догоревшее

У Элки была дурацкая привычка оставлять чашки от чая на письменном столе. Казалось, что она пыталась построить из них целый город, составляла башенки, крошечные дома для человечков ростом в полтора дюйма. Я все время говорила ей, мол, помой чашки, что ты за грязнуля! А она только смеялась, щурила свои карие глаза и лезла целоваться, увлекая в другую комнату, чтобы не смущать жителей города чашек. Элка вообще была полна этого задорного идиотизма: неуместно шутила, носила шерстяные чулки летом и ругалась постоянно, что ей холодно, воровала у своих племянников наборы с обучающими кубиками и тащила меня вечером на пушистый ковер, укладывала на живот, раскладывала эти чертовы кубики по моей спине, пыталась уместить на ней слово из пяти букв, смеялась излишне громко, а потом наваливалась на меня, да так, что кубики своими гранями впивались в лопатки, оставляя синяки. Элка не любила обниматься с людьми, только с собаками; говорила, мол, собаки пушистые, теплые и мягкие, от собак не воняет табачным дымом. Я фыркала с балкона и стряхивала пепел на головы редким прохожим — мало кто выходил по ночам на прогулки, не в нашем районе точно. Как-то Элка даже хотела завести себе золотистого ретривера, приблудившегося поздней весной. У псины не было одного глаза и половины хвоста, зато зубы были в полном наборе — хорошие такие зубы, острые, которыми она и вцепилась моей сердобольной идиотке в предплечье. Элка тогда долго ругалась, но так и не прекратила таскаться к соседнему дому, подкидывая бродяжке мясные обрезки. Только теперь в квартире было пусто. Валялись забытые кубики, высился город чашек на письменном столе, свешивался с подлокотника драного дивана шерстяной чулок, розовая занавеска с прожженной пеплом сигареты дырочкой у края надувалась от сквозняка. Все было на месте. А Элки не было. Надо было собрать вещи, сложить в пакет то, что попросила забрать себе заплаканная мать Элки, найти черное платье — у него, кажется, был разодран подол, но зашить — это дело пяти минут. Надо было поставить чайник на плиту и выпить кофе, чтобы не уснуть по дороге. Я все сидела на диване и смотрела на высившийся город грязных чашек, будто оттуда вот-вот должна была выскочить Элка, рассмеяться своим идиотским смехом и потянуть прочь из комнаты, целоваться, составлять слова из кубиков. В квартире было слишком тихо. *** Золотистого ретривера я притащила на следующий день и назвала Чаком — в честь любимого писателя Элки. И иногда в его единственном глазу мне чудилась она. Но это, конечно же, было просто игрой света.