Зацикленный

Фредди не успел осознать, когда всё разрушилось. Когда пошло под откос. Что-то в нём просто-напросто не выдержало. Сорвалось, как пружина, спровоцировав крушащий импульс. Его мозг трагично вспороли по швам в несколько движений. Это конец. Это бесстрастный, долго выведенный мат. Это упавшая корона чемпиона мира по шахматам. Фредерика прошибает без электричества. Заводит дрожью без землетрясения. И, чёрт, как же горят раскалённым рубином его щёки. Полыхают нещадно, так, что щиплет и выжигает глаза. Всё из-за этого русского. Всё из-за Анатолия Сергиевского, невыносимо-спокойного, напоказ пустого, И такого немыслимо красивого. От него сводит скулы и воротит пульс. Ломаются нервы. Трескается сталь хладнодумия и расчёта. Сводятся к нулю все навыки Трампера как игрока, рухнув в одночасье. Вихрь эмоций врезается прямиком в сердце. Фредди вздёргивается с места и бьёт по столешнице ладонями. Мысли в голове путаются, злятся. Рычат вместе с ним. Он, не в силах сдержаться, с яростью переворачивает монотонно-квадратную доску и швыряет на пол. По слуху прокатывается ритмичный грохот. В глазах отстукивает чёрно-белым калейдоскопом фигур. За секунды всё превращается в хаос, бессмысленный и яркий. Взгляды тут же впиваются россыпью в фигуру виновника, но он не видит их. Фред запоздало, несчастно капитулирует. Убегает из зала прочь. Кидается по коридорам, не оборачиваясь. Сердце бьётся в груди, сотрясая и тело, и мелькающие по бокам стены. Прямо сейчас весь мир ополчился против него. Треснул по швам и впился осколками в горло. Вчера не было даже мысли о том, что всё вот так обернётся. От переизбытка эмоций хочется кричать, кинувшись пешком прямиком до Америки. В капиллярах брызжет лава. Пробитое сознание спешно советует спрятаться, забиться в угол, пропасть. Пролетая мимо ряда дверей, Фредди едва не врезается в самую нужную. Быстро дёргает блестящую серебром ручку и проскальзывает внутрь. Здесь вокруг только белая с кобальтовым плитка и жужжание ледянистого света ламп. Промёрзлый воздух гладит спину. Тишина обнимает за плечи — никого. Прекрасно. Лишние свидетели попросту ни к чему. Неумело смиряя дрожащие руки, Трампер подступается к умывальнику. Воротит ручку крана и запускает ладони под холодную воду. Вдох. Выдох. Остановить сердце, чтобы не стучало так бешено. Он проводит влажными пальцами по лицу, мечтая утопиться прямо здесь, опустив голову в раковину. Чувствует себя загнанным в угол, измотанным зверем. И совершенно не может поверить из-за чего упустил самое главное в своей жизни. Фредди прячет лицо в мокрой прохладе, жмурится. А перед глазами только скульптурный образ Сергиевского. Его пронзающе-равнодушный взгляд. Его мелодичный голос, оставшийся в голове обрывками — слишком мало сказанных слов. Его утончённая, неколебимая фигура, напоминающая саму ночь. Фредерик нервно трёт ресницы, и в голове всплывают очертания мраморных рук. Там, за доской, в самый разгар партии, неистово хотелось подставить к ним шею, чтобы точёные пальцы стиснули не фигурку ферзя, а гортань. Он бесповоротно сходит с ума. Скулы пятнятся ожогами. Трампер упорно пытается думать о чём-нибудь другом, но образ Сергиевского продолжает поэтапно вырисовываться в его сознании. Воспоминания собственных чувств накатывают плёночной лентой, заставляя колени трястись, а органы томно сжаться. Фредди зол на себя и трепетно ненавидит Мерано за эту паршивую встречу. В голове всё путается, склеивается и срастается в вопящую несуразицу. Едва получается различить грань между реальностью и ярким наваждением. Именно поэтому сперва он не верит своим глазам, когда видит в зеркале застывшую фигуру. Прямо у себя за спиной. Анатолий видится тем же, каким остался памяти — высеченный, складный, настоящий идеал благородия. Словно никем не признанный, забытый во тьме принц. До сих пор неизмерно прекрасный. Фредерик вязко сглатывает. Стискивает в пальцах керамический край раковины, пропуская эмоции через себя, превращая их силу. Ему нельзя раскрывать правду. Нельзя подавать виду, что что-то не так. — Ты, — начинает с нейтрального, надеясь избежать разговора. Русский плавно кивает в ответ, ловя сквозь зеркало зрительный контакт. Врезается в глаза пробирающим насквозь холодом. Давит одним только своим присутствием. Непроницаемый, собранный — его не прочесть. — Хотел узнать, всё ли в порядке, — объясняется он, явно понимая, что выбрал плохую отговорку. — Твой секундант беспокоится. Причина совершенно точно в другом. Трампер ощущает это костями. — Как видишь, я ещё жив. Можешь идти, — с каждым словом сильнее сводит зубы. — Мне просто нехорошо. Внезапно холодная дрожь прокатывается вдоль позвоночника. Он чувствует, как осанистое тело прижимается к лопаткам. Желанные руки ложатся буквально в сантиметрах от его собственных. Тепло чужой кожи ощущается даже сквозь одежду, сладко и невыносимо. Но Фредди держится. Скрывает правду у себя в голове, своенравно задирая подбородок. Совершает этим ошибку. Потому что Сергиевский тотчас наклоняется ближе, обжигая дыханием. Невесомо касается лбом виска. Намеренно не создаёт слишком много контакта, вынуждая заголодать по мечтам лишь сильнее. — А мне кажется, что причина совсем в другом, — полушепчет, патокой проливая свой баритон. — Видишь ли, я прекрасно чувствую, когда мне лгут. Плечи Фредерика сжимаются, напрягаясь. — Даже если так, — выдавливает он, втиснувшись в раковину. — Какая тебе разница? Анатолий в ответ гнетуще растягивает губы без улыбки. Тихо фыркает. — Всего лишь хочу предложить помощь, — в его голосе нет и капли должного яда. Одна медовая мягкость. — Ведь я очень хорошо видел, как ты смотрел на меня всю нашу партию. И, боюсь, такой взгляд никак не подходит под рамки приличия. Фредди пробирает насквозь до искр в глазах. К горлу подкатывает удушье. Господи. Боже правый. Нет. Он мысленно бросается в пропасть. Затягивает на шее петлю. Вжимает в запястье лезвие. Но это не спасает от узла, обвязавшего тяжестью сердце. — Так уж сложилось, что мы заселились в один и тот же отель, — продолжил русский. — Поэтому могли бы увидеться в менее формальной обстановке. В следующую секунду дистанция вновь растянулась между ними. Сергиевский отшатнулся в сторону и направился к выходу, поправляя края рукавов. — Номер 178, это на третьем этаже, — ровно сообщил он напоследок. — Я буду ждать. А после хлопок двери. И одиночество, вновь занимающее собой всю комнату. Фредди не чувствует своих побелевших рук, вздёрнутых бровей и стеклянных коленей. Тело стремительно отреклось от души, а вопль мыслей пронзил спицами в нежное темечко. Слова закончились — на языке, в голове. Вой тревоги не может заглушить даже шумный шелест воды — его не перекричать. Трампер вновь смачивает свои скулы прохладой, будто пытаясь стереть с них фантомный призрак чужого пряного парфюма. Голова идёт кругом. Он пытается собрать себя воедино, чувствуя остервенелую пульсацию внизу живота. Ведёт ладонью по щеке, потерянно моргая. И только тогда с молчаливым шоком осознаёт, что взгляд, которым он прожигал и воспевал Сергиевского, был взаимным.

***

Сердце стучится в рёбра до жалобного треска. Фредди нервно теребит в пальцах гладкие лацканы пиджака, блуждая взглядом по окружению. Узкая коробка гостиничного лифта давит на него со всех сторон, выжимая из лёгких кислород. Мысли категорически отказываются успокоиться. Он бегло смотрит на циферблат наручных часов — половина девятого вечера. Неудивительно, что вестибюль и коридоры отеля пустуют. Вот только от этого становится хуже. Волнение затапливает по самую макушку. Потому что Трампер всё ещё не мог выбросить Сергиевского из головы. А тот момент в безлюдной уборной продолжал обжигать лицо до нещадного румянца. Воспоминания о нём плескались в голове удивительно ярко, словно бы не мутнея совсем. Это подливало масло в огонь целыми литрами. Казалось, трясутся не только руки — все органы с жилами и кровью. Ласкающий голос с рычащим акцентом звучал и звучал внутри черепа, загоняя в лапы собственной тревоги. На самом деле, Фредерик готовился. Какой-то половиной себя надеялся и верил, что случившееся не было очередной игрой, искусной и безотказной. Вот только никакой гарантии у него не было. Американец поёжился. Что если его всё-таки выгонят, даже не впустив в номер? Что если рассмеются прямо в лицо? Что если на утро весь мир узнает о произошедшем? Голова кружится от обилия мыслей. Фредди ругает себя за бездумность и отчаянно ненавидит Мерано за то, что всё случилось именно так. Пульс замирает, когда лифт останавливается, и его двери разъезжаются в стороны. К горлу подкатывает ком. Выйдя наружу, Трампер напоследок оборачивается в глубину кабины — проверяет в квадрате зеркала каждую деталь своей внешности. Спешно дёргает, ровняя, ворот рубашки. А затем движется по коридору, ища табличку с нужным числом. Комнаты неустойчиво скачут перед глазами, сливаясь друг с другом неразборчивой массой. Здесь всё слишком однотипное. Подозрительно одинаковое, словно дешёвые декорации для глупого фильма. Но он находит нужный номер. В самом конце. И вот тогда его стеклянные кости заполняются трещинами. Душа бледнеет, на щёки проливается алый. Зубы впиваются в нежный кончик языка. Фредди чувствует себя лебедёнком, добровольно забившимся в логово озверелого волка. Постучаться в чью-то дверь никогда не было настолько сложно. Но когда он всё же делает это, тревога выбивает из равновесия, словно удар молота по коленям. Все девять чувств резко обостряются. Спустя мгновение внутри апартаментов раздаются шаги. Щёлкает замок. Сергиевский выглядывает наружу и смущённо вертит головой в сторону коридора, лишь потом догадавшись посмотреть совсем чуточку ниже. Взгляды сталкиваются. Он прозрачно хмурится одними бровями, приветственно кивнув. Тут же пропускает внутрь. Фредди видит в его глазах заплывшие искорки. Мельком замечает сколотые ключицы, проглядывающие сквозь расстегнутый ворот рубашки. Чувствует, упиваясь, перечно‐тёплый парфюм. И медленно понимает, что покинет этот номер лишь ногами вперёд, лёжа в чёрном мешке для бездыханных тел. Взгляд цепляется за полоску непотушенного света в ванной. Неужели его действительно ждали? Чужие пальцы тотчас щёлкают выключателем, запоздало пряча истину. Анатолий мерно поправляет ладонью тёмные волосы. Запирает дверь прямо за спиной. — Что ж, как вижу, моё предложение не осталось без внимания, — произносит он, ломая своим голосом чужие кости. — Или причина твоего визита, всё же, в другом? Трампер нервно кусает губы. — Нет, ты прав. Иначе я бы сюда не пришёл. Русский в ответ удовлетворённо хмыкает, следуя из узкой парадной вглубь номера. Он до сих пор спокоен донельзя, умело держит голос каменным. Но сейчас позволяет себе наконец расслабиться — это видно по походке и жестам. По спокойной мимике, отличной от той, что была на чемпионате. Сергиевский проходится по комнате и останавливается возле просторного дивана. Обернувшись, подзывает Фредерика кивком, прежде чем устроиться на мягкой обивке. Сердце отчего-то тянется к нему само. Оказаться рядом вновь становится необходимо, как кислород. И Трампер зачарованно опускается почти под боком, неумело выдерживая дистанцию. Ровно половину метра. — То, как я смотрел… действительно было настолько заметно? — робко покосился он, кажется, впервые чувствуя себя столь неловко. — Даже слепой увидел бы. Господь всемогущий. Хочется проскулить, завыть на всю планету, но Фредди только скрещивает руки, напоказ растёкшись по дивану. На самом деле, он абсолютно не был святым. Быстрые интрижки давно являлись обычным делом, список опробованных мест не оканчивался на кровати, а среди партнёров — не только девушки. Сколько раз он уже появлялся вот так в чужих гостиничных номерах, при этом напирая сам. Сколько раз был как ведомым, так и ведущим. Но никогда не волновался так же сильно, как сейчас. Сергиевский разрушил ему всё. Испортил даже то, что никак не могло разломиться. От былой уверенности не осталось и фантома. На фоне этого русского Фредерик упорно чувствовал себя слабым, и как же невыносимо это будоражило. До сверкающих искр перед глазами. — Первый раз? — Анатолий задумчиво клонит голову набок, словно почувствовав чужие мысли. Защитная реакция — принять каждое слово в штыки. — Кажется, это мне стоит спрашивать у тебя подобные вещи. Сердце резко замирает за рёбрами. Потому что Сергиевский в ответ впервые и искренне, не прячась, смеётся. Негромко, ядовито. Коротко. Так, что по телу прокатывает вибрацией. — Не думай, что мы настолько отстаём друг от друга в этом плане, — выдыхает он, вновь темнея. — Хотя, твоя правда, я не так уж часто практикую что-то подобное. Фредди насупленно фыркает себе под нос. Не верит — слишком беспроигрышно тот загнал его в угол. Совсем не похоже не новичка. В ответ скулы прожигает железный взгляд. — Надеюсь, ты понимаешь, что всё это ничего не будет значить, — отрезает Анатолий. — Когда ты выйдешь отсюда, никто из нас двоих в жизни больше ни о чём не вспомнит. — Разумеется. Разойдёмся, как в море корабли, — соглашается Фред. Но смогут ли? — Раз так, не тяни. И в этот момент в голове выстреливает пулей. Широкая, мраморная ладонь опускается на колено американца. Плавно оглаживает, вздымаясь выше. Дыхание прерывается вмиг. Всё разбивается. Рвётся на лоскуты. Трампер стягивает пиджак со своих плеч. Поддаваясь касаниям, мгновенно оказывается на чужих бёдрах и… замирает. Буквально впадает в трепещущий ступор, не осознавая происходящего. Лёгкие понемногу пропитываются тёплым парфюмом. Обжигающая дрожь пронизывает тело. Ведь человек, которого он вожделел всё это время, оказался полностью в его воле. Неприступный и желанный до дрожи, смотрит неотрывно своими хищными глазами. Неспешно обводит руками контуры тела. Прекрасный, нереальный, немыслимый. Совершенный. Прямо напротив, непозволительно близко — сейчас. Сердце бешено тычется в рёбра, и Фредди не выдерживает. Задыхается, согнувшись пополам. Рухнув вниз, утыкается в чужое плечо, неспособный больше перебороть себя и свои чувства. Сергиевский удивлённо дёргается. Утробно вздыхает, останавливая ладони на его талии и прижимая к себе. — Ну-ну, — нарочито мягко мурлычет он. — Неужели передумал? — Я не знаю, — но Фредди не простит себе, если сдастся. Он думал, что сможет переступить эту черту; он знал, что хочет этого. Однако на деле оказалось сложнее в тысячи раз. Он бился и бился о прозрачный барьер в своей голове — безуспешно. — Посмотри на меня. Мир вокруг гаснет и замирает от подобного тона — мольбы и приказа одновременно. Трампер потерянно поднимает голову, безвольно повесив руки. Совершенно не понимает самого себя. Сергиевский с голодом изучающе заглядывает в его глаза. Плавно расслабляет объятия, чтобы в следующую секунду обвить пальцами ломкое запястье. Он ведёт кисть Фредди вверх, притягивая к себе и заставляя коснуться бархатной кожи. Горячо. Точёные ключицы мягко впиваются в сердцевину ладони. — Неужели ты отступишься? — произносит медовым голосом. — После всех тех взглядов и мыслей? Они оба знают, что Фред не сделает этого. Знают, но Анатолий всё равно заигрывает с чужой уверенностью. Уничтожает гордость, вынуждая произнести самое смущающе-главное. — Могу я поцеловать тебя? — срывается вместе со вздохом. — Можешь не спрашивать. И вот тогда Трампер движется вперёд. Несдержанно, жадно впивается в столь нужные ему губы. Готов завыть с отчаянием в поцелуй, когда Сергиевский немедля отвечает. Нежно и полувлюблённо, между тем ведя ладонь Фредди дальше. Тот чувствует, как его пальцы касаются тонкой ярёмной впадинки, скатываются по ткани рубашки вниз. Очерчивают силуэт чужой груди, ловя незаметное тепло. — Я хочу, чтобы ты уяснил одну вещь, — отстраняется на миг Анатолий. — Ты можешь дотрагиваться до меня где и как тебе вздумается. Не сдерживайся — просто чувствуй. — Ждать ли мне того же от тебя? — отзывается сквозь ухмылку Фред, дразняще прикусив нижнюю губу. Вместо ответа на его шею опускается мягкое касание языка. Распалённые пальцы исчезают с запястья, тотчас оказываясь у воротника. Русский дрожащими руками расправляется с каждой пуговицей в ряду, пока белоснежная рубашка не скатывается с узких плеч на пол. Фредерик в его хватке сжимается, гнётся от прокатившего по коже холодка. Жмурится — в глазах неистово плывёт, кружится переизбытком ощущений. Сергиевский, чёрт возьми, везде. Тянет за спину объятиями, пересчитывает пальцами полоску позвонков, рассыпает пунцовые следы на молочных рёбрах. Обводит нежностью каждый дюйм тела, залечивает поцелуями старые шрамы. Трампер чувствует, как касания прожигают его до стеклянных костей. Вплетает ладонь в тёмные пряди волос, прижимая к себе и лаская затылок. Неловко пытается стянуть чужую рубашку второй рукой. У него в голове гремят цепи собственных желаний. Всё сцепляется, склеивается и рвётся заново. Абсолютный хаос. Совершенный и неистовый — как отпечатки прикосновений на коже. Фредди не сдерживает рваного вдоха, стискивая пальцы крепче, когда чувствует лёгкий, лижущий поцелуй в самом низу живота. — Ты даже не представляешь, какой пыткой было чувствовать твой взгляд. И не иметь никакой возможности сделать в ответ хоть что-нибудь, — выдыхает Анатолий, рвано скользя языком по сетке рёбер. — Я едва ли мог думать. Ты делаешь со мной что-то немыслимое. Мне это не нравится. Он горько жмурится, обнимая рукой за поясницу и прижимая теснее. Противоречит себе же, но не отпускает. Трампер покорно выгибается в его хватке, скульнув и подавшись навстречу. — Мне тоже, — признаётся, тут же дрогнув от нового поцелуя в ключицы. — Ты всю мою жизнь ломаешь. Только портишь всё. — Ты меня отравляешь, — шепчет русский. — Так нельзя. Фред не отвечает — целует. Жаждуще сминает губы партнёра, теснится ближе. Теряет последнюю свою трезвость. Дыхание отрывистое, даётся с трудом от тяжелеющего воздуха. Жарко. Всё горячее с каждым прикосновением. И Фредди решается. Плавным движением отстраняется назад, выпутываясь из хватки. Встречает немое непонимание, оставляя его без разъяснений. Лишь восхитительно скалится. Давит ладонями на чужие предплечья и спускается вниз. У Сергиевского рассыпается по телу дрожь, выбивая отрывистый вдох. Зрачки расширяются, и взгляд наливается удивлённо-голодной истомой. Потому что Трампер оказывается перед ним на коленях. Близко. Слишком, чрезвычайно близко. Обводит ладонями горячую кожу под тканью брюк. Неторопливо. Разжигая кипящий внутри огонь. Они оба, словно электрическим импульсом, чувствуют, что сейчас произойдёт. Напряжение — одно на двоих, тянущее. — Ты говорил, я могу касаться тебя везде, где пожелаю, — ластится американец. — Хочу попробовать кое-что. Анатолий сдавливает челюсти. С жаром на щеках принимает вызов. Склоняется вперёд, глядя чётко в глаза и впиваясь локтями в свои бёдра. С придыханием режет: — Тогда попроси меня об этом. Не словами. Есть лучший способ. Фредди тянется к нему. Осторожно берёт за запястье и роняет на строй костяшек молебный поцелуй. Ещё один. Целую чувственную цепочку, задевая все доступные изгибы. Проходится по лучам сухожилий. Цепляет зубами тёплую кожу. А затем обхватывает губами фалангу большого пальца, обжигая. Едва держит себя в руках, слыша сбивчивый, шумный вдох. Не противится, ощутив давление подушечки на язык — покорный. И смотрит послушно вверх. Сталкивается с суровым, но услаждённым взглядом. Получает одобрительный кивок. — Такая твоя позиция нравится мне куда больше, — подмечает русский. Его голос оседает в сознании тяжестью, туманит. Палец выскальзывает наружу из податливого рта, утирая уголок губ. — Вот так. Умница. Хороший мальчик. У Фредерика от такого загораются искры перед глазами, жгут до неведомых вспышек. Это нечто новое. Другое. Переворачивает весь его мир одним жестоким рывком. Но всё, чего он хочет — услышать больше. Словно в подобных словах вся его жизнь. Ничто и никогда не пускало по его телу огонь. Вот так — впервые. И оттого чарующе нужно заполучить ещё. Анатолий до безумного непонятный. Но в его чарах хочется спутаться и затеряться. Испортиться. Ладони сами движутся вверх по гладким штанинам, обжигая через ткань. Пряжка ремня гремит предательски громко, срываясь с петлички. Звон нещадно режет сознание насквозь, сдвигает последнюю грань. Пальцы ныряют под пояс брюк, приспуская вместе с бельём. И вот тогда всё случается. — Блять, — сдавленно скулит Сергиевский, откидывая голову назад. Касается шёлковых прядей на чужой холке. Мягко. Неожиданно бережно. А у Фредди вскипают жилы. Сердце с треском бьётся через раз. Ведь в его власти тот самый — нужный и неприступный. Отдаётся без остатка. Колени трясутся от вида стеклянного кадыка, нырнувшего вниз по открывшейся шее. Невероятно. Просто немыслимо. Трампер, вязко сглотнув, медленно ведёт языком по стволу. Смыкает горячие губы вокруг напряжённой, твёрдой плоти и начинает движение, помогая себе рукой. Ритмично скользит по всей длине, набирая понемногу темп. Ему давно тесно в собственных брюках. Непозволительно туго. Внизу живота остервенело изнывает желанием, тягой прикоснуться к себе. Но вторая ладонь преданно сжимает бедро русского, оглаживая натянутые волокна мышц. Пальцы чутко ловят, как дрожит всё неколебимое, статное тело, и это чертовски пьянит. Становится ещё жарче, когда Анатолий глухо и умоляюще стонет. Тянет воздух осколками, растерянно перебирая пряди на трамперовом затылке. Кусая губы, нежнеет с каждым жестом. Не сжимает чужих волос в кулаке, словно боясь причинить боль. И осторожно переносит ладонь ниже, наощупь находя руку партнёра. Фредди ощутимо ускоряется, втягивая пылающие щёки — для остроты ощущений. Старательно опускается почти по самую свою глотку, до проступающих крупинок слёз. И абсолютно наслаждается этим. Его заводит один только факт, что Сергиевский столь сладко плавится, выгибаясь, под ним. Не сдерживается. И потому Трампер движет губами настойчивее, не забывая о языке, раскачиваясь на коленях. Хочет, невыносимо хочет всеми фибрами ощутить ту бурю эмоций, что сейчас одна на двоих. — Ты невероятный, — очарованно шепчет Анатолий, тотчас срываясь на гортанный вздох. — Такой потрясающий. Фред от его голоса, от похвалы едва не хнычет. Дразняще играется с темпом, то замедляясь, то разгоняясь вновь. Трахея словно изламывается, так, что плохо выходит дышать. Мышцы цепенеют, а в голове, в помутнённом сознании колышатся звёзды. Сергиевский глубоко, ватно всхлипывает, крепче сцепляя их пальцы вместе. Кусает костяшки свободной ладони, пытаясь себя заглушить. Трампер ловит его напряжение, понимая — это грань. Последняя, крайняя черта. И доводит до самого пика. Анатолий кончает с задушенным стоном и тихим, покорённым навеки: «Фредди», слетевшим с губ. Горячо. Душно. Немыслимо хорошо. Фредерик покорно сглатывает всё до последней капли, ощутив солёность на языке. Воздух прослаивается к нему словно сквозь бетонные плиты, напрочь сбивая каждый вдох. Тяжесть прилившей к паху крови отдаёт сквозь всё тело к вискам. Мыслей нет. В голове восхитительно просто и легко, звенит довольной пустотой. Вот только сердце сминается судорогой, вмиг возвращая в самую твердь момента. Сергиевский плавно расправляется. Вновь безупречно-идеальный. Растрёпанно тянет ухмылку, сверкая глазами и давя на костяшки кончиками пальцев. Он даже сейчас затапливает своей неколебимой аурой, рассекая по коже чуть усталым взглядом. Медленно облизывает иссохшие губы, сглотнув. Настойчиво ведёт за руку на себя, так, что противиться невозможно. Фредди покорно поднимается к нему, стискивая ладонь в ответ. Уперевшись коленом меж чужих бёдер, чувствует на скуле вторую кисть русского. От того, как стекают по челюсти его пальцы, пробивает на трепет. Указательный палец тягуче давит в точку под подбородком, заставляя американца вытянуть шёлковую шею. — У меня даже слов сейчас нет, — врезается в его тонкую кожу с акцентом. — Никаких. Ни одно не подходит достаточно, чтобы описать, насколько ты замечательный. Анатолий нежно-скомканно зацеловывает лоскутную ниточку пульса. Остаётся малиновыми пятнами. Мажет языком по выступу кадыка. — И почему я нашёл тебя только сейчас, Фредди? От его касаний под рёбрами всё зацветает. Каждый невидимый след остаётся под кожей — там, где никто не увидит. Тело словно бы прогорает изнутри, плеская по венам жар. Голова восторженно кружится. Смятые в горле вдохи разламываются. Сергиевский бережно тянется выше. Рассыпается по закрасневшим щекам, переведя одну ладонь с чужих челюстей на дрожащую поясницу. Ловко вплетается под пояс светлых брюк, нежно царапая пальцами до мурашек. Он совершенно не хочет и не собирается отпускать. Оттого снова льнёт к карамельно-сладким губам. С осторожностью. С жаждой. А Фредди в его хватке сломаться хочется. Разбиться об этот искрящийся поцелуй, потому что он первый вот такой. Единственно-новый — все прошлые брезговали, просили не прикасаться. Все. Кроме Анатолия. Трампер внезапно чувствует себя настоящим рядом с ним. Тянется чувствами к чувствам, касаниями к касаниям. Упивается обрамившей всё тело лаской и видит себя наконец счастливым — сейчас. И партнёр его абсолютно такой же. От избытка эмоций сохнут и немеют губы. Рассудок плывёт, забивается сахарной ватой. На языке, в мыслях — только чужое имя. И ничего лишнего. Оледеневшее сознание возвращается лишь когда ладонь русского ложится на бледную пуговицу у кремовой ширинки. Спешно тянет молнию вниз. Фредди, вздрогнув, выскальзывает из поцелуя. Жмётся и тычется лбом в анатолиеву ключицу, готовый расплавиться от касаний. — Можно остаться с тобой до утра? — спрашивает, кромкой подсознания опасаясь ответа. Голос трясётся. Он чувствует обнявшее позвоночник тепло — крепкую руку, уцепившую вокруг поясницы. Сергиевский бархатно заглядывает в самые глаза: — Лучше не уходи совсем.