8 баллов по шкале Глазго

      Вручив Маттео свою карточку и наказав ни в чем себе не отказывать (коротким: «Бери, что хочешь»), Винцент сказал взять ему фильтр-кофе и слойку с лимоном, а потом отошёл в сторону, чтобы переговорить. Найти укромный уголок было делом не из лёгких, но ведущий к туалету поворот показался местом более-менее подходящим.       Остановившись и убедившись, что рядом никого, Винцент набрал Августа. В последнее время «набрать Августа» стало почти способом психотерапии: он же всю эту кашу заварил, вот пусть и наслаждается последствиями. Шансы на него поорать за дело выдавались так редко, что каждый ценился на вес золота.       Только в этот раз намерения от души материть не было, потому что замешательство и растерянность, как у подростка, всю злость сводили к нулю.       По-армейски короткое «слушаю» не успело прозвучать полностью, как Винцент начал говорить:       — Август, Август, помнишь, ты давал мне документы? Они у тебя рядом? Ты можешь в них заглянуть?       Опешив с внезапно изменившейся манеры речи и тона (Винцент и сам себя не узнавал в этот момент), Август спустя время настороженно спросил:       — Это кто?       — Блядь, да иди ты…       — Всё, понял, вот теперь узнаю, — торопливо произнёс он, обрывая ругательства. — Я могу в них заглянуть. А что такое?       — Мне нужно кое-что узнать. Очень нужно, это прямо вообще охренеть как важно. Короче… — Винцент нервно стучал стопой по гладкому белому полу. — Короче, ему парни нравятся? Ну, итальяшке. Он гетеро или нет?       Повисшее молчание окончилось гудками. Август сбросил звонок.       — Какая же ты сука, — процедил Винцент, набирая его заново. К счастью, он ответил во второй раз.       — Ты не можешь спать со свидетелем, — отчеканивая каждое слово сказал Август, за время молчания сформулировав все нотации, которые был намерен прочесть.       — Ой, бля, правда? И кто мне это запретит? ФБР? ЦРУ? Синьоры из Ндрангеты? Ты лично?       — Винц, это просто… — он издал невнятный звук, похожий на смешанное со вздохом рычание. — Ты понимаешь, что…       — Что ты ревнуешь? О-о, Август, забудь, не горюй о разбитом сердце, два года прошло!       Напряженное давящее молчание по ту сторону заставило немного сбавить обороты. Винцент вздохнул, носком упираясь в плиту, как если бы пытался всковырнуть ногой землю, и, стремясь избежать продолжительной неловкости после неудачной шутки, вернулся к просьбе:       — Вообще, возможно, это я тут в опасности. Хочу удостовериться, подкатывают ко мне или нет.       — Нет. Потому что он со мной так же общался.       Август ответил так уверенно, будто стопроцентно знал, о чём шла речь, но это казалось уж слишком сомнительным — не он ведь целые сутки провел с Маттео. Винцент с подозрительностью спросил:       — Тебя тоже целовали?       — Что? Нет.       — Лу-зер, — едко бросил в ответ Винцент, расплываясь в улыбке и почти что смакуя сказанное.       «Почти двухметровый альфа-полицейский, одно появление которого сулит повышение влажности в метеорологических прогнозах, если бы те составлялись относительно зоны половых органов», — описание, услышанное в управлении от недовольного парня, который однажды, проводив Августа завистливым взглядом, полчаса брюзжал на него, не зная, что они с Винцентом — приятели. Описание, в сущности своей, мерзкое, но запомнившееся своей точностью; предназначенное для того, чтобы выразить всю неприязнь к Августу, но на деле очень хорошо его характеризующее. И вот его Винцент прямо-таки обставил.       Повод для радости детский и глупый, но это не значит, что его нельзя использовать для нервотрепки. Попытка, впрочем, изначально проигрышная — Августа итальянец особо не интересовал.       — Давно это стало соревнованием?       — Часа три назад, плюс-минус двадцать минут. Я не засекал. Согласись: парниша — шельма та ещё. Не думаешь?       Или, может быть, так он вёл себя только в присутствии Винцента — промелькнувшая об этом мысль заставила высунуться из уголка и найти Маттео в кофейной, выбранной для перекуса. Он болтал с кассиром. Улыбался, жестикулировал, то есть, делал всё то же самое, что делал со всеми, и явно не первую минуту (скорее, разговор завязался с того момента, как он подошёл, чтобы сделать заказ), потому что ему в эту же секунду протянули готовый кофе.       Нет, не только.       Винцент не знал, радоваться этому или переживать сильнее: с одной стороны, в отношения это внесло определенную ясность, но не ту, которую ему хотелось бы.       — Август, — полушепотом поинтересовался он, будто выглядывание и громкий голос могли бы привлечь внимание Маттео, — скажи честно: ты бы с ним переспал?       — М-м-м, нет.       У Маттео кожа смуглая, теплого оттенка; Винцент видел румянец на его щеках и хорошо мог представить, как выглядели бы следы от опущенной с силой руки на заднице. Одна эта картинка в воображении вызывала страстное желание отправить Маттео куда-нибудь подальше, чтобы вообще на глаза не попадался, потому что настолько озабоченным Винцент себя никогда не чувствовал.       Он, когда они стояли в лифте лицом к лицу, смотрел на Маттео, думая о том, что неплохо было бы его «по щеке хуем шлепнуть» — хотя бы ради невинно-глуповатого выражения изумления, появляющимся всякий раз, когда Маттео, приоткрыв рот, хлопал ресницами. Теперь одно это желание казалось какой-то невинной мелочью по сравнению с тем, куда завели фантазии. Верить в то, что не у всех так, не хотелось; иначе выходило, что это с Винцентом опять что-то неладное.       — Вот казалось бы, общаюсь с тобой по телефону, а запах пиздежа всё равно чувствую.       — Тебе интересна правда или то, что ты хочешь услышать?       — Я, блядь, уверен, что правда совпадает с тем, что я хочу услышать.       — Вряд ли, — Август хмыкнул. — Ты же знаешь, что у меня…       — Да или нет? — резко прервал Винцент. Он рассказы о большой, нежной и девственной любви Августа с его другом детства, слушать не хотел, потому что всё это соплежуйство было историей очень хорошо известной. Тем более, что Винцент ей свидетель. — Я не спрашивал: «Переспал бы ты с ним, если бы не обстоятельства?»       — Да, при наличии двух условий: мне снова семнадцать, а у него закрыт рот, — то ли сдавшись, то ли решив как можно быстрее закрыть тему, ответил Август.       — Ой, бедняжка. В твоем мире ещё не изобрели скотч? Попробуй как-нибудь.       — Я этот разговор разговаривать отказываюсь. Ты всё, что хотел, спросил?       — Нет. Нам надо бы кое с чем определиться. Ты, я, он — зачётная групповуха в какой-нибудь кафешке, не думаешь?       — О чём ты?       — У меня к тебе куча вопросов, у парня — ещё больше. Что насчёт пятницы?       — Лучше суббота. Хорошо, что ты предложил, потому что рассказать нужно многое.       — Договорились. Созвонимся ближе к этому времени.       Прощанием со стороны Августа было усталое: «До встречи». Винцент — его личная головная боль, этот титул носившая с гордостью. Была бы возможность — обязательно указал об этом в резюме; но со всех работ отшили до того, как это самое резюме было готово, так что достижение осталось незамеченным менеджерами.       До субботы ещё четыре дня. Сказанное шутки ради предложение заехать в церковь стало пунктом в планах — может, получится избавиться от грешных мыслей.       Пройдя в рядом расположенный туалет, Винцент умыл лицо ледяной водой, похлопал по щекам. Он чувствовал себя спермотоксикозным школьником, которому ненормально срывало крышу, и на то были свои причины, но осознание их не умаляло беспокойство.       Чисто внешне Маттео выглядел прямо так, как нужно. Совершенно точно винцентов типаж: рыжие волосы, насыщенный цвет тонких, чувственных губ, густые длинные ресницы, в свете ламп кажущиеся золотистыми. Высокий и крепкий, но изящный, с плавными движениями, ровной осанкой и узкой талией.       Заморская экзотика. «Дрочи — не хочу», — даже туалетные кабинки рядом, все пустые.       На это легко можно закрыть глаза — мало ли, сколько красивых людей в округе, — но то, что он говорил, и как он это говорил, оказывало влияние, сродни крепкому удару в «солнышко». После поцелуя Винцент чувствовал себя сбитым фурой. Когда Маттео попросил взяться за руки, в сознании появилась чёрная дыра.       Его поведение — не просто то, к чему Винцент не привык. Его поведение — прямая противоположность того, к чему Винцент привык, и это вещь настолько же пугающая, насколько пугающе, однажды проснувшись, обнаружить, что солнце поднялось на западе и село на востоке; что небо оказалось под ногами, пока земля зеленела над головой.       И то, как он взялся за руки. Осторожно и аккуратно, снизив контакт к необходимому минимуму, будто понимая, читая мысли (хотя, умом Винцент осознавал, что это невозможно), в которых ничего, кроме отторжения к прикосновениям не было; чутко, нежно, и ладонь у него была очень тёплая, с мягкой кожей.       Что такая барышня вообще среди суровых мафиозников забыла — вопрос, ответ на который знать не хотелось. Напрашивалась одна версия, полная того, что называли «достоевщиной»: Маттео с ними спал.       Он достаточно миловидный и обаятельный, к жестокости не склонный настолько, что даже с пистолетом обращаться не научился; выбравший профессию творческую, о конкуренции в которой в век нынешний даже последняя собака знала. С каждым годом росло количество историй о том, как кто-то пробирался (или как кого-то принуждали пробираться) через постель: свет софитов проливался на грязные подробности того, что происходило за кулисами. То, что было известно, при этом оставалось во все времена лишь верхушкой айсберга.       В поисках опровержения этому Винцент перебирал всё ему сказанное с необычайной дотошностью, но хорошей памятью он мог хвастаться только в тех годах, когда еще не знал проблем со сном и не слышал от врачей слова про «гиповитаминоз». Во фразу о том, что всё из-за родителей, верилось слабо.       Еще два хлопка по лицу, на этот раз окончательных. Оборванные на середине мысли, не имеющие значения. Глубокий вдох.       Винцент вышел из туалета с намерением больше не позволить выбить себя из колеи. Намерение продержалось те секунд десять, которые занял путь от туалета до столика, за которым сидел Маттео. Он при виде Винцента улыбнулся, засверкал, как радующийся возвращению хозяина щенок, и без какого-либо укора, но с облегчением воскликнул:       — Sei stato via per così tanto tempo!       — Не говори на итальянском в общественном месте. С ума сошёл, что ли? — нахмурившись, бросил Винцент, чувствуя, как от одной этой чужеродной радости его охватывал стыд за всю грубость, сказанную ранее.       Кофе оказался тёплым. Винцент сверился с часами: он отсутствовал двадцать минут. Для него, погруженного в мысли и переживающего стресс, время пролетело незаметно.       — Scu… Задумался.       — Я позвонил Августу, и…       Все та же теплая ладонь неожиданно легла на рот: Винцент замолчал больше от удивления, нежели от прикосновения, для которого Маттео пришлось перегнуться через стол слишком быстро.       — No, per favore. Non ora.       — Я тебя не понимаю.       — Зато я тебя прекрасно понимаю.       Маттео вздохнул, убирая руку и с опаской глядя на Винцента, приглядываясь, не собирается ли он возвращаться к теме, чтобы вовремя поймать момент и прервать вторую попытку.       — Не сейчас. Пожалуйста.       — Еще раз так сделаешь — я тебе пальцы отгрызу, — пообещал Винцент, кусая слойку.       Ставить его слова под сомнение Маттео не осмелился и только тихо извинился.       Кофейня, расположенная на углу двух торговых рядов и отделенная от вестибюля оградой с искусственной травой сверху, казалась подходящей для долгой и комфортной беседы лишь внешне. В заблуждение вводили светлые, лакированные столики из светлого дерева, деревянные, на пару оттенков темнее панели стен и гирлянд под потолком, оплетающих ножки ламп. Последние придавали интерьеру небольшую «домашнюю» небрежность вместе с потертыми плакатами на дальней стене, а дерево всегда ассоциировалось с природой и свойственной ей тишиной. Обманчивое впечатление рушилось довольно быстро: от шума даже выбор столика подальше не спасал. Нестройный хор голосов вокруг и играющая из динамиков по всему моллу музыка действовали на нервы, заставляя пожалеть о затянувшемся походе за вещами.       Место, вообще, поразительно парадоксальное. Спокойствие создано для того, чтобы посетитель, не торопясь, обходил магазины, скупая все, что попадется на глаза; но как только появлялось желание остановиться, поставить прогулку на паузу, то окружение оказывалось невыносимым настолько, что хотелось уйти. Достаточно открытое, чтобы можно было видеть каждый выставленный на витрину товар; в критических ситуациях превращающееся в тюрьму из-за запутанной планировки и неочевидного расположения запасных выходов.       Винцент к торговым комплексам относился прохладно, но говорить об этом не стал: Маттео, похожий на городского гламурного мальчика, приехавший из мирового центра мода со своими какими-то «правилами шоппинга», по его мнению, ход мыслей просто не понял бы.       Тем лучше. Меньше общего — легче расходиться.       — Все, ты закончил?       — Хочешь попробовать?       Маттео протянул высокий стакан с холодным кофе, украшенным шапочкой из посыпанных кокосовой стружкой сливок. Винцент помотал головой из стороны в сторону.       — Слишком сладко.       — Как знаешь.       Розовая соломка, загибающаяся в форме сердца, ему тоже не понравилась.       — Тебе не страшно?       — Немного.       — Почему предложил тогда?       — В замкнутых пространствах теперь ещё страшнее.       Винцент поджал губы, проглатывая замечание о том, что за ними могли в эту минуту следить.       С другой стороны, может быть, это в нём говорила его паранойя.       — Фидель Кастро пережил шестьсот тридцать покушений, чем я хуже? — Маттео хохотнул.       — Ты не Кастро. Но как знаешь. Они всегда так решают вопросы?       — Итальянцы? Да. Чем показательнее, тем лучше.       — И ты видел? Убитых раньше?       К его удивлению Маттео ответил «нет».       — Я же говорил, что не собирался со всем этим связываться. Слышал иногда что-то. Но не видел. Мне это было мало интересно.       — Ты просто не выглядишь… напуганным или шокированным.       — А что мне, в плечо тебе плакаться? — Маттео удивлённо поднял брови. — Я же знаю, что на какое-то время они залягут, даже если учитывать подкупленную полицию. Если буду мариноваться в одном помещении, то с ума сойду.       Винцент присвистнул. Такой дерзости он не ждал.       — У ваших ребят совсем нет яиц.       — Нет никаких «ваших ребят». Есть они. Есть я.       — Ты — маленькая врушка, кстати.       — Почему это?       — Сказал, что ничего не знаешь.       — Знаю ровно то, что любой мог бы узнать, — с обидой ответил Маттео. — Не понимаю, почему ты думаешь, что я тебе вру.       — Потому что полиция не опекала бы тебя, если бы ты не мог дать что-то взамен.       — Это так не работает.       — А вот и работает!       — Да нет же! — Маттео прикусил губу, близкий к тому, чтобы рассмеяться. — Я же подписался, я знаю!       — А у меня кореш там сидит! Блядь, да хрена с два!..       — Там несколько условий. Я подхожу минимум под три!       — Да так не бывает!       Винцент, незаметно для себя распалившийся спором, постучал пальцем по столику. Маттео не сдержался и залился смехом.       — Давай у Августа спросим?       — Хорошо! В субботу у него уточним.       — А почему не сейчас?       Не сейчас — потому что Винцент начал подозревать, что все-таки не совсем прав, и боялся прямо после услышать «Вот я же говорил!» Лучше уж подождать, пока этот разговор вылетит у Маттео из головы.       — Потому что.       Маттео пожал плечами, наскоро допил и повел за собой. По пути говорил о том, что привык совершать покупки в не таком быстром темпе, а тут и скорость, и новая обстановка, и размеры молла заставили растеряться. Он, как и обещал, по дороге присмотрелся к окружению более пристально, а потому сразу же показал несколько любопытных для себя рубашек в одном из магазинов.       На белой ткани одной из них расцветали серые, едва заметные цветы, от второй красной и пестрых узоров на ней рябило в глазах. Третья — белая в синюю полоску или синяя в белую? Винцент не понял, и времени на подумать у него не хватило, потому что следом Маттео подхватил ещё две. Самый яркой из них была белая с принтом из клякс, как будто кто-то небрежно пролил несколько баночек краски; приложив её к себе, чтобы дать Винценту навскидку оценить вид, Маттео светился, гордый своим выбором.       — Тебе нравится?       — Да, — без раздумий. — Они хорошенькие. Не думаешь?       «Почему ты меня спрашиваешь?» — подумал Винцент, ничего в моде не смысля. Его одежда — сплошной черный цвет, кроме, разве что, одной клетчатой красной рубашки из фланеля, и та купленная по принципу «пусть будет».       Он кивнул, зная, что его ответ значения не имел. И предпочтения Маттео тоже.       Потому что если и играть в «Уитсек», то соблюдая все правила.       — Вот теперь ты берешь, возвращаешь шмотки и выбираешь строго противоположное тому, что тебе нравится. Понятно?       Ожидая удивления, Винцент удивился сам тому, с каким спокойствием Маттео воспринял его слова. Спокойно отложив вещи, кивнул, чуть поджав губы, и вернулся к изучению полок и стеллажей.       — А ты в курсе, да?       — О чем ты?       — О том, как это работает.       — Немного.       Они оказались по разные стороны одной вешалки друг напротив друга.       — У меня запрет на публичные выступления. Нельзя говорить об участии в программе. Нельзя делиться подробностями дела. Нельзя связываться с людьми, которые знали меня до этого, — каждое слово Маттео сопровождалось стуком одной отодвинутой вешалки об другую после отрывистых движений. — Нельзя делать все то, что могло бы меня как-то выдать. И…       Из ряда вещей показалась нежно-розовая блузка — все-таки тяга к светлому оказалась сильнее запретов. Винцент не счел это чем-то значимым, потому что в остальном от ранее выбранного она отличалась полупрозрачностью, рукавом на три четверти (прошлые рубашки были все с коротким) и бантом у воротника.       — Они спрашивали меня о некоторых вещах, — медленно продолжил Маттео, изучая бирку. Выполнение двух дел одновременно от него требовало значительных усилий. — Кем хочу стать, куда хотел бы поехать… Все эти пункты ведь стали бы, ну… Как эти рубашки, верно? Я бы получил строго противоположное тому, что желаю…       Ответ Винцента ему не потребовался. Оказалось достаточно одного взгляда.       — Поэтому я сказал, что всегда мечтал стать экономистом, живущим в небоскребе на Таймс-сквер.       Противоположность — это творческая карьера и… неужели, пригород? Винцент не успел спросить, потому что Маттео приподнял блузку, чтобы показать её получше, и, как показалось, спрашивая мнения.       — Непл…       — Эта из женского отдела. Наверное, консультантам лучше сказать, чтобы на место вернули?       Винцент опешил.       — Ты ее не хочешь?..       — Что? Не-ет, — Маттео неловко улыбнулся. — Она же женская.       — И что?       Черные изогнутые брови, непонимающий тон ввели его в замешательство. Задумчиво проведя большим пальцем по губам, Маттео неуверенно ответил, словно сомневался в собственных словах:       — Парни такое не носят.       — Вот именно, — Винцент задорно приподнял уголки рта. — Разве это нам не подходит? М? Глянь размерчик.       Маттео посмотрел на него с сомнением, опустил взгляд на блузку и снова поднял на Винцента. Что в его голове в этот момент творилось — тайна, но, в конце концов, блузка осталась в его руках, потому что размер, казалось, подходил.       Остановив выбор на ней, Маттео как будто получил знание о точном направлении, в какую сторону стоило двигаться, и это позволило ускориться в выборе. Сам магазин занимал два этажа и имел эскалатор внутри; по нему Винцент и Маттео поднялись, где уже сразу остановились в отделе с женской одеждой.       Винцент смотрел на Маттео, странно взбудораженного, как учёный, столкнувшийся с чем-то новым и неизведанным. Смотрел, пытаясь откреститься от мыслей, что посоветовал брать женское только из-за собственного интереса к тому, как это будет выглядеть. Когда Маттео задернул плотную ткань шторы примерочной, то и дело хотелось заглянуть, проверить — как он там? Если поймать момент, то можно будет увидеть его без рубашки вовсе.       Еще один шлепок по щеке, чтобы привести себя в чувство. Еще немного — и даже это не поможет; придется попросить Августа ударить со всей дури, может быть, тогда мозги встанут на место и заработают, как надо.       Одно дело — случайная связь под кислотой. Марка на языке позволяла сократить диалог до «Хочешь?» и «Хочу». Две фразы, чтобы оказаться с кем-то, под кем-то, на ком-то, со стертыми в памяти до бесформенного пятна лицами, невысказанными именами. В голове пусто, но информации о том, с кем и когда, места не находилось.       Другое — в трезвом уме с человеком, красивым настолько, что за одно это превращающимся в «птицу другого полета». Все смелость и борзый нрав как рукой сняло от осознания, что ни один из наиболее возможных исходов разговора не включал в себя удачный. Максимум — мягкий отказ. Самые худшие — Маттео рассмеялся бы в лицо или презрительно скривился.       — Винцент, я не знаю, это как-то… странно?       Винцент оглянулся. Его ожидания не оправдались — реальность могла дать фантазиям фору.       Маттео пальцами нервно теребил нежно-розовый бант, другой рукой приобнимая себя. После винцентова жеста, требующего показаться, нехотя выпрямился. Его фигуру, каждый плавный изгиб, узкую талию, очертания груди с темными сосками, выступающие ключицы и веснушки на плечах полупрозрачная ткань позволяла рассмотреть в подробностях.       К составленной в голове запланированной исповеди добавилась благодарность Богу за существование прозрачных вещей.       Облокотившись на край примерочной, Винцент уточнил:       — Это похоже на то, что ты бы надел?       — Конечно нет! — взволнованно ответил Маттео, снова повернувшись к зеркалу. Пальцы вернулись к банту. — Это ведь женские вещи.       — Чувствуешь, как член отваливается? — Винцент усмехнулся. Улыбка стала еще шире, когда он увидел, как стал ярче румянец на смуглых щеках.       — Просто представить себе не могу, чтобы… то есть… Dio mio, как бы это… — Бант развязался, Маттео охнул и постарался вернуть все как было. — Далеко от того, чему меня учили.       — То есть, то, что нужно? — с нажимом спросил Винцент, проходя в узкую примерочную.       Слишком мало места для двоих — Маттео вжался спиной в стенку, позволяя Винценту бесцеремонно протянуть руки, чтобы завязать распустившиеся ленты.       — Да. Пожалуй, так и выходит.       — Получится подстроиться под условия, как думаешь, Мариано? — Винцент старался не поднимать на него взгляд. Видеть его лицо вблизи, понимая, что зеркала между ними уже нет, все равно, что оказаться быком, перед которым машут красной тряпкой.       — Конечно. Я же актер, в конце концов, — послышался смешок, лишённый искреннего веселья. — Спасибо.       В ответ на это Винцент коротко кивнул и оставил наедине с остальными вещами. Он сказал, что отойдет поговорить снова, лишь бы избавиться от роли советчика, не способного что-либо подсказать, и поймал до странного разочарованный взгляд.       Контакты Майры во всех сетях как-то отмечены: в одном мессенджере закреплен сверху, в другом — выделялся на фоне остальных из-за поставленной рядом с именем звездочки, в третьем был единственным. Её номер стоял на быстром наборе. Винцент предложил ей вечером выпить пива и в ответ получил стикер с розовой кошечкой, решительно отвечающей «нет». За этим Майра добавила: «Только если ты платишь».       Дни, когда Винцент не платил, стоило отмечать в календаре: вся его щедрость и остатки добродушия уходили одной Майре. До тюрьмы она принимала робкие и полные трепетной нежности поцелуи, после, встречая, приняла в свои объятия. Была рядом, когда крутило от ломки и когда Винцент въехал в квартиру на Манхэттене. То есть, в болезни и здравии, в печали и радости; только обмена кольцами не произошло. Романтика себя исчерпала, но дружба, занявшая ее место, была в разы лучше.       Удар от Августа мог и не понадобиться, потому что Майра словами умела заставить думать в верном направлении.       Удар от Августа, это, конечно, гарантированный «отвал башки», как говорила молодежь, а Винцент все мысли о самоубийстве оставил еще несколько лет назад. У него, в конце концов, апартаменты пока включали три комнаты, а не пять, и бассейн в доме был меньше, чем хотелось.       Да и дядя уйти из жизни раньше времени не разрешал.       Винцент спросил у Майры, как её дела. Она ответила интригующим: «Жесть полная, сегодня с одним придурком на дороге поцапалась. Встретимся — расскажу». На предложение найти его и сломать колени она отправила все ту же кошку, коварно протирающую лапы.       Еще Винцент прочитал статьи об итальянском менталитете, чтобы заранее охладить голову. Черным по белому было написано об искренности и общительности, яркости и громкости. Мужчины делали комплименты женщинам, ни к чему не обязывая; женщины главенствовали в семье и каждая считала себя мировым сокровищем (более чем заслуженно).       Три или четыре сайта понадобилось, чтобы осознать — никаких подкатов. Только Винцент и его «тараканы в голове». Осознание стоило подкрепить принятием, которое пройдет гораздо проще, если рядом будет Майра.       В конце одной из статей была фраза: «Non vogliamo vivere in eterno, bensì vivere intensamente». Винцент оставил её открытой, чтобы попросить перевод позже интереса ради.       Когда Маттео вышел с вещами на руках, Винцент спросил:       — Что из этого?       — Какой максимум?       — Три.       — Тогда вот это, — Маттео передал вещи бережно и любовно, остальные оставив на вешалках под табличкой с надписью. — Еще кое-что можно?       — М?       — Обувь.       Винцент рассеянно кивнул. Об этом он забыл.       Спустя время Маттео сидел на белом пуфике, примеряя бежевые лодочки на каблуке. Его инициатива. Видимо, понравилось, несмотря на то, что он уверял в наличии причины такого выбора:       — Я вот думаю: если менять стиль, то полностью. И еще — я смотрел давно разные шоу про криминалистику. Мне было двенадцать, вроде бы. Вспомнил, когда ты сказал про поцелуй. В общем, в одном выпуске рассказывали про вора, который попался из-за походки. Можешь себе представить? — заведя обе руки за спину и оперевшись на них, Маттео вытянул скрещенные длинные ноги. — Что думаешь?       — Он ебанный неудачник.       — О туфлях.       — А, — Винцент неловко потёр щёку. — Я не знаю. Тебе же носить.       Ему очень шло. Может, он хотел это услышать. Был бы рад. Но Винцент не знал, как сказать об этом, и насколько это хорошая идея. Где они — границы, которые можно было переступить, не давая повода думать двусмысленно? Выдерживая дистанцию, постепенно можно незаметно для себя забыть о том, как ее сокращать.       — Я тут нашел кое-что, — он присел на корточки, показал телефон. — Переведешь? Просто интересно стало.       — А что, переводчики уже заблокированы? — Маттео лукаво и беззлобно улыбнулся. — «Не в наших планах жить вечно, в наших планах — жить ярко».       — Спасибо. Туфли неплохие. Возьми их.       Оплатив все, Винцент вручил пакеты с покупками и сказал идти к машине. Сам пошел сзади.       Он смотрел на рыжий затылок и качающуюся, искрящуюся в белом свете золотую сережку. На ровную спину, плавную и легкую походку. Маттео выделялся в толпе не только внешностью, но и неторопливостью, гибкостью, утонченностью. Он улыбался каждому встречному — это было заметно по тому, как округлялись глаза прохожих от удивления и как ему улыбались в ответ, непривычно и с долей неловкости; об этой особенности Винцент тоже успел вычитать в статьях.       Был ли у него, такого свободного, юного и красивого, кто-то, кто любил его? Оставшаяся в Италии «вторая половинка», с которой хотелось воссоединения? Скорее всего, да.       Насколько яркую жизнь должен был прожить человек, чтобы столкнуться с вероятностью её лишиться в двадцать три? Достаточно, чтобы осветить чужую.       Кем бы этот человек ни был, ему можно было завидовать.