Конец Эвтюмии

      — Ваше превосходительство! Приношу самые искренние извинения, что беспокою вас здесь.       Элегантно одетый мужчина поднимался по стертым, поросшим мхом каменным ступеням. Лезвие огромной глефы за его спиной преградило путь двум его спутникам, что намеревались проследовать за ним, но остались неуклюже прятать свои бело-голубые одежды под единственным зонтом. Длинные, кроваво-красные рога стражника возвышались над ними, равнодушно оставленные дождю.       Мужчина разразился витиеватыми, восторженными приветствиями. Эи же скорее предпочитала наблюдать за молчанием статуи, что стояла перед ней: лисья фигура посреди сонных сумерек леса Тиндзю, заметно обветшавшая за века. Увядшие дендробиумы покрывали ее подол.       Дождь стал лить почти сразу после начала ритуала, со временем только усиливаясь, легко пробиваясь сквозь редкие кроны лысеющего холма. Теперь же суетливая процессия мико, исполнив свой долг и собрав все необходимое, уже покидало территорию святилища.       Эи хотелось остаться и чувствовать. В этом лесу, в этом дожде и в самом священном месте было что-то такое, что заставляло муки ее ходячей тюрьмы растворяться в них почти без остатка. Конечно, она должна была понимать, что ее уединение не могло продлиться долго.       — Не простудитесь, комиссар.       — Не стоит волноваться. Вот было бы неловко, если б из всех стихий меня предала вода, — он обезоруживающе улыбался, в то время как нарастающий ветер хлестал по его щекам.       Число людей, с которыми Эи должна была познакомиться… их личные истории, семейные отношения, объем знаний, амбиции и страхи, компетенции и лояльность — притом, что ей приходилось притворяться, будто они уже знакомы много лет — все это вызывало в ней еще большую тошноту, чем сам внешний мир. К счастью, Камисато Аято был для нее лицом не новым, да и не самым неприятным.       Впрочем, последний пункт мало о чем говорил.       Она кивнула одному из они в своей свите, и над их головами взметнулся обширный вихрь пиро. Аллогенное поле окутало святилище, лаская вымокшие одежды и кожу марионетки волнами тепла, и мрачный лес позади нее растворился в белесой дымке пара.       Двое стражников не смогли скрыть облегченного вздоха.       — O… как замечательно можно использовать разрушительную мощь Глаз бога, — сказал Аято с поддельной неловкостью в жестах, — Пейзаж теперь выглядит так умиротворенно.       Приближенные сёгуна были последними, кому приходилось отказываться от своих Глаз, но, в конце концов, даже ее Окудзумэсю придется подчиниться Указу. В глубине души Эи возникла слабая, робкая надежда на то, что до этого все-таки не дойдет.       — Что привело вас сюда? Ваши подчиненные, разумеется, не нуждаются в вашем личном присутствии, чтобы успешно завершить ритуал, — спросила она, краем глаза наблюдая, как Аято расчесывает мокрые волосы. Этот вельможа имел привычку держаться перед сёгуном с характерной фривольностью, никогда не переступая, однако, формальных границ дозволенного.       — Когда до меня дошла весточка, что сёгун Райдэн решила почтить нас своим присутствием…       Эи быстро потеряла интерес к его елейным речам. Предоставив марионетке поддерживать разговор, она отстранилась от ее органов чувств, сохраняя лишь минимальный контакт.       Впрочем, в скором времени неожиданный, если не сказать раздражающий, оборот диалога заставил Эи внимательно прислушаться к нему.       — …Разумеется, я вовсе не хочу идти через голову моего дорогого друга Кудзё Такаюки. Как глава Ясиро, я могу только похвалить то, с каким рвением Тэнрю чтят законы войны и стремятся искупить свои грехи собственными руками, как всегда поступали наши предки. Но у нас с вами могут быть более насущные заботы, чем поддержание воинских традиций.       Формальные обязанности комиссара Ясиро не имели ничего общего с военной операцией, которую проводили Тэнрю, но то же самое можно было сказать о многих предприятиях, в которые он оказался вовлечен в последние годы. Его наставничество над Сюмацубан приносило ему много ценных разведданных, что жгли его учетные книги, и он активно стремился извлечь из них выгоду, делая все возможное, чтобы доказать свою полезность перед сёгуном — и вдоволь использовать ее саму.       — Например?       — Пусть силы Ватацуми — бестолковый сброд, но проблемы нам доставляет не их боеспособность. Дело в том, что наше положение весьма шатко с политической точки зрения. Веками мир в Инадзуме обеспечивала вера в нашего непобедимого архонта. Веками ей не приходилось никому напоминать, какой силой она владеет…       Эи решила вмешаться.       — Знаете ли вы, почему?       — Хм… конечно, столь грубые меры не подобают ее мудрости. Мы, люди, часто опускаемся до насилия, считая его лучшим решением любой проблемы… было бы кощунственно сказать то же самое о нашем архонте.       Ничего ты не знаешь. Ничего о насилии, что подобает богу, изнеженное дитя мира.       — Однако… — он мешкал, пытаясь сформулировать мысль, — притом, что мы имеем дело с этой войной… что могло измениться? Вот что у всех на уме.       — Вы верите, что что-то изменилось?       — Нет. Но я опасаюсь, что другие, чье сердца не разделяют моей верности, могут оказаться… взволнованы этим вопросом, если мы позволим ему повиснуть в воздухе.       — Если вы понимаете это, вы должны осознавать, в чем на самом деле заключается вопрос. Настоящие перемены просто так не приходят в страну Вечности.       — Разумеется. Божественная жрица… она ведь не фанатик, ослепленный древними обидами, и не охочий до власти оппортунист, готовый поставить на карту само существование ее народа. Какова ее истинная цель? Быть может, ей известно что-то такое, о чем не ведают остальные?       — Быть может, ее ум поражен порчей, которая не коснулась других даймё.       — Совершенно верно подмечено, — согласился Аято, — Наш успех зависит от того, сможем ли мы донести до всех и каждого, что дела обстоят именно так. Но, осмелюсь утверждать, я понимаю, почему ваше превосходительство еще не сделали этого.       — Извольте.       — Если мы в открытую выступим против Сангономии, мы признаем, что она представляет реальную угрозу. Признаем, что Охота за Глазами бога идет не так гладко, как пропаганда госпожи Гудзи рисует жителям столицы. Признаем, что комиссия Тэнрю потерпела неудачу как институт. Поэтому эскалация конфликта едва ли стоит того…       И это ты только что назвал мудростью?       — Довольно. Ваше понимание вещей тривиально, но вполне справедливо. Как вы собираетесь им воспользоваться?       — …и по этой же причине мы играем точно ей на руку.       Ну конечно. Почему мой комиссар должен быть таким трудным человеком, сёгун? Я ведь могла это заметить с самого начала.       Шаблонные мысли марионетки приготовились всплыть в сознании Эи, но она быстро подавила их.       — Продолжайте, — сказала она безучастным тоном.       — Ведь Сангономия и сама прекрасно понимает это, — продолжил Аято, — Она знает, что нас заботит не число жизней, перемолотых в штурме мятежной провинции, а то, сохранит ли государственность Инадзумы свою устойчивость на долгие века.       Эи пришлось признать, что он прав, хотя его представление о Сангономии Кокоми как о каком-то гениальном стратеге вызывало подозрения. Эи не верила, что у юной наследницы Оробаси найдется и четверть того, что требуется — как остроты ума, так и твердости сердца — чтобы срежиссировать эту войну. Войска Ватацуми, однако, во многом полагались на сей искусственный образ своего умелого лидера — не только для поддержания боевого духа, но и для отвлечения внимания от ключевой роли, которую сыграло их военное командование в разжигании конфликта.       — Каковы ваши предложения?       — Ее отношения с собственными офицерами никогда не были гладки, к тому же, на протяжении войны она только продолжала отвращать их от себя. Теперь с каждым днем они находят себя все более растерянными и обеспокоенными. Война на истощение — непростое предприятие для провинции, которая едва может прокормить свое разросшееся духовенство, не говоря уже о постоянной армии. Когда кажется, что ни один разумный подход не ведет к улучшению ситуации, легко… понизить стандарты разумного. В том числе благодаря тому, что наши заокеанские партнеры совращают их умы своими… странными теориями.       Да, во многом их воинственный пыл проистекает от подстрекательств Прекрасной Дамы и ее теорий заговора. Возможно, на таком удалении от Наруками действительно кажется, что сёгун Райдэн не знает и не хочет знать ни о чем, что их беспокоит. Но то, что они поверили, будто ее же правительство может так легко ее одурачить… марионетке следовало работать куда усерднее над нашим образом в глазах подданных.       Впрочем, я не в том положении, чтобы предъявлять такую претензию.       — Так что если мы сейчас… Если я предоставлю им дерзкую возможность переломить ситуацию, они наверняка клюнут на удочку, и мы получим прекрасный предлог для эскалации. А даже если нет, мы ничего не потеряем.       Бывало, Сасаюри говорил, что чем более одаренным является слуга, тем большую преданность он должен проявлять, иначе его таланты превращаются в угрозу. Но что тогда следует сказать о правителе? Может ли она позволить себе раскрыть пределы своих знаний и умений? Казаться мудрой и способной — значит навлекать интриги. Притворяться прямодушной и беспомощной — значит провоцировать откровенный саботаж. Чтобы оставаться недосягаемой для всякого суждения, необходимо никогда не открываться миру.       Это ли ты имела в виду, сестра?       — Достаточно пустых рассуждений. В чем заключается эта возможность?       Аято принялся объяснять свой план.       Сначала Эи оказалась заинтригована — но затем едва смогла скрыть усмешку. Впрочем, никакого существенного риска в этом плане она не увидела, и потому легко могла позволить своему слуге попытаться проявить себя, если он того желал.       — Почему они должны доверять вам?       — Я уже давно зарекомендовал себя как искренний сторонник восстания, — ироничный ответ Аято прозвучал немного топорно, — На всем острове Наруками не найдется даймё, которому они поверили бы с большей легкостью.       В конце концов, ему хватило наглости обойти стороной вопрос о том, на что на самом деле ставят повстанцы. Действительно, их положение становится только хуже, и время на нашей стороне. Замораживание конфликта не принесет им выгоды, если только не предположить, что их истинная цель — распалять волнения в стране.       — Вы им являетесь?       Аято не мешкал ни секунды.       — Я не более чем покорный слуга вашего превосходительства. И потому мой священный долг — советовать вам с непоколебимой искренностью. По всем вопросам, включая парные Указы. На протяжении двух последних лет я не делал ничего, кроме этого.       — Я приму этот ответ за утвердительный. Вы ходите по очень тонкому льду, комиссар, а озеро под вами широкое и глубокое. Если ударит молния, она изберет наиболее естественный путь.       Он держался свободно, его веки были расслаблены, а губы — слегка изогнуты в вежливой полуулыбке.       — Я в вашей власти, всемогущий сёгун.       — Можете приступать к осуществлению плана. Если он удастся, знайте, что никто из тех, кто оказался достаточно глуп, чтобы довериться вам, не покинет город живым. Это также станет частью вашего испытания.       Он не собирался спрашивать разрешения: очевидно, он уже пустил в ход свою задумку. Если бы возможность согласовать ее со мной ему не представилась, он бы затем принялся утверждать, что я сама различила его намерения своей вечной мудростью или чем бы то ни было, тем самым по умолчанию дав ему добро. В таком случае, стоило ли осуждать его?       Эи прислушалась к успокаивающему шипению дождя, что хлестал по раскаленной кромке поля пиро, вторя мерному шуму переполняемых порогов близлежащего ручья.       И тем не менее он с такой легкостью уличает себя в измене… он хочет, чтобы я считала, что имею рычаги влияния на него. Слить его интригу людям Кудзё?.. Он из кожи вон вылезет, но добьется, чтобы мы увидели голову Аято на пике рядом с головой его любимой сестренки.       Парадокс власти делал каждое решение Эи все более тяжким и менее убежденным, чем больше она погружалась в придворную политику. Что там Селестия или Фатуи — подчас она не могла предсказать, как те или иные ее действия могут повлиять даже на высших чиновников сёгуната.       Скрывает ли он знания о чем-то еще более важном? И почему его размышления о войне звучат как отрывочный пересказ слов…       — Тот шиноби — он доносит вам о наших встречах?       — Даже всемогущему сёгуну это не очевидно? — произнес Аято в услужливом поклоне, — Приму это за похвалу.       Молчание сёгуна быстро становилось неуютным.       — Конечно. Я никогда не вверил бы такое поручение менее преданному слуге.       Возможно, он в самом деле верит, что своими делами оказывает услугу сёгунату. Конечно, тот шиноби не должен был так поступать, но таково традиционное представление о верности, что до сих пор сохраняется в древних кланах Инадзумы. Оно подразумевает, что слуга должен целиком и полностью принадлежать своему хозяину, но не тому, кто стоит выше.       Что могло работать тогда, когда у меня были те, кому я могла доверять и делегировать полномочия, но теперь… Настанет день, когда я избавлюсь от него.       — Хорошо.       Эи спустилась с постамента.       — Полагаю, в скором времени вы должны будете приступить к приготовлениям, — сказала она, — В знак доброй воли позвольте моей страже сопроводить вас к имению Камисато.       — Я слышал, что число кайраги растет день ото дня, и они осмеливаются показывать себя даже на окраинах города, но все-таки дорога не может быть настолько опасной…       — Не бандитизм вас должен волновать, комиссар, — выжидательно заметила Эи.       — Вы правы, ваше превосходительство. Благодарю вас.       Ему удалось скрыть то ли свое знание, то ли невежество.       — Вы забыли мне кое о ком рассказать, — бросила Эи ему в спину.       — Ах… сотый задержанный? Прошу прощения, я полагал, что вы уже узнали о нем от моего подчиненного, — небрежно ответил Аято, — Нам удалось внедрить его как крота в столичное подполье. Теперь он наш основной источник разведданных о намерениях повстанцев.       Вот же маленький паршивец… это не может быть правдой. Если только ты сам не организовал это проклятое подполье.       Не зная точно, как ей следует ответить, Эи кивком отпустила комиссара. Двое из Окудзумэсю молча проследовали за ним, присоединившись к его собственной свите за пределами святилища.       Дождь в значительной степени утих, но его шум все еще до краев наполнял темнеющий лес. Когда Эи позволила себе вновь погрузиться в Эвтюмию, цвета вокруг нее почти не изменились.       Земля Эвтюмии все еще хранила следы недавней дуэли. В некоторых местах движения противников почти повторяли круговые узоры, выложенные в гравии, а в других — напоминали хаотичные взрывы, подобные брызгам чернил.       Быть может, есть своя красота в беспорядочной неразборчивости… ну нет. Брось, Эи, тебе нужно прибраться у себя.       Ее мысли вернулись к Страннику. Согласно сведениям марионетки, ему уже удалось покинуть остров Наруками; по слухам, он в одиночку расправился с несколькими солдатами сёгуната в стычке на перешейке между Ясиори и Каннадзукой. Несомненно, он намеревался пересечь пролив и направиться в сторону Ватацуми.       Эи не хотела предаваться чрезмерным раздумьям. Будь то с интригами Камисато и возможным участием Странника в конфликте на стороне Сангономии или без них, война достигала поставленных целей. Армия сёгуна, как и комиссия Тэнрю в целом, долгие годы разлагалась в праздном самодовольстве. Фатуи, начинив стихийной мощью свои Глаза порчи при помощи захваченных Глаз бога, жаждали испытать их в деле, и Эи не хотела подвергать их тлетворному влиянию своих верноподданных. Конечно, она предпочла бы, чтобы они вообще не были вовлечены в конфликт… но поскольку совместные действия против Селестии уже начались, она была скована амбициями царицы и остро нуждалась в том, чтобы та оказалась у нее в долгу.       Позволить разгореться мятежу на Ватацуми было не лучшим способом решить обе проблемы одним махом, но и не худшим. Особенно если он станет окончательным решением их древнего сепаратизма.       И в конце концов… какое же это бесчестье. Как я могу посылать своих людей на смерть, держа их в неведении, пока мои генералы кормят их откровенной ложью?       Как мне не делать этого, если правда еще скорее приведет их к гибели?