я не должен тебя тянуть, я это делаю для тебя

Кирилл знал, что людям свойственно сходить с ума. И каждый делал это по-своему: зарывался в работу, переодевался в костюм коня и собирал с людей деньги на Невском проспекте, брился налысо, начинал слушать русскую попсу. Эти пластыри были созданы лишь для одной цели — заклеить своё одиночество, наложить на него гипс, поставить обезболивающие, чтобы не сильно саднило в груди, когда вновь остаёшься один. Он не боится одиночества. Он знает, что у него в кармане всегда есть лучшая таблетка. И называется она не «аспирин», а «друзья». Суханов спасал его лучше всякого новокаина. Он красил жизнь Кирилла какими-то слишком яркими красками, поэтому Гордеев начал раньше вставать, рассматривать Питер, ходить на выставки, читать книги, немного (совсем немного) заниматься спортом. После театра он уже не убегал к подушке, а мог пройтись Сухановым по сумеречному городу. Как будто кто-то собрал воедино весь кубик-рубрик — теперь в жизни хватало всего. И хоть говорят, что от перемены слагаемых — сумма не меняется, когда Кирилл искусно заменил Веру Сашей — стало проще. Простите, уважаемые зрители, но в нашем театре замена. Но Гордеев наконец-то почувствовал себя и понял, что ему нужно. Ту самую генеральную уборку в своей голове он провёл в тот день, когда они с Сашей, уже в новом году, делали ремонт в небольшой студии. И это могла бы быть одна из тех мелодрам, когда герои тянутся к банке краски, пересекаются взглядами и понимают, что уже давно что-то чувствуют друг к другу. Но всё произошло не так. Сначала Кирилл сказал себе «ты что, идиот?» Затем, перебирая эту мысль ночами, примеряя её на себя в разных ракурсах, крутясь перед зеркалом, он понял, что описание идиота с ним не срастается. И та студенческая влюбленность, которую он запрятал в чёрный ящик никуда не уходила. Засыпала где-то на диванах музкома, но затем снова оживала и выскакивала всякий раз, когда находился повод. А повод подворачивался каждый раз, когда они находились вместе на сцене. И тогда это чувство выглядывало из-за угла с хищным видом и вопросом «не ждали?». Действительно, не ждали, но проходи, садись, чувствуй себя как дома. И тогда обязательно что-то случалось. Просто нелепая случайность, которая ещё раз убеждала Кирилла в том, что теперь всё будет гораздо сложнее. У Суханова ломается микрофон. Отменные микрофоны музкома, которые отключаются только в случае, если их заливало потом. Но то самое чувство из-за угла вело свои игры. Любимая сцена, когда Джон приходит к Джекиллу и встречается с Хайдом. Саша подбегает к Кириллу, обнимает его, слегка приподнимая от пола. По выступающему позвоночнику Гордеева пробегает дрожь, будто кто-то провёл по нему льдом. Он чувствует, как пальцы Суханова впиваются в кожу, оставляют вмятины не только на спине, но и в мыслях. Джон хочет произнести своё финальное слово, но микрофон… в зале — тишина, на сцене — тоже. Кирилл моргает Саше, чтобы тот пригнулся к единственному рабочему микрофону на сцене. В паре сантиметров теперь его губы. Кирилл чувствует его дыхание на своём лице. Вначале оно бережно касается лба, как поцелуй перед сном в колыбели младенца, потом плавно пробегает по носу и останавливается напротив губ Гордеева. Джекилл играет. Он собирает все свои мысли в один шерстяной клубок, проговаривает фразы за Джоном, изображает всё страдание мира на своём лице. Но всё ещё чувствует как дыхание Суханова размеренно гуляет по его щеке. «Этого не может быть», — сказал Кирилл сам себе после этой сцены. Но оно могло быть. И было очень давно. Только Кирилл прятал эту правду в себе, не решаясь признаться. Он понимал, что это камень, который потянет его на дно. Суханов — да ешкин кот — это же Суханов! Прийти к нему — это всё равно, что взять пистолет и выстрелить себе в голову. «Всё проходит, и это пройдёт», — говорит Кирилл на одном из стримов, имея ввиду совсем не то, о чём его спрашивали зрители. И оно постепенно проходит. Сменяются фигуры на шахматной доске, начинаются репетиции в МДМ. Кирилл — снова в работу и с головой. Не думает, не слышит, только запоминает тексты. Суханова слишком много в жизни. Он вместе с ним ездит в Москву, возвращается в Петербург, играет в каждом спектакле. Гордееву хочется проводить с ним больше времени, но голова кричит, что это утопия. Единственный выход — поставить шах и мат этому чувству. Упрятать этого дракона в клетку или, вовсе, зарубить его, чтобы больше не отлынивать от разговоров, не перебирать в уме фразы, фильтруя каждое слово. Кирилл устал от всего этого. Он видит привязанность Саши к этой дружбе, но переход за черту каждый раз даётся всё сложнее и сложнее. А может так будет лучше? Думает Кирилл и снова меняет слагаемые в этом примере. На пьедестал почёта и уважения входит Саша… Казьмин. Сначала он помогает ему с компьютером для стримов, затем приглашает вместе спеть «Нежную скрипку» перед фан-группой, затем их втягивает в воронку, которую не понимает Кирилл, но отлично понимает Саша. — Ты в курсе, что мы смотримся с тобой, как Штепсель и Тарапунька? — спрашивает Кирилл, когда они с Сашей проходят очередную игру. Казьмин сидит напротив и пьёт чай из огромной кружки. — Я не знаю, кто это, но звучит не очень. Давай всё-таки останемся Кириллом и Сашей. Максимум — Альфредом и Гербертом. Кирилл согласно кивает и заключает негласное пари. Они с Сашей — это отдельный мир. И этот мир не касается театра, репетиций, жизни. Они просто рядом, потому что им комфортно. Казьмин настраивает компьютер, Кирилл учит тексты новых арий. Саша готовит завтрак, не подходящий под правила здорового образа жизни, Кирилл рассказывает ему про своё фирменное блюдо «кирбургеры». Они смеются и понимают, что за стенами совсем другая жизнь. Но тот спектакль, что разыгрывался в декорациях Сашиной квартиры, всех устраивал.

Вечер после репетиции

Сергиевский был простой и в то же время слишком сложный. Кирилл сражался сам с собой, пытаясь понять все действия персонажа. Эгоизм этого героя мягко срастался с его самоотверженностью, и Гордеев путался, какую сторону выбрать — добра или зла. Но он был в восторге от грядущей постановки. Восхитительные декорации, шикарный каст и музыка, которая била до дрожи. Кирилл заходит в гримёрную за вещами. Зима за окном мягко перетекала в дождливую московскую весну. Темнело всё ещё рано, поэтому актёры, как кроты, не видели солнца. В гримёрке темно, и только чьё-то сонное сопение говорит о том, что Гордеев не один шатается по коридорам МДМ. Суханов. Кирилл видит в углу его ботинки, смотрит на тёмную фигуру в репетиционной одежде, которая свернулась в форму буквы «с» на угловом диване. Гордеев улыбается, и понимает, насколько все сейчас устали. Казьмин выходил на связь только к полуночи, потому что именно в это время он возвращался домой, включал свет и доедал остатки не аппетитного завтрака или кирбургеров. Гордеев мягко дотрагивается до плеча Суханова, чтобы не испугать его своим ночным призраком. Прикосновение тенью рождает воспоминания. Кирилл улыбается сонному Саше, сетует ему на график репетиций, натягивает куртку и закрывает гримёрку. Всё это он старается делать как можно быстрее, чтобы тень не накручивала вокруг него ничего лишнего. Он не пересекается взглядом с Сашей, но чувствует, что он рядом. Слышит, как шаркает подошва его ботинок о линолеум коридора, слышит, как он прощается с вахтёром на выходе и желает ей хорошего вечера. Он всё слышит, но предпочитает ничего не чувствовать. Они прощаются в метро — Кирилл уходит на другую ветку, но получает сообщение в мессенджер. «Я дома. Суханов рядом?» «Был рядом» — Кирилл предпочитает умолчать историю. «Зови его ко мне. Составы на шахматы объявили уже официально. Можем пообсуждать это сегодня на стриме» Саша делает ошибки в нескольких словах — Кирилл знает, что он быстро печатает, но про себя улыбается его серебряной медали. Гордеев кивает — неизвестно кому, возможно, телефону, и послушно разворачивается, пытаясь в толпе незнакомцев отыскать фигуру Суханова. — Саня, — он ловит его за плечо, когда на платформу уже прибывает электропоезд. — Есть более интересные планы на вечер.

***

Актёр всё ещё прибывает в каком-то сонном забытие, поэтому не сразу понимает, что кто-то буквально выдёргивает его из этого состояния. Суханов оборачивается и видит перед собой Кирилла, тот что-то говорит, но Саша не слышит, потому что в наушниках разрывается музыка из «Шахмат». Спешно он убирает их в карман, улыбнувшись подошедшему другу. Неужели он что-то забыл сказать? Кир бегло объясняет о том, что Казьмин зовёт их к себе в гости на стрим. Разве у него есть повод отказать? В конце концов они же все знакомы так давно, но «для приличия» Саша переспрашивает ещё раз, не будет ли он лишним, ведь в отличии от ребят — с техникой и такого вида общением он был на вы, но Гордеев слишком убедительно зазывает. Приглашение посидеть и немного попеть для поклонников кажется Саше хорошей идеей, а он почти забывает об этих странных чувствах, которые он испытал, когда его разбудил Кирилл. Это же всего лишь сон. Казьмин живёт в другой части Москвы, поэтому дорога до него занимает добрые сорок пять минут. Всё это время Суханов и Кирилл обсуждали проект. Гордеев с горящими глазами рассказывал о том, как сегодня впервые увидел сколько всего привезли для декораций, пусть их было не так много, но детали интерьера — лампы, вешалка, кресла и прочее. Саша внимательно слушал, отмечая про себя, что ему в принципе всё равно, что говорит Кир — главное, чтобы он это делал с таким же энтузиазмом. — Мне так нравятся костюмы. Я только краем глаза видел эскизы — это просто мечта для любителей 80-х, — он прячет руки в карманы куртки, когда они вместе шагают по вечерней улице, — наши костюмы тоже ничего, но вот у Трампера мне нравится больше. Но… Мы же советские люди, поэтому всё так скудновато. Пока Кирилл воодушевлённо рассказывает о песне Молокова, Саша закуривает сигарету. Дым приятно бодрит и в то же время расслабляет. Мужчина старается не выдыхать его в сторону Гордеева — тот был не в восторге от того, что Суханов курит, а тем более пропитывает потом этим запахом всех вокруг. Раздаётся сигнал мобильного, и актёр, зажав сигарету зубами, достаёт телефон из кармана джинсов. Всего лишь напоминание, что нужно не забыть купить билеты в Петербург, потому что скоро снова пара спектаклей «Джекилла и Хайда». — Следующий месяц у нас дих, не забудь. И напомни, что надо завтра всё же решить, когда мы едем в Питер. До мюзикла ещё есть время, но было бы неплохо заранее знать, когда мы вернёмся туда, ну, и сюда, — Суханов улыбается и делает последнюю затяжку перед тем, как они заходят в подъезд. Раньше Саша никогда не бывал в гостях у Казьмина, они в принципе не общались близко: всё в рамках проектов, не более. Было интересно встречать его на новых спектаклях, наблюдать за его ростом в профессиональном плане. Но они с Сашей были слишком разными: начиная с разницы в возрасте, заканчивая увлечениями. Вот кто идеально вписывался в атмосферу Казьмина, так это Гордеев, если не брать в расчёт Баярунаса. Оба любили компьютерные игры, какие-то аниме и могли часами обсуждать что-то «молодёжное». Суханов в такие моменты чувствовал себя настолько старым, будто с него песок сыплется. Они с Кириллом заходят в лифт, а затем на пороге квартиры их встречает Казьмин. На его лице сияет приветливая улыбка, он жестом приглашает гостей внутрь, а затем начинает энергично бегать туда-сюда, то тапочки предлагать, то ещё что-то. Суханов наконец останавливает этот электровеник, мол, успокойся, мы без тебя найдем, где в ванной полотенце для рук, а где можно повесить куртки. Гордеев ориентируется здесь явно лучше — бывал и до этого. — Я сейчас настрою всё. А что будем петь? А из «Бала»? А! О! — Саша радостно потирает руки, а затем говорит.— У нас «бальная» сходка. Граф, Герберт и Альфред. Надо оттуда точно что-то будет спеть. Мы с Кириллом уже «Нежную скрипку» как-то пели — так мне потом личку завалили просьбами повторить эксперимент. И можно поиграть во что-то… Суханов внимательно слушал, как тараторил Казьмин. Он видимо сегодня успел более или менее отдохнуть после репетиции. Саша же предложил для начала что-то поесть, но у парня не оказалось готовой еды. — Ладно. Я вас накормлю… Как дети, ей богу, — шутит Саша, спрашивая у хозяина квартирки, что у него есть в холодильнике, чтобы можно было быстро сделать из этого что-то пригодное для пищи. Например, бутерброды. Кирилл вызывается помочь, а Сашка как-то обидчиво бормочет о том, что они хотели же сыграть в приставку. — Сыграем. Десять минут и я… И… Кирилл в твоей власти, — Суханов улыбнулся, посмотрев на друга, тот молча кивнул. Обычно Саше удавалось почти сразу почувствовать, когда от него что-то скрывают. Суханов не мог объяснить себе, почему в эти дурацкие минуты, когда Казьмин где-то за стенкой настраивает приставку и прочие штуки для стрима, когда Гордеев буквально упирается взглядом в его — между ними что-то витает. Мужчина видит, как Сашка смотрит на Кирилла… Таким взглядом когда-то сам Кир смотрел на него: ещё когда учился в ГИТИСе. Восхищение и трепет, но было ещё что-то. Он бы и рад одёрнуть себя за эти мысли, мол, о чём ты? Но друг так красноречиво молчит. — У Саши милая квартирка, — говорит Суханов, нарезая колбасу, — а ты тут часто бываешь? Такой простой вопрос. Саша смотрит в глаза друга, ощущая себя глупо. Он что устроил ему допрос? Зачем? Даже, если Гордеев живёт здесь [в чём Суханов сомневался], то какое ему до этого дело? Они же все друзья. Вот только Кирилл отвечает как-то смазано, а Саша вдруг задумывается, сколько раз за последнюю неделю-полторы они возвращались после репетиций вместе? Один? В остальном Гордеев как-то пропадал, только куда? Он рассказывал, что Казьмин ему компьютер подарил и о стримах, но не посвящал его в какие-то детали. Например, что все эти вечера они проводили вместе. «Вместе же, да?» — Хочет спросить Суханов, но ему достаточно и того, что он догадывался об ответе. Внутри как-то неприятно сжимает органы. Образуется комок злости и обиды, хоть Кир ещё ничего не сказал, но его зелёные глаза не умели лгать. Только не ему. Саша тихо хмыкает, не замечая, как лезвие ножа проходит прямо по его коже на указательном пальце. Мужчина сначала видит испуг в глазах Гордеева, а затем опускает взгляд на разделочную доску. На неё с пореза стекает сначала одна капля бордовой крови, затем ещё. — Чёрт, — выругивается Саша, одёрнув руку, которая вмиг начинает болеть в месте раны. Опускает палец под напор ледяной воды из-подкрана. Гордеев достаёт аптечку… Суханов снова начинает думать о том, что Кир слишком хорошо знает это место. Кирилл не даёт упрямствовать и «забить», поэтому усаживает мужчину на стул, а сам садится рядом, буквально приказав другу не сопротивляться и дать ему хотя бы обработать порез, заклеив пластырем. — Ты не уймешься, да? — переспрашивает он, облизнув губы от какого-то внутреннего накатывающего волнения, а затем морщится, когда Гордеев касается кончиками пальцев его ладони, проводя так медленно и нежно, распрямляя пальцы. Пульс снова учащается. Саша бы с радостью провалился сквозь землю. Это ненормально. Кирилл дует на порез, когда наносит перекись. Суханов терпеливо всё это сносит, думая о том, что ему даже приятно. По коже ползут мурашки, когда Гордеев аккуратно приклеивает лейкопластырь на палец, поднимая на мужчину свои изумрудные глаза. — Жить будешь. Саша пытается вспомнить, всегда ли он так реагировал на касания Кирилла? Саша смотрит в глаза, а затем улыбается, отшучиваясь. — Спасибо, доктор. Постельный режим пропишите? И почему вдруг он вообще спросил об этом? Почему эта идиотская шутка кажется теперь какой-то пошлой, пусть он и раньше шутил ниже пояса. Гордеев — он же друг. Коллега. С ним можно обо всём говорить и шутить тоже. Верно? Вот только Саше почему-то хотелось в эти самые минуты быть не в квартире Казьмина, а украсть своего друга и спрятать его где-то подальше. — Вы там скоро? Вы там еду на пир решили приготовить? — Доносится из комнаты голос парня. Суханов убирает руку, чуть морщась. Палец теперь болел так, будто его чуть не оттяпала собака.

***

Кирилл смотрит, как сигаретный дым наряжается в голубой свет уличных фонарей и рассеивается на ветру. Почему-то Гордеев был уверен, что Суханов ушёл на покой в своей табачной жизни, но видимо такие промахи в жизни «друга» он уже не замечал. Смотрел на него сквозь пальцы, чтобы снова не выпускать наружу, то что обгладывало косточки внутри. А у него глаза синие-синие, специально, чтобы тонуть. Глаза Суханова в этом свете греют теплее зимней куртки. В них чувствуется что-то родное и светлое: тот самый чай с бергамотом, утренний кофе перед репетицией, шутки в антракте. Кирилл внимательно смотрит в них, хотя кажется, что выучил его глаза наизусть. Потом он понимает, что пауза затягивается, Саша уже докурил сигарету, чтобы войти в неизвестный подъезд с весенними лужами на пороге. Гордеев ждёт ещё пару секунд. Стряхивает с себя мысли, как пепел с сигареты. — Даже если я забуду, Вера мне ещё мильон раз напомнит, будь уверен. — Кирилл меняет в голосе подачу. Вкладывает в него силы, старается говорить весело, но почему-то считает, что позвать Суханова в гости к Казьмину — большая ошибка. Но Саша уже входит в сырой подъезд со старой облупившейся штукатуркой. — Ну подъезд… простите, петербургские уши, парадная… не очень, конечно. Но зато квартиру Казьмин сумел объуютить. Казьмин уже ждёт на пороге. Кирилл хочет пошутить про то, что ему можно загадывать желание в этом цветнике из Саш Сергеевичей, но решает оставить эти мысли при себе. В конце концов, впускать в свою жизнь сразу двух Саш с одинаковыми отчествами — это психическое отклонение, а не повод для шутки. Он не боится, что Суханов что-то заподозрит. У Саши и Гордеева уже есть установленные границы, они натренировали себя в театре, на репетициях, на встречах с друзьями. Все понимают, что они — просто два приятеля. Но Казьмин и Гордеев знают, что чай гораздо вкуснее, когда они пьют его вдвоём, что репетиции гораздо лучше и сыграннее, когда на сцене они встречаются друг с другом. Их мир был недосягаем для других, как непокоренные просторы космоса. И Кириллу нравилась эта безопасность, потаенность от других глаз. Как школьник, пришедший домой с двойкой в дневнике, прячущий её от мамы, — он прятал по коробкам все чувства к Казьмину, когда за ним закрывалась дверь в квартире. И распечатывал эти бандероли только когда они оставались наедине. Пока Гордеев снимает ботинки, Казьмин провожает Суханова в ванную. Кирилл выпрямляется в полный рост, тянется, задевая руками дверной косяк и думает, что история становится всё запутаннее. В этой квартире он привык видеть только Сашу младшего (глупое обзывательство). Теперь он делит ее ещё с Сашей старшим. Две вселенные смыкаются и нужно понять — готов ли он к этому? — Саша, чуточку спокойствия. Прям чуточку. — Гордеев сводит большой и указательный палец вместе, показывая, сколько спокойствия нужно добавить в этот вечер Казьмину, чтобы всё прошло хорошо. — Мне возможно надо мимикрировать под вас и тоже стать Сашей? Кажется, я немного выбиваюсь из этой вечеринки. Кирилл морщит гримасу, проходит в комнату с аппаратурой. Казьмин уже успел набросить на кровать плед и убрать свои вещи со стула в шкаф. Небольшая комната с желтыми обоями ждёт гостей. — Ты предлагаешь своему гостю сидеть на табуретке? — «нашему» — хотел сказать Гордеев. Чуть не оговорился. Установленный фильтр на мысли и речь даёт сбой. — Прости, Саня, но у меня только два компьютерных кресла и ни одного нормального стула, кроме табуреток. Гордеев предлагает свой королевский стул Суханову, чтобы тот не чувствовал себя ущемленным и пропускает мимо ушей разговор про готовку. Ему хочется пройти в ванную комнату, бросить в стиральную машинку вещи после репетиции, но понимает, как странно всё это будет смотреться в глазах Саши старшего. Поэтому он останавливается у окна и наблюдает за бедной белой тойотой, которая никак не может припарковаться в ряд. Чувствовал себя Кирилл так же, как и эта машина. Без возможности припарковаться и найти себе место. — Ладно. Я вас накормлю… Как дети, ей богу. — Слышит Кирилл голос Саши из-за спины. — Ну наконец-то мы нормально поедим! — Он отворачивается от окна и следует на кухню за Сухановым, по пути анализируя — правильную ли фразу он выбрал? Математика в школе была не так сложна, как эта игра. Зачем Кирилл последовал за Сашей? Неизвестный знаменатель. Он всё равно просто достал из холодильника все продукты, показал, где находятся приборы, а потом взгромоздился на ту самую табуретку, которая изначально предназначалась Суханову. Саша старший нарезает колбасу, в воздухе витает противный запах этого продукта. Кирилл наблюдает за его руками, которые ловко управляются с готовкой. Гордеев знал, что Суханов — отличный повар. Именно он оповестил Гордеева, что фрикасе — это рагу, а не французское матерное слово. Плечи Саши в белой футболке мелодично отплясывают вместе с очередным ударом ножа о доску. — А ты тут часто бываешь? Примерно каждый день. Кирилл опешил от вопроса. Суханов забрался в его голову и взломал все эти формулы, которые строились на протяжении последних месяцев. Гордеев быстро отводит взгляд от спины в белой футболке и переключается на зеленые занавески. Рука, по обычаю, тянется нервно крутить кольцо, но он снял его на репетиции и, кажется, оставил в гримёрке. — Да нет, только когда Саша гостеприимен. — То есть, каждый день? — Мы обычно устраиваем стримы, поём, а потом меня ждёт такси и дом. У меня же здесь родители недалеко живут, я тебе показывал. — Чтобы закрепить алиби, Кирилл поднимается с табуретки и походит к окну. — Вон, тут даже дом видно. Слишком много оправданий — Гордеев понимает это. Но колокольчик в голове надрывисто звучит, что он не желает никаких подозрений. И не потому, что поползут слухи. Кирилл не стерпит, если об этом узнает Суханов. Теперь Кирилл видит профиль Саши. Замечает его едкую ухмылку уголком губ, напрягшиеся плечи. Суханов закрывается перед ним, как недочитанная книга. Застёгивает все молнии, сворачивается в клубок со словами: «Ты слишком глупо оправдываешься, я всё понял». Гордеев хочет всё рассказать. Он знает, что этот разговор должен был случиться. Слова уже застревали в горле, мешая петь и существовать. Правда больно колола, но ложь убивала, нарочито мучала и не давала умереть спокойно. А если он не поймёт? Постоянно думает Кирилл. Пролить на голову такой поток правды — всё равно, что растоптать и закопать где-нибудь в лесу под березкой ещё живое тело человека. Понял бы Суханов? Принял ли он его такого? Потерявшегося, но вновь нашедшегося под крылом Саши. Другого Саши. Ложь разводила их мостами над Невой. Ночь, лето… и ты бежишь, чтобы попасть на другой берег, но регулировщик уже останавливает у подхода к Дворцовому и говорит «стоп». И ты понимаешь, что никакой встречи сегодня не будет. Ни сегодня, ни завтра — никогда. Как и правды. Её тоже здесь нет. Ни в старых чашках, оставшихся от прежних жильцов квартиры. Ни в шкафчиках, покрытых пылью, потому что Казьмин слишком много времени проводит в театрах. Правды здесь нет. — Чёрт… — Саша зовёт нечисть, и Кирилл наконец-то переводит мысли в реальность. Суханов уже держит порезанный палец под струёй воды. — Ну две новости. — Говорит Гордеев, вспоминая, где у Казьмина хранится аптечка. В аптечке — упаковка парацетамола, перекись и пшикалка для горла. Саша и Кирилл были почти одного возраста, но с разными взглядами на здоровье. И если у Гордеева дома хранился весь фармацевтический склад, чтобы быстро ставить себя на ноги и не срывать спектакли, Казьмин надеялся на авось. — Ужина у нас сегодня не будет, но граф фон Кролок сейчас бы обрадовался. Гордеев смеётся и усаживает Суханова на табуретку. На небольшой порез он капает несколько капель перекиси, предварительно сверив сроки годности. Жидкость вступает в реакцию и пузырится на алой ране. Вспомнив всем привычный инстинкт, Кирилл дует на палец Саши, чтобы затушить горечь пореза. Затем аккуратно, придерживая руку Саши, накладывает на палец лейкопластырь и поднимает взгляд. Улыбается, хотя сердце в груди усиленно проталкивает кровь по сосудам и стучит всё яростнее. Старается скрыть тревогу, потому что его загнали в угол. Ещё один вопрос Суханова — и он выдаст ему всю свою биографию, начиная от рождения и заканчивая «давай попробуем?» — это фраза Казьмина, сказанная несколькими месяцами ранее. Кирилл говорит что-то глупое по типу «жить будешь», хотя на языке вертится совсем другое. Вертится каруселью и никак не может сорваться, приобретая форму связной речи. — Спасибо, доктор. Постельный режим пропишите? Пропишу. Перепишу под тебя всю биографию, заложу в ломбард самое ценное. Только, пожалуйста, ничего не подозревай. Даже не думай о том, что поможет тебе разочароваться. — Я думаю, что обойдёмся ежедневной перевязкой и освобождением от физкультуры. — Кирилл поправляет воображаемые очки на переносице и отпускает руку Суханова. Отпускать не хочется не только руку, но и Сашу из своей жизни. Казьмин кричит из комнаты, и его мелодичный голос рушит все воздушные замки. И снова — снова жёлтые обои, голубые глаза Суханова перед ним, запах колбасы вперемешку с огурцами. — Я доделаю всё сам. Ты пока иди запусти с ним стрим, пока он не выдал зрителям все секреты «Шахмат». — Гордеев ждёт, пока Суханов выйдет из комнаты и встаёт за столешницу на его место. Недорезанные продукты, как незавершенное действие, разбросаны по столу и ждут своего часа.

***

Этот вечер был таким странным, причем со всех сторон, начиная со стрима и заканчивая тем, что Суханов чувствовал себя лишним. Вот уж чего никогда ранее не было, когда они с Кириллом общались. Саша считал Гордеева близким другом, наверное, если бы за дружбу давали места или призы, то именно он собрал все. Они были близки и до того разговора о разводе с женой, но после него их связь заиграла новыми красками. Мужчина был благодарен Киру за его поддержку и умение подобрать нужные слова, за его профессионализм и этику. Иногда Суханову казалось, что никто не способен так быстро и безошибочно понять его, как Кирилл. И вот этот дурацкий во всех отношениях стрим открывает ему глаза. У Гордеева есть жизнь и вне музкома, Петербурга и общения с Сашей. У него есть кто-то ближе. Саша давит в себе обиду и разъедающую на части ревность. Это же так глупо и по-детски ревновать друга к кому-то еще. Весь вечер Суханов старается сохранять лицо и вести себя подобающе взрослому и адекватному человеку, но здесь так непринято. Фанаты Кирилла и Саши младшего любят шутки и просят рассказать побольше про постановку, которая ещё только-только обретает форму и содержание. Гордеев сидит по правую руку от Казьмина, а Суханов — слева, но иногда мужчине кажется, будто его нет. Разговоры идут вроде бы о понятных вещах, знакомых ему. Отвлечься от мыслей удаётся лишь в те моменты, когда парень просит спеть что-то из «Бала вампиров» или исполнить «Танго Роксен», но втроём, ведь такого никогда больше не случится. Хозяин стрима и квартирки ведёт себя непринуждённо, ему весело, как и Кириллу, а от этого Суханову почему-то хочется взвыть или убежать. Он так бы и сделал, если бы не воспитанность. Он замечает, как Казьмин хватает Кирилла за запястье, когда жестикулирует. Как его рука иногда слишком уж по-хозяйски касается коленки Гордеева, а тот никак на это не реагирует [точнее ему это не доставляет неудобства]. В ушах как-то неприятно начинает стучать пульс. Саша отводит взгляд в сторону и смотрит на часы, а потом, извиняясь, выходит из-за стола, чтобы покурить. Ему совсем не нравится, что происходит здесь, а ещё не нравятся эти странные эмоции, перекрывающие разум. Почему он вообще ревнует? Кирилл моложе и у него есть увлечения, которые Суханов с ним не мог разделить в силу возраста и оторванности от этого — компьютерные игры, непонятные аниме и увлеченность чем-то вроде комиксов. Он просто другой. Саше кажется, что сейчас за спиной раздастся голос Гордеева, который спросит, всё ли в порядке и скажет ему вредности курения, но… Кирилл остаётся в комнате и смеётся с Казьминым с какой-то «их» шутки. И давно они у них появились? Саша выкуривает вторую подряд сигарету, смотря с балкончика на улицу. Возвращаться в квартиру не хочется. Мысли путаются, а он снова пытается понять, почему всё это чувствует. Почему эмоции ударили его как обухом по голове. И он понимает, что больше всего на свете ему хочется одного — уехать из этого дома, никогда не видеть Казьмина и Гордеева, потому что Суханову не нравится, то, что он испытывает сейчас. Это не было похоже ни на что. Может, только на эмоции, когда ты не проходишь на кастинге в проект, а твой знакомый — да. И тебя начинает грызть обида, что кто-то есть лучше. И то — это совсем другое. Он возвращается, чтобы сказать ребятам о том, что ему пора. Завтра нужно на репетицию, а ему ещё до дома ехать. Казьмин воспринимает эту информацию спокойно и просит лишь попрощаться с людьми из чата, напоследок спеть что-то, а там и стрим можно заканчивать. Саша кивает, снова натягивает эту маску дружелюбия и непринужденности, но внутри всё натянуто, как струна. Поёт вместе с ними «Белль», а затем машет рукой перед камерой, чувствуя себя по-дурацки. — Кирилл, ты со мной на такси? Как раз мимо поеду, — говорит Суханов, когда достает телефон и открывает приложение, — куда лучше, чем пешком идти. Мужчина усмехнувшись думает, что всё наконец закончилось, но на деле — это всего лишь промежуточный этап из одного котла личного Ада в другой, потому что Гордеев отказывается уезжать, говоря о том, что поможет Казьмину убрать камеры и хочет поиграть в какую-то новую игру, которой ещё нет ни у кого. Суханов смотрит в глаза Кира. Он чувствует, что тот ищет повод остаться здесь или же повод не ехать никуда с ним? — Хорошо. Я тогда побежал. До завтра. Долго не сидите, а то будете похожи на пельмени… — Суханов на прощание жмёт Казьмину руку, а потом несколько секунд смотрит на Кирилла. Они обычно обнимались, когда расходились на служебке, но не сегодня. Гордеев жмёт руку. Саша всё понимает. Он не дурак. Если в псевдо роман с Верой можно было поверить, потому что Кир всегда вёл себя так со всеми, то здесь. Слишком много эмоций в этом всём. И это не просто так. Мужчина буквально выбегает из подъезда и садится в машину. Снова хочется курить, но он выкурил последние сигареты, поэтому придётся терпеть до дома. Дома вроде бы должно стать спокойней, но в груди разрастается это чувство. Оно подкатывает к горлу, буквально душа. Саше даже в какой-то момент кажется, что сейчас он задохнется, перестанет дышать… И наконец ему станет не так больно от осознания того, что Кирилл, кажется, нашёл ему замену. В детстве такое часто бывало: ты с кем-то долго мог общаться, а потом в один момент человек исчезал из твоей жизни. Только Суханов никак не мог смириться с тем, что этим кем-то может быть Гордеев. Он даже не хочет писать ему смс. Обычно, когда они разъезжались на такси и время было поздно, то обязательно сообщали друг другу, что доехали. «Ему сейчас не до меня». Саше становится противно от этого. Противно от того, что он ощущает себя таким жалким. Что с ним стало? Что с ним сделал Кирилл?