***
Ночью Захарова тихо идёт к себе в комнату. Красные и белые нити с крючком в приглушённом свете лампы образуют аккуратные петельки. Единственное, что нравится Кристине делать своими руками — это вязать. Мама учила её начинать с салфеток, затем шарфы, а потом целые свитера. Это занятие в какой-то мере успокаивает девушку. Ей хочется сделать Лизе на Новый год рукавички — простые, милые, с сердечками на тыльных сторонах. Они тёплые, ведь нити из шерсти хорошего качества — достаточно тёплые, чтобы не мёрзли её вечно ледяные руки. Ведь Захарова больше не сможет согреть их в своих. В один момент крючок замирает в руке. Из комнаты доносится слабый вскрик, а за ним плач, постепенно переходящий в истерику. Захарова дергается на месте и, бросив всë, бежит туда. В мыслях путаница, лезет что угодно, и история индиго про родителей, и... И было что-то ещё, чего она не знает. То, что Андрющенко молчанием наотрез отказывается рассказывать, даже будучи в опьянении. — Лиз, ты чего?.. Индиго хватается за свои волосы с целью явно вырвать их, сжимает что есть силы, а слезы катятся ручьем из каре-зелёных глаз. Кристина врывается к ней, сердце бешено стучит в переживаниях; худое тело в судорогах прижимается к ней, крупно дрожа, а сорванный голос становится на тон тише от эффекта хриплого, который приказывающе шепчет на ухо. — Лиза, посмотри на меня. Нет реакции. Девушка не поднимает голову. Она будто в оглушенном омуте, или будто глубоко под водой, или... Будто внутри сонного паралича, только вот он наяву, и она просто не чувствует своих конечностей. — Лиза. Сделай глубокий вдох, живо, — на этот раз голос Захаровой звучит гораздо громче. Андрющенко пытается оторвать лоб от колен и вдруг чувствует неистовое головокружение — пытается вдохнуть, но в горле встает стена, не пропускающая воздух. — Индиго, — рявкнуло чёрное пятно в туманной комнате, Лиза чувствует, как её приподнимают за подбородок и гладят по нему большим пальцем. — Вдохнула сейчас же, иначе я тебя переименую из «Язвы» в тряпку. Андрющенко вздрагивает, принимаясь в объятия и дышит часто-часто. — Я у тебя записана как «Язва»?.. — головокружение проходит, оставляя после себя сухость во рту, но сердце всë ещё бьется в неестественном ритме, а в глазах плывёт. — Будто я у тебя записана по имени, — Кристина облегченно выдыхает, когда индиго говорит своим голосом. Та сглатывает, по-прежнему трусится, льнясь к ней. — Тш... Лис, всë хорошо. Я рядом, слышишь? Ты в безопасности, — ладонь осторожно гладит по хрупкой спине, словно боясь её сломать; вторая прижимает к себе рыжую макушку, отчего плечо тут же мокнет, но ей плевать на это хотелось. — Всë хорошо, луночка. Тише, моя хорошая... Голос волнующийся, взгляд блуждает по комнате, пытаясь сообразить что же делать, но слезы индиго не прекращаются. Она отстраняется, вытирая их рукавами, но Захарова не сдвигает рук, показывая, что не отпустит. На самом деле, она не знает, что делать в таких ситуациях. Андрющенко снова снятся кошмары. Она вновь переживает то, что произошло шесть лет назад. Действия Кристины... Лиза почти полностью перестает ощущать этот липкий страх, преследующий её по ночам, когда она спит в одиночестве. Её руки, её голос и запах, она хочет прижаться к ней и не отходить часами; а Кристина хочет того же, готовая оставаться здесь столько, сколько потребуется. Одним только присутствием она умеет успокаивать её; и Лиза чувствует, что доверяет ей. — К-каждую ночь я... Мне снятся мои же воспоминания, где я... — дрожащий голос запинается, она едва сдерживает прилив новой панической атаки; а Захарова продолжает оглаживать её волосы, внимательно смотря на заплаканные глаза и слушая. — Сначала те выстрелы, кровь... А потом, как фрагментами... Когда меня отправили в детдом, но Виктор через две недели, короче, почти сразу же забрал меня оттуда и оформил опекунство... А потом... — она всхлипывает, но Захарова не торопит, лишь прижимает её к себе ближе. — Он сказал, что мне нужно пройти психотерапию от посттравматического синдрома и отвёз в психушку. Мне каждый раз снится то, как... Парень в белом халате, мой лечащий врач, он... Я знаю, что была непослушная, что сама виновата, знаю, что это была обязательная часть лечения... Девушка прерывается в истерическом плаче, говорить всë это и потрошить старые травмы было невыносимо; она хочет остановиться, не рассказывать дальше, но... — Что он делал?.. — шепчет тихо; Кристина будто пытается её приручить, и у неё будто бы получается.***
— Нет!.. Отпустите меня! Отпустите! Твари конченные, отпустите! — кричала девочка, пытаясь вырваться из цепких лап двух медбратов, которые тащили еë куда-то. И этот куда-то Лизе ой как не нравилось. — Куда вы меня несете?! — Тише, девочка, посчитай до десяти и все увидишь, — ехидным голосом ответил один из них. — Тупые амебы, отпустите меня! Я не хочу никуда идти! — запротестовала Андрющенко и начала вырываться с новой силой. — Это уже не тебе решать, — осадил её второй. Разозлившись, она со всей силой наступила пяткой на ногу одному из парней. Тот громко зашипел и его схватка ослабла. Воспользовавшись этим, она выдернула руку и ткнула пальцем второму в глаз. Тот с ором схватился за ушибленное место, забыв про девчонку. Окончательно освободившись, она побежала в обратную сторону. Добравшись до двери в конце коридора, она хотела было его уже открыть, как сверху на нее кто-то свалился, придавив ее к полу. — Мелкая сучка, сбежать решила?! — прошипел тот, кого девочка чуть не лишила глаза. — Слезь с меня, слон долбанный! — потребовала Лиза, брыкаясь под ним. — Твой дядюшка назначил тебе лечение, будь добра быть благодарной ему. Он спас тебя от смерти и сейчас помогает тебе справиться с утратой родителей. Ты должна быть послушной, Лизонька. Или ты хочешь отправиться вслед за родителями? — медленно проговаривал подошедший доктор, сложив руки за спиной. Парень даже не представлял, какую боль причинял пятнадцатилетней девочке своими словами. Она даже перестала сопротивляться в их руках, превращаясь в подобие тряпичной куклы. — Вот так, это тебя немного угомонит, — довольно произнес тот, кто сидел на ней, и встал на ноги. Девочка хотела было тоже встать, но, почувствовав холодный металл на запястьях, в недоумении уставилась на парней. — Чтобы не убежала, — объяснил второй и, схватив Андрющенко за шкирку, он рывком поднял ее, развернув, подтолкнул в другой конец коридора. Перед глазами девочки открылась полностью белая комната. Белый компьютер на белом столе, белый стул, белый пол, стены. В середине комнаты стояло большое белое кресло, обвешанное ремнями. От него отходили провода к какому-то аппарату. Увидев все это, Лиза невольно сглотнула. Уж больно это кресло напоминало ей электрический стул из ужастиков. — Чего застыла? Понравился? — сладким голосом вымолвил доктор, от которого хотелось блевануть. — Э-это э-элетрическ-ий..? — Именно, это что-то вроде электрического стула, но более усовершенствованный, — перебил девочку доктор. — Вы же не собираетесь... — О, еще как собираюсь, дорогая моя, — ответил он с изощренным удовольствием. Второй парень рьяно толкнул девочку в то самое кресло. Кровь в её жилах вспыхнула кипятком. — Нет! Нет! Не надо!.. Нет! Пожалуйста! — кричала Андрющенко что есть сил и яростно брыкалась, пытаясь вырваться. — Вы не можете! Нет!.. Кое-как еë все же посадили в это злосчастное кресло. Освободив от наручников, они привязали ее руки к подлокотникам. Но девочка просто так не сдавалась. Она в панике укусила руку медбрату, который натягивал ремень на ее правую руку. Зашипев, тот ударил ее по щеке, да так, что изо рта Лизы начала тонкой струйкой течь кровь. Но это девочку не остановило. Когда парень хотел прикрепить ремнями ее ноги, она умудрилась зарядить ему по яйцам носком больничных ботинок. Завыв от боли, он осел на пол. Но триумф девочки длился не долго. Они все-таки связали ее к креслу, зафиксировав даже голову. От безысходности, Андрющенко уставилась на доктора глазами, полными отчаянием, злостью и страхом. И это все прочитал доктор, тот самый, постоянно появляющийся в её снах. — Ну, Лизонька, где сейчас твоя смелость? — Уебитесь о стенку, суки!.. — выплюнула. С мерзкой ухмылкой зыркнув на девчонку, доктор подошел к монитору и начал что-то там нажимать. — Повтори, что ты сказала. — Глухой? — не удержалась от колкости девочка. В тот же миг ее тело прошибло током. Лиза дико закричала, корчась на кресле, пытаясь освободиться, ибо эту боль невозможно было терпеть. Она каждой клеткой чувствовала, как заряды пронизывают еë тело. Было такое ощущение, что тысяча клинков враз воткнули в нее и начали там ковырять. Закончилось это так же неожиданно, как и началось. — Ну что? Нравится? — издевательски поинтересовался доктор. — Возьми свои слова обратно, Лизонька. И я, возможно, сжалюсь над тобой. — Обойдетесь, — хрипло бросила Андрющенко, тяжело дыша. — Ладно, тогда продолжим, — и опять ее тело пронзила неимоверная боль, но в два раза хуже предыдущей. Пронзительный крик, полный боли, резал комнату; и девочка ужаснулась от осознания того, что это был ее голос. Легкие словно обернули в колючие проволоки и начали тянуть в разные стороны. Перед глазами вспыхивали искорки, а с ресниц текли слезы. Волны поражали ее тело, начиная от мозга и заканчивая пальцами на ногах. Как будто ее поместили в огромную мясорубку и раз за разом пропускали через лезвия. Эту боль мучительно было терпеть, и девочка чувствовала, как медленно из нее вытекают силы. И опять все закончилось. — Ну же, просто попроси прощения и я закончу всë это. — Ещё чего... — голос дрожит, сплёвывает изо рта образовавшийся сгусток крови. — Дядя убьет в-вас как только узнает, ч-что вы делали... — Это часть твоей терапии, больная. — Горите в аду, сволочи!.. — Бедная, бедная Лиза. Как и писал Николай Карамзин. Смотри, не закончи, как она. И вновь по комнате разнёсся девичий крик...***
— Я жарилась на стуле, как куриные крылышки на гриле... — индиго усмехается, но Кристине ни капли не смешно. — Ещё транквилизаторы... Они тестировали их на мне, как на мышах. Так я стала просто овощем, — сипло-тихо говорит Захаровой в плечо. — Настолько, что не помню, когда дядя забрал меня. Но он спас меня от этого ужаса, я очень его ценю... Стук сердца. Слушать всë это для Кристины, как пытка. Теперь-то она понимает, почему Лиза так сильно привязана к Виктору. На абсолютно ослабевшую психику, личность ребёнка, которую стёрли в прах, очень легко повлиять. Индиго жмётся к ней, жмурится, мотая головой. — Лиза... Послушай меня, — берёт мокрые щёки в ладони и гладит их, бесконечно целуя везде, куда попадёт. Индиго растворяется в этом моменте. Она чувствует себя полностью опустошённой. Но не в этом ли покой? — Этого больше никогда не повторится, — голос Захаровой твёрдый, уверенный. Вселяющий надежду. — Тебя больше никто не обидит, а если попытаются... Я убью всех тех, кто посмел тебя касаться. Лесные глаза испуганно смотрят, а родные руки обнимают, не давая усомниться в словах. Но Лиза даже не задумывается, что это может быть правдой. Кристина первая и единственная, кто узнает о её прошлом. Однако никто никогда так не впрягался за неё, что был готов на убийство. Разница в том, что индиго ничего не знает о ней. Однако Захарова говорит от чистого сердца, мысленно обещая найти их. — Это уроды. Ты не виновата, никто не должен был так с тобой обращаться. Они не заслуживают жизни, Лиза. — Я люблю тебя... — шепчет разбито, утыкаясь влажным носом в шею и сжимает футболку на спине в кулаках. «За что меня вообще можно любить?.. — Кристина прикрывает глаза, нежно целуя в лоб индиго.» Это доверие, построенное по кирпичикам, слишком много значит для обеих. Настолько много, что Лиза боится своих мыслей о том, как же сильно она её любит. Как же не хочет её отпускать ни на минуту. А Кристина... Она в бешенстве желает проломить череп каждому упырю, что позволил себе сломать её девочку; в одночасье понимая, что сама ничем не лучше. Ведь она хуже. Намного хуже. И как же больно сомневаться в том, сделает ли она всë правильно, покинув её... «Нет. Она сможет меня отпустить. Главное, чтобы она была жива и счастлива, а я... Я останусь воспоминанием.» — Ложись спать, — обнимает крепко, накрывая второй рукой одеялом до головы. — Завтра разрешаю прогулять. Лишь бы она выспалась. — Всë в порядке, не стоит... Я привыкла, — шепчет, опираясь на локти, и смотрит на Захарову потерянно. — Значит, я оставляю тебя дома, — мягко улыбается, уходя на кухню. А затем возвращается со стаканом прохладной воды, протянув его индиго. — Сладких снов, луна.