***
— Лучше бы ты оставила свои патлы, — за рыжие пряди больно тянут, сворачивая их в кулак, а другая мужская рука без спроса сдирает с неё чёрные брюки. — Неудобно браться. Андрющенко даже спит в верхней одежде из ненависти к своим побитым ногам, которые голыми светились на эфирах, теперь уже с мерзкой надписью на внутренней части бедра. Днём ведь она никак не может надеть хоть что-то, что закрывало кожу. Ей попросту было неприятно ощущать себя... Незащищённо. Хотя бы ночью она пытается восполнить то, что у неё забрали, даже в таких мелочах. — Убери руки, тварь поганая!.. Отъебись! — рука и вправду убирается, но только чтобы ударить по щеке, оставив след. — Хватит! Мне больно!.. Глаза Лизы слезятся непроизвольно, она кричит, пытаясь вырвать чужую хватку из волос, которая буквально обездвиживает. Застёжка на джинсах беспощадно ломается под упором, жёсткая ткань скользит по худым ногам с такой же скоростью. — Разве ты не этого хотела? Где были твои мозги, Лизонька? — проводит между её ног, и девушка в ужасе хлопает его по рукам; начинает скулить от боли, когда волосы натягивают назад. — Да какого!.. В двери раздаётся звонок. Требовательный. Кого может принести в три часа ночи? — Молчи, блядина, я ещё не закончил. Не думай, что это твоё спасение. Ты нахуй никому не нужна, — когда шипение сквозь зубы словно ядом полоснуло её ухо, волосы отпускают, как и поясницу. Лиза падает щекой на пол, прямо около запчастей телефона, который парень швырнул о стену, застав её за перепиской — она даже не знает, отправилось ли то сообщение, впрочем, ей уже всë равно; тяжело дышит, роняя слезы на этот самый пол. Надежд впрямь нет никаких. Алексей смотрит в глазок, но, не заметив в темноте силуэт, раскрывает двери, чтобы осмотреться, и сразу отшагивает назад. На него направлен заряженный глок, а напротив стоит «парень» во всëм черном и маской на лице, с настоящими лезвиями в глазах, острыми, протыкающими насквозь. — Руки, — рычит низко, готовая в любой момент выстрелить. Пустые ладони благоразумно поднимаются вверх. Захарова делает шаг, не сводя с него пистолета и обходит его, прижав конец к чужому плечу и с силой толкает на выход. — Где она? — Эта шавка в той комнате, — указывает пальцем на «коробку», закрытую на замок. Решил притвориться преследователем, чтобы избежать смерти? Разум Захаровой автоматически накидывает варианты с разных сторон, с прямой целью узнать, кому было бы выгодно сейчас вот так подставляться под дулом. Телохранителю. — Закрой свою пасть и съебывай под моим контролем, — холодный голос заставляет парня выпрямиться и посмотреть в голубые глаза из-за спины. — Я за тебя, придурок, — не делает резких движений от безоружности. Он-то думает, что та пришла за Андрющенко как снайпер. — Да мне поебать, — играет свою роль; она едва спускает курок, парень мигом напрягается и сглатывает. — Ты называешь своё имя и спускаешься. «Александр Саблин» звучит уже в подъезде. Стопами передвигает медленно, молясь, чтобы пальцы Шумахер не соскользнули. «Тварь ли я дрожащая или право имею? — пеняет на себя Захарова каждый раз, когда наводит оружие на кого-то, но этот раз по истине исключителен.» В ней нет сомнений. Она откуда-то знает, что он замешан. Ведь если бы с ней всë было хорошо рядом с ним, она бы не... Иначе Лиза бы не умерла сегодня. Выбор очевиден. Она всегда будет выбирать её. — Хуевый из тебя телохранитель, — хмыкает девушка, держа его за шиворот. «Вот ведь крыса, — ворваться было так просто, и это она ещё решает сделать всë аккуратно и не гадить в квартире.» Если Кристина выстрелит, Виктор Андрющенко не сможет связаться с «телохранителем» Елизаветы — пойдут подозрения на исчезновение, возможно, они назначат даже экспертизу с обыском всего дома, снимут отпечатки пальцев и подошвы, проверят камеры... Но Кристине так похуй. Она ведёт его по ступенькам, иногда подгоняя глоком между лопаток. Уже на заднем дворе улицы хватает его за ворот рубашки, нагибая к своему лицу и шепчет, прижимая к чужой груди оружие. — Достаёшь телефон и увольняешься. Живо. Алексею ничего не остаётся делать, кроме как подчиниться и достать из кармана средство связи. Он набирает Виктора впопыхах, широкая грудь вздымается, когда цепкая хватка девушки применяет свою силу. Перед угрозой смерти даже самый буйный бык понимает, что может превратиться в тушёнку. — Алло, Лёша, что случилось? Она вспомнила что-то? — из трубки доносится полусонный голос её бывшего «босса». «Вспомнила что-то?..» — Нет, слушай... Я в отставку. Потом всë объясню, — кулак тянет вниз, спирая ему воздух, и он продолжает. — То есть, у меня дела поважнее. Основную часть уговора я выполнил. — С чего так резко? — Виктор, — выставляет нижнюю челюсть от боли, когда Шумахер нетерпеливо встряхивает его, пяткой наступая на ступню. — Я отказываюсь, ясно? У меня проблемы будут, и ни ты, ни я их не решим. Это дело удачи. — Я понял тебя, тогда до встречи, — ленивый зевок из трубки, а затем гудки; парня отпускают грохнуться затылком на мокрый асфальт. — Пидорас, — гаркает снизу, пытаясь приподняться, но Кристина снова наступает на него подошвой своего ботинка, теперь уже выпустив лезвие. Шаркает слегонца, отчего тот замирает в вопле, как только кровь просочилась через одежду. — Что она должна вспомнить? — пистолет всë так же направлен в грудь, а пятка прорезается через прямую поперечную мышцу живота. — Отвечай, ублюдок. — С её амнезией дату своей смерти, блять, — шипя, он изгибается в луже окровавленного снега, как лягушка. «Умру...» Лиза... Нужно спешить... Кристина тупит взгляд на пару секунд, сглотнув. Её словно обливают ледяной водой, и кубики этого же льда запихивают внутрь висков. Затем без слов стреляет раз — в руку. Парень вопит пуще прежнего, покрывая её и всë живое ругательствами, здоровой рукой хватаясь за раненую. — Ах ты тварь!.. Я найду тебя! — Лиза... — шепчет одними губами, словно в трансе; ещё один выстрел в другую руку, и пуля попадает в щель между шеей и плечом Савкина. Крик слышен, вероятно, на всю улицу и с минуты на минуту приедет полиция со скорой помощью. — Ты хоть знаешь, какой приговор себе подписал?!.. Ты подохнешь в мучениях, скот! — Я давно знаю, что буду гореть в Аду... — перезаряжает пистолет, уже не меняя голоса, а говоря своим, тихим. — Но тебя заберу с собой. Стреляет, не медля. Решающий патрон — тело колбасится в предсмертных позировках, глаза закатываются за мозги, мышцы ослабляются. Захарова умудряется не испачкать одежду. Наклоняется, чтобы вытащить ключи и бумажник из кармана его джинс. Покидает труп, достав свой телефон и звонит парням-коллегам из офиса, дабы «почистить следы». — Санëк, зови Шакеля. Работы будет не много, — бесстрастно; телефон Алексея она также оставляет им на расправу. — Опа, замочила кого-то? — слышится гогот и масти; парни, видимо, играют в карты. — Сделайте по чистоте. Увижу хоть одну улику, надеру ваши азартные задницы. — Без проблем, Шума! С тебя ящик пива. — Обязательно, — выдыхает, хотя раньше бы поспорила. Сорвавшись с места, она бежит к их дому. Нарастающая тревога выбивает голыми кулаками органы изнутри — это состояние очень похоже на алкогольную белку по памяти Кристины — девушка спешит к Лизе, но конечности заплетаются от бьющих колоколов в её изнеможденной мыслительными процессами голове; нужно добраться к индиго как можно быстрее, в то время как в голове прокручиваются самые страшные варианты исхода. Натуральный атеист вспоминает молитвы, которые даже в глаза никогда не видел. Дыхалка забивается и остается незамеченной, когда Кристина добирается подъезда. Она не переживёт. Долетев к этажу, она распахивает двери, сразу добегая к нужной комнате. Дергает ключ на замке и тот падает с тяжелым гулом. Он запирал её?.. В комнате напротив окна висит петля на лампе, а в ней... Кристина застывает в исступленном ужасе. Адреналин разрывает артерии, и взгляд словно становится в сотню раз острее из-за охватившей все тело паники. Когда Кристина увидела Лизу, она оказывается так близко к падению в обморок, как никогда в своей жизни еще не была — и не думала, что будет. Она стремительно бросается к уже почти синей висящей индиго, коленкой становясь на подоконник, одной рукой прижимает её к себе за торс, а ножом во второй метко срезает веревку — бледное, почти безжизненное тело содрогается в её объятиях от неожиданно поступившего в легкие воздуха. Ещё тёплая. — Нет!.. — с громким вскриком Лиза резко отстраняет от себя девушку, пошатнувшись на твёрдой поверхности и сгибает коленки, забиваясь в угол; её тело начинает неистово дрожать, как от холода. — Не трогай!.. Обнимает коленки и трясется, покачиваясь. Ртом жадно глотает воздух, одновременно слышны всхлипы и обрывистый, почти нечеловеческий скулёж. Потрясение калечит пульсирующими ударами куда-то в солнечное сплетение. Индиго боится её. У Кристины сердце замирает будто в чертовом сонном параличе, но она всë видит и слышит, и от этого слезы катятся по щекам. «Сентиментальная мышца» стучит так сильно, что ритм отдаётся во всëм теле глухими ударами. — Эй... — зовёт тихим дрожащим голосом, с осторожностью подходя; в кулаке сжимает ебанную виселицу. — Индиго... — Он придёт!.. — сглатывает, вжимаясь носом в коленки. — За мной... Ладонь Захаровой аккуратно кладётся на дрожащее плечо в попытке обнять вновь... Удар по руке. Кристина со страхом смотрит на Андрющенко, смаргивая слезы. Она впервые оттолкнула её. — Не трогай!.. — повторяет сорванно сквозь сомкнутые челюсти; плечи в треморе поднимаются. — Мне больно... — Лиза... Лиза, это я... — шепчет, снимая чёрную маску с лица, а затем присаживается, оглаживая бережно мокрые щеки и приподнимает их, чтобы та хотя бы взглянула на неё. — Он больше не придёт. Синяк на щеке наливается сине-багровым цветом. Кристина хочет поцеловать, словно поможет его скорее излечить — она наклоняется к гематоме, едва касаясь её губами... За кисти хватают, сметая их вниз, и Андрющенко задирает голову назад, истошно крикнув. — Не трогай меня!.. Зачем ты пришла?!.. — Захарова чуть пятится назад, как от удара молнии; карие глаза полны слез меланхолии, она не видит сквозь их пелену, один лишь голос Кристины заставляет её биться о стенку в лихорадке. — Уходи!.. Сейчас индиго будто не здесь. Она не хотела, чтобы Захарова видела её такой. Хотела оборвать всë сразу, но страх, что если вот-вот вернется «Хиккан» и сделает с ней отвратительные вещи похуже смерти, не давал уже болтаться на виселице достаточное количество времени с асфиксией, в итоге позволив провисеть на пороге трех минут. Четыре и более — летальный исход из-за кислородного голодания. Лиза не на грани — она в самый разгар нервного срыва, нет, в беснующихся пламенях собственной потерянности. Будто она не должна сейчас существовать. Будто сейчас случится что-то неминуемо устрашающее. Будто её уничтожат во всех смыслах. Когда ей дважды не дали завершить начатое. Когда такой её застала она. Кристина в предистеричных метаниях мечется по ней взглядом, замерев на месте; замечает побои на трясущемся, словно в припадке, теле; замечает надпись на тонком бедре черным маркером; замечает разорванный топ, валяющийся в углу, а на индиго надета всего лишь белая растянутая футболка. Смотрит дрожащими зрачками ошарашенно, смешанная со страхом вина подкатывает к горлу тяжелым комом — видеть свою девочку такой просто до сумасшествия больно, неправильно, немыслимо тяжело... Слишком... Захарова бежит на кухню, наливая стакан прохладной воды и так же спешит обратно, протягивая его Андрющенко; но та сносит его ребром ладони прямо с её рук, разбивая вдребезги о пол на мелкие осколки. — Выйди, Серпухова!.. Оставь меня в покое!.. — плачет, прерываясь лишь сердечным кашлем. — Я не уйду... — шепчет хрипло, с каждым разом норовясь прикоснуться к ней, но тут же одергивает себя; сердце сбивается наряду с дыханием. — Никуда не уйду, лун... — Ты уже ушла, что мешает тебе сделать это снова?!.. — кулаками вырывает на себе волосы, жмурясь. Захарова кусает губу и, не сдержавшись, обнимает её, впервые произнося эти слова. Которые всегда давались ей с трудом и были синонимом поражения. Но только в эту секунду разум осознает их истинный смысл, как обратную сторону одной медали. Сейчас говорит её сердце, а не мозг. — Прости... — хрипит; она чувствует на себе дрожь её тела и прижимает близко, перенимая на себя. — Лизонька, прости меня... Прости, пожалуйста... Индиго замирает. Только не сейчас. Только не это. Мандраж после страшного, почти содеянного решения колотит её тело, разбивая напрочь все остатки самообладания, а ненавистная формулировка имени ощущается, как падение в пропасть. Голова кружится. У неё впервые просят прощения. Лиза с обрывистой силой отбрасывает от себя Кристину, её родные руки; слишком больно... — Вышла отсюда сейчас же!!!.. — оглушающий удар сжатыми кулаками по полу и крик сорванным голосом такой сильный... Слишком-слишком-слишком... «Я не знаю, как...» Захарова немного слишком медленно пятится и выбегает из комнаты. Последнее, что она заметила перед тем, как обернуться, была упавшая на колени голова индиго. Захарова отходит от комнаты и хватает себя за рот, зажав его, чтобы не разрыдаться, хотя горло не издало бы ни звука. Все, что она смогла сделать, это съехать по стене вниз и дать волю душащим ее слезам. В голове звенит просьба Лизы. «Это твоя вина.» Кристина резко мотает головой, чувствуя, как еë начинает тошнить. Уязвленный разум толкает девушку ближе к комоду, на котором лежит телефон с документами уже бывшего телохранителя, и Захарова хватает трубку. «Из-за тебя она едва не умерла.» И, дожидаясь ответа от Дениса, девушка ненавидит себя столько же, сколько понимает, что иначе не может. Слыша за дверью рыдания, она физически чувствует, как погибает — этой ночью внутри неё умирает одна маленькая жизнь, разлетаясь на тысячи осколков навзрыд. Перед глазами всë так же стоит картина, как индиго безжизненно висит, оторвав ноги от пола. «Как?!.. Как я могла это допустить?!.. — захлёбывается в веретене чувств отрицания и кошмара, саднящей вины и боли; дрожа, как осиновый лист. Бьёт себя по коленкам кулаками. — Не смогла уберечь... Лиза... Моя любимая Лиза... Какая же я мразь...» Телефон звякает принятым звонком. Экран прижимается к светлым волосам, а в динамик сиплый голос диктует с текста паспорта. — Алексей Савкин, кто это?.. «Подонок, наврал и тут.» — Блять, ты собираешься сегодня спать или нет? — Ден, шустрее! Умоляю тебя!.. — выходит на кухню, даже путь к которой так же кажется слишком знакомым, родным. — Пять сек, — брат возмущенно стучит по клавишам, проглядывает архивы, но ничего не находит. — Подожди... — Что там?!.. — случайно рвет губу ногтем. — Мне нужно поискать. Ты сможешь приехать сейчас? — Кристина уже собирается уйти искать, но вдруг останавливается; смотрит из-за плеча на дверь, за которой всхлипы становятся потише, и... — Нет... Давай потом, — выдыхает, стискивая кулаки, — мне пора. Ей до смерти хочется побыть с индиго сейчас. Убедиться, что она уснет и ничего с собой не сделает. Боже, ей никогда в жизни не было так страшно... Вызов сбрасывается. Захарова выходит на улицу, поджигает разрезанную виселицу зажигалкой в руках и выбрасывает пепел в мусорку. Холод февраля вновь кусает её бледную кожу, она только сейчас чувствует, что до сих пор дрожит и почти не дышит. Поднявшись обратно, она тормозит на перекрёстке между кухней и коридором в их комнату. Точнее, в комнату индиго. Как быстро она перестала отделять еë комнату от своей. Хочется подойти, дернуть эту гребанную ручку и прижать к себе Андрющенко, успокоить, приговаривая, что всë случившееся накануне всего лишь ночной кошмар. И её, и Лизы. Но это просто-напросто невозможно, и от бессилися хочется взвыть. Если бы Кристина узнала раньше, что паршивец избивал и закрывал Андрющенко на замок, она бы не стала дарить ему столь быструю смерть, а пропытала бы гораздо дольше, гораздо мучительнее. Но страх в моменте окутал её и если бы она не успела... Если бы задержалась всего лишь на пол минуты... «Не защитила... Не смогла помочь...» Сделав чай, она опускает свинцовое тело на стул, поджав одну ногу по привычке и потирает нос о коленку. Снова слезы дрожат на ресницах, но уже без гнетущей паники и приступа истерии. Слезы безысходности. Пол скрипит под осторожными шагами. Повисает звенящая тишина. Даже всхлипы где-то в глубине квартиры прекращаются. Индиго идёт в душ, не смотря в сторону кухни. Хочется отмыться. Содрать с себя кожу, на которой ещё остаются больные прикосновения Савкина. Вырвать себе губы, которыми он распоряжался на стримах как хотел. Стискивает зубы, не смотрясь в зеркало, заходит в душевую кабину. Шея болит сильно, напоминая о том, что почти случилось. Но бьётся в груди то, что болит сильнее всего на свете. «Почему?» «Почему бросила меня?» «Почему спасла меня?» Горячие струйки воды из крана обтекают четкие контуры тонкого тела. Сжав мочалку в пене, до этого спокойно наливая капли геля, она начинает яростно тереть по своей коже грубой поверхностью, до красных пятен. Высокая температура воды лишь обжигает раздраженную кожу, а индиго только сильнее продолжает, пока слезы смешиваются с ручьями. Выдох. Последний месяц отображается чёрным пятном в её памяти. Вдоволь устав, Лиза опускается вниз, смотря в одну точку перед собой. Не верится, что это конец — не верится, что тот оставит её в покое так просто — не верится, что Кристина больше не уйдёт. Ей иной раз кажется, что она вообще ничего не знает. От слова совсем. Словно вокруг одни тучи из лжи, да и только. Проливающие свои кислотные ливни, причиняя лишь мучения. А лучи правды и не собираются проясняться сквозь них. «Каждая встреча с тобой, каждый взгляд — самоубийство.» Андрющенко отделяет её от того, что с ней происходило. Она всë ещё не имеет понятия, почему Кристина ушла. Почему бросила её без слов, будто индиго не заслуживает даже объяснений, словно конкретной проблемы, которую она смогла бы исправить, нет — словно она сама по себе одна сплошная больная проблема; а махинации доктора с её психикой лишь укоренили это убеждение. Её присутствие сейчас в этой квартире, как на зло, успокаивает. Как тогда. Это эффект чертовой психосоматики, и Лиза прекрасно осознаёт это, и ей становится ещё более обидно оттого, как же она уязвима перед ней. Как же много Захарова видела теперь и как же тяжело будет даже просто заглянуть в любимые льдинки, боясь прочитать в них, что Лиза по-настоящему умерла в её глазах. Как личность. Ведь то, что индиго почти совершила — «слабый поступок». Она всë ещё не имеет понятия, почему с ней так обращались старшие, с какой целью было возвращение Алексея, однако девушка просто закапывает это всë в себе не разбираясь ещё глубже, в огромную яму, и ни за что не позволит кому-то заглянуть. Нет, Лиза не жалеет, что открылась ей тогда. Но то, что продолжалось последний месяц... Ей самой противно от себя. Она чувствует себя слишком грязной, и никакой душ не поможет отмыться от тех воспоминаний, которые доломали её. «Ты говорила, что я самый чистый человек, которого ты знаешь... — шмыгая носом, она закрывает лицо руками, проводя затем ими по волосам назад. — Что ты скажешь, глядя на меня сейчас?..» — Я не хочу это знать... — шепчет вслух. «Мне хочется сказать... Я люблю тебя...» Когда индиго выходит из душа, направляясь в комнату, Захарова останавливает её за руку; Андрющенко вздрагивает всем телом, как от разряда электричества, и рывком вынимает свою из сухой, такой тёплой ладони, обернувшись. Огненные волосы индиго, намокнув, становятся на пару тонов темнее и обрамляют бледные скулы. Пустой взгляд лесных глаз не выражает ни одной эмоции по причине того, что они иссякли; однако внутренне Лиза хочет убежать как можно дальше. Убежать от своих чувств, от всë таких же прекрасных двух океанов с плавающими айсбергами, убежать от прикосновений пленённых рук, в страхе почувствовать это тепло снова. И снова его потерять. Кристина выдыхает, выдерживая паузу. Тяжко. Невыносимо осознавать, что она не может к ней прикасаться больше, мучительно ощущать боль Лизы даже на расстоянии метра, Кристина боится представить, что происходит у нее внутри — и укол вины заживо затыкивает её душу; Захарова боится признать, что всë потеряно. Индиго стоит на месте с пару секунд, затем уже сделав шаг, но голос Захаровой окликает её. — Чай... На столе, — хрипло. Она не поднимает на неё глаз, с виною смотря себе под ноги. Приходится заставлять себя говорить, переступать препятствия в виде цементной плиты поперёк горла. Андрющенко коротко кивает, уходя поспешно. Сердце пропускает удар. В мыслях раз за разом проносится её хриплое «прости», и Лиза просто... «Почему... Почему ты так влияешь на меня?.. — плачет, хотя ещё недавно у неё не было сил даже моргнуть.» Одно прикосновение, один брошенный взгляд, три слова — и Лиза в истерике. Захарова не может не уложить её спать. Плетётся на кухню за чашкой чая, а следом идёт к комнате и аккуратно приоткрывает двери. Андрющенко резко затихает, благо, она легла так, что с проёма двери не видно её лица; поджимает ноги к груди, судорожно дыша и закрывает глаза, чувствуя на себе её взгляд. Лиза не может прогнать её. Язык не поворачивается послать куда подальше и приказать не возвращаться, потому что она знает, что всë равно будет ждать её; рука не поднимается вытолкнуть на выход в холодный туман, тем более посреди ночи. Потому что она, черт возьми, любит её. Кристина подходит тихим шагом, ставит на прикроватную тумбочку чашку и задерживает взгляд на застывшей индиго. Сердце бешено стучит, ощущаясь увесистым грузом. Вина поглощает её с ног до головы, обжигая каждый участок тела, по которому со скоростью света гонит кровь. Она притрагивается к Лизе одними кончиками пальцев, нежно поглаживая по плечу через футболку... Индиго почти сразу же начинает сильно дрожать, ворочаясь, зарывается под одеяло с головой. Захарова сглатывает, одернув руку и вжимает короткие ногти в ладонь. — Уходи... — просит сипло и шепча. Кристина вздыхает, опустив голову. — Сладких снов, лисëнок, — тихо-тихо; каждое слово болью отзывается в сердце Лизы. Проходит, может, около часа. Захарова, всë это время раздумывая над кое-чем, заглядывает в комнату Лизы вновь; увидев, что Андрющенко уснула — её ресницы больше не дрожат и дыхание стало ровным — она выдыхает сама. Теперь можно ехать. Захарова бесшумно закрывает двери, спускается по затхлому подъезду и садится за руль. Под шесть утра она уже поднимается в главный холл мафии, дожидаясь семи — босс выйдет с кружкой молотой арабики, проходясь по веранде с видом на город через панорамные окна, как делает каждое утро. Денис сейчас отсыпается. Он и так работает до двух часов ночи, затем занимаясь своими делами. Кто точно сейчас не в дреме, так это Настя — настоящий жаворонок. Собственно, именно она и встречает Захарову у себя в кабинете. — Кристина? Я думала, ты про меня забыла уже, — обидчиво дуется подруга, но Кристина неожиданно обнимает её; та чутка теряется. — Ты чего?.. А Кристине так не хватает объятий хотя бы каких-нибудь, умалчивая о том, что, на самом деле, ей нужны только одни... — Не забывала я про тебя, брат, — слабо усмехается, отстраняясь. — Забывала! Не пишешь мне, не приходишь. Я думала, ты померла уже. — Ты же знаешь, что ты мой лучший друг и узнаешь об этом первой, — выдыхает, слегка сонно потирая глаза. — У меня работы много в последнее время, устаю чутка... Старость не радость. — Знаю уж, кошелка ты старая, — выдыхает с улыбкой, поставив электрический чайник. — Чего так рано? — Босса жду, отчеты там, все дела... — тянет, садясь в кресло и крутится на нём. Очень болит голова, пусть и выглядит она после всего, относительно, собрано. — Ты мне рассказать что-то хотела. — А, да, точно! Юленьку помнишь? — заваривает кофе на двоих. — Как забыть эту косынку, ах... — Да-да. Она работала на два фронта, это ты тоже знаешь? — Вроде, не маразматичка, — кивает уже с небольшим напрягом. — Кингов твоих убили люди, с которыми она сотрудничает. Призналась вот позавчера буквально. Шок на лице Кристины читается очень красноречиво: губы приоткрыты, брови приподняты, а голубые глаза распахнуты до пяти копеек. Настя ухмыляется, довольная впечатлением. — Кто они?.. — произносит тише, чуть сводя брови к переносице, руками оперевшись о коленки. — Она говорит несколько имён, но предположительно это Гелионы, — «Helions» — одна из международных группировок. Неужели они раскопали один из их скелетов в шкафу? Ей просто необходимо решить, что всë это значит. Кто все эти люди и почему они решили, что имеют право творить всë, что заблагорассудится. Как работает вся эта система и какого черта она не знала об этом всëм раньше. Ей необходимо отвесить пиздюлей тем, кто возомнил себя Богом. Ради Лизы. — И какой мотив?.. — Не говорит пока. И на счет адреса язык в жопу засунула. Но ничего, мы её додавим, — сжимает кулак, победно улыбнувшись. — Вообще-то, это всë благодаря тебе. Кто знает, сколько нашей инфы она уже слила и как долго собиралась этим промышлять. Ты прям вовремя её спалила, я считаю. — Да ладно, — Захарова усмехается, качая головой себе под нос. — Спасибо за новости. Кстати... — М-м-м? — Настя отпивает кофе, глянув на Шумахер. — Я хочу возобновить дело с кингами, — произнесла на одном дыхании. — Во-о-у, узнаю Шумахер! Это же круто! — одобрительно хлопает подругу по плечу. Обычно, замечая её реакцию, она не затрагивает тему влюблённости Захаровой, пока та не затронет сама. А Кристина даже близкому другу рассказать не может, что за пиздец творится у неё в душе. И она мастерски справляется с тем, чтобы не подать виду, что её вообще что-то гложет. Захарова принимает решение вернуться на должность телохранителя Елизаветы Андрющенко из личных побуждений. Каким бы она гнилым человеком ни была, какой бы мразью не являлась по существу... Кристина, сидя в той кухне на стуле, поджав одну ногу под себя и проронив градовые капли, осознала... Никто не позаботится о Лизе так, как это сделает она. Захарова будет спокойна только тогда, когда будет оберегать её своими руками. — Мне птичка напела, что ты приехала, — слышен голос брата в трубке. — Ден, я к тебе зайду попозже, — проговаривает близко к динамику телефона, идя к кабинету отца. И в этот момент становится так не важно на этот чертов контракт, будь он проклят... Абсолютно фиолетово становится на уговоры с боссом. На правила, моральные устои, ценности... Обесценивается мигом всë. Ничто не сравнится с тем, что она испытала, когда... Ничто в этой реальности не является более важным, чем жизнь Елизаветы Андрющенко. И впервые она устроится работать в компанию «King», честно следуя прописанным договорённостям. «Защищать непрерывно и безусловно. Ценою своей жизни.» — Я возобновляю миссию. Всë так же, как и контракту. Дата окончания остаётся той же. У них есть доверие ко мне, поэтому всë получится, — с энтузиазмом объясняет девушка Степану, стоя в его кабинете с идеально ровной осанкой. Получается, она теперь противник организации? Как это, Шумахер, вернейший пёс и лучший снайпер решила обыграть всех в дурака? Стала тем, кого сама презирала? А вот... Это не так. Захарова впервые в жизни решает отпустить. Замуровать все свои переживания в огромный камень и спустить его на дно, позволив проплыть по морю. Дать возможность течению жизни расставить всë во своим местам без собственного мнимого контроля и обязательств. — Хорошо, я подам заявление повторно, если ты уверена точно, — мужчина курит трубку, сильно дымя, и глядит изумлённо исподлобья на дочь, делая акцент на последнем слове. — Так точно, босс, — приподнимает уголки рта, держа ладони сзади в замке. И когда Кристина отпускает, становится легко. Она чувствует маленькую свободу, а в лёгкие как будто даже чуть чуть поступает кислород. Как только Захарова покидает кабинет босса, по её щекам начинают течь слезы. Она спешно вытирает их рукавами, направившись к брату с полной готовностью искать информацию про ублюдка, посмевшего тронуть её индиго. — Что значит его нет в базе данных?.. Быть такого не может, — с шоком лепечет Кристина, заглядывая в монитор. — Не всë так просто. Ты уверена, что его так зовут? А сколько у него зарегистрированных паспортов? — Ден клацает мышкой, проходясь по городам области, но Савкина Алексея попросту не существует. — Ну, в бумажнике записан так, а изначально он представился Александром... — щелкает пальцами; привычка индиго, которую она неосознанно переняла. — Саблин! Александр Саблин, проверь. — Такой умер год назад в возрасте девяноста трёх лет. Похож? — Сука... — зарывается в волосы, чуть сжимая их. — Не кипятись, я в облаке ещё гляну. Но на это потребуется время. Я хотел, чтобы ты приехала и мы сделали тебе свой неафишиал аккаунт. — О-о-о, и мне откроется доступ ко всей порнухе планеты? — Шумахер, ты невыносима, — Ден складывает руки на груди, отстраняясь от техники. — Ладно, давай-давай. Объяснишь потом, как этим пользоваться, а то я спешу. — Занятая дама? — Ещё какая, — опускает взгляд, стараясь не вспоминать о ней хотя бы сейчас, но получается, откровенно говоря, хуево. — Давай свой отпечаток пальца сюда.***
Лиза просыпает всего пару часов. Бессонница её верный путник на протяжении начала этого года. Ноги ощущаются, как вата — нервные окончания подрагивают, вызывая странное чувство, как при анемии. Дышать тяжеловато. Пройдя словно по воздуху, опираясь на стены, Андрющенко стеклянными глазами оглядывает комнаты в поисках... Кто бы сомневался. Её снова нет. Индиго усмехается, шмыгнув носом. «Так и ушла... Ну и пусть... Пусть пиздует своей дорогой, — проглатывает обиду, уткнувшись лбом в дверь, покрытую лаком, как делала всегда, не в состоянии бороться.» Больше не за что бороться. Если эта реальность так не хочет, чтобы она покончила с собой, если она действительно такая «живучая» и «везучая», как о ней говорит каждый — то Лиза смирится с этим, продолжив существование. Выбора особо-то и нет. Индиго впервые за этот год ощущает себя несколько... Не в заточении. Она всë так же не помнит, когда видела солнечный свет, всë так же не помнит, когда нормально ела, однако даже банальная возможность ходить безмятежно по комнатам ощущалась, как награда. «Свободу попугаям, блин... — девушка потягивается, жмурясь от боли во всëм теле.» Наконец-то она не чувствует пристальных взглядов; ощущения, что кто-то смотрит на неё из объектива камеры. В зал идти особенно не хочется. Закрыв его на ключ, индиго решает разобрать это всë потом — вдруг сломает что-то, а этот мудак в лучшем случае потребует денежной компенсации, а в худшем расчленит её и разбросает по лесу, сняв на видео, как весёлый влог. Лиза думает о таких вещах спокойно, представляя мельчайшие подробности, и ей даже мерзко не становится, когда она случайно режет палец кухонным ножом. Капля крови стекает по её руке, и Андрющенко слизывает её, чувствуя металлический привкус. Черт, это больно. Она точно не будет заниматься селфхармом. «И как только Кристина с её глубокими шрамами делала это с собой?.. — мысли о ней с самого утра крутятся в голове, и сейчас снова вернулись, как бы индиго не старалась их отгонять.» Пора бы уже повзрослеть. Эту фразу она готова уже на лбу себе набить, ведь её глаза снова становятся на мокром месте, а руки дрожат, так и не закончив небольшую нарезку замороженного ещё с прошлого года банана. Проводит руками по лицу, обрывисто вдыхая и выдыхая сухой воздух. — Почему я снова делаю это... — закидывает голову назад, смотря в потолок и сдерживая поток слез; снова думает о вымышленных сценариях в голове, мол, а как было бы, случись всë по-другому... Стерев их тыльной стороной в одно движение, девушка бросает всë и идёт в ванную, где умывает лицо. На щеке виден особенно сильный след от удара, то ли пощёчины, то ли падения на пол, то ли всего вместе. Трогать его всë ещё больновато, хоть отёк и спал. Губы же, наоборот, пребывают в чудесном состоянии — увлажнение каждую ночь перед сном явно пошло на пользу. Устав от своего отражения, в которое появилось желание ударить кулаком, она резко опускает его, вспомнив слова своей покойной верующей мамы, что это «плохая примета». Чуть причесав для себя волосы, почистив зубы, индиго просто включает песню на фоне, чтобы не было так одиноко в пустой квартире; хотя, учитывая её предыдущую компанию, она была бы рада остаться одной до конца дней своих, лишь бы никогда не возвращаться к этому. Лиза наконец достает свою гитару и начинает брынчать на ней аккорды, перебирая пальцами, и главное — никто её не дергает, не упрекает и не оскорбляет, не принуждает, не бьёт и не капает на мозги. «А она любила, когда я играю на гитаре... — пальцы замирают, а струны останавливаются спустя несколько вибраций.» Во входной двери слышатся прокручивания ключа. Андрющенко отставляет инструмент в сторону, подойдя к двери своей комнаты и с опаской выглянув из-за косяка. На порог заходит Кристина — щеки порозовевшие от холода, на черных ресницах застыли блестящие снежинки, а в глазах несусветная грусть с каким-то пакетом в руках.