8 баллов по шкале Глазго

      По ночам Винцент не спал. Когда солнце заходило за горизонт, наступало время для работы, требующей отсутствия лишних глаз, любопытных ушей и говорливых ртов.       В одиннадцать вечера Винцент сел за руль внедорожника, завёл двигатель, включил музыку, выкручивая громкость близко к максимуму, и выехал за город. Дальше — прямо, до второго, уводящего в лесопосадку, поворота, оставляя за спиной мерцающие огни суетливого города. На дорогу уходило минут сорок в лучшие дни, полтора часа в выходные.       Остановившись, заглушил машину, чтобы не привлекать внимания, и прошёл в заброшенную церковь, в которой находился Кост. Он не всегда был именно там, но когда речь заходила об «избавлении от отходов», чаще остального предпочитал именно это место. Его иногда приходилось отвозить, но в этот раз Кост уже ожидал. Открыв скрипящую старую дверь, Винцент в полутьме увидел спину и затылок дяди, сидящего на скамье. Покой безмолвного, недвижимого места нарушили шаги по крошке из камней и стекла.       Там, где были раньше окна, теперь зияли дыры с неровными краями, от которых вдоль стен тянулись угловатой паутиной трещины. Через прохудившуюся крышу в безоблачные ночи, какой была эта, бледный свет падал на почерневшие от времени алтарь и дарохранительницу, украшенную скульптурой Христа. Кое-где на искажённом страданиями лице сына Давидова появились неровности и шероховатости, отчего в ночи оно казалось по-особенному зловещим.       Может, таковым оно для Винцента было ещё и из-за того, что однажды ему здесь, в этой церкви, пришлось отсасывать у парня, про которого каждое воспоминание нельзя было назвать светлым или приятным. Болели скулы, болели колени от впившихся в кожу камней, болела голова от того, что волосы, намотав на кулак, грубо тянули то и дело, и всё это унижение завершалось осуждающим взглядом Иисуса, чей лик после приходил в страшных снах.       Но и без этого эпизода в памяти Винцент задался бы вопросом: «А что, собственно, Кост в этом месте нашёл?» Сначала догадки были слишком поверхностными, те, которые казались более-менее близки к правде, опровергались самим Костом. Как-то Винценту подумалось, что, возможно, из всего времени, которое Кост проводил здесь наедине со скульптурой, несколько минут были отведены на почти до интимного одинокое раскаяние; но спустя неделю в разговоре, плавно перешедшего в обсуждение различных грешков, дядя поделился, что раскаиваться ему особо не о чем. Основания для недоверия отсутствовали. Может — это следующая догадка — выбор церкви был обусловлен возрастным сентиментализмом, неожиданным, но вполне закономерным. Это больше вызывало тревогу, нежели умиление, как предвестник неумолимо наступающей старости, и поэтому Винцент взялся за опровержение сам.       В любом случае, личные мотивы дяди, если таковые и были, оставались загадкой. Мотивы прагматические Винцент понял сразу же — и они были полностью удовлетворены.       Достаточно далёкое расположение от дороги и деревья вокруг неплохо скрывали от людей с трассы. Вероятность появления случайного прохожего за городом стремилась к нулю, а даже если такой и заглянет, то его можно услышать: пройти по полу бесшумно — задача не из лёгких.       Вот и сейчас присутствие Винцента Кост заметил задолго до того, как увидел напротив себя курящего племянника, дежурно интересующегося:       — Как жизнь?       — Нормально.       — Подгончик есть. В машине ждёт.       — Какого рода?       — Итальяшке одному личность сделать.       — Опять нелегал?       — Не, так, — Винцент небрежно взмахнул рукой, — дурачок один.       — Хреновое это дело — с итальянцами связываться, — произнёс Кост, поднимаясь со скамьи.       Винцент понимающе кивнул. Итальянцы водились с сербами, а последние тёплых чувств к хорватам не питали. Обоюдно.       Семя раздора, посаженное во времена, о которых теперь рассказать было некому — даже долгожители среди свидетелей тех лет, наверняка, почили, — разрослось слишком крепким и жадным до ненависти сорняком, мешающим сотрудничать. Винцента и Коста он как-то обогнул, не задев; Винцент, испытавший на себе все прелести жизни в иммиграции и имеющий опыт общения с людьми из разных стран, пришёл к выводу, что полным уёбком можно быть независимо от национальности, и приловчился ругаться на нескольких языках — на английском, на хорватском, на немецком, на французском, на сербском и на русском. Косту было, скорее, просто плевать, пока дело не принимало скверный оборот, и, судя по сказанному, опыт с итальянцами у него уже был.       — Да я с ним не буду как-то, ну-у, — Винцент пошёл за дядей, ведущим к прикрытым тканью контейнерам, — даже общаться. Меня попросили.       Откинув в сторону плотную, грязную ткань, Кост отошёл в сторону. Винцент, уже успевший на ходу натянуть перчатки, предварительно положенные в карман штанов, взял за ручки первый контейнер. Потревоженное содержимое плескалось, стукаясь о непрозрачные пластиковые стенки. Кост захватил лопату. Они зашли за церковь и там обменялись вещами перед тем, как ненадолго расстаться — Винцент отдал ключи от машины и остался копать яму, Кост передал ему лопату и ушёл за документами. Вернувшись, дядя устроился на заросшем мхом бетонном блоке, по ощущениям старше, чем сама церковь, и деловито принялся изучать всё написанное.       Пустырь — неназванное кладбище. Копы очень удивились бы, разрыв это место и обнаружив остатки всего того скопившегося за недолгое время работы. Или, вернее сказать, если бы эти остатки ещё существовали — в этом-то как раз и суть: никаких следов. Иначе винцентов условный срок уже давно бы стал пожизненным.       — Что думаешь? — голова Винцента показалась из почти вырытой ямы. Для того, чтобы дядю можно было видеть, пришлось приподняться на носках.       — Мальчишка такой. Сколько ему?       — Так там же написано.       Кост отдалил досье на расстояние вытянутой руки — ещё одна старческая привычка.       — Ага, вижу. А имя как, сам выберет?       — Ещё чего. Подбери что-нибудь, — Винцент хмыкнул и вернулся к яме.       — Ты принёс — ты и подбирай.       — Антонио Припиздуччи.       Лопата уперлась во что-то твёрдое; Винцент навалился всем весом, ногой надавливая на полотно, и слишком поздно сообразил, что это было плохое решение. Треснуло дерево черенка посередине, и Винцент едва не упал на землю. Звуки его возни почти сразу же оказались перекрыты ругательствами.       — Picka! Всё нахуй! Приехали! Ты посмотри!       Верхняя часть с ручкой упала прямо Косту под ноги. Схватившись за край ямы, Винцент ловко подтянулся. Он был худощав и низок, и с внешнего вида начинало проявляться его склонность к обману: в тщедушном на первый взгляд теле была сила, позволяющая остервенело драться, если на то возникала нужда. Те, кому не хватило удачи (или ума), те, кто думал, что Винцент подходил под определения «хиляк» и «лёгкая добыча», был слишком самонадеян и не смог вовремя отступить, встречались с необычайной щедростью: на один удар Винцент отвечал пятью.       — Может, блядь, пора уже нормальную купить, нет?       — Какую «нормальную»?       — Железную. С резиновой рукоятью. Чтобы удобно, красиво и вообще во-от так! — на последнем слове Винцент соединил большой и указательный пальцы.       — Плохому танцору, говорят, и ноги мешают, — невозмутимо ответил Кост.       Винцент скривился — ответить на это было нечего. Отцепив крышку контейнера, пнул его ногой в сторону ямы, заодно снимая перчатки и доставая сигареты. В нос ударили металлический запах хлора и едкий формалина. На дно ямы с плеском упали бледно-розовые с синими пятнами петли тонкого кишечника, бобовидные бурые почки и бугристая желтоватая поджелудочная.       — Не подошло?       — Один помер. Не дождался.       Тяжёлым вздохом Винцент выразил все свои сожаления по этому поводу, гадая, в каком именно органе из всех представленных нуждался умерших. Кишечник? Самый дорогой. Пропало зазря больше всего денег. Поджелудочная? Не самый долгий срок хранения, сложности с пересадкой — разве к ней не должны были в комплекте идти, как своеобразная акция, печень и?.. Винцент забыл, что ещё, и перешёл к почкам. На них очередь стояла огромная — можно было и подсунуть кому-нибудь.       Размышления не привели ни к какому умозаключению, кроме того, что, по сути, избавляться приходилось от потенциальных миллионов.       Когда всё подсохло на свежем воздухе, Винцент скинул к органам бычок от сигареты. Ничего не произошло. Тонкая, едва заметная струйка дыма растворилась в воздухе, окурок потух.       — Бензина не будет?       Кост молчаливо протянул ключи после того, как перелистнул скреплённые биндером страницы. Он выглядел так, словно к возне Винцента, после марш-броска к машине опять спустившегося в яму, не имел никакого отношения; погружённый в изучение написанного и в какие-то свои мысли, дядя оставил племянника разбираться с проблемами один на один. Задумчивый и сосредоточенный Кост будто нарывался на вопрос: «Всё в порядке?» — который так и остался неозвученным. Только беспокойство пощекотало грудную клетку изнутри, пока Винцент, бросая на дядю мимолётные взгляды, ходил по органам, выдавливая остатки растворов хлора и формалина. Выбравшись, полил всё бензином.       — А бумажки не найдётся?       — Могу отсюда листочек дать, — Кост похлопал по досье.       — Да, давай.       — Правда?       Удивление, промелькнувшее в голосе, выдало, что предложение было шуточным, но Винцент кивнул и протянул руку, бросая небрежное:       — Ещё напечатают.       Листок, оказавшийся у него, первый — на нём имя и фамилия, которые уже не пригодятся, и фотография, три на четыре, без излишеств, но всё ещё не слишком официальная. На ней парень улыбался. Выглядел немного моложе, чем показалось вчера, и не таким опрятным — видимо, фотографировался в спешке. К тому углу, к которому ближе всего находится снимок, Винцент поднёс зажигалку, горящая бумага упала на дно ямы и пламя перекинулось на органы. Свежесть воздуха оказалась вытеснена тяжёлым, пробуждающим аппетит запахом жареных на барбекю свиных ребрышек.       — Потом вернусь, остатки поглубже закопаю, — сказал Винцент Косту, усаживаясь на корточки, поближе к жару.       Вот это его работа. Одна из. Вторая — скорее, для развлечения и прикрытия, чтобы избежать вопросы о том, откуда берутся средства на бытовые траты.       Гадать проще, желающих услышать подтверждение или опровержение измены своего благоверного хоть отбавляй. Ответы одни и те же, из раза в раз; можно даже сразу с порога говорить новой клиентке: «Да, да, подружка, изменяет, сукин сын. С тебя сотня со скидкой, видишь, как время сэкономили?» — если только дело не касалось порчи, сглаза или снятия приворота (но никогда — наложения, ведь «насильно мил не будешь»). Тогда Винцент затягивал со встречами, подробности чужой жизни изучая с интересом заядлого любителя сериалов. Известное дело — жизнь писала сценарии похлеще; одна история с порчей, наложенной на девушку близким родственником, чтобы отжать наследство, занимала мысли месяц. Подробностей всплыло немерено: от того, что дядя её был заядлым игроком, до каких-то прабабкиных денежных махинаций во времена Великой депрессии. Чем всё кончилось, Винцент не помнил, но сглазить похуже он точно предлагал; не мог не предложить. Она, наверное, отказалась.       Или когда к нему пришли лечить спину. Девушка, которую Винцент мягко выталкивал за дверь (настолько настырная была), убеждала его в том, что если он умеет гадать на таро, то и проблемы со здоровьем может исправить — а иначе, мол, не настоящий маг, а шарлатан. Он отправлял её к ортопеду, хотя у неё даже в этом нужды не было: ноющая поясница на седьмом-восьмом месяце беременности — не повод для тревог. Она ещё стояла под дверью какое-то время, канючила и обещала написать жалобу. Скручивая траву в сигаретную бумагу, Винцент спросил: «Куда? В бюро, блядь, магического контроля? В ебанный Хогвартс? Дерзай, подруга, — сказал он. — Я, честно тебе сказать, знаком с Мерлином. Он меня отмажет. Это бесполезно».       От чего Мерлин отмазать не мог, так это от непрошенных комментариях в сетях, но их читать — сплошное удовольствие. Особенно перед снятием денег. Или во время. Винцент пробегался по одинаковым в своей сути, но разным по уровню долбоебизма фразам, которые ему писали, смеялся, клал «Франклина» в карман, смеялся ещё сильнее. Брал кофе, от хорошего настроения оставляя щедрые чаевые, находил себе укромное местечко и пересчитывал заработанное, продолжая листать страницу.       За время, потраченное на слова о том, что в таро и прочее могут верить только люди, умом обделенные, он успевал зарабатывать столько, сколько авторы комментариев получали за месяц.       Всё это счастье делить было не с кем — ни кота, ни собаки, ни второй половинки. Первые двое не смогли бы о себе позаботиться, с третьим всё никак не складывалось. Хотя, последнее не волновало, пока концентрация спирта в крови не повышалась; но слабости пьяного разума не равны слабостям человека в целом.       Органы сгорели к утру. Не полностью. Обещание вернуться надо было сдержать — Винцент решил, что планов на день у него нет, и не стоит откладывать дело на долго. Вернувшись в город вместе с Костом и оставив его у отеля по просьбе (видимо, встреча с кем-то, какая-нибудь большая шишка, наверняка), Винцент заехал в универмаг.       Август позвонил, когда рядом с выбранной лопатой на транспортную ленту упал шоколадный батончик — после травы, выкуренной на парковке, тянуло на сладкое. Факт того, что он позвонил, перебивая мелодией вызова играющую в наушниках песню, и недосып легко подтолкнули к раздражению без оснований. Точнее, основание было, но слишком уж аморфное, хотя, Винценту и этого хватило.       — Чего, блядь? Не готово ещё. Два дня только прошло.       — Я не по этому поводу. Точнее, по этому, но в другом смысле.       Слух зацепился за суету по ту сторону звонка. Чьи-то выкрики, Август, делающий максимально короткие паузы между словами, напряжение в его голосе вперемешку с усталостью, шелест быстро перелистываемой бумаги не свели раздражение на нет, но поумерили его.       — Слушаю.       — Мне нужно, чтобы ты…       — Я занят, — предугадывая предложение подъехать, бросил Винцент.       — Это важно, — Август строго обозначил нежелание слушать отговорки и отказы.       Втянув воздух сквозь сжатые зубы и закатив глаза, Винцент схватил лопату, батончик и направился к выходу. Ключи достал на ходу — мигнула фарами, привлекая внимание, его машина. На полупустой парковке универмага черный внедорожник выделялся среди аккуратных семейных авто. До блеска ухоженный (можно целовать без опасений), но все-таки громоздкий и угрожающий. В окружении нежно-голубых «Тойот», серебристых «Шевроле», белых «Фордов» как панк на детском утреннике.       — Где ты сейчас?       На заднее сидение Винцент бросил лопату. Замялся, думая, соврать или нет; неопределенно ответил:       — Ближе к Бронксу. А что? — зажав телефон между щекой и плечом, он достал сигарету. Нога отбивала нервный, нескладный ритм по полу автомобиля.       — Нужно, чтобы ты кое-куда съездил. Срочно.       — Охуеть. Кому нужно? Мне? Мне не нужно, — Винцент затянулся, в своей злости набирая обороты. — Август, заебал. Вот теоретически, тео-ре-ти-че-ски, ты меня откуда ещё можешь выдернуть, когда тебе что-то надо? Я вот, блядь, жениться буду, тоже позвонишь?       — А я не войду в список гостей?       — Не знаю. Наверное, войдёшь, чтобы звонить мне не смог.       — Тогда с твоей свадьбы я и себя выдерну, как ты сказал. В общем, я потерял связь с полицейскими, которые сопровождали Росси до отеля. Сейчас поступил звонок оттуда, сказали, стрельба и двое раненых.       — И?       — Кто-то выдал их местоположение. Парня надо перехватить раньше, чем он снова загремит в участок, но я в другом конце города. Ты ближе, кстати.       Август сказал адрес. Винцент понял, где мотель находится, потому что на этой же улице однажды напился вусмерть в баре.       — Я буду превышать скорость и припаркуюсь хуй пойми как.       — Хорошо, а я постараюсь, чтобы об этом знали только мы с тобой.       — Хороший мальчик, — приторно-сладким тоном ответил Винцент, обрадованный карт-бланшем. — Тогда до связи.       Заведенный двигатель отозвался ровным, плавным звуком — услада для ушей. Винцент выехал с парковки.       За окном мелькали как будто покинутые (на самом деле — вполне обитаемые) серые и красные дома, плотными рядами тянущиеся вдоль улицы. Однообразность иногда перебивалась небольшими зданиями: клуб с танцующими топлесс девушками, продуктовый с красочной вывеской в расцветке мексиканского флага, ломбард, автомастерская. На их стенах были привлекающие внимание муралы, некоторые из которых — посмертные. Иногда со знакомыми лицами.       Ночью полтора-два года назад Кост вытащил Винцента из бара за воротник, в спешке усадил в машину, не подумав о том, что племянник блевать начнет прямо в салоне. Они остановились посреди улицы. Винцент высунул ноги, склонился над асфальтом, чувствуя ещё один позыв. Рвало его долго, по порочному кругу: запах и горький привкус желчи во рту вызывали отвращение, от которого тошнило опять. Голова соображала очень плохо, поэтому сколько времени ушло на то, чтобы опустошить желудок, Винцент не запомнил. Запомнил Коста — спокойного, сидящего на корточках и ждущего. Когда сознание более-менее прояснилось, он спросил о самочувствии, и Винцент ответил, что не надо было его оттуда (из бара) вытаскивать. Кост вытянул руку, указав на мурал какого-то латиноса в кепке.       «Не надо было, потому что надеешься туда попасть, рок-звезда хуева?» На это Винцент разрыдался.       На дороге можно было встретить брошенные машины. Некоторые разрисованные граффити, некоторые — сгоревшие. Бронкс ярок, как постапокалипсис: можно убрать людей с улицы и получить готовые декорации для съемок следующей киножвачки.       Отель — семиэтажное здание — терялся среди таких же, различающихся лишь мелочами. Неброский настолько, что в голову не придёт мысль даже о косвенной связи этого места с какой-либо криминальной историей, и в округе тишина. Двойная дверь, к которой вели ступени, распахнута настежь. Как и окна, она, украшенная крупной и грубой резьбой, выглядела чужеродно, совершенно никак не сочетаясь с гладким фасадом, в котором единственным узором служили линии между крупными кирпичами разных оттенков бежевого, и с неоновой вертикальной вывеской на углу. Винцент поначалу не обратил на это внимание, пока в голову не пришла мысль о том, что здание, неприметное на первый взгляд, вполне может запомниться своим уродством, и это заставило стукнуть пальцем по дужке солнечных очков, заставляя их соскочить на переносицу. Он сделал это, не подумав о том, что с надетыми в помещении солнечными очками выглядел более загадочно и в память врезался бы, не стараясь.       Наскоро ощупал сваленные в бардачке документы, смятые салфетки (их сложил в карман, чтобы выбросить), жвачку и упаковку леденцов, окинул взглядом сваленные на заднем сиденье вещи — брошенную лопату, сумку дяди, клетчатый плед, коробка неизвестной посылки, которую Кост обещал забрать потом, ящик с инструментами. Всё для того, чтобы удостовериться в не самом приятном обстоятельстве: пистолет оставил дома. Подумав, взял лопату. Если были выстрелы, но пока не было копов, то те, кто стрелял, могли еще оставаться в здании.       Винцент переступил порог отеля, надеясь на то, что парня ещё не нашли, а если и нашли, то пришли без оружия. Он слышал истории с бетоном и ногами жертв, опущенными в ведро, которое потом тянуло на дно Мессинского пролива. Может, в этот раз очередные мафиозо могли бы попробовать решить проблему так же, по классике, с заморочками ради пафоса и эффектности, по-театральному, нелепо, но внушительно. Чтобы было о чём говорить, чтобы было, чем пугать.       То есть, без пистолетов. Пистолеты уже никого не пугали.       В холле Винцент столкнулся с девушкой, в спешке врезавшейся в него. Она так и замерла, очень близко и с открытым от удивления ртом.       — Мистер? Туда нельзя, уходите…       — Жильцов вывели?       Девушка кивнула на автомате, сбитая с толку чёткой речью и отсутствием вопросов о случившемся.       — Рыжий итальяшка среди них был?       — Вы из полиции?       — ФБР.       — А можно… — она покосилась на лопату, в смятении делала большие паузы между словами.       — Документы? — на кивок Винцент твёрдо ответил: — Нет. На это нет времени. Мне нужно найти рыжего итальянца, заселился два дня назад. Ты тут работаешь?       — Я… да, я тут работаю.       Её очень сильно хотелось встряхнуть посильнее, чтобы привести в чувство, но вместо этого Винцент оттолкнул девушку.       — Он на… третьем этаже, налево, триста четырн… Подождите, там стреляли! Скоро приедет полиция!       — Да, да, хорошо, я их жду. Лестница там? — он указал в сторону, в которую уже начал идти. Девушка кивнула. — Отлично.       Быстро и на носках поднялся на нужный этаж. На лестничной клетке пахло чем-то, похожим на белизну, удушающе и тревожно. Ладони вспотели; Винцент обхватил лопату покрепче, прислушиваясь к звукам в коридоре еще до того, как наступил на истоптанный мягкий ковер, неприятного жёлтого цвета в тусклом освещении настенных ламп. Звуков не было. Ковёр приглушал шаги — и Винцента, и тех, кто, возможно, остался на этаже.       Хотелось выйти, позвонить Августу и торжественно объявить: «Пизда парнише! Сворачивай и передай своим, что всё хуйня!» — открыв шампанское так, чтобы они вдвоём смогли насладиться звуком, с которым вылетела бы пробка из горлышка. Если парня уже застрелили, то произошёл достойный обмывания проёб.       Винцент собрался с духом и мягко, по-кошачьи прошёл по коридору до нужной комнаты. Светлая дверь была приоткрыта — плохой знак. Заглянув в щель, Винцент увидел перевернутый стул, чью-то руку, вещи на полу. Толкнул дверь, прошёл глубже. Копы ещё дышали, хоть и были без сознания и в крови — на шаги никто не обратил внимания.       — Эй? — полушёпотом. Нет ответа. Из всех звуков — только его дыхание и шум крови, быстро гонимой сердцем по телу.       Резиновая рукоять у лопаты — хорошее решение, подумал Винцент. Руки, намокшие от волнения, не соскальзывали.       Оглядевшись, Винцент попытался сообразить, куда мог пойти итальяшка. Взгляд упал на прикрытую дверь ванной, из которой горел свет. По кафельной стене, кусочек которой было видно в щели, скользнула тень.       Хер знает, радоваться этому или принять за знак свыше и делать ноги. Последний вариант отмёл сразу: Август не стоил того, чтобы ради него рисковать жизнью, но если прошлые разы Винцент пережил, то и этот переживёт. Ему, в конце концов, за это потом будут обязаны, и он постарается стрясти долг.       Чем ближе осторожными аккуратными шагами подходил, тем отчётливее слышалось шуршание. Готовый к любым сюрпризам, Винцент решительно распахнул дверь и тут же закрыл, прислонившись к стене. Потому что за ней парень и сидел. С пистолетом в руках, дуло которого было направлено чуть выше пояса.       — И какого хуя?       Удивлённый, почти плаксивый писк человека, который не ждал столько гонора, прозвучал из-за двери:       — Что?       — Какого хуя, я спрашиваю, ты сидишь там со сранной волыной?       — Мы, кажется, как-то не совсем правильно начали!       — Да! Да, блядь, убери пистолет и вылезай!       Парень помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями, а потом всё так же беззащитно (это постепенно начинало выводить из себя) и почти обиженно сказал:       — Сначала вы представьтесь.       — На каком основании?       — На основании сранной волыны, синьор, как вы выразились.       Винцент открыл дверь снова, оставляя небольшую щель так, чтобы видеть парня полностью.       Он сидел на полу, дрожал, вцепившись в знакомый М1911 неумело и с опаской, как будто тот его вот-вот искусает, не оставив и живого места. Не плакал, но выглядел очень близким к этому.       — Ты что, издеваешься?       Этот вопрос нужно было задать по-другому, без промелькнувшей в голосе претензии, а, скорее, смеясь немного с издевкой, немного — с искренним весельем; но остатки потрясения, не ушедшие даже несмотря на испытанное громадное облегчение, не позволили даже улыбнуться.       — Думаешь, выстрелит? — Винцент кивнул подбородком на пистолет, не давая ничего сказать. — Ну, давай, дерзай.       Парень с недоумением посмотрел на пистолет, на Винцента и снова на пистолет, молчанием выигрывая себе время на раздумье; Винцент, лишенный всякого терпения, дожидаться открытия не стал:       — Он не снят с предохранителя, дурачок.       Удивленно похлопав длинными ресницами, итальянец опустил взгляд, как пристыженный школьник. Тихо спросил:       — Предохранитель это… вот эта штучка?       «Вот эта штучка» прозвучало с невинным, робким интересом. Прелестная интонация, от которой Винцент рвано выдохнул, чувствуя, как злость уступает место смеси веселья и любопытства. Уголки губ его приподнялись, обнажая верхний ряд острых зубов.       — Это справа такая маленькая… Нет, моё право. У тебя слева. Да, вот он. Его поворачивают до щелчка перед выстрелом. Не в ту сторону. Господи!       Парень правда был «летящий».       К тому моменту, как он справился с предохранителем, Винцент едва справлялся с щекочущим грудь смехом, кусая щеку изнутри.       — Получилось?       — Ага, спасибо. — Он перестал всхлипывать.       — Теперь верни его обратно и давай пушку сюда.       Не задавая вопросов, как будто даже не задумываясь над командой, парень повиновался и вложил пистолет в протянутую руку. Винцент, ощутив слишком легкий вес, проверил и магазин. Патроны на ладонь не высыпались.       — Он ещё и незаряженный был. О-ху-еть, горе ты луковое, — с театральным сочувствием сообщил он. — Давай за мной.       — Я вас помню. Вы были у участка, — сказал итальянец, поднимаясь с нагретого кафеля.       — Да ну? А я тебя нет, — затыкая пистолет за пояс, бросил Винцент.       — Я у вас сигарету попросил.       — И ты всех, кому сиги стрелял, помнишь?       — Да нет, я просто… — итальянец пошел следом за ним, направляющемуся к двери. — П-подождите!       Винцент никого ждать не стал и, быстро спускаясь по лестнице, вызвал такси.