Судьба неизбежнее, чем случайность. Судьба заключена в характере… Акутагава Рюноскэ
Она появляется невероятно быстро, не успевает и семи минут пройти, после появления монаха, как ледяное безмолвие отделяет поляну от остального мира, а снежно-бледная женщина в скромном белом юката с ультрамариновыми бабочками одним своим появлением заставляет шарахнуться от меня в стороны монаха и мотылька. И если монах, гад, остаётся, то первый встреченный мной добродушный ёкай — исчезает будто телепортируется. — Поразительно… кто бы не взглянул, а всех граней красоты не увидит, только ту, что ближе сердцу, — слова слетают с языка быстрее чем я успеваю их обдумать, то что я вижу в ней вызывает скорбь и желание хоть как-то поддержать. — Матушка? Лик Бесплодной Земли. Она смотрит на меня, а в глазах её выжженная и промороженная до самого центра ядра пустошь. Она не верит Песни что рождается в моей душе, ей моя Весна кажется чьей-то жестокой насмешкой. Ледяные, закостенелые пальцы, словно она мертвец, касаются моего лица обжигая болью. Её фигура словно выточена из горьких, застывших слёз. Ни слабого лучика надежды на возрождение, ни её тени. И я плачу, потому что «никогда» свившее себе убежище в сердце Матери тяжеловесно и неподъёмно Никогда. Какой бы сильной и мощной не была река, впадая в океан, она становиться океаном и снова рекой ей не стать… — А я против, Матушка. Я не согласен, — с нежной улыбкой касаюсь снежно-белой кожи богини. — Ты ведь понимаешь почему? Видишь это во мне? Это мой дар для тебя. Кто сказал: «Все сгорело дотла? Больше в Землю не бросите семя»? Кто сказал, что Земля умерла? Нет! Она затаилась на время. Материнство не взять у Земли, Не отнять, как не вычерпать моря. Кто поверил, что Землю сожгли? Нет! Она почернела от горя. Как разрезы, траншеи легли, И воронки, как раны, зияют, Обнаженные нервы Земли Неземное страдание знают. Она вынесет все, переждет. Не записывай Землю в калеки! Кто сказал, что Земля не поет, Что она замолчала навеки? Нет! Звенит она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин. Ведь Земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу! Кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она… Звонкая пощечина заставляет меня замолчать, но… — Я против, — она замахивается еще раз, но я упорно не отвожу взгляда и богиня с рваным всхлипом обнимает меня. Принимает дар и меняется. — Ты так похож на Авасиму… Но ты не он, и никогда не станешь, — шепчет Матушка голосом тысячелетия не стихающей бури. — Это плохо? — спрашиваю потому, что не понимаю её глубоких, но выстуженных чувств. Меня же только крепче стискивают в ледяных объятьях, робко обнимаю в ответ, боясь, что оттолкнёт. Богиня смеётся и её смех подобно алмазной крошке оседает инеем на поляне. — Бара… — имя, а особенного его произношение вызывает мелкую дрожь по всему телу. — Тот от кого ты сбежала прыгнув в лифт носит в этом мире личность Сессёмару сына Ину но Тайсё. Пара звонких поцелуев и в щеки и в лоб и Взор Матери пропадает с поляны, мир оглушает теплом и звуками. А еще… сквозит как-то. «Сквозит?» — опускаю взгляд в низ, на своё… голое тело, на эмоциях с крайне философским видом выдаю, забыв о всяких правилах поведения и речи: — Ну, по крайней мере, если тот милый пёсик решить меня сожрать точно хуем подавится. Надежды, что он таки им подавится во мне не на грош. В голове крутиться на манер заевшей пластинки «Сессёмару сын Ину но Тайсё». Мозг буксует.***
Потерявшая когда-то веру, любовь и надежду богиня, запертая в царстве мертвых, ставшим её владениями — напевает песни обходя просторы подземного мира. Её походка легка, глаза сияют светом самых первых звёзд этого мира, при каждом шаге от её босых ног расползаются ледяные узоры. В какой-то момент обходя свои мрачные владения, богиня начинает совсем по-девчоночьи хихикать. Те из обитателей, что слышат её смех забиваются в щели от страха и мелко дрожат. А ведь когда она была вынуждена спуститься сюда, то думала, что на долго не задержится. Была уважительной и кроткой. С мягкой улыбкой и нежным нравом. И к чему это привело? — …Ты не покинешь эти земли, — алые глаза владыки царства мёртвых. — Твой муж пришел за тобой слишком поздно, — говорит вслед за ним владычица. — Ты пришла к нам сама. — Ты разделила с нами кров, — с легким укором напоминает владычица. — Пищу с очага. — Но он любит меня! Я его жизнь! Мы часть… — Так ли это? Ты попросила его не зажигать свет, чтобы сохранить для него свою красоту. Но, кажется, это единственное, что в тебе его привлекало, — печально смеётся владычица. — О чём… — закончить свой вопрос Идзанами не успевает, Ёми озаряет губительный для мертвых свет живого огня, уродуя богиню. Заставляя её стремительно гнить. Идзанаги стоящий в ореоле живого огня с отвращением смотрит на Идзанами, а с его губ срывается: — Я, сам того не зная, пришел в отвратительные и нечистые земли. В отчаянье и агонии богиня гневно кричит: — Почему ты не выполнил того, о чем я просила?!.. — А с какой скоростью он от меня убегал теряя по пути вещи… Даже целых трёх великих богов породить смог, — смеётся Идзанами. Богиня довольно щурится, разглядывая гладкие и без единого изъяна руки, легко меняет их идеальный вид, на прежний ужасающий, делает глубокий вздох. — Бара… если бы у Идзанаги были твои глаза, мог бы он тогда увидеть меня? Отказался от меня как от жены, а теперь и жить желания нет, и умереть не может. Идзанаги определённо должен встретиться с младшей из дочерей Идзанами и принять её так же, как богиня приняла дочь. И тогда, возможно, что у них обоих появиться еще один шанс быть вместе. Богине не дано знать где находится её бывший муж, но Идзанаги точно знает, какое событие он не посмеет проигнорировать и явится сам. А явившись и хотя бы раз, краем глаза заметив Бару — не сможет проигнорировать. «Это дитя он не должен получить в свои руки, как и кто-то из детей наверху забывших о матери». Идзанами хихикает представляя выражение лица Идзанаги когда он увидит прекраснейший цветок, её младшую дочь так похожую на Авасиму. В казалось бы навсегда остывшем сердце богини, поселяется робкий огонёк надежды. Будучи мертвой Идзанами не могла больше дарить жизнь, не могла исцелиться, но теперь… — … «Она затаилась на время», — богиня прижимает руку к груди и чувствует биение собственного сердца, которое не билось тысячи лет. Идзанами скрывает его, кутает в своей силе, чтобы никто не смог повредить ему. Скрывает истинные эмоции выставляя маску прежних чувств и продолжает намеченный путь. — Что тебе нужно, Идзанами? — подозрительно сверкает глазами инугами, прижимая крепче к телу свою возлюбленную с крайне подозрительной духовной силой. — Найди Идзанаги и приведи его к моей младшей дочери недавно ставшей известной среди смертных как Тсубаки но Ками. — Я мертв, — хмуриться инугами. Идзанами щелкает по носу пса и широко раскрывает глаза ощущая жизнь в своём теле. — Теперь жив, — улыбается богиня, убедившись что прежние силы вернулись к ней в полной мере. — Выполняй. Дорогу из Ёми ты хорошо знаешь. Инугами мешкает, на последок целуя любимую, и срывается с места. Умный пёс знает, что может получить в награду, если надо то в зубах приволочёт Идзанаги к Баре. У ног богини мяукает двухвостая кошка, мурлыкает и трётся. В темноте вспыхивают фиолетовым глаза с вертикальным зрачком. — Идзанаги должен увидеть мою дочь, но не получить, — кошка довольно щуриться выскальзывая из Ёми в мир живых.***
Воздух наполненный запахами масленых красок, растворителя, пространство холста на которой благодаря точным и выверенным мазкам рождается портрет. Мягкий чистый свет, музыка, покой… Никто не знает кто он. Никто не видит в нём правителя и великого мага. Никто не ожидает от него великих свершений и не лезет под руку с советами, ни отрывает от того, что он считает важным. Для всех он самый обычный и не особо выделяющийся на фоне других «сверстников» ученик школы магии. Обычный школьник получающий несоизмеримое удовольствие от происходящих в мире и стране беспорядков, которые ему не нужно решать как устранить. Жители мира сами напакостили — сами и убирают, по крайней мере пытаются сделать последнее и у них даже что-то получается. Меняя внешность, примиряя маску восьмилетнего сироты из приюта в новом, далёком от Меридиана мире, являющимся одним из отражений Земли он после полугода мучений думал, что сойдёт с ума от скуки, как предсказывала его роза, но… Фобос неожиданно для себя открыл, что значит быть ребёнком, что значит когда тебя любят и искренне беспокоятся о тебе, переживают. У него появилась семья, не родная по крови, понятие не имеющая о том, кто он есть на самом деле, но эти люди любили и готовы были защищать его несмотря ни на что. Будучи правителем Меридиана, сначала князем, а за тем и королём он и предположить не мог, что жизнь простолюдина настолько его увлечет. Что его настолько затянет это размеренное спокойствие. «Хотя Урия… Верно, дело не в спокойствии, а в том, сколь многое может предложить мне сей мир», — улыбается Фобос, даже десятки лет спустя продолжая в своих поступках оглядываться на это наглое создание. — «Большинство здешних «магов» даже дышать не смогут на Меридиане из-за плотности магического поля планеты. Но упорство, изворотливость и мастерство с которым местные осваивают данное им природой не могут не восхищать… Останься я правителем Меридиана и никогда не узнал бы о существовании подобных магов». — …Ха, а знаешь что самое забавное? Вот ты спишь, копишь злость на сестру за то, что ей с рождения достались способности о которых ты только можешь мечтать, а где-то там, в одном из отражений Земли живёт себе в две тысячи сто каком-то году обычный японский школьник, который по твоим меркам и магом не назвать, а благодаря уму, трудолюбию и технике может ни в чем не уступать! А милашка Шиба с голубыми глазками и странной одежде так вообще превосходить! А ты спи-спи. Спи спокойно дальше пока самое интересное проходит мимо тебя, пусть и в параллельном Земле мире, — слова розы пропитаны насмешкой, ехидством и злой иронией. — Ты просто не представляешь какими невероятными магами могут быть простые японские школьники. Наткнёшься на такого заикой останешься или и вовсе ослепнешь от его величия… И как же жаль что ты цензуру установил! Столько информации теряешь! Потому что то, что творят обычные японские школьники цензурными словами не описать… На холсте благодаря мелким мазкам постепенно появляется образ розы под хрустальным колпаком. А вокруг мир в котором почти затухшая магия получила новое рождение через науку. Первый случай применения магии официально был зафиксирован только в 1999 году. А меньше столетия спустя далёкие от единства мировые державы были втянуты в гонку по обучению операторов магии, как тут начали называть магов, что в один момент благодаря стремительному развитию своих способностей сделали неэффективным иное оружие. И это маги, которые при попытке создавать заклинания, как привык он, просто бы исчезли с лица земли, не оставив даже пыли. И всё благодаря мастерству и технологии, а именно CAD (Casting Assistant Device) — Устройству поддержки заклинаний. В этой стране его также называют «исполнителем магии (Magic Operator)». Поистине великое порождение сумрачного гения местных магов. Нечто, что заменяет основные местные магические инструменты, и в перспективе своего развития может заменить любые инструменты и методы взывания к магии. Уже сейчас CAD может сократить некоторые не сложные магические манипуляции до нескольких секунд, сократив энергетические потери настолько, что его, Фобоса, того кто мог на Меридиане по праву гордиться своим умением экономить силы и улучшать заклинания, охватывает чувство досады из-за слепоты не позволивший увидеть многие крайне эффективные и простые решения своих проблем… — Шиба Тетсуя он поступил в первую старшую государственную школу вместе со мной. Сорняк… его способности действительно поражают меня, Урия, — говорит Фобос, касаясь изображения розы на холсте и смазывая тем самым не успевшие высохнуть масленые краски. Хмуриться, отдергивая руку и зло стирая краску с пальцев тряпкой пропитанной растворителем, отбрасывает её в сторону. Комнату клуба живописи наполняет тяжелая атмосфера, магия стягивается отовсюду, множество мелких природных духов скапливаются вокруг вышедшего из душевного равновесия мага невообразимой силы. Он впервые за долгие годы срывается теряя контроль над эмоциями. — Не признавая власти над собой, ты всегда был на моей стороне, — слова звучат как обвинение, фразы идущие дальше вырываются из мага рваными обрывками, техника во всём здании чем ближе к эпицентру тем быстрее выходит из строя не выдерживая напряжения. — А сейчас… как бы и о чем я не спрашивал… ты никогда не ответишь мне… Урия… Такова… твоя месть?.. Разве месть мне… стоила того… чтобы ты… позволил им… сжечь тебя… заживо?.. Этот Шиба… кем он был… для тебя?.. Способный стереть… за доли секунды… попавшего ему… на глаза… человека… «милашка»?.. Глупая шутка! В тени мага мелькает раздвоенный хвост, на мгновение два фиолетовых блика проскальзывают в ней. Мимо открытого окна пролетает цветочный горшок, чтобы разбиться с треском перед учеником из «сорняков». Голубоглазый брюнет щурит глаза сосредотачивает внимание на единственном открытом окне. Покушение или случайность живое оружие выяснит, как только доберётся до нужного помещения. Фобос вцепляется пальцами в раму холста, неконтролируемая им магия следуя только отчаянному желанию мага получить хоть какой-то отклик от собеседника широким потоком вливается в холст и… в комнату врывается упомянутый голубоглазый Шиба Тетсуя, на холсте возникает картинка голого рыжего парня в тапках по среди цветочного поля, который философским тоном заявляет: — Ну, по крайней мере, если тот милый пёсик решить меня сожрать точно х*м подавится. Фобос и Шиба Тетсуя замирают, а картинка на холсте продолжает жить своей жизнью. Двухвостая пускает едва заметную рябь по изображению, сдерживает довольное урчание. — «Милый пёсик», Демон-чан? — появляется на холсте мужчина стоящими дыбом волосами и одежде синтоистского священника. — Чистокровный ёкай с отметиной полумесяца на лбу. Сессёмару, — отвечает аловолосый ничуть не стесняясь собственно наготы. — Белый ину с обликом мало отличимым от человеческого? — рыжий кивает, монах удрученно вздохнув, сообщает. — Не подавится. Такого, если верить слухам и имя твоей матушки не проймёт. — Если верить моим чувствам. То он очень похож на того, кто держал меня в плену… — Хмуриться рыжий и даже цвет волос как-то блекнет. — И если этот пёс действительно… Мне лучше для него быть не представляющим интереса человеком-неудачником, — серьёзное выражение лица и холод проявляющийся в льдисто голубых глазах, резко подчеркивают нечеловеческую природу существа. — Но боюсь, что в нынешних обстоятельствах это не выйдет. С этим милым пёсиком и смерть может не сработать, есть у него способ любого с того света достать. Одноразовый, насколько помню, но… Мироку? Голое тело нечеловека скрывает заботливо накинутое ему монахом не плечи покрывало. Рыжеволосый теряется от проявленной заботы, взгляд становится до ужаса наивным и отрытым. — Благодарю, — искреннее тепло переполняет голос нечеловека. — Но мне нечего дать вз… — Демон-чан, — укоризненно качает головой монах, нежно берёт руки нечеловека в свои, проникновенно заглядывает в глаза. — Неужели после всего что между нами было ты всё еще не веришь в искренность и чистоту моих чувств? После того, что я выжил встретившись с твоей матушкой? — М-мироку, — мило краснеет аловолосый, чуть заикаясь. — Я н-не это хотел… — Урия, понимаю, что моя тяга красивым женщинам сбивает тебя с толку, но поверь, для ревности нет причин. Я просто хочу, чтобы одна из них родила мне ребенка. Вполне естественное желание для человеческого мужчины в самом расцвете сил и возможностей. Вот если бы ты… — Монах, — обрывает прочувствованную речь рыжий. — Продолжишь мысль дальше, обижусь. — Урия-чан, ты такой милый когда злишься, — умиляется монах. — А у тебя все еще волосы дыбом норовят встать после встречи с моей матушкой, — зло щурит льдистые глаза рыжий, гордо вскидывая подбородок, волосы вспыхивают на солнце огнём. — Ты расскажешь о том, что произошло с тобой? — не человек прекрасно понимает о чем именно спрашивает его монах и снова тускнеет. — Не хочу об этом вспоминать, не сейчас. Эмоций слишком много, — качает головой отвечая. — И рассказывать… много. Я расскажу позже, Мироку. — Подожду, — приглаживая так и норовящие встать дыбом волосы обещает человек. — Только сильно не затягивай, Демон-чан. Не хотелось бы встретиться с твоим пленителем лицом к лицу и не узнать его. — Он точно от своего драгоценного Меридиана никуда не денется, это ведь мир, который целиком принадлежит ему, — отрицательно мотает головой рыжий, ежится засомневавшись в чем-то, отвечает будто пытаясь себя успокоить. — Одно, как он говорил «наглое существо» или целый мир? Сомневаюсь, что он в заботах о нём, хотя бы раз задумался о том, чтобы попытаться меня найти. Но даже, если предположить, что задумывался… Надо быть поистине гениальным до сумасшествия, чтобы найти меня в Японии времён воюющих провинций. Я даже сам не знал, что меня может занести в эту реальность и… — заметив непонимание во взгляде монаха, начинает смущаться и нервничать. — Прости, Мироку, я наверное не очень понятно изъясняюсь. Но мои поиски даже для такого мага как он подобны попытке найти одну единственную песчинку на песчаном берегу. — Стань ты маленькой песчинкой в океане, это не помешало бы мне тебя найти, Демон-чан, — рыжий краснеет, как помидор под проникновенным взглядом монаха, их лица становятся всё ближе друг к другу… Рама холста разлетается в щепки, а сам холст расползается на мелкие клочки. Кошка в тени вздыбливает шерсть и прижимает уши. — Значит в Сэнгоку Дзидзай тебя мне не найти? — спокойным лишенным эмоций голосом спрашивает неспособного услышать его собеседника Фобос. Расчетливый взгляд сбросившего личину среднестатистического японца мага останавливается на Шиба Тетсуе, единственном маге этого мира, способного доставить проблемы временно отошедшему от дел королю Меридиана. — Интересно на что ты готов пойти ради жизни в мире похожий на этот, но отличающий тем, что никто не будет знать о способностях тебя и твоей сестры? Где никто не сможет отдавать вам приказы и контролировать ваши жизни? Противостояние взглядов двух магов длиться меньше минуты, когда… экранированный Фобосом на всякий случай мобильник начинает упорно названивать распивая «тадам там тадам»(из любимого аниме приёмной матери) на дисплее высвечивается «Ка-сан». У Фобоса дергается уголок губ, а в глаза начинают искриться от смеха и заметно теплеют. Следуя небрежному движению руки, магия обращает в спять все разрушения, включая и холст с алой розой под хрустальным колпаком, а личина скрывает настоящий облик Фобоса. — Да, ка-сан. Случилось что-то серьёзное?.. Нет, я рисовал, вспылил немного, но чего-то серьезного, что могло бы угрожать моей жизни точно не происходило, — улыбается маг слушая обеспокоенный голос женщины, которая сделала очень многое, чтобы он мог называть её «ка-сан» и со ставшей обычной для него самоиронией спрашивает. — Что могут сделать временно отошедшему от дел правителю волшебного королевства обычные маги?.. Я всегда предельно серьёзен, ка-сан… Не забыл, обязательно возьму… И я тебя… Пока. «Я смогу, Урия», — глядя на розу на холсте, и откладывая в сторону телефон думает Фобос. Кошка исчезает в тенях, её ждёт ещё не один адресат.***
Демоница поглотившая небесную деву ради вечной жизни и запертая монахом на луне проваливается в ворох ведений. Она не видит как в темноте мелькает раздвоенный хвост, как вспыхивают предвкушением фиолетовые глаза. В видениях легко меняющее пол существо с кровавого цвета волосами и глазами феникса играет среди цветущего леса. Совсем юное и ослепительно прекрасное это лакомое блюдо наслаждается свободой и жизнью, заставляя Кагую скрежетать зубами из-за жгучей зависти. Одно видение сменяется на другое показывая взросление ненавистного существа, то как на него натыкается странный светловолосый бог и его лицо искажает жажда обладания, то как бог пытается покорить и завлечь двуполое нечто и проигрывает какому-то смертному мальчишке. Как оскорблённый бог проклинает возлюбленных и их разбрасывает по разные стороны небес. Кагуя чувствует только тень силы двуполого, но даже этого хватает чтобы и в ней разжечь подобную жажду обладания от которой даже печать наложенная на демоницу монахом трескается и начинает разрушаться. Это словно наваждение. Этому невозможно противиться. И имя этому: — Бара… — шепчет Кагуя сглатывая ставшую слишком вязкой слюну.***
Отец Кагоме любил повторять, закинув клубничный леденец в рот и притворяясь крутым парнем: «Неважно, сколько людей ты убил. Главное, как ты общаешься с теми, кто еще жив». За это он неизменно огребал пару ударов полотенцем от матери. Дедушка с отцом не говорил из принципа, что не мешало ему проводит почти каждый день церемонии для изгнания злых сил. А ещё отец имел привычку собирать собственные выбитые зубы, обрабатывать их и просверливать дырки, чтобы повесить на красныю шнурок, что постоянно таскал на шее. Мама почему-то краснела стоило ей увидеть красный шнурок на шее отца, а он растягивал губы в солнечной, но щербатой улыбке, замечая румянец жены. — … Я обещал больше не выносить мусор и не драться, — неловко смеётся отец, поправляя красный шнурок. — И я готов повесить собственные зубы на связавшую нас с твоей мамой алую нить судьбы и стать ручным мужем. Жить мирно, пока головы не побелеют от времени. — Пап, а тебе не страшно остаться совсем без зубов? — хлопает ресницами малышка. — Страшно, — отвечает отец не раздумывая. Косит глазами в сторону кухни на которой готовит обед его любимая. Он краснеет и чешет в затылке. — Но твой папка в своей жизни понял одно: если страшно, значит ты в нужном месте и в нужное время. — А почему когда папа выносит мусор это плохо? — продолжает допрос Кагоме. — Я люблю чистоту, — немного криво улыбается отец. — А нашей маме не нравиться… запах моих любимых чистящих средств… Кагоме помнит, что дед как-то назвал ото-сана беззубым тигром. — …Пап, почему деда называет тебя тигром, если тебе постоянно страшно? Тигры ведь ничего не боятся! — Тигры те ещё трусы, дочь. Они те ещё толстые и жирные трусы, — качает головой ото-сан и тяжело вздыхает. — Просто есть единицы среди живых людей, кто мог бы об этом рассказать. — Почему? — Испугать тигра, это всё равно, что сказать ему «сожри меня», потоптаться по хвосту и дернуть за усы одновременно. От ярости не отличишь. — Если не отличить… то откуда ты знаешь? — Узнаешь, когда подрастёшь, — отец гладит Кагоме по голове, и вспоминает что-то неприятное глядя в пустоту… Кагоме подросла. Ей было страшно смотреть в лицо воспоминаниям о пережитом позоре. То что она утратила духовные силы и может быть только игрушкой в руках ёкаев, смелости ни капли не добавляло. Странный запах благовоний и старуха с её «лекарствами» ломали только найденную школьницей решимость. Она не хотела умирать, но жить становилось невыносимей в окружающей грязи и зловонии. Старуха только подливала масло в огонь, толкая в пропасть. Ещё страшней Кагоме стало, когда грозовые братья потребовали отвести их к следующему осколку Шикона. Папина дочка обмирала от ужаса, где-то в душе, но успешно водила кругами грозовых братьев и они верили, что несколько осколков оказалось у странного ёкая умеющего мгновенно перемещаться в пространстве. Чуть не рехнулась, в момент, когда теряющая терпение парочка наткнулась на описанного школьницей демона. Ужас достиг предела на следующий день. Кагоме почувствовала свою духовную силу, возросшую на порядок. И главное, грозовые братья сделали тоже самой, только чуть позже мико. Кагоме почувствовала будто кто-то в её голове выключил лампочку. Пришла в себя остервенело наводя порядок в хижине в которой и запаха тех двух ёкаев не осталась. Дрожащая старуха в углу, потеряв разум бормотала что-то под нос о зельях, воспоминаниях, проклятье ужаса, неудаче с трупом… Непонятных и страшных вещах вроде подмены воспоминаний и управления сознанием и эмоциями. Очень-очень страшных вещах. Когда мико разобрала что именно бормотала ведьма-они, а главное поняла что случилось — лампочку в голове вырубило ещё один раз. Кагоме пришла в себя в объятьях бессовестно сильного демона. Такой силы, что если грозовых братьев сложить и умножить друг на друга, чтобы достичь его уровня нужно будет добавить ещё трёх ведьм-они. — Кагоме, — звучит жалобно, на манер скулежа забитой до полусмерти собаки. И мико хочется хорошенько пнуть и добить демона раз и на всегда. Остановило папину дочку — ожерелье подчинение на шее ёкая. Она помнила как и для чего делала будучи Кикё. Вся история с ним, вышла немного подло и эгоистично: Кикё намеревалась посадить полукровку на цепь и держать рядом. И… зубы на шнурке, пусть и в перемешку с черными бусинами — разве не знак судьбы? Добивать демона расхотелось. Кагоме не знала что ему отвечать и плотнее прижалась к горячему телу. — Ты получил сокровище отца и съел этого мотылька став полноценным ёкаем, мяу. Вернул себе женщину, — заставляет вздрогнуть мико мурчащий голос. — Пора исполнить свою часть уговора. Кагоме поворачивает голову и встречает взглядом с фиолетовыми глазами некоматы. Мико страшно представить во что ввязался глупый Инуяша ради своей нынешней силы. — Что за уговор? — спрашивает Кагоме надтреснутым голосом. Удобнее устраивается на коленях ёкая, слышит как тот судорожно сглатывает и тепло улыбается некомате. У той почему-то встаёт дыбом шерсть. Острый слух мико улавливает бормотание «улыбающийся тигр» и Кагоме начинает растягивает губы шире. Собственный ёкай утыкается носом в затылок Кагоме и шумно вздыхает. А папина дочка собирается начать торговаться с некоматой за шкуру Инуяши которую он успел заложить кошатине. Грустной-грустной кошатине.***
Лайт не знает как так вышло, но после очередной тренировки в стиле «сдохни или умри», он пошел за кошкой. У неё мило двоился хвост и глазки так призывно сияли таинственным фиолетовым светом, что Волков поверил в то, что стоит пойти за ней и он точно сдохнет. И он действительно попал в мир иной пробираясь в след за кошкой. И первого кого он там встретил… любовника Яны с соловьём в золотой клетке и уродливым подручным. С божьей помощью, не иначе, Лайту удалось обойти это препятствие и ничем себя не выдать. «Шишь тебе с маслом, а не помощь, косоглазый снайпер!» — злорадствует Лайт удаляясь от Сессёмару на едва ли не на крейсерской скорости… …Через пару километров натыкается на группу из голубоглазой брюнетки с прекрасным личиком и фигуркой, брюнета и… «Ещё один…» — с ужасом думает Лайт разглядывая белобрысого типа в белых одеждах без намёка на пятнышко от которого несло ужасно знакомым одеколоном и крупными неприятностями. — «Боже мой… Это ведь не Фобос, правда? Она ведь его не трахнула, да? Яна же не могла будучи прыщавым рыжим пацаном затащить в койку принца целого сказочного королевства?.. Не могла же…?» Как в насмешку из глубин памяти всплывают воспоминания похождений лучшей подруге, характер которой он успел подзабыть живя в мирной Корее с небольшой неприятности в виде мини апокалипсиса. Некомата царапает когтями штаны Волкова, привлекает его внимание к себе и уводит от ужасной картины под названием «любовник Яны №2». И Лайт послушно топает за кошкой ожидая что в конце пути сможет найти одну «роковую женщину» и оторвать ей уши. — Ну, держись, Ржавая, — предвкушающе скалиться Лайт.