8 баллов по шкале Глазго

      Это походило на кошмар наяву, но жаловаться было некому — каждый счёл бы подобный вывод преувеличением.       До итальяшки порог апартаментов с расчётом на визит дольше двух часов переступали лишь дядя (два раза, один из которых был обусловлен жизненно важной необходимостью) и Майра (ей было можно; она Винцента знала около десяти лет, если не больше).       Всё.       Это был максимум. Должен был быть.       Тем не менее, в гостиной на диване лежал и спал едва знакомый парень, до этого, во-первых, проявивший излишний интерес к картам, во-вторых, почти открывший не тот холодильник, в-третьих, имеющий проблемы с итальянской мафией, в-четвёртых, его, в целом, тут быть не должно, в-пятых… Дальше продолжать нужды не было. Четырёх хватило с лихвой, а если Винценту захотелось набрать причин на все пальцы рук, то он, безусловно, смог бы это сделать.       Он попытался намекнуть на своё недовольство Августу, сказав по телефону: «Забирай его, блядь, отсюда. Я к этому делу такого отношения иметь не хочу, понятно, нахуй? Это пиздец». Август на это отреагировал вздохом и старательными уговорами. По его мнению всё сложилось удачно.       Винцент, намеренный выйти, шагнул к двери и, только коснувшись ручки, остановился, вспомнив про Маттео-Мариано. Присутствие его в зале оставило только возможность нарезать круги на кухне, продолжая отчёт.       — Удачно? Охуеть. Я ебнусь. У него ни вещей, ни документов, — вопрос, куда делись последние, Винцент проигнорировал, — ни понимания! Он точно из «этих»? Даже с пистолетом обращаться не умеет, ебанный стыд, честное слово. А платить за него кто будет? Вещи покупать? Я жду поступлений от правительства! С надбавкой за моральный, блядь, ущерб.       Жалобы попадали «в молоко». Произносились для того, чтобы оказаться произнесенными, потому что на существенную помощь или поддержку Винцент не рассчитывал, но и справляться с негодованием молча не собирался.       — И что мне делать, когда они ко мне заявятся? Что мне вообще с ним, — резкий взмах рукой в сторону двери, — делать? Приезжай. Забери его. Сделай что-нибудь.       На смену резкости и возмущению пришли неожиданно жалостливые нотки, от присутствия которых Винцент свой же голос не узнал.       — И куда? То есть, подожди… Полицейских, которые с ним были, застрелили.       На фоне короткий звонкий звук микроволновки оповестил о согретой еде. Винцент мрачно пожелал приятного аппетита, интонацией подразумевая недовольство по поводу того, что пока он тут мучается, кому-то не хватает совести, чтобы не жрать. Август обыденно поблагодарил.       — Их местоположение кто-то выдал, а у нас даже догадок нет насчёт того, кто мог это сделать. — Август замолк, пережевывая ужин, потом методично продолжил. — Я не знаю, куда его девать.       — А если кто-то из его сопровождающих?       — В них ведь стреляли.       — Хуево стреляли, Август, — с нажимом напомнил Винцент. — Очень хуево.       Молчаливая пауза на то, чтобы обдумать сказанное. После неё Август произнес:       — Мы как-то поцапались с Шэрон.       — На тему?       — Взятки.       — Третировал бедную девочку своими «а-та-та, низя»?       Вздох по другую сторону, делающий очевидным недовольство формулировкой, повеселил. Спорить, впрочем, Август не стал, потому что так и было.       — Вроде того.       — И?       — Она завязала с этим. Вроде бы. Впрочем… её нельзя упускать из внимания, это правда. В любом случае, я не хочу, чтобы остальные знали, где свидетель.       — Так спрячь его надёжнее.       Август многозначительно промолчал. Только остыв, Винцент почувствовал новый прилив сил для спора.       — Ты не можешь скинуть всё это на меня, — прошипел он в трубку.       — Всё уже произошло.       — Август, блядь. Это так не работает. Это не ебанная собачонка, которая выбрала себе хозяина, не прикольная история, которую можно рассказать за банкой пива. Это ебучие, мать их, итальянцы. И если они придут ко мне домой, то не для того, чтобы угостить пиццей, понимаешь?       — Я же не говорю, что он должен оставаться в твоём доме! Документы у тебя на руках, тот, кому они принадлежат, рядом. Отдай ему всё и проследи, чтобы он пока нашёл работу, привык жить с новым именем…       — Классно. Охуенно. Нашёл няньку. Пошёл ты, Август. Пошёл. Ты. Нахрен.       И на этом Винцент положил трубку. Разговор окончился раньше, чем они с Августом успели прийти к какому-то выводу (предложенное решение не устраивало от слова «совсем»), из-за чего после звонка осталось лишь одно чувство. Смятение.       Старательно его отгоняя мыслями о том, что если, например, выставить Маттео за дверь, то Август будет вынужден его забрать, Винцент вышел из кухни.       Пожелание слегка выбило из колеи, сбило с выстроенных в голове планов на следующий день. Винцент ждал грубости в ответ, потому что иначе с ним редко кто обращался. И он никому не привык говорить перед сном «приятных снов». И делить пространство для жилья тоже не привык.       В кровати он, обычно уделяющий сну дневное время, ворочался, раздумывая над тем, что делать дальше. Выкурил косяк, когда понял, что не уснёт. Постоял, опершись на подоконник и смотря на разноцветные огоньки окон соседних домов, которые постепенно гасли. Воспоминание о том, что к яме с органами Винцент не вернулся, сначала заставило крупно вздрогнуть и броситься к двери, но через секунду Винцент сообразил, что может заняться этим позже. Церковь слишком далеко, чтобы кто-то нашёл её, и отпечатков нигде не должно быть. Слишком много событий за один день, чтобы нельзя было позволить себе передышку.       Он дал себе обещание, что завтра всё сделает в обмен на условие, что утром обязательно сплавит парня. Поблажка ради решения более важного вопроса.       Вернувшись в кровать, Винцент с немного отступавшей тревогой задремал. Сон пролетел, как миг: открыв глаза от залившего комнату яркого солнечного света и незнакомых звуков по ту сторону двери, Винцент не почувствовал себя отдохнувшим. Он испугался.       Постепенно заполнившие голову воспоминания помогли всё расставить по своим местам и понять, что это лишь проснувшийся раньше Маттео занят своими делами. Какими делами? Любопытство и простое осознание того, что пора было вставать, заставили выйти из спальни лишь спустя минут десять. Утренние споры с самим собой, желающим полноценного отдыха, который шёл рука об руку с игнорированием требований реальности, давно вошли в обыденность, но более лёгкими от этого не стали.       Ещё на полпути к кухне Винцент почувствовал незнакомый запах. Он прошёл с опаской, словно и не был здесь хозяином.       Дом не казался надежным и безопасным местом; после того, как лет восемь назад посреди ночи заявилась полиция с наручниками и без слов о правах, всякого доверия даже к знакомым четырём стенам Винцент лишился. Теперь, когда в апартаментах появились признаки чужого, незапланированного присутствия, всплывшая в памяти фраза «мой дом — моя крепость» казалась злобной насмешкой.       — Что ты делаешь?       — Salve. Готовлю, как видишь, — Маттео протёр влажные после мытья посуды руки. — Будешь?       Незнакомый запах шел от такого же незнакомого блюда, оставленного на плите, потому что из-за тарелок с едой на столе места не хватило.       — Ты в магазин ходил?       — Нет, — Маттео оказался удивлён вопросом. Когда он удивлялся, то несколько раз быстро хлопал ресницами, это Винцент давно заметил. — Взял то, что в холодильнике было.       Возражение про то, что столько продуктов там быть не могло, осталось не озвученным; приглядевшись, Винцент заметил подтверждение чужим словам. Несмотря на кажущееся разнообразие, продукты везде использовались одни и те же: огурцы были в салате, огурцы были в брускеттах, помидоры были в том, что находилось на плите, помидоры были в салате и брускеттах, сыр поучаствовал везде, дополнительно оказался нарезан аккуратными прямоугольниками и сложен на краю тарелки…       Всё, что имелось в холодильнике, пошло в расход. Наверное.       В этом плане Винцента можно было назвать человеком без фантазии: он либо не ел, либо ел готовое, либо покупал необходимые продукты по строгому списку в строгих количествах для строго конкретного блюда. Чаще солянки.       — Присядешь? — Маттео кивком указал на стул.       Винцент сел, поумерив подозрительность, но всё ещё пребывая в лёгкой растерянности.       К полноценным завтракам по утрам, настолько роскошным, в сравнении с замороженной лазаньей, он тоже не привык. Настолько, что, ошарашенный, сразу не осознал отсутствие вилок и ложек, а когда осознал, Маттео уже их протянул.       — Там макароны под сыром с помидорами на плите. Приятного аппетита.       Он доброжелательно улыбнулся и вышел. Оставил наедине с крутящимися в голове мыслями и желанной уединенностью, о которой Винцент, как ему казалось, уже мог только мечтать; заставляя сначала удивиться возможной проницательности, но потом, подумав, прийти к более логичному выводу, в котором Маттео просто избавлялся от не самой приятной компании.       Потыкавшись вилкой в простецкий салат, поковырявшись в порции макарон, попробовав брускетты и отпив немного кофе, Винцент поднялся с места и выглянул из кухни. Маттео сидел на вернувшемся в привычное положение диване, смотрел телевизор, скучающе болтая ногой, закинутой на другую. На нём была рубашка, в которой Винцент его увидел впервые, только теперь она потеряла опрятность и покрылась складками, и чёрное бельё. Какой-то неловкости, впрочем, он, казалось, не испытывал.       Он поднял взгляд, увидев Винцента, и беспокойно спросил:       — Что-то не так?       — Ты сам ел?       — После тебя буду.       — Если хочешь, то пошли.       Беспокойство перешло в удивление. Дожидаться, пока Маттео поднимется, Винцент не стал: захочет — придёт, не захочет — не придёт.       Пришёл. Сел напротив, перед тем, как взять вилку, робким взглядом окинул, как бы спрашивая разрешения. Какое-то время ели в тишине, пока ему не пришло в голову спросить:       — Ну как?       Винцент не знал. Извращённое чувство вкуса не позволило узнать. Сначала пожал плечами на автомате, но спохватившись, добавил:       — Прикольно. Типа… вкусно.       В его ответе присутствовала нотка неуверенности, но Маттео, если и смутился, виду не подал. Благодарность с его стороны немного подбодрила на продолжение разговора.       — Это у тебя обычный завтрак?       — Нет. Обычный мой завтрак это бокал вина и пицца, — Маттео улыбнулся, хотя тон его претендовал на серьёзный.       — О как, — поддерживая, сказал Винцент. — А потом ты надеваешь костюм-тройку, чёрный плащ, шляпу и идешь решать бандюганские вопросы?       — Конечно. Ты не американец, так?       Винцент вскинул брови, пережевывая салат.       — С чего взял?       — Нет ковбойской шляпы.       — А-а-а, ну… ну, да, — он кивнул, прислушиваясь к своей речи.       Акцента не было уже несколько лет. Возникал лишь иногда — в моменты, когда эмоции (чаще ярость) захлестывали с головой, и внимания не хватало на то, чтобы следить за речью. Задумавшись, Винцент пропустил чужие слова, поясняющие, откуда взялась догадка; только кивнул, невидяще смотря на тарелки.       Перед его глазами стояло воспоминание о том, как в средних классах школы несколько парней, сильнее и крупнее, вцепившись в волосы, опускали его голову в унитаз и ржали. О вопросах гигиены тогда думать времени не хватило, сосредоточиться пришлось на том, как бы не захлебнуться — с первым насильственным наклоном головы Винцент наглотался воды. Мерзко стало после, когда парни ушли.       Всё произошло после того, как в очереди на обеде один из компании пролил на себя сок и выругался, что услышала стоящая рядом учительница. Она с едкой насмешкой подметила чужую неаккуратность что в действиях, что в словах; Винцент невольно прыснул от контраста элегантности и хлесткости в сказанном. Тогда на него повернулись те из компании, кто стоял ближе, и за ними остальные, как по цепочке. Разговоры вокруг немного поутихли, а тема их изменилась.       Появившейся пару дней назад новенький осмелился посмеяться над капитаном футбольной команды школы в девяностых годах, когда ещё никто не слышал о таких вещах, как «буллинг», «школьные иерархии» и «господи, парень, прекрати стараться выглядеть серьёзным мачо в глазах окружающих все двадцать четыре часа в сутки; люди иногда проёбываются, в этом нет ничего страшного». Был только щуплый Винцент с режущим слух акцентом и футбольная команда, представляющая из себя часть целого коллективного сознания всей школы. Её голову.       Хотя, нет. Головку. Придающую мотивацию к действию, но не обладающую способностью мыслить.       Под одновременный взгляд семи пар глаз Винцент неловко улыбнулся, интуитивно чувствуя, что сделал что-то не так, но не понимая. Объяснения так и не предоставили, так что последовавшее наказание было открыто для интерпретации и к этому даже подначивали, жестоко смеясь над одеждой, над акцентом, над внешностью; заставляя перекраивать всего себя, стежок за стежком по душевным ранам, которых становилось всё больше и больше.       Сейчас это казалось глупостью — группа школьников ни в какое сравнении не шла с, например, обвинением в убийстве, — но тогда, на начале пути к формированию личности, это была жестокая, лишённая всякой причины подножка, заставившая споткнуться.       Винцент встряхнул головой, возвращаясь к реальности. Прошло двенадцать лет, но воспоминания оказались чересчур яркими, хотя уже и не тревожили душу так сильно, как раньше. Просто факт. Просто то, что потом стало обыденностью — обстоятельства не изменились, изменился Винцент, научившись на агрессию отвечать агрессией не меньшей.       — …и, в общем, я хотел узнать, всё ли с ними в порядке. Их же нашли, да? Всё хорошо?       Он кивнул, понимая, что прослушал большую часть слов Маттео, который всё время продолжал болтать. Не придавая значения, продолжил есть, ровно до того момента, пока не осознал, что с него хватит чужой компании и еды. Отодвинув тарелку, Винцент оставил большую часть приготовленного нетронутой.       В свете всплывших воспоминаний, пробудившихся от них эмоций Маттео обрёл новую черту в винцентовых глазах. Он — красивый и улыбчивый, с бархатистым голосом, яркой внешностью, — наверняка был любимчиком девчонок в школе, таким же придурком, которые за посягательство на свой авторитет примут даже чих рядом. От этого его присутствие рядом становилось ещё более неприятным. Словно сам факт принадлежности к определенному типажу людей сделал его ответственным и виновным в той ситуации.       Как Август, например. Полицейский, борец с несправедливостью, блюститель законов, сформированных в системе, построенной на несправедливости.       — У тебя документы через неделю готовы будут.       — О, правда? Здорово.       Спокойная, обыденная реакция (как будто речь шла о чём-то бытовом) ввела в замешательство, но Винцент ничего не сказал. Он ждал вопросов, ждал негодования. Хоть чего-то, что вписывалось в его представления о том, как должен вести себя человек в такой ситуации.       Маттео оказался полон странностями. Он не выглядел скованным в компании Винцента, а вёл себя так, словно они общались довольно продолжительное время. Разрешил себе на второй день в чужой квартире ходить так, как ему удобно (то есть, в нижнем белье). Проявил инициативу и приготовил завтрак, позаботившись о том, чтобы не оставить после себя беспорядка.       Иные люди адаптировались к новым условиям и правилам жизни долго, ему же словно хватило секунды.       — Что у вас случилось?       Маттео вскинул брови; не прожевав, спросил:       — О чем ты?       — Об итальяшках.       — А, — протерев рот, Маттео коснулся пальцами губ. Медленно поглаживая, какое-то время молчал, собираясь с мыслями.       Они сидели и ели, как давно живущая парочка: Маттео, протягивающий столовые приборы, будто зная, что про них забыли, Винцент, не особо акцентирующий внимание на длинных обнажённых ногах, как давно к этому привыкший. К внешней рутинности спокойное обсуждение дел преступных группировок подходило, как корове — седло; но ни один не выглядел сильно сбитым с толку, потому что, так или иначе, это было частью их жизни: у одного по нужде, у второго — по праву рождения.       И если Винцента на дорогах останавливали патрульные, проверяли документы, просили открыть багажник и отпускали, удостоверившись, что всё чисто, нехотя, до конца не принимая полностью мысль, что всё в самом деле чисто, то Маттео казался со стороны совершенно невинным мальчиком-одуванчиком с выражением вечного изумления на лице, с мелкими привычками, легко выдающими его настроение.       Если бы его задержали с окровавленными по локоть руками во время попытки впихнуть труп в багажник, то он спросил с совершенно искренним непониманием: «О чём вы, синьор?» — несколько раз хлопая ресницами. Копы бы сами забыли о том, про что шла речь, будь он даже и вполовину так же красив, как был в участке.       — С чего именно мне начать?       — С начала, очевидно, — резко ответил Винцент.       — Бог сказал «Да будет свет…»       — Серьёзно, Мариано?       Интонационно выделенное новое имя заставило Маттео шутливо закатить глаза.       — Хорошо, хорошо… Я приехал в Америку вместе с двумя друзьями семьи, если так можно сказать. Точнее, они и есть «семья», но не по крови. Хотя, думаю, у нас бы нашлись общие родственники примерно в пяти-шести поколениях назад.       — И зачем?       — М-м-м, я хотел… кое-что сделать. Это не очень важно, просто… Нет, в самом деле, не имеет значения. Так вот, я приехал с ними, хотя мои родители были против. Точнее, они вообще не в курсе. Фактически, я убежал из дома.       Винцент присвистнул. Ничего из этого ему не было интересно, но откровенность и честность, с которыми говорил Маттео, рядом с ним люди позволяли себе так редко, что это стало ещё одним поводом удивиться. На часах всего десять, а в жизнь уже добавили новых красок, правда, никак не получалось определиться с оттенком: шоколадный или…       — В Италии то, что мне нужно, не то, чтобы невозможно, просто там бы мне родители не позволили.       — Много у них влияния?       — Я не вдавался в подробности.       — Правда? — с явным недоверием спросил Винцент.       — Правда, синьор. Если хочешь узнать, насколько далёко я зашёл как преступная единица, то сразу обозначу: я украл в магазине жвачку, когда мне было четырнадцать, потому что меня взяли «на слабо», — без намёка на шутку произнёс Маттео, заставляя прыснуть.       — Серьёзно?! Секунду, а как ты… как ты в это всё… Ладно, продолжай.       — Нас было трое: я, Паоло Серра и Джованни Понтедра. Последние собрались в Америку по делам, о которых я также ничего не знаю. Я устроился на работу, правда, неофициально, платили мало, но Серра мне помогал — он в неплохих отношениях с моим отцом, и, в целом, относился ко мне очень… — Маттео запнулся. — Тепло, пожалуй. Так вот, они поехали по делам, и спустя шесть месяцев я слышал, как они ругались.       — Они, типа, парочка?       — Нет, Понтедра женат.       — Как будто это что-то значит, — Винцент фыркнул. — Вы жили вместе?       — Нет, синьор, я зашёл к Серре, чтобы узнать по поводу квартиры. Мне нужно было жильё, а я в этом совсем не разбирался. Да, у него был телефон, но у меня не получалось дозвониться. Он казался очень взбудоражен и зол, а потом вообще прогнал меня.       — Ты не подслушивал?       Маттео покачал головой.       — Мне хотелось, но даже если бы я что-то и услышал, то вряд ли понял. Я уловил мельком их разговор. Они говорили что-то о весьма гадком положении дел и сорвавшихся договорённостях. В любом случае, я вернулся к себе в тот день, а на следующий Серра оказался в больнице. Мы собирались встретиться с Понтедрой, который должен был сообщить мне что-то важное, но ему три пули в живот всадили. На парковке.       Его тон менялся, обретая сконфуженность, будто рассказывая всё, как есть, он обрекал Винцента на выражение соболезнований. Маттео много раз смотрел на его лицо, становился немного бодрее, когда не замечал изменений, но скованнее в движениях, и чем больше он говорил, тем, казалось, сложнее ему становилось.       — Ты знаешь, из-за чего он попал в больницу?       — Нет, синьор. Я просто не лез.       — И почему ты… сдал их?       Маттео похлопал глазами.       — Сдал их, синьор?       — Чтобы ввязаться в «Программу».       — А. Ты об этом, — Маттео опустил голову. Выглядел пристыженным. — Мне нужны были жильё, деньги и прикрытый тыл. Я не только о них рассказал — хотя, это не то, чтобы меня оправдывало, не так ли? Я вообще много чего… наговорил. Не особо существенной информации, думаю, половину полиция уже знала. Хотя, всё равно дерьмово вышло, но…       — Понтедра уже мертв, Серра не был против, да и остальные не возражали? — Винцент приподнял одну бровь.       Недовольства цинизмом не случилось. Пара секунд на то, чтобы осознать и принять правду, оформленную в резкое, сухое высказывание — тяжелее, чем правда в сопровождении множества оправданий и объяснений, но честнее, — и Маттео кивнул, смиряясь, соглашаясь и принимая мысль, что подставил знакомых людей ради того, чтобы спасти себя.       Отметив это, Винцент почувствовал порыв сказать ему что-нибудь приободряющее, но, не обладая способностями к искренним и попадающим точно в цель речам, произнёс:       — Я бы тоже так сделал. Толково, если так подумать; это же за государственные деньги.       И сразу же укорил себя в мыслях. Это было лишнее. Парень ему не друг, даже не приятель; любое проявление эмпатии может пробудить привязанность.       Он оказался не так глуп, как Винцент решил раньше. Его внешность и поведение водили за нос: в больших золотисто-карих глазах не находилась и толика лукавости, но отсутствие этого качества не стало препятствием для поиска выхода из положения. Хотя, кое-что, намекающее на хитрость, в Маттео присутствовало: рыж, как лисица, и черты лица тоже какие-то лисьи, но привычного смысла этому Винцент не придавал.       Лисы — псовые. Он помнил это из энциклопедии, прочитанной в детстве. Их поведение предсказуемо, привычки давно известны. Умны, но легко идут на поводу своего безграничного любопытства. Попадаются в капканы. Становятся шубкой на плечах очередной модницы.       Лисы — добыча.       — Надеюсь, государство оплатит мне психолога, который поможет проработать чувство вины и стыда, — Маттео кисло улыбнулся, ткнув вилку в макароны.       — Вообще-то, нет, потому что, — Винцент прочистил горло, решив честностью ответить на честность, как бы тяжело ему это не давалось, — планы несколько… изменились.       У его честности имелись границы, патологически суженные настолько, что неплохо бы сходить к врачу; но нежелание позволить кому-то копаться в своих мозгах оказывалось сильнее каждый раз, как только стоило об этом задуматься.       Потому что если врач попадётся некомпетентный, то Винцент за себя ручаться не сможет. В зависимости от уровня бредовости сказанного, в центр психологической помощи, вероятно, придётся вызывать помощь реанимационную.       — Ты не сотрудник какой-нибудь структуры, — не вопрос, а констатация факта. — Я понял.       — Разочарован?       — Нет. Должен был? Просто не понимаю, как так сложилось, но ничего против не имею, — он меланхолично качнул головой. — Значит, делаешь фальшивые документы?       — Нет. Поддерживаю связи с людьми, которые делают.       — Хорошо.       Ничего хорошего в своих словах Винцент не нашёл и понять, что нашел Маттео, тоже не смог. Наверное, это — вроде его дежурного согласия, всегда брошенным из привычки.       Если постоянно говорить, что что-то хорошо, оно в самом деле становилось хорошим? Вряд ли.       Но когда кто-то сказал, что Винцент виновен в смерти нескольких человек, то, почему-то, он в самом деле стал виновным. Появились свидетели (которых не было) и улики (которых не могло быть).       Ему не поверили, когда он сказал, что ничего не знает. Винцент не собирался верить Маттео.