Птичка и Король

– Тебе не кажется, что нам нужно поговорить? Поговорить. Он пришёл поговорить. Наверное, стоило это делать раньше. Сейчас же я даже не уверена, что Соуп не разболтал об увиденном всей базе. Гоуст опирается о шкаф позади себя, не решаясь приблизиться. Я же держусь отстранённо у окна, не желая сближаться. Нужно просто смириться, что всё это было сном и жить дальше, будто ничего не было. – Я не хочу, чтобы это каким-либо образом повлияло на будущее задание, - его голос слишком тихий, приходится прислушиваться, чтобы разобрать слова, но смысл довольно ясен. – Я тебя услышала. И он уходит. Он, блядь, просто уходит, ничего не ответив. Стою на том же месте, не зная, как реагировать. На подобные изменения в настроении у меня скоро будет аллергия. Стараюсь собраться с мыслями. По привычке завариваю кофе, но чувствую, что в этот раз не поможет даже он. Господи, за что мне это наказание… Разбитая рука саднит. Ощущение, будто там остались осколки зеркала, но проверять нет сил. До восхода солнца успеваю поспать. Чувства бодрости не прибавляется, но с другой стороны голова в кои-то веке проясняется и становится легче дышать. Забыть. Просто забыть, что было прошлым днём. Не обращать внимания. Не реагировать на провокации Соупа. И вообще держаться от них всех подальше. В обед планирую поесть с остальными, но ковыряя ложкой кашу в тарелке аппетит пропадает. Много думаю о предстоящем задании, совершенно не обращая внимания на окружающих меня солдат. Фара временно уехала, чтобы попросить помощи в прикрытии у своих солдат. Прайс и Гэррик обещали, что найдут мне новую винтовку, уточнив при этом, что она на задании не понадобится. А Гоуста я не видела с ночи. Оно и к лучшему. Возможно, если мы будем меньше видеться, события прошедших дней просто исчезнут из памяти и нам не придётся говорить больше на эту тему. Я почти перестала плакать, тёмные круги под глазами стали меньше, но не исчезли полностью. Стало легче, но осознание, что Кёниг никогда больше не появится в моей жизни давило с каждым разом сильнее. Глубоко в душе я надеялась на эту встречу, хотя бы как враги. Может быть, даже смогла бы ему простить все произошедшее, лишь бы услышать от него правду. Услышать, а не прочесть. Несмотря на всю подготовку, Газ появляется раньше Соупа, чем даже удивляет. Он садится напротив меня, поправляя кепку. Стараюсь избежать разговора, внимательно рассматриваю крупицы каши в тарелке, но это не помогает. – Ты вообще ешь? Бледная как смерть. Газ редко со мной разговаривал, за что я ему была искренне благодарна. Мне вполне хватало и МакТавиша с его духоподъёмными речами. – Может мне тоже маску надеть? - тяжело вздыхаю, прежде чем осознав сказанное. Опять. – Не советую, - Соуп по привычке появляется напротив; недовольно морщусь, будто съела лимон. – Лейтенант вряд ли оценит. Мои же попытки шутить куда менее удачные: – Устроим конкурс на лучшую маску к Хэллоуину? Кое как удаётся впихнуть в себя несколько ложек противного месива в тарелке, но подкатывающая к горлу тошнота как бы намекает, что Газ прав. Со всеми проблемами, стрессами и переживаниями я практически забыла за более-менее нормальное питание, ограничиваясь скорыми перекусами, кофе и сигаретами. Внезапно из ниоткуда возникает стакан с апельсиновым соком, тарелка со свежими фруктами и кусочками сыра. Минуту смотрю на это все, будто впервые вижу, и только когда до меня доносится едва уловимый аромат мускуса. – Если ты все это не съешь, я запихну в тебя силой. Мне даже не нужно поднимать голову, чтобы понять, что британский акцент и гребаный мускус, который скоро будет сниться мне в кошмарах, принадлежат Саймону. Вот так и закончились три часа моего абстрагирования от ситуации. Он садится нарочно дальше всех от меня, хотя бы за это я ему благодарна. МакТавиш едва слышимо присвистывает, но Газ не глухой, и теперь он рассматривает меня, Гоуста и Соупа по очереди, пытаясь понять, что к чему. Убью обоих. Стараюсь съесть все, что принёс Саймон, но скорее от проснувшегося аппетита, чем из благодарности. Последний раз я видела свежие фрукты в таком разнообразии, наверное, на Рождество - в один из немногих счастливых дней с родителями. Папа редко приезжал домой, потому что наша работа не приемлет семейные праздники. Но мама накрывала на стол регулярно, каждый праздник, а потом старалась не подавать виду, что расстроена отсутствием отца. Воспоминания о родителях - единственные, волнующие меня больше чем воспоминания о Кёниге. Остаток обеда молчу, стараясь меньше привлекать внимание. МакТавиш о чём-то переговаривается с Саймоном, что настораживает, учитывая, что они время от времени поглядывают на меня. Я не могла расслышать их разговор, но он явно был напряжённым: Соуп пытался что-то доказать Гоусту, тот же в свою очередь только отнекивался. Это кажется странным. К вечеру появляюсь в ангаре. Подготовка к заданию - так себе удовольствие, но по крайней мере это поможет занять и руки, и голову. Последнее время очень сложно абстрагироваться от происходящего. Люди приходят, уходят, а я остаюсь одна. И мало кого волнует моё самочувствие после этого. Кто-то считает своим долгом совершать необдуманные поступки, которые ранят физически. А кто-то - поступки, которые ранят морально. И одно, чаще всего, хуже, чем другое. Ещё месяц назад я не могла представить, чтобы моя жизнь и жизни тех, кто был со мной, так перевернулась. У меня был отряд, были люди, к которым было хоть немного доверия. Не осталось никого и ничего. Рейч уехал без объяснений, чем сделал только хуже. Сама виновата. Нельзя растворяться в человеке настолько, чтобы он занимал всю твою жизнь. Я позволила себе раствориться в Кёниге. Чувствовать ту теплоту и заботу, которой не хватало с детства. Ощущать себя нужной человеку и нуждаться самой. Это оказалось больнее всего. Люди так часто не придают значения словам любви, что бросаются ими налево и направо. Когда в очередной раз тень перекрывает мне обзор, раздражённо вздыхаю, будто это может что-то изменить: – Почему каждый раз, когда со мной что-то происходит, ты оказываешься рядом и хочешь поговорить? Я не нуждаюсь в карманном психологе. Чистить автомат, который Ласвэлл «одолжила», такое себе удовольствие. Выезд уже следующим утром, порядок в голове совершенно отсутствует, а металлическое нечто в руках, кажется, прошло обе мировые войны прежде, чем попасть сюда. Единственное, на что я могу рассчитывать - это что его не заклинит в самый неподходящий момент. МакТавиш же садиться рядом, игнорируя мои комментарии, будто у него других дел нет. Он терпеливо ждёт, пока я закончу работу, но оттягивать момент у меня получается лучше всего. В итоге не выдерживаю, поворачиваясь к нему с видом внимательного слушателя, слишком эмоционально хлопая руками по ногам, отряхивая от пыли. Что ещё может рассказать мне человек, который никак не отстанет? Очередную правду, которую долго носил в себе и решил в один день вылить на меня? – Ты можешь хоть раз заткнуться и послушать меня? Я не знаю, что произошло между тобой и Гоустом, но, чтобы это не было, - это не просто так. Все он знает. МакТавиш перевёл дыхание, будто собирался с мыслями. Ощущение, будто он взвешивал все «за» и «против» прежде, чем мне что-то рассказать. Мне важно услышать его рассказ, хотя я не совсем понимаю, к чему он приведёт. Продолжаю заниматься автоматом, пока до меня не доносится слишком тихий голос сержанта: – Гоуст знал твоего отца. Поворачиваюсь к Соупу так резко, что хрустят позвонки. Его взгляд виноватый, смотрит в пол, боясь повернуться ко мне. Так вот о чём они спорили в столовой! МакТавиш считал важным рассказать мне это, а лейтенант не хотел этого. – Быть не может. Пялюсь на свои руки, будто не узнаю их, мысли ураганом проносятся в голове, но ни одна из них не способна описать мои чувства на данный момент. – Почему ты так уверена? Лейтенант был одним из тех, кто связывался с командованием Кастовии во времена её освобождения. Кроме этого, он до самой смерти помогал твоему отцу, а после - другу твоего отца с его личным ополчением против Аль-Каталы. Лиам. Я не знала, что ответить. Сердце разрывалось от воспоминаний об отце. Мне нужно было поговорить с Гоустом, но сдвинуться с места было слишком сложно. Сложно было принять тот факт, что Саймон знал меня ещё до нашего с ним знакомства. Почему он не рассказал сам? Почему все время держался отстранённо? Почему поцеловал? Соуп не успевает закончить. Практически отбрасываю винтовку, подрываясь на ноги. Мне нужно найти лейтенанта и узнать правду. МакТавиш не расскажет мне все так точно, как это сделает Саймон. Его же нахожу в одном из коридоров. Приходится пару раз ошибиться кабинетом, но вот он, как ни в чём не бывало разговаривает с Ласвэлл. Как только я появляюсь в поле зрения, оба смотрят на меня как на привидение. Кэйт быстро удаляется, не желая встревать в разговор. Я даже не обращаю внимания на неё, в голове крутится один вопрос «Как так?» и я очень надеюсь, что Гоуст на него наконец-то ответит. – Откуда ты знаешь моего отца? Взгляд Саймона будто бы ожесточается, но прежде чем я успеваю пикнуть, он заталкивает меня в ближайший пустой кабинет. Опираюсь о закрытую дверь, стараясь успокоить колотящееся сердце. Гоуст отходит как можно дальше, сохраняя дистанцию. – Тебе Соуп рассказал? - он скрещивает руки на груди, опираясь о стол, буквально копируя мою позу. В голове слышится усмешка. – Конечно, кто же ещё. Вечно он лезет туда, куда его не просят. – Давай без предисловия. Саймон вздыхает. Подбирает слова? – Твой отец Артур был командиром части немецкого спецназа. Мы часто пересекались, когда он сам ещё был лейтенантом. Частые совместные задания. Мы не были друзьями, если ты так думаешь, но я всегда знал, что на него можно положиться и он всегда прикроет. Твой отец… Корсар был одним из немногих, кому я действительно мог доверить свою жизнь. – То есть ты… – Да, - взгляд Гоуста мрачный, но теперь я могу увидеть что-то ещё. Ностальгию. – Я знал тебя, когда тебе не было и двенадцати. – Но почему я тебя не помню? Пялюсь в пустое пространство, будто это поможет найти ответы на мои вопросы. Я считала, что разговор с Гоустом поможет прояснить слова МакТавиша, но теперь ощущаю тяжесть на душе от количества все новых и новых вопросов без ответов. Саймон отвернулся к окну. Мне было стыдно задавать много вопросов, будто я лезла ему в душу, в его личные воспоминания, страхи и кошмары. Отчасти так и было. Но мне было важно услышать от него что-то об отце. Было важно узнать, каким он был человеком в глазах других людей. – Ты была совсем мелкой. Артур говорил, что редко брал тебя с собой на базу. Но в такие дни ты приставала ко всем, просила поиграть с тобой или покатать на машине, - усталый вздох. – Лия, ты была просто ребёнком. Была. Моя детская привычка доставать людей действительно мешала жить родителям. Меня нельзя было просто посадить рисовать - мне нужны были развлечения. «Хлеба и зрелищ» - так говорила мама. – И да, - добавляет Гоуст. – Я не собирался быть нянькой, поэтому держался от тебя подальше. – Поэтому ты решил стать нянькой спустя десять лет. Тихо смеюсь. Сарказм и умение язвить единственное, на что я сейчас способна. Представляю, как выглядела в глазах человека, который старше меня лет на десять минимум, который приезжает или звонит только по важному делу, а вокруг носится непоседливое дитя с просьбой поиграть. Да, я бы тоже на его месте держалась подальше. Мама всегда была против моих увлечений. Ругала отца за то, что он брал меня с собой на базу. Поэтому отец водил меня в тайне от неё. Для Марии мы просто гуляли на детской площадке. Только гильзы в карманах выдавали нас с потрохами. Ещё один вопрос, который меня действительно волновал. Обдумываю его прежде, чем задать, но слова не складываются в единственное предложение, отчего то выходит ломаным: – А похороны… ты… Едва могу удержать слёзы. – Меня не было. Кэйт определила нам задание, и ближайшие несколько месяцев я не мог попасть в Германию. Время от времени я узнавал, как дела у вас с матерью. Попросил Лиама купить белые пионы для твоей матери. Не нахожу, что ответить. Слезы катятся по щекам. Состояние, граничащее с шоковым, когда вся правда, которую я знала, оказалась не полной. Осознание, что я отчасти была знакома с Гоустом ещё до нашей общей работы; что смерть родителей скорее всего была для него таким же ударом, как и для меня - всё это делало наше дальнейшее общение невозможным хотя бы потому, что в его глазах я навсегда останусь ребёнком со сломанной психикой, который нашёл свою мать с перерезанной глоткой. У меня возникало много вопросов, предположений и теорий, но я просто стою, пялясь на свои ботинки, как провинившийся школьник. – Тебе не нужно было это знать. Не нужно, да. Хоть в чём-то он прав.