***
— Чего тебе? — дреды заколены назад, во всей красе обнажая татуированную шею. Девушка ни капли не боялась пушки Захаровой, направленной прямо на неё. Почему-то та не стреляла. — Имя, — резко отрезала низким голосом; она щурилась через тёмные очки, но видела лишь слишком знакомые черты лица. Её, между прочим, не предупреждали, что здесь будет ещё кто-то, а убивать со скуки у неё привычки не было. — Штрефонд, — совершенно беспардонно ответила Крис, улыбаясь во все зубы. — Так это ты, Шумахер. Хватит притворяться, на мужика ты вообще не смахиваешь. Захарова опустила оружие, снимая с себя недо-шлем и бросила хмурый недовольный взгляд на собеседницу. — Ну вот, так ведь лучше видно, правда? — протянула Желточенко, открывая банку с газировкой. Захарова потупила взгляд, стоя просто в шоке. — Ой, как-то невежливо. Будешь? — Ты ебанутая? — Я просто предлагаю, — несколько обиженно супилась Крис, отпивая напиток. — А ты слишком рано. Охранников я завалила уже, но Никифоров ещё не приехал со своего мега-супер-важного собеседования. Вспоминая кровавые следы на плитке с голубого мрамора, тянущиеся к газовой печи, Шумахер отшатнулась назад с удивлением. — Так ты тоже..? — в голубых глазах прояснилась истина, а кивок девушки напротив только подтвердил её догадки. Вот так встреча. — Как твоё имя хоть? — покачивала ногой, безмятежно оперевшись спиной о стену. — Крис, — пожала в ответ протянутую руку, а брови приподняла наверх, услышав в ответ такое же: — Крис. Миссию они завершили в четыре руки, что и положило начало доброй дружбе. Поговорили о жизни за сигаретой, обменялись контактами и зажигалками на память. — Звони, если понадобится помощь, — сказали они друг другу в тот летний день.***
Пробравшись внутрь тёмной хижины, она пригнулась, когда над головой пролетела пуля. — Блять, серьёзно?.. — Шума, не пугай! Ты могла нормально зайти?! — с правой стороны слышится голос Оли — девушки Штрефонд. — Какую дверь увидела первой, в такую и зашла, — пожала плечами, слабо улыбаясь. Секунда — и они уже стояли в объятиях, а с той же правой стороны к ним прижался кто-то в камуфляже. — Привет, — улыбнулась девушка с дредами широко, — не будем терять времени, поболтаем потом. Сейчас нужно на базу, там Лариса с Горой ждут. Ехать пришлось недолго, около тридцати минут. Легкий разговор о делах, последних перепалках девчонок, даже фото есть — близняшки угнали машину какого-то мажика прошлой ночью. Вот так развлекаются в районе Оксфордского. На фотографии Лариса и Оля стояли в шикарных черных кожанках и лакированных брюках, одна держала в руке биту, вторая пушку, красная помада на Ларисе и темно-фиолетовая на Оле им как раз к лицу, а оружие и вовсе дополняло образ. На месте Шумахер осмотрелась и глянула на Штрефонд. — В мясо? — Тупо мочим. Прыжок и по позициям. Когда в Захарову летела пуля, она проворно изворачивалась, в том же направлении стреляя из-за спины и попадала точно в цели. Побежала по коробкам, расставленным здесь на каждом шагу гармошкой, а затем повисла на железной перекладине прямо под потолком на одной руке, стреляя в самую нижнюю — вся конструкция с тяжелыми вещами по типу запчастей для машин внутри повалилась на спецназ. Стоял оглушающий грохот, они стреляли друг в друга невпопад, только одна пуля пролетела прямо в паре сантиметров от ребра Кристины — она покачнулась вправо, избежав попадания. В таком же положении она стреляла с одной руки — в одного уже не хватило патронов, но в него достреливала Штрефонд, показав Шумахер большой палец в жесте «класс». Как зачастую случалось, они убили всех присутствующих. Мотив единогласный — нужно было обессилить их главу, которого Анна Горохова скрутила ещё в самом начале в его же кабинете наверху. — Спасибо вам, девочки, — Лариса поцеловала всех в щеку на выходе, пока Гора занималась пленником, — мы бы не справились без вас, по-братски. — Без проблем, — кивнула Захарова, глянув на время. — Я побегу уже. Близняшки помахали ей, заходя обратно, чтобы почистить следы. Действовать нужно было быстро. — Погодь, — Штрефонд закурила сигарету, останавливая Шумахер; та обернулась, глянув на опущенные глаза. — Ты была дома у кингов? — Откуда ты..? — приподняла уголок губы, стараясь скрыть любое проявление эмоций при упоминании «кингов». — Связи, — ухмыльнулась Крис с сигаретой в зубах; Захарова выдохнула, закатывая глаза. — Да. Что ты знаешь? — Виктор мутный чел, — выдохнула облако дыма, и Шумахер решила закурить за компанию. — Где-то он пиздит конкретно. — Америку открыла, — усмехнулась, грустно глянув в сторону, — это все знают. — Я не о том, — зашипела, когда пепел попал на одежду. — Вот ты знаешь, откуда у него блять связь с дуркой? Я почитала статьи из дарк-нет, мне Гора настроила комп, так оттуда инвалидами во всех смыслах возвращаются. Нет людей, кто вернулся до двадцати и без простреленной ноги. — Чего блять?.. — сильно хмурилась, а в мыслях всплыл рассказ её любимой девочки; тот рассказ, из которого она поняла лишь одно — нужно сделать всë, чтобы отыскать этот сброд, но Денис пока не мог найти улик; а теперь информация от Штрефонд могла стать для них первой наводкой. — Связь с псих-больницей... — Думала, может, знаешь. Точно известно, что компания прикрывает эту больницу от проверок комиссий и всë такое. Просто какой смысл с неё огромной компании, я не пойму. Там моя мать раньше лежала, так она там и подохла. — Ты помнишь адрес?.. — Неа. Но я могу в архивах поискать, когда буду у центрового, — «центровой» — тот, у которого хранилась информация о людях из квартала. — Покопаться придётся здорово. — Глянь там, я не смогу проверить, просто... Я сошла с дистанции, — честно призналась Захарова, хруща пальцами, и в ответ получила удивлённый взгляд Крис. — Так вышло. — Почему? — протянула, наклонив голову в бок. — Скучно стало? — Нет, есть одна причина... — махнув головой, она сделала поспешно последнюю тягу и выбросила окурок. — Короче, не смогу уточнить у кингов на счет больницы, сорян. Впрочем, неважно. — Да уж, — кивнула, глянув на девушку, которая поправляла кепку. — Уезжаешь? — Ага, — хлопнула по плечу, закусив щеку изнутри. — Удачи вам. — Звони почаще, — улыбнулась ей вслед.***
Во время очередного стрима Лизе стало дурно — она выбежала со всех ног из комнаты, выблевав в туалет хлеб с водой, который ей дал Алексей накануне. — Сука, какого хуя ты решила, что можешь сорвать эфир?! — схватил её за шиворот футболки со спины; сегодня она была в одежде и за каждый донат он снимал с неё по вещи. Не получив ответа, парень приложил её затылком о стену, и у Лизы сбилось дыхание, когда она стала стопами на твёрдый пол. — Молчишь, тварина?! Индиго не менялась в лице. Ей уже не было страшно, ведь она не знала, сколько это продолжалось; и вряд ли надеялась на окончание мучений, убежденная, что заслужила это. И вместе с тем, что бы ни происходило за стенами её закрытой комнаты, возвращаясь туда, она возвращалась домой — туда, где Кристина всë ещё целовала её, где подушка всë ещё пахла её сигаретами, где лежала её вишневая помада, которую Лиза наносила на свои губы перед сном; а пальцы складывала в замок, сжимая их, клала рядом со своей головой и засыпала, представляя, что держала её за руку. — Ударь меня... — развела руками, сглатывая; глаза казались безумными искорками, когда она подняла взгляд на него. — Я серьёзна, я ничего не чувствую!.. Ударь меня! Алексей сделал шаг назад, не ожидав такого. Голос индиго звучал до жути устрашающе — она сломлена. Красные белки покрылись капиллярами, дыхание обрывистое, а вся она была будто не в себе. На его практике таких случаев ещё не было. Испугался. — Ты больна, Лиза... Не зря Виктор меня отправил с просьбой проверить твоё психоэмоциональное состояние. Тебе нужно лечиться, — под таким предлогом старший Андрющенко и вправду обратился к Савкину, только вот оба в тот момент понимали, к чему клонил босс. Убедиться, что она ничего не знает. — Я знаю!.. Я знаю, что я сумасшедшая! — начала смеяться. Парень поджал губы, пытаясь выцепить хоть одну зацепку, но на самом деле он был без понятия, как сконтролировать действия девушки; на лицо лишь усмехаясь, ведь газлайтинг работал. — Мне всë равно! Держи меня сколько влезет, только... Дай только позвонить... — В... — перебили. — Я не буду звонить в полицию, мне... Мне нужен только один человек... — дрожала; и ей страшно, до ужаса страшно за то, что она снова подала голос, но больше она не могла терпеть, ей было необходимо услышать её. Оу. Новый пульт для управления? Теперь Алексей точно не отдаст средство связи в руки индиго, продавливая уже готовую психику подошвой со змеиным ядом. Наступая безжалостно, кроша все надежды на освобождение. — Ты припезденная? — закатил глаза парень, и Лиза получила болючую пощечину. — На тебя выйдут, если ты будешь звонить. Хочешь сдохнуть прямо здесь? Я мог бы убить тебя на раз-два, но держу твою незначительную жизнь. Ты должна быть благодарна, дрянь. Он вышел из ванной в зал, сжимая кулаки; а индиго покатилась по стенке вниз, разрыдавшись. «Кажется, я забываю, как без тебя дышать...»***
Она намеренно истощает себя. Возможно, именно из-за критического недосыпа и усталости её подрезает грузовик на дороге, и она оказывается в какой-то камере с тухлым зеленым светом, сразу же отрубившись. Захарова смотрит вокруг — находится в последней камере ряда, спереди и слева спят мужики в лохмотьях. Смотрит вниз и видит цепь на своей ноге. Блядство. «Мне нельзя быть здесь. Я должна проверить, как там Лиза... — смотрит на свои грязные руки и складывает пальцы в замок, чувствуя между ними тепло; с их ладошками так всегда делала она.» Слезы катятся непроизвольно, как только Кристина вспоминает об индиго. Садится на холодный бетонный пол, поджимая коленки к себе и утыкаясь в них. «Даже сейчас думаю о тебе... Ты уже, скорее всего, ненавидишь меня... Но лучше уж так, чем страдать... Не хочу, чтобы ты мучилась... Не хочу причинять тебе боль... Я люблю тебя, лисëнок... Пиздец как люблю...» Ей так не хватает её... И это очень больно. Кристина не знала, что будет так. Будучи отменным стратегом, она не рассчитала этот момент с эмоциями, как всегда подавив все чувства. Что она сделает и сейчас. Нужно выбираться. Судя по всему, она уже очухивалась пару раз, так как рядом стоит отпитая бутылка воды. Но Захарова не помнит об этом, проснувшись окончательно лишь сейчас. Дверь и вся камера похожи на клетку для хомяка. Почти гнилая, но, сука, прочная — явно делали ещё с совковых времён. Кристина дёргает вход несколько раз, и булыжник с перегородки падает на пол, гулом отдаваясь по всему коридору. Через пять минут к ней подходит охрана с оружием. — Эй, — она просовывает руку как можно дальше за решетки, жестом подзывая его к себе. — Можно вопрос? — Мне не дозволено с вами разговаривать, — с черной бородой, в каске и форме, похожей на военного. Акцент иностранный. — Я не задержу надолго, — впивается пальцами одной руки в железные прутья, а второй в его форму, — где твой главный? — Больно ты наглая, девочка, — усмехается, но Кристина и бровью не ведёт. «Знал бы ты, что я за «девочка» блять.» — В который раз я это слышу? — закатывает глаза, шаркая цепью на ноге. — Он планировал спуститься через час, — всë же отвечает доброй души охранник. «Надо же, какой божий одуванчик.» — Поторопи его, я не желаю здесь задерживаться. — Лучше держи язык за зубами, Шумахер, — слышится отдалённо мерзкий голос. — Быстро ты очнулась, целых трое суток. — Могли подушку хотя бы дать, спать неудобно, — потягивается, ногой в кандалах постукивая по полу, — спина уже болит. «Три дня... Это слишком долго... Вдруг с ней сделали что-то?.. Времени даже на подумать нет...» В заднем кармане у неё всегда лежит раскладной нож в виде зажигалки — развернув его, она сейчас избавляется от крепления на ноге, прорезая цепь по прочности прута. — За тебя мафия отдаст часть своих ресурсов, пешечка. Как думаешь, есть разница, удобно ли тебе было спать, если ты сдохнешь? — складывает руки, а-ля интеллигенция. — Ты думаешь, я сгнию в вашей вонючей тюряшке? — с искренним удивлением распахивает голубые глаза; а затем её голос опускается на тон. — Следи за базаром, чертила. — Ты как разговариваешь?! — угловатые черты лица надуваются, лицо краснеет, как у синьора Помидора из «Чиполино». — Языком. — Вырвать бы тебе его, — цедит сквозь зубы. — Зачем? Он у меня талантливый, всякое умеет. — Пока ты лепечешь своим язычком, мы качаем из мафии деньги из-за тебя. Помни об этом, гадëныш-Шумахер. Захарова не реагирует и шумно выдыхает через нос, когда ей открывают камеру, чтобы занести еду. Тут же она скидывает с ноги цепь, разбивая тарелку с плесневелой овсянкой вдребезги, в руки хватает свой нож и метает его в главнокомандующего. — Какого ху... Удар цепью по голове приходится обоим. Схватив пистолет из-за пазухи охранника, она выстреливает им в спину и вырывается из камеры по коридору; звенят противные сирены и загорается красный свет — знак, что заключенный сбежал. Это что-то вроде приватной тюрьмы. — Закрыть все выходы!.. — звучит кряхтение из сирен. Кристина разбивает окно камнем, только оно находится очень высоко. Её начинают окружать и готовить оружие, но она-то знает, что её не убьют. Просто не смогут. «Черта с два... Ну что ж, рискнём.» Выстрел из-за угла — все бросаются в сторону к раненому, когда Захарова на святом духе выбегает из коридора через всю местность и начинает руками подниматься по «лестнице» из перекладин. Ей выстреливает в ногу особо внимательный — она шикает, но не перестаёт бежать и распахивает окно. Ещё одна пуля сечет её брюки, но не задевает кожу. Она рывком покачивается, оттолкнувшись здоровой ногой от выступа и «выпадает из окна», которое находится на уровне земли. Они держали её в подвале. Когда выходит на свежий воздух, по небу можно посудить, что сейчас только начинает вечереть. Отлично. Нога кровоточит. Кристина проклинает свою слабость, но постоянно забывает, что она не всесильная и всë ещё человек — кровопотеря опасна потерей сознания. Голова кружится, но на адреналине она этого не замечает и несётся через лесополосу. Каждый шаг отдается острой болью в правой голени, однако она прет до конца, с удачей наблюдая попутчика. За спиной уже слышатся сигналы враждебных машин. — Довези меня, парень... — тяжко дышит, без спроса влезая в машину; и только на сидении она начинает в полной мере ощущать пульсирующую боль. — Я заплачу, сколько надо. — А если надо пять миллионов? — хмыкает парень лет двадцати пяти, глянув из-за плеча. Кристина молча направляет на него глок. Тот лишь тушуется, метаясь глазами, и довозит её туда, куда она сказала бесплатно, не зная, что патроны-то у неё кончились.***
Лиза не ходит в университет. Алексей попросту не отвозит её на пары, хотя это и входит в его обязанности. Она и вправду чувствует себя, словно зверёк в клетке. Слез больше не остаётся — вместо них сплошная апатия и опустошенность. Савкину это не нравится. Просмотры падают, счетчик денег тоже стоит на месте. Такое состояние у неё бывает и в обычной жизни — индиго называет его «полная тошниловка». Даже Захаровой доводилось его наблюдать ещё в начале их***
«Я люблю её.» Второй шот. «Я люблю её...» Ром. «Безумно люблю...» Бутылка коньяка. Даже цвет этого Hennessy VSOP напоминает её глаза. Такие же насыщенные, наполненные солнцем глаза. В них Захарова видела своё чистое отражение. Слезы катятся по щекам — она смотреть в этом помещении ни на кого не может, когда как всем будто что-то от неё надо. Там дёрнут, тут спросят, тут подсядут, там позовут — каждый идёт в одном и том же направлении в эротический мир. Сорвалась. Вина поглощает её сразу после первого глотка, но она не может остановиться — залить эту пустоту внутри, заткнуть голоса воспоминаний в голове кажется просто необходимым. Залить тот факт, что с Лизой было бы всë по-другому. Тот факт, что с Лизой она бы не стала пить. Эта бесконечная грусть и тоска по ней просто разбиваются о все надежды, что так будет лучше, что так Лиза будет счастливее. Что она не имеет права даже думать об индиго, ведь не заслуживает её. Кристина напоминает себе об этом каждый день, и каждый день желание выпилиться становится сильнее. Нога ещё побаливает, но кто будет лежать в больнице, если можно просто пойти в бар? Самый легкодоступный вариант из всех. И это происходит снова, и снова, и ещё раз. Она пьет, а затем валяется где-то под столом или на лавке до утра, обнимая себя руками. Захарова хочет больше спать, но как на зло не получается. Она спит на футболке с рисунком человека Паука, которую ей подарила на Новый год любимая девочка и которая всë ещё пахнет её духами. Жасминовым чаем, белым персиком и сливками. Во снах ей спокойно. Во снах она с ней. Садясь в свою машину, которую она так же угнала из того злосчастного места посреди поля, после чего просто-напросто взорвала его, расставив взрывчатку — пепел от пожара до сих пор находится между узоров на её шинах, забившись — она включает песни на мини-радио, чтобы развеять пустоту одиночества. Но когда из динамика звучит любимый плейлист Лизы, который та составляла специально для неё — Захарова срывается вновь, разрыдавшись под MSI — Evening Wear. Она бьёт руль со всей силы, её рвет на части от того, как же сильно она скучает. Как же хочется её обнять, похлопать по макушке легонько с причитаниями, что эти песни слишком молодёжные для неё. Сердце бьётся так сильно, так болезненно сжимается, что Кристина комкает на себе ветровку в кулак, прижимая его плотно, закидывает голову назад и пальцами другой руки пытается сдержать нескончаемый поток слез. «Заткнись, гребанная сентиментальная мышца!.. — кричит она своему сердцу, которое и не думает сбавлять бешеный ритм.» И она прямо сейчас на серьезке была бы не против, разогнавшись, разбиться на машине, если бы не приоритет — индиго, которую она оберегает. Её невозможно забыть. Просто отпустить, распрощаться со всем, что было между ними. Жизнь без неё — это... Это невозможно назвать жизнью — существование. Кристина не помнит «до», зато отлично помнит «после». И как же хочется повернуть время вспять, оставшись навсегда в любимом октябре-ноябре-декабре. В каждом лице она ищет похожие черты, но ни единого не находит. В каждом голосе ищет похожие нотки, но ни один их звучащих не сравнится с тем самым. Будто вокруг одни подделки. «У неё, вроде, учеба началась уже...» Она всë это время старается быть рядом. Приглядывать за ней. Слепо, но защищать её. Замечая по ночам вокруг их дома парней в чёрном, убийц Андрющенко, пытающихся забраться в окно, она несколько раз подстреливала их, а трупы затем утаскивала самостоятельно в ближайший лес, куда потом вызывала своих ребят — ей не привыкать. Она сторожит её сны, как верный пёс, оберегая от преследователей, которые пытаются покушиться на жизнь её девочки; не зная, что самый мразотный из них живёт с Лизой внутри самого дома. А Лиза, просыпаясь по ночам от выстрелов, думает, что ей вновь приснился день гибели родителей. День за днем проезжая мимо университета в то время, в которое ездили они вместе, чуть раньше или чуть позже, Захарова заглядывает в окна других попутчиков, но ни разу не находит индиго. Переживает. Каждый день она хочет увидеть её, убедиться, что та доехала без происшествий... Кристина доезжает прямо по маршруту до самого дома, но натыкается на одну и ту же припаркованную машину, которая, кажется, даже не сдвигается. Подумав, что индиго заболела, почему-то Захаровой становится физически больно за неё. Тревога закралась внутри, однако она пытается её сдвинуть на второй план, в слезах напоминая себе, что это конец. Ей нельзя думать о ней. Ведь если она вернётся и босс об этом узнает... Это, блять, прописано в правилах. Захаровой запрещено иметь втихую дело с теми, кто касается её работы. Это нарушение конфиденциальности, контрактной тайны — рассказывать что-либо о подробностях миссий третьим лицам также запрещено, а своей жертве особенно — нужно быть глупым человеком, чтобы распространяться о планах мафии, ведь, в противном случае, тебя обрекают как предателя и устраняют без разбирательств вместе с соучастниками. Кристина не хочет такой участи для Лизы. Слежка за ней от Андрющенко в данный момент лишь кидает камни в огород. Захарова каждый день старается объезжать улицы замысловатыми путями, чтобы они потеряли её из виду и не поняли, что она постоянно подъезжает к их с Лизой дому, заглядывая в окно. Нужно быть сильной и смириться с тем, что индиго будет счастлива с кем-то другим. Признавать это больно. Она никогда не думала, что... Кто-то будет иметь такое огромное значение для неё. Что она ради кого-то будет идти на жертвы, что она ради кого-то почти бросит зависимость, что пойдёт против воли отца ради её жизни, что будет волноваться и выслеживать любое проявление этого человека на улице, в метро, в заведениях, везде. Первая любовь? Главное — отгородить её ото всех, кто имеет хоть какое-то отношение к криминалу и может ей навредить — от неё же самой. Безысходность.***
— Какая же ты сволочь!.. — летит посуда; парень уворачивается, тарелка разбивается о белоснежную плитку; со спины скручивает ей руки. — Тебе мало? Повторить? — сжимает сильнее, а Лиза сплевывает на пол, ногой сзади пытаясь ударить его в промежность. Андрющенко кидают чуть ли не в осколки и тянут за руки в зал. На её правом бедре написано черным перманентным маркером «Собственность Алексея Савкина». В один день стример под псевдонимом «Хиккан» начинает злиться. Рейтинги падают. Личность Елизаветы Андрющенко приносит всë меньше азарта людям, они требуют большего, а Савкин слишком жадный, чтобы дать им всë и сразу. Но настает тот день, когда он решает... — Открывай рот, — Лиза чувствует, как к горлу подкатывает тошнота от одного вида. — Нет... — девушка вновь забивается в угол на полу, едва ли не за кровать, прячась. — Что непонятного?! — озлобленное гарканье заставляет её вновь вздрогнуть. Он в пару шагов приближается к ней, чужая рука наклоняет её подбородок резко вниз, насильно открывая его, надавливая на щеки, но Лиза цепко впивается зубами в его кисть. Крик и пощечина, задевшая пальцами ухо. — Псина! Ты хуже животного, ты понимаешь это?! Какая же ты сумасшедшая, по тебе тюрьма плачет, паскуда!.. Замахивается вновь. Лиза съеживается, закусив губу. Он ставит штатив прямо перед и... Отвратительно. Это настолько мерзко, что слов не хватает самых муторных, чтобы описать это. Болит шея, и горло словно когтями разодрали кошки. — Ты всегда была ебанной игрушкой, никому не нужной вещью, — низко чеканит Алексей, вытирая её губы большим пальцем, а затем неспешно выходит из зала, когда ему позвонили. Лиза откидывается назад, тяжело дыша и... Ревёт без остановки. Солёный привкус скверной жидкости во рту в который раз пробуждает рвотный рефлекс, и она снова блюет в туалете, опорожняя желудок от всего, что там было. Видимо, развивается булимия, учитывая то, что её воротит от любого вида, да даже запаха еды — голодовки по дням сделали из неё живого мертвеца. Впалые глаза и щеки, болезненно-бледный цвет лица и исхудалое тело. Получив по лицу ещё несколько раз, она понимает окончательно, что никто не придёт. Никто. Кому она нужна? А как жить дальше, если тобой распоряжаются, как хотят и внушают то, что ты пустое место? Она, наконец, принимает, что она не придёт. А единственный родственник просто её не слышит. «Слушает, но не слышит, — пронеслось в огненной макушке при воспоминании о Викторе.» Даже его индиго не винит. Это она ведь сумасшедшая, верно? «Бедная, бедная Лиза. Смотри, не закончи, как она.» Находясь у себя в «коробке», Андрющенко ещё восьмого января смастерила в полной тишине виселицу из ниток и верёвок — было так скучно, а мышечная память пальцев помнит лишь одну технику узла, которую она практиковала ещё в психбольнице. Сейчас же, взяв в руки это творение, Лиза улыбается. Пока Алексей выходит на улицу покурить и поговорить по телефону, он совершает одну оплошность — двери по квартире открыты. Она может свободно перемещаться из комнаты в комнату. И индиго теперь плевать, что будет дальше, ведь она собирается всë закончить сама. Андрющенко приходит к этому решению более менее осознанно. Исходя из её состояния прямо сейчас. Веревка идеально вешается на лампу, словно её выплавляли специально для этого. Наконец она до него добирается. Сообщения для Серпуховой остаются непрочитанными, на что девушка лишь печально усмехается, пока из глаз льются ручьи. Она сидит и перечитывает их старые переписки, которых так чертовски мало, ведь они были вместе двадцать четыре часа в день и семь дней в неделю. Последние сообщения она не хочет читать. Телефон прячет под подушку. «Я бы отдала всë, чтобы вернуться в наш с тобой декабрь...» Стоит на табуретке, с неуверенностью глядя на петлю. Она, вроде, уже встала на возвышенность, вроде, уже надела на шею кольцо... Что-то останавливает её. Какая-то преграда внутри запрещает совершать роковое решение, но когда она слышит шум за дверью, то пытается ногой скорее спихнуть под собой опору. — Что за... Ты блять... — Алексей злостно потирает глаза, его голос повышается постепенно. — Что ты удумала, тварь?!.. В этот раз камера не включена. Он просто набрасывается на неё, хватая за руки и толкает на пол, придавливая всем телом. Индиго вскрикивает от резкой боли. — Нужно выбить из тебя всю дурь, — удар приходится по ноге, и её же отставляют в сторону, раздвигая ноги врозь. Страх выплескивается в виде распахнутых глаз. Она начинает мотать головой, дрожа под ним каждой клеткой тела, ощущая, как заживо погибает. — Нет!.. Пожалуйста, нет!.. В его кармане вновь слышится музыка, и он чертыхается, ударяя Андрющенко ногой в бок — она не замечает, как уже слезами захлёбывается от животного страха. Парень выходит вновь, отвечая на звонок «по работе». А Лиза... Лиза сквозь ураган эмоций, смешанных с горечью прошлого и маленьким проблеском солнца в её жизни, она не контролирует свои действия и слова, не сказать, что она вообще хочет это делать — в неведении доползает к телефону под подушкой, набирая всего лишь четыре слова.***
«С кем ты там?.. Кто с тобой?.. — с горечью где-то под ключицами, Захарова держит телефон в руке, крепко сжимая его.» Холод стен словно сравнивается с холодом внутри девушки, что она чувствует сквозняк рёбрами. Боль неудержимо съедает изнутри, она не может её обуздать, селфхарм больше не помогает — муки растут в геометрической прогрессии. Её подушка не просыхает, как и она сама. Прошло уже чуть больше месяца — достаточно много времени — или коротко о том, как Кристина тщетно пытается оправдать перед собой же свои следующие действия. Посреди ночи она вставляет старую симку в новый телефон и открывает сообщения. В глубине души настает облегчение, а у натурального атеиста появляется вера в судьбу от того, что тогда она разбила телефон и симку оставила дома, а не поехала к Штрефонд с ним же, ведь его бы украли в той тюрьме и все контакты потерялись. Денис помог бы так или иначе, но восстановить памятную переписку уже было бы невозможно. Прочитывая её, слезы капают на экран, но она сразу стирает их об одежду. Она — единственная, кто вызывает у Захаровой такие чувства... Индиго — единственная, кто заставляет её чувствовать себя живой. 07:10. Язва: «Почему?..» 07:13. Язва: «Солнце моё, скажи хотя бы причину.. Пожалуйста, скажи.. Я исправлюсь..» 07:15. Язва: «Я люблю тебя..» Осознание того, что Лиза винит себя в её уходе, ощущается так, будто ножом водят по сердцу, очерчивая каждую камеру и вену. Её девочка снова мучалась из-за неё. Она искала проблему в себе, в то время как сама «проблема» ушла. Испарилась. «Моя хорошая... — прижимает телефон к груди, безудержно и тихо плача.» Последние сообщения были отправлены давно, может, не страшно, что она их читает?.. Может, Лиза сама выбросила свой телефон и решила начать жизнь с чистого листа?.. Захарова бесконечно думает об этом, бесконечно сожалея и так же бесконечно убивая все свои запрещённые потуги вернуться — бесконечно надеясь, что у неё всë хорошо. Но буквально в ту же секунду телефон издает характерный писк, а на экране высвечивается новое сообщение. 03:05. Язва: «Ч снгодня умру Люблю»