8 баллов по шкале Глазго

      К основному входу управления подъехала машина с затонированными окнами, но Маттео остался сидеть на месте, пока не приехало такси. Тогда Шэрон и её напарник, оба переодетые в гражданское, позвали за собой, предупредив, чтобы при водителе ни слова о произошедшем произнесено не было. Маттео пошёл дальше — утомлённый разговорами с самого утра, потратил время в дороге на отдых. До отеля и в холле он молчал. Оборачивался по сторонам, запоминая детали, но каждая забывалась довольно быстро: ничего из увиденного не представляло из себя хоть сколько ли ценный факт.       Отель был очень лениво обустроен: исправно выполняющее свою функцию место, не претендующее на что-то большее. В похожих Маттео останавливался с друзьями, когда они компанией покидали Калабрию в поисках впечатлений на севере Италии. Там жили совсем другие люди, с незнакомым языком (всего-то диалект) и другими порядками, которые позволяли двигаться вперед, пока калабрийцы цеплялись за корни.       Небольшая комната представляла из себя и спальню, и столовую: небольшой столик в центре с двумя стульями, одноместная кровать, кресло и комод для вещей. Маттео ждал, что здесь его и оставят, но полицейские прошли следом.       — И… какие планы? — поинтересовался Маттео, опустив сумку с вещами на пол и достав футболку.       — Ждать маршалов, — Шэрон пожала плечами. — Мейсон?       Ее напарник показался из ванной. Недоуменно посмотрел в ответ, не понимая, что еще можно добавить к уже сказанному.       — Мне нужно позвонить дочери. Я выйду, побудь здесь.       Он кивнул. Сел в кресло, став следующим источником информации, когда за Шэрон закрылась дверь.       — Долго придётся их ждать?       — Не знаю.       Резкий тон немного смутил. Мейсон, ещё в управлении создав впечатление человека неразговорчивого, теперь как будто стремился обозначить, что даже с вопросами к нему лезть не стоит. Но если это было знаком, Маттео его не воспринял.       — А могут… не приехать?       — Один раз должны точно.       Опустившись на край кровати, Маттео расстегнул пуговицы, стянул рубашку, не торопясь переодеться.       — Для чего?       — Собеседование. Они говорят с тобой, оценивают риски, передают информацию Генеральному прокурору. Потом ожидается его заключение по поводу тебя и дальше все это превращается в «не наше дело».       — Если прокурор включит меня в программу?       — Да, — Мейсон кивнул. — Если.       — А если не включит?       Мейсон пожал плечами, но он уже сказал всё, что нужно: в любом варианте Маттео становился «не их делом». Мыслей о том, как справляться с такого рода проблемами самостоятельно, не было; тревога о неблагоприятном исходе мешала с умом подойти к плану действий.       Когда Шэрон вернулась, то коротко проинструктировала насчет поведения. Сказала, что лучше не высовываться, а еду она принесёт в номер. Она и Мейсон будут по очереди сидеть ночью: с двенадцати до пяти он, с пяти до десяти — она, а днём Маттео будет предоставлен сам себе и на его благоразумие рассчитывают.       В четырех стенах минуты растягивались до часов, а часы превращались в дни. По телевизору крутили новости, иногда в списке мест, где происходили обсуждаемые события, мелькала Италия, и, только услышав знакомые названия или имена, Маттео переключал на каналы с фильмами. Шэрон и Мейсон просыпались ближе к вечеру, ели. На вопрос о том, есть ли какие-то продвижки, качали головой.       Иногда они разговаривали, но неохотно, с нависшей над головой перспективой скорого расставания: Шэрон отвечала на вопросы, но не задавала их сама, словно лишняя информация о её временном подопечном могла стать помехой для выполнения работы. С ней можно было обсудить кино, особенно тарантиновские фильмы, и, преимущественно, об этом и шла речь. Мейсон отвечал сухо, даже несмотря на то, что со временем стал более дружелюбным. Они оба казались новичками, которые любой близости опасались, как огня, и, может быть, так оно и было.       Утром третьего дня, в дверь постучали. Маттео подскочил с кровати, воодушевленный тем, что наконец покинет отель, и замер в тот момент, когда пальцы коснулись ручки двери. Вернулся к спящему в кресле Мейсону и толкнул в плечо.       — Там кто-то стучится, — прошептал Маттео, когда тот открыл глаза.       — Подними Шэрон.       Пистолет в его руках оказался сразу же. Маттео сделал, что велено, и спрятался за угол, прислушиваясь к происходящему, но боясь и носа показать.       — Кто там?       Слова по ту сторону двери прозвучали невнятным бормотанием. Шэрон и Мейсон молчали и то, что чувствовали они, для Маттео оставалось загадкой.       А потом раздались шаги. Шэрон показалась перед ним, положила руку на плечо:       — Это не маршалы.       — Вы откроете?       — Даже не думали. Подождём, пока уйдут, но… — Маттео открыл рот, чтобы возразить, но Шэрон пресекла его резким движением руки. — Если начнется заварушка, то ты — делаешь ноги, а мы зад…       Её прервал громкий хлопок. Дверь выбили, и её громкий стук об стену заглушил вскрик Маттео. Ещё один выстрел, мужской голос на итальянском скомандовал лечь, а потом двое — Мейсон и неизвестный — сцепившись, упали на пол, сбили стул. Шэрон выстрелила, толкнула Маттео к выходу; он пробежал мимо согнувшегося неизвестного, на ноге которого росло тёмное пятно.       В коридоре кто-то уже выбегал из номеров, озираясь по сторонам, чтобы понять, что происходит. Маттео бросился в противоположном направлении: если двое пришедших по его душу покинут номер, то пойдут искать среди остальных. Надежда на то, что кому-то яиц не хватит расправу продолжить прямо среди толпы, призрачная — история знала случаи, когда «хватало». Наткнувшись на служебные помещения, Маттео попытался открыть двери: первая закрыта, вторая тоже. Потная ладонь соскользнула с ручки третьей. Ещё раз — дверь поддалась. О, боги!       В темноте он сполз на пол. Слишком громкое дыхание, слишком громкий стук сердца: всё это, казалось, могло выдать. Надо было прийти в себя, надо было…       Ещё один выстрел заставил вздрогнуть. Потом всё затихло. Не надолго: мужчины обменялись фразами и разошлись в разные стороны. Маттео слышал шаги, становящиеся всё громче и ближе. Ждал, боясь дернуться лишний раз, но руки предательски дрожали, а сердце продолжало колотиться, грозя перемолоть ребра. Рубашка липла к спине от выступившего холодного пота.       Неизвестный остановился рядом с первой дверью, выстрелил в замок, открыл её, проверяя. Маттео втянул воздух со свистом и тут же зажал себе рот. Ещё два шага. Холодные руки касались подбородка, пока горячие слезы жгли щеки.       В момент, когда все мысли обратились к тому, чтобы выйти и сдаться, просто покончить с этим, а не растягивать и без того затянутые поиски, с другого конца коридора прозвучало: «На втором этаже!» — и остальные две двери, за одной из которых был Маттео, остались нетронутыми.       Его с кем-то спутали. Охренеть.       Облегченно вздохнул лишь через несколько минут. Вылезти решался ещё дольше. Казалось, стоит открыть дверь, как они оба окажутся там — воображение дорисовывало тёмные пятна на месте неизвестных лиц, отчего образы становились ещё более зловещими. Маттео всхлипнул, прислушался: было тихо. Он открыл дверь, выглянул в пустой коридор.       Мимо брошенных и открытых комнат на дрожащих ногах прошёл до своего номера, чтобы увидеть Шэрон и Мейсона без сознания. Сначала пискнул, испугавшись, что они мертвы, потом услышал рваное дыхание.       Что делать? Наверное, врачи и полиция уже близко. Остаться здесь? Ужасная идея. Но единственная правильная.       Он не умел оказывать первую помощь, но оказался один на один с теми, кто в ней нуждался, и чувства стыда и вины от того, что это случилось из-за него, перебороли страх за себя. Опустившись на колени рядом с Мейсоном, похлопал его по щекам, пытаясь привести в чувство, чтобы получить какие-нибудь инструкции к действию, и облегченно вздохнул, когда встретился с ним взглядом. Мейсон попытался приподняться, но закряхтел от боли и бросил эту затею.       — Лежи, лежи. Не… не дергайся. Как я могу… что мне делать? — голос у Маттео дрожал.       — Что ты здесь забыл?       — Вам же нужна помощь.       — Копы едут?       — Наверное. А что мне…       — Наверное? Блядь, ты… — Мейсон дёрнулся, зашипел. Замолчал, переживая резь в боку, и задышал тяжело. — Спрячься. Не лезь, — видя, что Маттео не спешил последовать приказу, жестом погнал его в сторону и отключился снова.       Маттео отполз, но не встал. Он подумал, что останется здесь, пока не убедится, что с его… теперь уже знакомыми все в порядке.       Со стороны лестницы послышались шаги. Маттео дернулся, втянул голову в плечи. Рука толкнула что-то твердое и тяжелое, и, опустив глаза, Маттео увидел пистолет. За него схватился, не думая, не обращая внимания на теплую от крови рукоять, и осторожно, чтобы не выдавать своего присутствия лишними звуками, добрался до ванной и спрятался там. Он ждал кого угодно. Снова тех двоих, копов, врачей, работников отеля, кого угодно, но…       Не его. Не того мужчину, с которым они виделись у здания управления.       Сам факт его появления выбил из колеи. Обстоятельства заставили впасть в ступор: зачем ему, черт возьми, лопата? И почему он появился так, будто знал, кого и где искать? С ебанной лопатой!       Он забрал пистолет — Маттео не умел им пользоваться, но оружие в руках всё равно оставалось утешением, — и позвал за собой. А полицейские? Маттео окинул их беглым взглядом.       — Быстрее, — донеслось из коридора, — полиция скоро приедет!       — Здесь люди! — Маттео высунулся, не решаясь выйти. — Им нужна помощь!       — Я в курсе! И врачи едут, чтоб ты тоже был. Ногами шевели, потому что я не собираюсь здесь оставаться!       Последние слова всё-таки подтолкнули к тому, чтобы повесить сумку на плечо и переступить порог, сдавленно извинившись. Оставалось верить в то, что с ними всё будет в порядке.       Маттео перепрыгивал через ступеньки, стараясь нагнать мужчину, но в холле его уже не было. На улице поискал глазами неизвестного с замирающим в страхе сердцем от возможности нигде его не найти и, не тратя и секунды на радость, сорвался с места, когда заметил, как мужчина садился в машину. Дверь захлопнулась почти перед носом. Маттео ладонью похлопал по оконному стеклу, заставляя мужчину прервать телефонный разговор.       Стекло опустилось.       — Ты знаешь, блядь, сколько эта машина стоит?       — Возьмите меня с собой. Пожалуйста, — едва справляясь с одышкой, произнес Маттео, чувствуя металлический привкус во рту и боль в правом боку.       — Чего? — мужчина с недоумением улыбнулся. — Подожди, подожди, обороты сбавь. Вот. — В открытое окно просунул несколько купюр. — Я заказал тебе такси. «Киа», белая. До другого отеля. Сними там номер и жди, пока приедет Август. Понятно?       — Давайте я поеду с вами, пожалуйста.       Темные линзы солнцезащитных очков, в этом Маттео был уверен, скрывали «ты что, совсем тупой?»-взгляд.       Он бы ответил, что да, тупой. Тупее всех на свете.       Всё ради того, чтобы уехать.       — Могу я поехать с вами? Пожалуйста, синьор. Я всё что угодно…       — Отъебись от меня, — перебив обещание, отрезал мужчина.       — Кроме этого! Ascoltami, noi… мы были около участка вдвоем. Полиция, сигарета, зажигалка. Ни о чем не говорит, нет? — он с надеждой вглядывался в чужое лицо, ожидая признаков просветления, узнавания, хоть чего-нибудь, что дало бы ему шанс. — «Ти попиздеть пришель или покюлить», не?       Мужчин поднял темные брови.       — Ты меня передразнивал сейчас?       Блядь.       Маттео кивнул, смотря в едва видимые очертания глаз, и честно признался:       — Si. Да, я вас сейчас передразнивал.       — Хуй тебе, а не место в моей машине.       Ему показали средний палец.       — Меня убить хотят, знаете ли. Пытались!       — Бля, соболезную, — с издевкой. — Первый раз? В следующие будет легче, а теперь, — он повернул ключи, и машина задрожала от работы мотора, — отойди, а то я перееду твою ногу.       Не позволяя истерике взять над собой верх, Маттео набрал воздуха в грудь и бросил:       — Удачи.       Не отошел. Более того — вытянул ногу прямо перед колесом. Знакомый незнакомец, может, и не мог этого видеть, но вызов в голосе явно слышал, иначе не медлил бы с нажатием на газ примерно минуту.       Он постучал пальцами по рулю, воровато огляделся, как будто пытаясь удостовериться в отсутствии свидетелей его уступка, а потом, наступая на горло собственной песне, кивнул на заднее сиденье. Маттео поблагодарил его коротко, решив, что споет все заслуженные дифирамбы позже, а пока нельзя было терять и секунды.       Пришедшее воодушевление резко упало, когда он дернул на себя ручку, и та не поддалась. Мужчина выругался, нажал кнопку на приборной панели и дверь открылась. За мгновения, на это потраченные, Маттео успел подумать, что согласие было лишь издевкой, попыткой поглумиться, и это повергло в ужас более дикий, чем тот, что пришлось испытать бессонной ночью. Эмоциональные американские горки.       В салон он, взмокший и растрепанный, не сел, а, скорее, упал, понимая, что ноги уже не держат, не обращая внимания на вещи и на крупную дрожь, охватившую от макушки до пят. Машина тронулась с места, и Маттео, начав приходить в себя, осознал возникшую нервную тошноту, которая отбила ему всё желание разговаривать. Мужчина тоже не показался настроенным на диалог, только бросил пачку влажных салфеток со словами: «На, руки вытри».       Так, в молчании, с включенной музыкой они и поехали. Маттео даже не спросил, куда, позволив себе закрыть глаза и задремать, наконец чувствуя себя в очень странной, но безопасности.       В машине пахло чем-то сладким, незнакомым, вперемешку с сигаретным дымом. Тяжело, но даря ощущение уюта — от бабушки всегда пахло сигаретами, хоть и не такими крепкими.       Ассоциация откликнулась в сумбурном, скудном на детали сне, в котором искаженный ненадежной памятью голос бабушки говорил с ним на английском о предстоящей постановке на Рождество в школе. Ухоженные руки, пахнущие кремом, гладили по круглым щекам, стирая слезы — Маттео разрыдался от количества собравшихся в школе людей, перед которыми ему скоро надо было выйти, чтобы громко и четко рассказать девочкам в костюме звёздочек о том, как он возвестил пастухам о рождении Спасителя.       Прикреплённые к спине крылышки из картона цеплялись за всё подряд, что действовало на и без того натянутые до предела нервы, а ободок, на который был прикрепленный такой же картонный нимб, сдавливал голову. Маттео, поглощенный собственными жалобами (которые лишь отчасти передавали его чувства; остальное приходилось на безудержные слезы), почти не слушал, что ему говорила бабушка, но чувствовал, что это было что-то подбадривающее и успокаивающее. В реальности она была с ним, пока не пришла учительница, и к моменту её появления Маттео уже пришел в себя.       Во сне голос бабушки неожиданно обрел резкость и слова стали различимы. Это были ругательства.       Распахнув глаза, Маттео резко подался вперед, но тут же оказался вдавлен в кожаное сиденье упирающейся в грудь рукой с кучей колец на пальцах. Вспомнив все случившееся днем, он расслабился и вздохнул с облегчением, когда мужчина отстранился.       — Тебя всегда так рубит?       Маттео покачал головой.       — Долго будили?       — Минут десять. Вылезай.       Он послушно выбрался из машины, набросив лямку сумки на плечо и огляделся. Дома вокруг ни о чем не сказали: в Америке список знакомых мест ограничивался парковкой, на которой застрелили Понтедру, больницей, в которой лежал Серра, и Статуей Свободы. Последняя знакома лишь по картинкам.       Только алеющее небо подсказало, что время было вечернее. Яркий красный прямо над головой сталкивался с насыщенно синим, и на линии, где два цвета смешивались, Маттео задержал взгляд. Только услышав хлопок автомобильной двери, вернул его к собеседнику, чтобы увидеть, как тот сел за руль снова.       — Вы меня тут оставляете?       — Мне машину припарковать надо. Подожди пару минут.       Кивнув, Маттео остался топтаться на месте и оглядываться вокруг. До него с запозданием дошло, насколько плохое это все-таки решение, но ничего не изменить. Время, на которое он оказался предоставлен сам себе, могло уйти на переживания или на рассмотрения окружения — второе показалось занятием более увлекательным и полезным.       Незнакомая улица казалась узкой до невозможного от количества машин и стоящих по обе стороны дороги высоток, серых, не имеющих отличительных черт, кроме пестрых вывесок на первых этажах. Два дерева на фоне сплошного бетона казались особенно яркими, с удивительно густой кроной, но это — лишь впечатление. «На безрыбье и рак — рыба», — и вот уже цветы в вазах перед магазином казались красивее и ароматнее всех на свете посреди каменных джунглей, а два невысоких и невзрачных деревца вдруг обрели раскидистую крону.       Маттео видел себя счастливым в коттедже или вилле с большой придомовой территорией, на которой плетеные качели терялись в окружении цветов. Никаких дорожек из камня, чтобы босиком ходить по траве. Никакого шума вокруг, ничего лишнего. Только высокий забор, отгораживающий от чужого любопытства; его, если велико желание, соседи могли бы удовлетворить статьями в модных журналах, которые обязательно-обязательно будут, и интервью, в которых Маттео скажет ровно столько, сколько сочтет нужным.       «Когда ты повзрослеешь?» — прозвучал в голове строгий отцовский голос, спуская с небес на землю.       Звон вертящихся на пальце ключей рядом привлек внимание. Неизвестный вернулся, жестом позвал за собой в небоскреб за спиной. Широкие двери автоматически раздвинулись, пропуская в просторное лобби, освещенное ярким белым светом минималистичных ламп. Выглянув из-за бежевой стойки, консьерж дежурно поздоровался, приглядываясь к Маттео, который в ответ рассеянно кивнул. Мужчина ничего не сказал на пути к одному из нескольких лифтов и нажал кнопку вызова.       — Где мы?       — В здании, парень.       — Ага. Окей. Хорошо. Можно спросить еще кое-что?       Собеседник пожал плечами, опираясь на стену и продолжая вертеть ключи на пальце. Его голова едва заметно покачнулась в сторону консьержа, и присутствие постороннего заставило ответить чуть тише:       — Валяй. Я тебе запрещал?       — Ну, можно спросить кое-что, чтобы вы ответили?       — А вот тут ничего не могу обещать.       Он обнажил зубы в улыбке, забавляясь и наслаждаясь то ли своим положением, то ли чужой потерянностью.       Кто угодно другой бы разозлился. Маттео, считающий злость тратой времени и понимающий, что разговор с таким вспыльчивым собеседником на одном языке ни к чему не приведет, осторожно попытал удачу:       — Как вы узнали, где меня искать?       — Я всё знаю.       — Сколько притоков у Амазонки?       — Понятия, блядь, не имею.       — Значит, вы знаете не все, синьор.       На него, замолчавшего и ожидающего, смотрели все время, пока спускался лифт. Чужие мысли и так были загадкой, а тут — весь человек соткан из тайн и секретов. Ни имени, ни лица, ни информации.       Маттео смотрел в ответ, гадая, о чем мог думать его собеседник, и давя в себе желание снять с чужого лица темные очки.       — У меня друг в полиции.       В конце фразы своеобразной точкой прозвучал звонок, разъехались серо-металлические, начищенные до блеска тяжелые двери. Собеседник прошел в лифт, будто пытаясь убежать от предстоящего диалога. Они оказались в узкой, зеркальной со всех сторон кабине, и мужчина нажал на кнопку. Края круга с цифрой двенадцать загорелись синим.       — Понятно.       Показательно отвернувшись, чтобы дать свободу в выражении эмоций, Маттео все же увидел его реакцию по отражению. Голова дернулась, как у человека, прислушивающегося к сказанному; мужчина своим ушам не поверил. Ждал что-то другое.       Может, обвинения во лжи или возмущение, потому что помнил ту встречу и что соврал тогда. Может, еще больше вопросов, на что натолкнула следующая фраза:       — Что, и всё?       Маттео похлопал ресницами, с видом святой простоты спросив в ответ:       — Вам нужно ещё что-то?       Он понадеялся на то, что легкое ликование в голосе осталось незамеченным за наигранным удивлением. В конце концов, если ему не хотели отвечать, то стоило сделать так, чтобы о вопросах просили.       — Да нет, я просто… — за этим последовал неопределенный взмах рукой, какой-то неоконченный жест, который остался непонятым.       До двери апартаментов по хорошо освещенному коридору дошли в тишине: Маттео уверенно и спокойно, как будто узнал всё, что нужно было, и мужчина — в легком замешательстве.       Его апартаменты не походили на привычные холостяцкие настолько, что Маттео, только оглядевшись, усомнился в обжитости места, в которое его привели. Ни беспорядка, ни бросающихся в глаза вещей вроде статуэток, обуви, курток; чего-нибудь, что говорило бы о ежедневном присутствии людей здесь. Предположение о том, что это — какое-то стороннее, может быть, даже снятое на одну ночь жильё имело под собой весомое основание: отсутствие причин, из-за которых мужчина позволил бы поселиться в своём доме.       Тревогу о третьей одинокой ночи Маттео отмёл в сторону после того, как пройдя внутрь, увидел ароматические свечи разной высоты, блестящие разноцветные камни и карты на тёмном комоде рядом с таким же столом, на котором стоял ноутбук. И ещё — шторы на окне. Такие, которые к остальной обстановке не подходили, выбранные в спешке или из соображений «и так сойдёт». Пёстрый узор из цветов на синей плотной ткани редел и, поднимаясь чуть выше середины, исчезал полностью.       Бросив сумку на диван, Маттео склонился к камням и кивнул на требование ничего не трогать. Кивнул ещё раз, добавив: «Я понял. Ничего не трогаю», — когда заметил, что мужчина смотрел прямо на него, чтобы убедиться в выполнении указаний.       — Знаешь, отойди-ка.       — Да я не…       — Нет, нет, мне похуй на то, что ты скажешь. Давай на кухню.       С полным досады вздохом выпрямившись, Маттео сделал то, что ему сказали.       На просторной кухне стояло два холодильника. Бросив на мужчину, набирающего воду в электрический чайник, беглый взгляд, Маттео коснулся пальцами серебристой ручки одного из них и тут же услышал:       — Это тоже не трогай.       Создавалось пугающее впечатление, что у него глаза на спине.       — А тот?       — Тот можно. Готовить умеешь?       — Виртуозно делаю сэндвичи.       — Пойдёт.       Мужчина закрыл крышку чайника, одновременно с этим нажав на кнопку: жест вышел убедительным в своей естественности, хотя, очевидно, не самым удобным. Маттео подумалось, что он мало удивился бы, увидев, как этот человек намазывает зубную пасту на поджаренный тост ради «оптимизации процесса».       — Ножи там, тарелки там, холодильник с едой вот.       Каждое отрывисто брошенное слово сопровождалось указующим жестом, при котором браслеты, представленные камнями с рунами на чёрных кожаных шнурках, гипнотически покачивались из стороны в сторону на тонких, бледных запястьях. Маттео на руки долго любоваться не стал, боясь, что и это не останется незамеченным, а занялся сэндвичам, гадая, чем хозяин квартиры питался в остальное время.       Холодильник не оказался пуст в том смысле, что овощей, фруктов и животных продуктов было в избытке, но ничего из готовых блюд не нашлось. Как будто не холодильник, а хоспис для еды, сложенной сюда доживать свои последние дни. Подметив несколько подозрительных относительно срока годности огурцов, Маттео решил ничего не говорить, но про себя подметил, что апартаменты всё больше походили на приобретение, сделанное «для галочки».       Кто-то заводил детей, потому что «все рожают», а кто-то из таких же соображений покупал жильё. Второе в сравнении какой-то большой проблемой не выглядело, тем более, что и в первом Маттео минусов не находил.       — А моё имя вы знаете?       — Какое из? — собеседник ухмыльнулся. Было в этом что-то снисходительное и самодовольное.       Относительно информации Маттео нищенствовал, и ему только что как будто бросили подачку. Не позволив неожиданной подсказке и мыслей, от неё возникших, сбить себя с толку, он уклончиво ответил, надеясь, что потихоньку и понемногу сможет узнать, сколько известно собеседнику:       — Какое-нибудь.       Тем более, ему пошли на встречу. Несмотря на то, с какой манерой это делали, сам факт был очень приятен.       — Ну, у меня ты Мариано.       — Мариано! — Маттео всплеснул руками, в одной из которых держал нож, из-за чего ему тут же сказали быть осторожнее. — Из всех возможных имён!..       — Ну, блядь, недоволен — твои проблемы, — мужчина с показной невозмутимостью поставил две кружки на стол. — А что с ним не так?       — Фамилия хоть не ди Вайо? Так блоггера одного зовут. Я на него не похож, знаете ли.       — Нет, не ди Вайо. Кстати об этом, документы у тебя с собой?       Щелкнула зажигалка и запахло табачным дымом. Мужчина ловко подцепил панель вытяжки, дёрнул её на себя; одного движения хватило, чтобы панель плавно выдвинулась до конца, а вытяжка зашумела.       — В сумке. Принести?       Зажав сигарету в уголке рта, мужчина кивнул. Когда Маттео вернулся с бумагами, подтверждающими факт его существования (ведь его самого было недостаточно), солнцезащитные очки у мужчины оказались подняты на лоб. Видимо, надоело разыгрывать таинственность.       У него были бледно-голубые глаза, холодный и неожиданно суровый взгляд с отпечатком хронической усталости, как у старика; хотя Маттео прикинул, что разница между ним и мужчиной не больше десяти лет.       Не было в них ничего. В глазах, то есть. Даже на тот «ты что, совсем тупой?»-взгляд они, казалось, не способны. По-своему красивые, но, скорее, для некрофилов, о чём Маттео подумал и почти в следующее мгновение себя за некрасивую мысль пристыдил.       — Как вас зовут?       — Август.       Он протянул руки к документам, но Маттео убрал их в сторону — чужие холодные пальцы лишь слегка мазнули по листам и по коже.       — Это имя полицейского из участка. Я знаю, — терпеливо и без раздражения, но твёрдо.       — Просто дай мне… Блядь. Винцент! Доволен? Давай сюда.       Перестав опираться копчиком на край кухонного гарнитура, он подался вперёд и вырвал все документы. Маттео особо не сопротивлялся, даже не думал об этом, но чужая грубость, с которой приходилось сталкиваться с самого начала, всё-таки расстроила, заставив пожалеть о недостаточном упорстве со своей стороны.       Надо было говорить с ним на одном языке, пока чёрные волосы не станут седыми; довести до трясучки, красных от ярости глаз и пены изо рта.       Представляя себе лишь примерно, как бы бесился Винцент, не получив всё нужное по первому, второму, пятому требованию, Маттео упустил момент, в который его бумаги подожгли от сигареты и кинули в раковину. А когда осознал, что горит, то смотреть не захотел, избегая неуместной траурной торжественности, которая возникла бы против воли.       Он посмотрел на Винцента, стоявшего рядом, пока бумаги сминались и чернели. Винцента, перешедшего из прошлой жизни в новую. И, ни на что не питая особых надежд, произнес:       — Можешь называть меня прежним именем? Настоящим.       — Не. Тебе придется привыкнуть к новому. Оно должно стать настоящим, — тон такой, будто речь шла о смене кофточки.       — Я не хочу всю жизнь провести, скрываясь. Когда все закончится, я выйду из программы.       Он мог бы сказать честно, что ограничения, накладываемые «Уитсек» не сходятся с планами на будущее, и что смысл всего переезда в Америку, ставшего причиной этой истории, потеряется, если на Голливудской «Аллее славы» звезда будет не с его настоящим именем, но это, скорее всего, подняли бы на смех. Тем более, вряд ли собеседник питал интерес к подробностям.       Лицо Винцент закрыл ладонью с размаху — раздался хлопок, — потом со вздохом потер переносицу, качая головой очень-очень-очень раздосадованно.       — Ты вот… не мог раньше об этом сказать? Чтобы вот этого, — он обвел рукой раковину, — не было? Типа, я бы их спрятал, знаешь.       — О, что же… об этом можно было спросить.       Маттео улыбнулся, очевидное самодовольство в мимику не вкладывая, но зная, что его легко приписать само по себе — особенности внешности. Винцент проглотил вертящиеся на языке оскорбления, закатил глаза и взял пиво с нижней полки продуктового холодильника. Сложил два готовых, аккуратных сэндвича на тарелку, вышел. Из гостиной донеслись звуки включенного телевизора.       — Так, чай или кофе? — повысив голос, спросил Маттео.       Ответа не последовало.       Вздохнув и сделав чай для себя, Маттео остался на кухне, чтобы привести мысли в порядок.       Август — друг из полиции тире коллега. Винцент к правоохранительным органам либо отношения не имел, либо оказался втянут в ситуацию каким-то странным, неизвестным образом. Он сказал: «У меня ты Мариано», — значит, имел отношение к документам, но не походил на документоведа. Слишком много шрамов на руках, слишком много запоминающихся привычек и мало педантизма.       Не маршал. Не агент ФБР. Показал бы документы в ином случае.       «У меня…» — значит, был кто-то, у кого Маттео носил иное имя. Этот вывод давал ровным счетом ничего, потому что этот «кто-то» мог быть представлен и семьёй.       Хотя, это всё — догадки. Выводы, сделанные, преимущественно, интуитивно, подкрепленные слабыми аргументами. К каждой мысли можно было задать вопрос: «А что, если его слова — лишь оговорка или речевые привычки?» — и тогда цепочка размышлений начинала казаться аляпистой аппликацией пятилетнего ребенка.       Зайдя в тупик, Маттео положил голову на сложенные на столе руки, не притронувшись ни к малиновому чаю, ни к сэндвичам, последний из которых так и остался нарезанными, но не собранными во что-то цельное продуктами.       Квадрат сыра на доске, два куска хлеба. Шэрон положила руку на плечо, потом раздался выстрел. Майонез поодаль, белая крышечка лежит рядом. Винцент на улице под номером управления, Винцент в дверях ванной под прицелом пистолета. Нарезанные помидоры, кусок ветчины. Сам пистолет в окровавленных руках, пустой магазин.       Стук фарфоровой тарелки о керамику раковины заставил поднять голову.       — Я думал, тебя тут убило, — сказал Винцент, театрально удивившись признакам жизни. — Там диван разложенный. Иди спать. У тебя же есть другая одежда, да?       Выпив, он, казалось, подобрел. Резкость голоса пропала, движения стали более плавными.       — Нет. Там в сумке… зубная щетка, расческа и всякая мелочь. Всё, что надевается, на мне.       — Грустно быть тобой, наверное. Давай, давай, ступай, — повторил, подгоняя жестом.       Кухня от комнаты отделялась дверью; решение странное, но имеющее смысл — если кто-то наведывался в гости, то всегда оставалась возможность для уединения, которую Винцент использовал.       Тем не менее, его голос, скачущий в громкости и интонациях, оставался слышен. Под него Маттео разделся, сложил вещи на подлокотнике дивана и ворочался ещё минут пятнадцать, борясь с самим собой. Ничего не стоило подойти и прислониться ухом к двери; тем более, в Библии не упоминалось, что подслушивать — грех, ни в перечне главных семи, ни в десяти заповедях.       Библия для него, католика с пелёнок, воспитанного в протестантской школе (история долгая и, в сущности, значения не имеющая), выступала в роли второго по важности жизненного руководства. За первое принималось то, что диктовало сердце, и оно как раз-таки оказалось против попытки разузнать подробности втихую, даже храня обиду на винцентову грубость. Совесть и благодарность за ночь, проведенную не в отеле, оказались сильнее.       Когда наступила тишина, Маттео с облегчением вздохнул, потому что окончанием разговора Винцент разрешил и часть его проблем. Из кухни он вышел взвинченный, что не удивило, и уставший — эта человеческая черта ему удивительно не шла. Но всё-таки он был человеком, так что Маттео без задней мысли пожелал спокойной ночи и приятных снов. Винцент замер, как будто впервые встретился с этим выражением, и, пробормотав что-то, в чем с трудом угадывалось ответное пожелание, ушёл в дальнюю комнату.       Выждав немного времени и убедившись, что Винцент либо уснул, либо занялся своими делами, и выходить не собирался, Маттео наконец позволил себе расплакаться.