей жизни, а сёгунат оберегает их от опасностей.       — Но если их будущее реально в той же степени, сколь прошлое и настоящее, то в чем смысл нашей борьбы?       — Все меняется, и наша борьба — лишь один элемент в этом потоке перемен.       Невыразимость и абсурд — ключевые свойства божественного знания, без которых не было бы нужды в гнозисах. Без которых весь мир сошел бы с ума.       Практика продолжалась на протяжении часов — до тех пор, пока оба участника не потеряли всякое понимание языка, и сквозь трещины в нем не просочилось нечто иное.       Не измениться и не остаться прежней: всегда ли Эи была сёгуном Райдэн, или некогда между ними было непреодолимое различие? Всегда ли она именовалась Богом Вечности, или этот нелепый титул — неумная ложь?       Не о чем было лгать. Ибо сёгун Райдэн — не одно существо, а сама Вечность, истинная и самодовлеющая посреди мира нелепых представлений.       Так ли это, Мако?