Каждому дьяволу положен свой ангел

Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему все хорошее так быстро заканчивается? Религия говорит, что на этом свете мы лишь проходим испытания посланные Богом, дабы заслужить свой билет в рай. Наука говорит, что наша психика стремится либо к покою, либо к отрицательному значению. Выходит, хорошее так быстро заканчивается, потому что это редкое и неестественное состояние для человека? Эдирне. Место настолько спокойное и умиротворённое, что лёгкий ветерок здесь ассоциировался с бурей. Что уж говорить про обычную погоду? Дом, в котором теперь обитала трёхмесячная Лана, или правильнее будет сказать Алев, напоминал небольшую возвышенную каменную постройку с несколькими колоннами и просторным двором. Позади уютного двухэтажного поместья раскинулся ботанический парк. Мать Алев – Туткун звалась среди народа искусной знахаркой и сама выращивала лечебные травы. Благодаря её целебным рукам и познаниям в медицине от хвори излечились десятки тысяч людей. Отец Алев – Искандер-бей часто разъезжался по городам, возил из Бурсы и Амасьи шелка, украшения, персидские ткани и соболиные меха. Семья у них была зажиточная и на основные нужды денег вполне хватало. Лана не сетовала на судьбу, ибо росла в окружении заботливых родителей. Слуги и няньки целыми днями вертелись у неё под боком, играли и устраивали пляски, лишь бы та не заскучала. Единственное, что не устраивало женщину – маленький рост. Она считала секунды, когда это пухленькое тельце станет хотя бы на голову выше и ноги её будут самостоятельно передвигаться по земле. — Вот бы ты никогда не вырастала, — как-то раз подметила Нукхет, подчищая невидимые дорожки слёз носовым платком. Она дразнилась с её слов, но ответить ничего не могла. Лана хмурилась. Наверное, ей уже пора учиться величать себя Алев? Алев – неплохо звучит. Это как взять сценический псевдоним. Только навсегда. Новоявленная Алев делала пару неудачных попыток голосить, открывая рот словно немая рыба на суше и чувствовала, как по подбородку текла слюна. Даже зубов молочных у неё не имелось. Время шло, медленно и мучительно. И вот миновал год. С горем пополам, но миновал. Собственные ожидания Ланы подтвердились: ни домашние, ни соседи, ни прохожие, ни гости не заметили в ней никаких странностей. К тому же Лана оказалась хорошей актрисой и быстро вжилась в роль средневековой барышни, родившейся как у христа за пазухой. Ох, нет, не Лана. Алев! Нужно привыкать называть её так даже мысленно. А то как бы потом не облажаться. Дома по-прежнему царила тишь да благодать, отец с матерью работали не покладая рук. Бывало, что эфенди отсутствовал месяцами из-за финансового кризиса в стране. Турция находилась сейчас на пороге войны с венграми и казна, сводившая едва концы с концами, пустовала. Но семья не унывала. Их печали, горести и ненастья утоляла малютка Алев, которая училась делать первые шаги, с неуклюжей походкой и падая на пол, поднимаясь с колен и опять начиная по-новой. Туткун заливалась смехом, звонким и одновременно мягким и добрым. Она брала девочку с собой в оранжерею, сажала на тахту и спокойно занималась своими делами. Алев внимательно следила за чудодейственными препаратами, изготовляемыми матерью и восхищалась её целеустремленности, не каждая женщина способна толковать в сфере медицины, пусть и нетрадиционной. — Этот дар переделался мне от моей бабушки, — срезая стебельки с полыни и кидая их в чашу с водой, беседовала с дочерью Туткун. — Надеюсь однажды и ты станешь заниматься целительством. Люди будут благодарны тебе, Алев. Они будут за тебя молиться. Родная мать Ланы тоже настаивала на медицинском образовании, но Лана отказалась. Она решила пойти по стопам отца и выучиться на архитектора. Лана знала, что ей это в жизни ещё пригодится и после гибели Владимира Константиновича Сиваева, именно она возглавила его фирму. — Беда, госпожа! Беда явилась в наш дом! — хватаясь за голову, в один из последующих месяцев известила плачущая Фирузе. Туткун обняла Алев, закрывая ей уши и слёзно подняла голубые глаза. Опасения её подтвердились. — Наш господин умер! Наш господин умер! Тогда Лана увидела, насколько была сильна любовь Туткун к мужу, насколько она была к нему привязана и как малейшим дуновением ветра потухли все свечи в доме. Наступила тьма. Туткун ни с кем не разговаривала, запиралась в покоях безмолвными ночами и тихо роняла слёзы. Сидя в кровати соседней комнаты, Лана сочувственно глядела на двери. Фирузе-хатун, сторожившая девочку, старалась не подавать виду, но её расстроенное лицо говорило само за себя. В воздухе парило трауром и едким запахом смерти. Лана готова была поклясться, что если бы она подняла руки, то могла бы к нему прикоснуться. Фирузе гладила Алев по светлым волосам. Вокруг разносился её мелодичный голос. Она пела Алев колыбельную. Глаза девочки слипались, но она слушала эту песню от начала до самого конца. Она понимала её, словно знала этот незнакомый язык. Будто знала его когда-то, но потом просто забыла. Песня была печальной. В ней рассказывалась история о Четырех Богах. И лишь один припев оставался непонятым. Словно слова заклинания. Такие податливые, тягучие, прозрачные. Веки Алев слипались от желания уснуть. Фирузе поцеловала её в лоб и прошептала. — Не вспоминай этот день, дитя. Сотри его из памяти. Свет непременно разгонит тьму.

1532 год.

После смерти Искандер-бея, овдовевшая Туткун-хатун заложила в залог фамильное имение, лавку на рынке и из Эдирне им пришлось переехать в Диярбакыр, дабы покрыть долги. Старушку Нукхет одолела свирепствующая в те года страшная чума и покинула она этот мир почти сразу, следом за своим господином. Остальных слуг Туткун распустила и назначила жалованье, лишь Фирузе и наивный дядюшка Кязым отправились вместе с ними в провинцию. Кязым с Фирузе без устали твердили, что Алев росла очень похожей на мать. Лана вглядывалась в отражение зеркала и старалась отыскать в нём её черты. Действительно, природа поработала на славу – Алев маленькая копия Туткун. Кроме того, она подозревала, что «мать» её была чем‑то тяжело больна и болезнь это обострилась со дня похорон. Она подолгу стояла у могилы под проливным дождём в лёгкой сорочке, кашляя и захлебываясь в собственной крови. Когда речь заходила о её болезни, она всячески протестовала. — Ничего у меня не болит. Глупости! Устала немного. Погода переменилась, поэтому. Пройдёт скоро. Она скрывала ото всех свою тоску по мужу и родине. Но возможно ли было это скрыть? Стоило ей вздремнуть хотя бы минутку, проснувшись, она уже начинала бесконечную исповедь об особняке, водах Эгейского моря и о заросшем сорняками садом. Какая, надо думать, тоска гложет сердце человека, если он в несколько минут умудряется видеть столь длинные сны! Туткун сажала Алев к себе на кровать, расчесывала золотистые локоны, прижималась головой к её груди и плакала, глядя на грязные ладони и платьице без единой пуговицы. Дня через два ей стало немного лучше, она даже вынула из сундука новые платья, принарядилась и причесалась. Вечером, держа за руку малышку, они вошли в кухню. Это был последний вечер, когда они сидели за столом и ужинали. На следующий день хатун нашли у открытого сундука мёртвой с кровавой пеной на губах. Голова её тряпичной куклой покоилась на узелке с бельём. Четырёхлетний ребёнок должен понимать уже многое, особенно с мышлением тётки из двадцать первого века, но Лана оставалась равнодушной, словно ничего не замечала или не хотела замечать. Туткун похоронили на чужбине. Кязым счёл своим долгом собрать вещи Алев и уехать в Стамбул, ведь обещал Искандеру не бросать сиротку на произвол судьбы. И как бы Фирузе не отговаривала мужчину от этой безумной идеи, он отворачивался и махал рукой.

Стамбул. Дворец Топкапы.

Статная женщина, одетая в роскошное платье тёмно-сиреневого цвета с длинным атласным кафтаном царственно восседала на софе у окна. Она с задумчивым видом перелистывала страницы, которые держала в руках. Должность Валиде Султан требовала много времени и сил. Её сын, её Сулейман доверил ей управление своим гаремом. И как бы Валиде не была в себе уверена, но всё же ей не хотелось, что бы сын разочаровывался в ней. Доверие между ними итак пошатнулось из-за его брака с бывшей рабыней Хюррем. Ведь Валиде и не надеялась, что Султан осмелится пойти против её слова. И мало было ей проблем, так это рыжеволосая Хасеки умудрилась забеременеть ещё и пятым ребёнком и добиться высылки Махидевран из столицы. Тишину комнат прервал негромкий стук в дверь. Айше Хафса со вздохом опустила бумаги и посмотрела на вошедшую. То являлась её правая рука Дайе-хатун. Она совершила поклон и шелестя шлейфом наряда подошла к султанше. — Письмо от Шехзаде Мустафы пришло, Валиде Султан, — поднимая футляр, доложила служащая. — Читай, — женщина по настоянию Хафсы развернула свёрток и принялась изучать написанное. Дайе сообщила из письма, что Шехзаде Мустафа по приказу своего отца Султана Сулеймана возвращается во дворец и с ним вместе его красавица мать черкешенка Махидевран Гюльбахар Султан. Валиде облегчено выдохнула, и обув ноги в мягкие туфли, поднялась с места. — Аллах благодарю тебя. Я скучала по моему внуку. Разлука выдалась слишком долгой. — Есть ещё вести из гарема, госпожа. У Хюррем Султан начались роды. Повитуха уже отправилась в её покои. Сюмбюль-ага и повелителю доложил. — Что же мы стоим, Дайе, идём скорее. Одна хорошая новость за другой. Раздайте девушкам сладостей и монет. Вечером устроим пышный праздник.

***

Массивная повозка неторопливо плелась по разбитым стамбульским дорогам. Алев сидела напротив Кязыма и провожала взглядом зелёные ветви высоких деревьев сквозь решётчатое окно. Сердце мужчины сжималось в тиски глядя на свою маленькую беззащитную спутницу. Он укрыл колени Алев шерстяным одеялом. Она молча потянула его выше, дабы прикрыть плечи. Кажется приближались морозы. К смеркающим сумеркам карета, которая возила их по каким-то извилистым холмам, мимо многочисленных базарчиков, с шумом остановилась. Эфенди взял девочку за руку и вышел на улицу. Наконец они очутились у дверей старой хижины. Кязым провёл её в мрачную комнату рядом с прихожей. Портьеры на ставнях были спущены, и внутренние, и наружные ставни плотно прикрыты. Очевидно, всё было заранее оговорено и согласовано. Через минуту в комнату вошла женщина с деревянной тростью, немного прихрамывая на правую ногу. Она наклонилась к гостье, смотрела ей в лицо и погладила по щеке. В то время как Кязым объяснялся с матерью по поводу появления незваной сироты, Лана бродила по комнате: всё разглядывала, всюду совала свой нос. Антураж средневековья завораживал и в светло-карих очах загорелся неподдельный блеск. Её внимание привлекла разрисованная ваза, и ей захотелось потрогать рисунки рукой, прикоснуться к эпохи того времени. В итоге ваза упала на пол и разлетелась вдребезги. Кязым вскочил со стула, трудно передать, как он был сконфужен. Ваза явно досталась им от прошлого поколения и имела значимую ценность. Что касается Зулюф-хатун, хозяйки разбитой вазы, то она, напротив, весело улыбнулась и заверила сына в том, что ваза ей это никогда и не приходилась по вкусу. Отужинав скудным хлебом с разваренным рисом и запив тёплым молоком, Зулюф провела Алев к железной одноместной кровати в углу. Комната заливалась лунным светом, который проникал сквозь едва приоткрытые окна. Однако спать совсем не хотелось. Приподнявшись на носочки, Лана смотрела некоторое время на небо. — Почему пускают салюты? — задалась вдруг вопросом она, ощущая позади присутствие своего близкого опекуна-друга. — В столице празднуют рождение Шехзаде Джихангира, — задумчиво почесывая бороду, ответил он. Лана с удивлением обернулась. До неё только дошло, что всего в нескольких километрах от дома Кязым-бея находился тот самый дворец из знаменитого сериала. Вот только удастся ли ей когда-нибудь изучить его изнутри, будучи свободной дочерью мусульманина? — А ты не так уж и беспомощна, — сказал как-то однажды Кязым, с улыбкой наблюдая за тем, как Алев старательно вымывала полы в спальне. — Вся в свою мать.