8 баллов по шкале Глазго

      Маттео работать не хотел и, более того, не любил, но не то, чтобы у него были какие-то иные мысли насчет способа вернуть деньги.       «ОнлиФанс», опять же, требовал вложений. А сумма на чеке, который Маттео рассматривал в машине, кусалась, несмотря на скидку, и рождала неловкость, сильнее лени. Хотя, лень ли? Гораздо лучше звучит «режим энергосбережения». Работал он достаточно избирательно: например, восторженно бьющееся сердце о сбережении энергии не знало, как и стучащие по полу ноги.       Смотря в зеркало, Маттео не испытывал ничего, кроме боязливого волнения. Он вспоминал себя в одиннадцать, точно зная про тот год три вещи: бабушки тогда в его жизни уже не было, школа и улицы отличались от прошлых, а мама впервые ударила. За взятую с её столика косметичку; за то, что без спроса и за то, что это женское. Потом повела в ванну чуть ли не за шкирку и заставила отмываться.       Не было ни криков, ни вопросов, ни разговоров в дальнейшим и извинений. Спустя время Маттео начал воспринимать случившееся как оправданный переездом и мытарствами, с ним связанными, нервный срыв — Маттео просто не вовремя попался под руку, да и, в целом, поступил неправильно. Потом воспоминание перешло в фантазию — ситуация то ли приснилась, то ли изначально была спонтанной выдумкой, потому что детей так никто не воспитывал. Вот ему и придумалось, наверное, после просмотра той самой передачи про преступления.       Но где-то на подкорке четко отложилась установка: «Парни не красятся». Должны выглядеть опрятно и красиво, но косметика — исключительно женское право. Каблуки и блузки с бантом тоже. Мама подкрепляла её многочисленными замечаниями после, мимолетно брошенными в разговоре как бы «между прочим» фразами.       «Узкие джинсы? Ох, видел бы ты себя со стороны», — после первого самостоятельного похода по магазинам. «Выбери рубашку построже. Эта выглядит так, как будто к ней больше подошла бы юбка», — когда они пошли вместе, потому что в первый раз Маттео доверия не оправдал: «Тебе следует носить что-то более «мужское». Я понимаю твою любовь к ярким цветам, но знай меру».       Ей не нравилось, когда Маттео ходил по клубам в компании ровесников, потому что это делало его геем. Ей не нравилось, когда он ходил в кино с ровесницами, потому что это трактовалось как интерес ко всему «женскому». Ей мало что нравилось в целом. Мать обладала талантом находить недостатки во всём.       Теперь Маттео прижимал к себе пакеты с брендовыми логотипами, взволнованно убеждая себя, что это — мера вынужденная. Несмотря на жару, руки у него казались похолодевшими.       Винцент не сказал ничего о том, как это выглядело со стороны. Вместо комментария достаточным оказалось увидеть собственное отражение.       Splendidamente. Как будто это полностью его блузка, несмотря на тесноту в плечах.       Маттео прикусил щеку изнутри, напуганный глубиной испытываемого восхищения, природа которого была неизвестна.       Ему понравилось, потому что взятые вещи из женского отдела? Делало ли это его одним из тех жутких фетишистов, получающих возбуждение от отождествления себя с женщиной и со всем, что им приписывают? Когда он в одиннадцать провёл впервые розовым блеском по губам перед зеркалом, о таком можно было подумать?       Пытаясь смотреть на всё через призму логики, Маттео пришёл к тому, что нет: он был слишком мал и беззаботен, чтобы задаваться вопросами разницы между мужчинами и женщинами. Разницы не естественной и природной, но продиктованной социальными установками.       Тем не менее, тревога не отпускала. Несмотря на то, что на чужой земле матери рядом не было, правила, казалось, остались те же самые.       — Все нормально? — взгляд бледно-голубых отразился в зеркале заднего вида. На спешный кивок Маттео последовал удовлетворенный Винцента. — Я вечером по делам.       — Хорошо.       Спрашивать на сколько, куда, почему смысла не было — всё равно не ответит. Тем более, что винцентовы дела — это винцентовы дела, к которым Маттео ни отношения, ни интереса не имел.       Разве что… совсем маленький, граничащий со страхом узнать то, что знать не следовало. Интерес похожий на еловый запах освежителя в салоне, затерявшийся за въевшимся в кожу сидений запах марихуаны. То, что лежало на поверхности, отпугивало достаточно, чтобы пропало желание копать глубже.       Вчера на заднем сиденье лежала лопата, а сегодня ее уже не было. И о том, для чего она могла пригодиться жителю Манхэттена, привыкшему везде носить черные очки, думать вообще не хотелось.       — Позвони, если… А. У тебя ведь и телефона нет.       — Все будет в порядке.       — У меня, вроде, завалялся старый где-то, — задумчиво произнес Винцент.       Его стоило, несмотря на грубость, благодарить до бесконечности долго — хотя бы так, с ощущением, что с кем-то есть связь, можно было спать спокойно. Маттео вздохнул с облегчением, стараясь эмоции проявлять сдержаннее и тише. То, что получалось у него не слишком хорошо, Винцент дал понять, когда заметил беспокойство; хотя, впечатление чуткого и эмпатичного человека он не создавал.       — Забыли про крестик, кстати.       — Ничего страшного, — мягко сказал Маттео.       — А ты… прямо верующий? — поинтересовался Винцент, интонацией «прямо верующий» приравнивая к «сильно верующий».       — Нет. Недавно только решил, что пора бы уже и загробную жизнь устраивать.       На это Винцент прыснул, при этом стыдливо прикрыв рот рукой, а Маттео улыбнулся, как любой человек, собою довольный. Ему нравилось, что Винцент не акцентировал внимание на обстоятельствах их встречи в мелочах; иные могли ходить с вечно каменным лицом, как будто уверенные в том, что одно серьёзное отношение обеспечивало решение проблемы, и такие шутки бы восприняли «в штыки». Но вечно натянутые до предела нервы, как гитарные струны, теряли упругость. В отличии от струн, при этом, нервы нельзя поменять, но можно научиться расслаблять вовремя.       — А вообще, меня бабушка с детства по церквям таскала. Больше для… как же это… Я забыл слово. Как бы… «узнать искусство».       — Для культурного просвещения?       — Si!       — Класс. И как? Просветился? С детства это… лет с шести?       — С четырёх.       — Вау. Наверное, преисполнился в своём познании фреск из Ренессанса? А Микеланджело от Боттичелли отличить сможешь?       Откинувшись на спинку сиденья полностью, Маттео прикрыл глаза.       — Ты там спать собрался? — спросил Винцент.       — Нет. Меня убило большим количеством твоего сарказма.       — Не того человека наняли мафиозники, а? — Озорная улыбка озарила лицо Винцента.       — Свяжись с ними, пусть обратят внимание на твою кандидатуру.       — Не. Знаю я одного парня, он из одной такой компании сбежал, роняя тапки. Рассказывал, что у вас за нарушение этой… Омерты? — дождавшись подтверждения, Винцент продолжил: — Убивают нахрен. И тут ты на голову свалился, живое подтверждение. Как-то мне невкусно в такое ввязываться.       — А как ты с ним познакомился?       — А-а-а… А на работе, вот как. Мы пиццу в студенчестве вместе развозили.       Маттео кивнул головой, как бы принимая все сказанное. В ослабевающем понемногу волнении он пробыл до конца пути, все еще сцепив пальцы на ручках пакетов, словно боясь, что их украдут. Чем дальше от молла, тем ярче становилась мысль в голове: «Хуйню, конечно, сделал».       Туфли ему очень понравились, но можно было обойтись и без них. Если обстоятельства требуют смены стиля, то стоило притвориться приверженцем какой-нибудь субкультуры. Покрасить в красный волосы, проколоть бровь и сделать вид, что всю жизнь обожал «Sex Pistols»; или присвоить часть полностью черного гардероба Винцента и изучить репертуар «The Cure». Это все же менее нелепо, чем ношение женской одежды.       Хотя, туфли казались волшебными. Глупость. Зато какая красивая!       В уже знакомом лобби стоял шум. Люди, выстроившись в очереди перед лифтами, собрались в толпу, которую Маттео раньше видел только по праздникам. Он растерянно оглядывался по сторонам, думая, что сейчас стоит ждать предложения подняться по лестнице, но вместо этого Винцент протянул ключи. Неохотно, но, видимо, не найдя другого выхода.       — Ты не пойдешь?       — Нет. Ничего не трогай дома. Доберешься же?       — Доберусь, — Маттео протянул ладонь к ключам, которые тут же звякнули и отдалились из-за дерганного движения Винцента. — Ты… их дашь?       — Да, да, сейчас, дай секунду, — Винцент сделал глубокий вдох. — Не копайся в вещах, ага?       — Конечно.       — Ноутбук тоже не трогай.       — Я понял.       — Телевизор посмотри, попей чай.       — Да, хорошо.       Его переживания комичны наполовину: настолько сильная озабоченность и недоверие не могли взяться на пустом месте. Последнее дело — тревожить столь очевидные чьи-то раны.       — Знаешь, — Маттео склонил голову, концентрируясь на том, что не выдать нервозности, — я могу переночевать в отеле.       — Ага, а завтра тебя еще какой-то мужик заберет. Так и будешь по рукам ходить.       — А я, по-твоему, с «каким-то мужиком» пойду, как барашек на привязи, да?       — Я не это имел в виду, — одёрнул Винцент, нервно поведя плечом. — На.       Ключи оказались у Маттео в руках, и попытки сдержать переживания от перспективы вновь оказаться один на один с собой и своими мыслями ночью сменились попытками не выдать ликования.       — Всё, я пошёл.       — Удачи!       Маттео помахал ему рукой, улыбаясь. Улыбка стала ещё шире, когда Винцент ответил тем же жестом, пусть неловко и смазано.       Время, которое пришлось провести в очереди перед лифтом, прошло насыщенно и незаметно: Маттео разговорился с недавно эмигрировавшей из Индии девушкой. К их беседе присоединилась женщина средних лет, слова которой возмутили стоящего рядом мужчину. Ему не понравилось критичное высказывание о Республиканской партии, оскорбленные чувства потребовали вмешательства. Это, в свою очередь, не понравилось либерально настроенной женщине — каждый имел право на свою точку зрения, но не имел право врываться в чужой разговор.       Маттео и его почти ровесница (по крайней мере, на вид девушке было не больше двадцати пяти) слушали обмен колкостями на границе между спором политическим и спором личным, обладая знаниями о политике настолько минимальными, что, только познакомившись, имели большее представление друг о друге. При этом они даже не называли имен, заранее определив, что их знакомство — одноразовое, исчерпывающее себя прямо здесь, в лобби.       Девушка вернулась к теме обсуждения, прерванного более взрослыми, и продолжила рассказывать о том, как работает в апартаментах несколькими этажами ниже нянькой. О том, что её в другие места на работу брали неохотно, да и даже сейчас она не трудоустроена официально, что, в перспективе, большой минус. Когда Маттео, представившийся как выходец из Коста-Рики, поинтересовался насчёт мест, в которых шанс получить работу выше, девушка покачала головой: «Не могу ничего сказать наверняка. У тебя хороший английский», — последнее она добавила с какой-то удрученной завистью, как будто одно умение говорить без ярко выраженного акцента было залогом успеха, но к этому Маттео отнесся со скепсисом.       Самым надёжным путём казался выбор чего-то, похожего на прошлую работу. Стоило поискать кофейню или кафе, чтобы не заморачиваться с обучением и добавить при собеседовании в свои плюсы преувеличенный на год (или два) опыт и уже имеющиеся навыки.       Менять жесты, менять манеру говорить, менять внешний вид и пытаться быть кем угодно, но только не собой — большой труд. Чтобы успеть во всем (и в том, чтобы притворяться другим человеком, и в том, чтобы поскорее слезть с чужой шеи), Маттео запланировал не сулящую проблемы работу.       Винцент бы сказал: «Запланировал халявить как можно больше, не так ли?» — с усмешкой, обнажая суть желаний, скрытую за заковыристыми формулировками.       Распрощавшись с девушкой и пожелав ей хорошего дня, Маттео вскоре поднялся и оказался в апартаментах. Он убрал покупки поодаль, чтобы не вспоминать о них, и, следуя сказанным словам, включил телевизор. Новости не интересовали, идущие по другим каналам фильмы уже знакомы. Под разговор двух главных героев романтической комедии Маттео пошел искать книги, которые были всего лишь предлогом для того, чтобы осмотреться получше.       В апартаментах Винцента не хватало зеркал — только одно в ванной, и то небольшое. Маттео привык хотя бы к одному в полный рост рядом с выходной дверью и одному для себя в комнате.       Спальню и еще одну комнату разделял коридор, в конце которого стоял стеллаж с коробками, папкой (с документами, наверное), стопкой бумаги для принтера и какой-то мелочью, брошенной сюда от ненадобности. Пустые баночки из-под благовоний, потерявшие запах ароматические палочки, черные матовые тарелки, на стенки которых налипло что-то, похожее на воск, и разные свечи с их огарками. Будто некая очень суеверная бабушка одарила Винцента ведьмовскими принадлежностями. Среди них лежали ручки, маркеры без крышечки и клейкие стикеры. Винценту не хватало времени на уборку? Он казался несколько небрежным, особенно в отношении внешнего вида, но на кухне даже пыли не было. На этой полке, впрочем, тоже; только сложенный мусор создавал странное впечатление, как будто был по-своему важен, чтобы просто избавиться.       Маттео заглянул в спальню. Незаправленная двуспальная кровать (хотя, на ней спокойно поместились бы и три человека) манила к себе. Невероятно мягкая на вид, наверняка очень приятная на ощупь. Пройдя внутрь, Маттео сел поверх пледа, коснулся холодного одеяла и попытался вспомнить все винцентовы инструкции. Запрета лечь на кровать среди них не было. Так может?..       Однажды ему пришлось ночевать в недорогом придорожном мотеле. Жесткий матрас — только один из минусов маленькой комнаты. Но если увиденного ночью таракана можно выпроводить в окно, и занимает это минут пять, не больше, то после плохого сна спина болит целый день, поэтому матрас — минус более существенный, чем остальные.       Белье пахло средством для стирки. Не Винцентом. Он вообще в своём доме бывал?       Перед кроватью — стол, на котором мигал ноутбук и зеленело колючее алоэ. Бабушка любила алоэ — считала его лечебным. Маттео отдавал предпочтение доказательной медицине и к народной относился с осторожностью. Ему было проще поверить в то, что кто-то уже разобрался в человеческом организме и знает, что делать.       Шторы в спальне такие же не пропускающие свет, как и в гостиной, только уже просто темно-синие, без узоров. Между окном и кроватью с настенной полки свисали листья хлорофитума, закрывая позади стоящий нефролепис. Маттео отодвинул шторы в стороны, давая растениям больше света, и вышел.       Вторая комната оказалась страннее всего остального. Изначально принятая за рабочий кабинет она вовсе на него не походила: на тёмном столе Маттео ожидал увидеть документы, а не всё те же свечи (уже целые или незначительно сожженные), карты, шкатулки, расписанные разными витиеватыми узорами, камни (разноцветные и с рунами), ловцы снов, снова карты, доску с буквами и треугольник рядом, связки трав… Ароматом последних пропиталось всё помещение: тяжелая смесь запахов, сладковато-горькая, удушающая, головокружительная. Из аккуратно разложенных на комоде букетиков Маттео узнал только мандрагору из-за того, что фиолетовые цветки (высушенные, а потому отчасти потерявшие насыщенность оттенка) он видел, когда был подростком, влюблённым в «Гарри Поттера». Её настоящим видом Маттео оказался очарован сильнее, чем тем, что показали в фильме, вот и врезалась в память. Больше мандрагоры ему нравились, разве что, одуванчики. Не только в еде.       Среди камней Маттео узнал прозрачный, хрупкий кварц, переменчивый аметист, бирюзу, исчерченную тонкими линиями алюминия и меди, золотистый чистый янтарь, переливчатый опал, бликующий хризоберилл, нежный топаз. Раньше он играл с украшениями бабушки, завороженный игрой света на прозрачных минералах, теперь мог только вспоминать об этих временах.       Глаза разбегались, не могли на чем-то одном остановиться: хотелось рассмотреть всё и сразу. Впрочем, Винцент это вряд ли бы одобрил. Сам факт того, что Маттео прошёлся по комнатам без его ведома, наверное, заставил бы излиться желчью. А то и наложить какой-нибудь сглаз или порчу: комната походила на логово колдуна, только светящегося шара для слежки не хватало.       Тронуть карты с затейливыми рисунками Маттео так и не решился. Обошёл стол по периферии, не стал тревожить выдвижной ящик. Наполовину удивился стоящему под столом сейфу — что-то такое вполне ожидаемо, но странно, что сейф не спрятан лучше. Вот отцовский, например, оказался найден только когда Маттео было шестнадцать, и то не случайно — младшая сестра целенаправленно искала его две недели. Еще месяц перебирала комбинации цифр в поисках пароля, пока не потеряла тетрадь с записями и бросила из-за большой досады. У Исабеллы хватало любопытства, настырности и времени, чтобы потратить месяц с лишним на очередное раскрытие чужих секретов, но этим ограничивалась вся ее дотошность.       Напоминания о прошлой жизни скопились в чужом доме — или, может быть, подсознание искало их во всем окружении, стремясь к привычному.       Здесь, в этом условном «рабочем кабинете», был и настенный стеллаж из темного дерева, на фоне которого в глаза бросались цветущий кактус и высокая лаванда в прозрачной вазе. Сложенные книги пестрили самоклеющимися закладками: «Руническое искусство», «История магии. От языческого шаманизма и средневековой алхимии до современного ведьмовства», «Славянская мифология», «Атлас лекарственных растений», «Таро. Книга раскладов» — небольшая часть винцентовой библиотеки. Маттео тяжело вздохнул, не решившись взять что-либо, чтобы скрасить времяпрепровождение, и не зная, что думать: его новый знакомый все больше и больше казался человеком «не от мира сего». Сложность в общении с ним казалась ещё одним препятствием, даже несмотря на необязательность этого самого общения. Им ведь просто нужно пережить друг друга, и всё?..       Ловить было нечего, поэтому Маттео вернулся в гостиную, сел на диван с новыми вещами. Пара на телевизоре ругалась в кульминации перед очевидным счастливым воссоединением. В голове прозвучал голос Исабеллы, громко комментирующей сцену в перерывах между поеданием попкорна. Выключив телевизор, Маттео вернулся к себе и обновкам.       Он надел туфли снова, чтобы удостовериться в том, что ни сам процесс, ни бежевые лодочки на ногах восторга в нём не вызывают. Они красивы настолько, насколько может быть красива любая другая одежда — дома осталась рубашка с узором из папоротников, к которой Маттео питал столько же любви, и она была, безусловно, «мужской». Но то, как они смотрелись на ногах…       Острая нехватка зеркала раздражала.       Снова вытянув ноги, поболтав ими в воздухе, пройдясь немного по гостиной (неловко и рискуя вот-вот споткнуться), Маттео решил, что вывод, сделанный им в машине, слишком категоричен. Он надел блузку, потеребил бант: ощущение плотно прилегающей к шею ленты наводило на мысли об ошейнике, и это было неловко и очень смущающе.       Но это всё, конечно, в целях маскировки. Чтобы спасти свою жизнь и помочь следствию. Цель оправдывала средства.       Откинувшись на диван, Маттео положил ноги на подлокотник. Беспокойные пальцы не оставляли ленту в покое.       Другие варианты? Попробовать выйти на маршалов и потребовать пластическую операцию — «Уитсек» могла предоставить и такое. Люди соглашались на это. Маттео от одной мысли, что придётся позволить ножу хирурга коснуться лица, вздрогнул и ощупал кожу на щеках, не представляя на ней ни надрезов, ни швов. Точно нет.       Покрасить волосы? Может быть. Со своим ярким рыжим прощаться было жалко, но на какое-то время вполне неплохой вариант. Правда, пугало, что это могло обернуться сухостью и ломкостью, но всё решалось руками хорошего мастера.       Косметика?       Ох.       Косметика.       Средство преображения, свободно продающееся в любом магазине. То, к чему Маттео тянулся с детства.       Нет, это уже совсем что-то нелепое, подумал он, пугаясь своих же мыслей.       Но как возможный вариант оставил. В воображаемом журнале со списком способов решения проблемы записал карандашиком.       За окном темнело. Маттео отставил туфли, переоделся, решив, что на этом его день закончен. Расстелив постель, лег; сон пришёл не сразу от волнения и не оставляющих мыслей.       Одна мелькала чаще остальных.       Ему очень повезло.       Он вспоминал, как Винцент спорил, улыбался с закрытыми глазами, поворачивался на другой бок, вспоминал опять, посмеивался. Решил, что попросит почитать книги, питая интерес к ходу чужих мыслей, стремясь узнать Винцента получше. Он был такой… такой… чрезвычайно искренний, и от этого будто бы милый? Маттео не мог подобрать нужных слов, но эти показались самыми подходящими.       И с его яростным «Блядь, да хрена с два!», удивлённым «У ваших ребят совсем яиц нет», шкодливым «Не того человека наняли мафиозники», прокручивающимися в голове раз за разом, как запись на заевшей пластинке, уснул.       Разбудил стук в дверь. Маттео вскрикнул, запутался в одеяле, упал на пол.       Он замер на четвереньках, рвано вдыхая воздух. Стук в дверь. Потом выстрелы. Его вскрик, что-то свалилось (это двое, теперь они уже на полу, сцепившиеся в драке), в комнате персонала темно, шаги в коридоре, выстрел совсем рядом…       Сжавшись, в полной темноте сел, ноги подобрав к груди. Его трясло и тошнило.       На столе горели зелёные цифры электронных часов. Четыре часа, сорок восемь минут.       Удары прекратились. Превратились в скребущие, кошачьи звуки.       — Эй, Мариано? Открвай. Это моя, нахуй, квартира, можно мне домой? Холдно пиздец.       Откинув одеяло, спотыкаясь на ровном месте, Маттео подбежал к двери. Наощупь найдя ключ, включил свет и, кое-как справляясь с дрожью в руках, открыл. Судорожно вздохнул, когда увидел Винцента.       — Извини. Я немного… извини, пожалуйста.       — Ниче, ниче, отойди-ка… Ага, умнчка.       Винцент не прошёл в прихожую — ввалился на нетвердых ногах. От него пахло сырой землёй, алкоголем и травкой. Когда свет упал на бледное лицо, Маттео увидел запекшуюся на виске кровь и охнул. Когда Винцент опасно покачнулся, согнувшись, чтобы снять обувь, всю в грязи, Маттео подставил руку, стараясь не дать ему упасть. Впрочем, обошлось.       Он был пьян. Сильно. Дошел до гостиной, остановился, под нос бросив «нихуя себе», когда увидел разложенный диван. Потом взглянул на Маттео так, будто видел впервые, и, сделав несколько шатких шагов, упал на диван лицом в подушку.       — Винцент, я тут сплю.       Ответом послужило невнятное бормотание.       — У тебя кровь на лице.       — Птом пчищу.       Маттео тяжело вздохнул.       — Я на кровать тогда лягу, хорошо?       Хотя, в таком состояние Винцент наверняка на утро удивится и будет ругаться, если его не приструнит похмелье. Но делать было нечего. Маттео проверил, закрыта ли дверь, и лёг в спальне. Несмотря на потрясение и оставшуюся дрожь, уснул быстро, наслаждаясь мягкостью кровати и запахом свежести от белья.