8 баллов по шкале Глазго

      Маттео проснулся от хлопка по щеке и сразу же отпрянул, распахивая глаза. Винцент напротив казался не менее удивленным.       — Ты что тут, блядь, забыл? — спросил он вкрадчивым полушепотом, будто от эмоций растерял способность громко и резко «наезжать», как обычно.       — Я тут… сплю.       — И давно?       — Ты вчера разрешил.       Маттео хватило на беспомощное блеяние, несмотря на то, что он готовил себя к этому накануне сна. Он смотрел в распахнутые покрасневшие глаза, чувствуя стыд и желание поскорее уйти, извинившись, чтобы убежать от молчаливого, но выразительного осуждения.       Момент, в который Винцент переместился с дивана на кровать, не запомнился. Маттео этого, наверное, не почувствовал, а Винцент, в свою очередь, внимания не обратил, а перелег на автомате, захватив с собой одеяло.       Винцент цокнул, вздохнул и протер лицо, как бы смиряясь с тем фактом, что они уже… Не переспали, а как бы… Поделили постель, да? Что ж, это определённо успех — они-то ведь знакомы всего ничего, — правда, не совсем ясно, чей именно.       — Kurva. Хрен с тобой, — он откинулся на подушку, натянул одеяло до подбородка. — Пенетрируешь мое личное пространство похлеще, чем ниггеры беленьких в порно.       Маттео прыснул и поспешил зажать себе рот, растянувшийся в улыбке, несмотря на то, что Винцент выглядел довольным. Ему, как и любому, пожалуй, человеку, льстило, когда над его шутками смеялись. С Маттео в этом плане получилось очень просто — он льстил с большим удовольствием, потому что чувство юмора у них оказалось на одном уровне, совершенно похабном.       — Извини, пожалуйста.       — Забей, все уже произошло, — Винцент опять протёр лицо. — Пиздец, голова болит. Не помню, как вчера дошел и во ско…       Фраза оборвалась шипением. Пальцы задели рассеченную бровь. Вместе с болью, возможно, возвращались и воспоминания: бледное лицо стало серьёзным, отрешенным, а уголок губ дернулся, словно в оборванном намерении искривиться.       — Плохо?       — Хреновато.       — Что-нибудь хочешь на завтрак?       Послышался свист — это Винцент шумно втянул воздух через сжатые зубы. Настолько не приглянулась идея? Маттео сам не горел желанием вылезать из кровати. Слишком удобно и хорошо устроился и даже на согласие он не рассчитывал: сон — лучшее лекарство при похмелье, и Винцент об этом наверняка знал.       Не то, чтобы он создавал впечатление сильно пьющего человека (вообще не создавал), но он, скорее всего, уже прошёл годы студенчества. Именно в таком возрасте зачастую и знакомились со способами справляться с перепоями. За один день можно было узнать столько домыслов о работе человеческого тела, сколько в малообразованных кругах не услышать вовек — частичное знание хуже полного незнания, — но и полезных ухищрений набиралось немало. По крайней мере, так Маттео рассказывали. Он сам пил редко, а если и пил, то до похмелья доходил… один раз.       Это был очень поучительный один раз, лишивший раз и навсегда желания напиваться.       — Ничего не хочу, — повернувшись на бок, Винцент зарылся под второе одеяло. Только и осталось видно, что чёрную макушку. — Вообще совсем ничего не хочу.       — Хорошо. А можно я тут поваляюсь?       Ответ прозвучал не сразу. Винцент раздумывал. Неизвестно, какие «за» и «против» он взвешивал; Маттео слабо представлял, какие существуют «против» в его отношении. Тем более, с ленцой в голосе и нежеланием ругаться Винцент казался более склонным к послаблениям. Это обнадёживало.       — Нет. Иди.       — Даже чуть-чуть? Пять минут?       — Мальчик, — бледно-голубые серьезные глаза показались над одеялом. — Член в жопе — всегда член в жопе, не важно, пять сантиметров или тринадцать. Понимаешь? Без обид, без негатива. Отдохнуть хочу.       Чуда не случилось.       — Ладно. Зови, если что-то…       — Может, доставка, а? Спустишься? У меня домофона нет, — признался Винцент. — Я обычно говорю у консьержа оставить, а потом забираю.       — Бе-ез проблем.       Понимание, что Винцент сделал заказ на двоих сам, пришло к Маттео слишком поздно для того, чтобы высказать пожелания. Две коробки с незнакомым супом стали озадачивающей и не слишком приятной находкой — желтые пятна масла и колбаса с пятнышками сала аппетит не вызывали. Два кебаба сами по себе сошли бы за полноценный завтрак; а кроме них в ещё одной прозрачной упаковке лежал фруктовый салат, приятно удививший.       Выбравшийся из спальни Винцент, завернувшись в одеяло, терпеливо ждал, пока Маттео разберется с едой.       — Я думал, ты там будешь есть. Это что?       — Не готов ещё засрать кровать. Это солянка, — Винцент зевнул. — Куда понес? Это мой, — он кивнул на салат, который Маттео уже открыл для себя.       — А. Ой. Перепутал. Солянка?       — Да, да, сядь уже, а то мне голову поднимать лень. Дай ложку. Не хочешь — не ешь, мне больше достанется.       Маттео фыркнул, выполняя просьбу. Винцент походил на мокрого злого воробья. Взъерошенный, втягивающий голову в плечи, утопал в складках одеяла, хмурился и недовольно смотрел исподлобья. Наверное, страдал от боли в голове, или тошноты, или всего вместе.       Тыкал вилкой в каждую дольку апельсина, яблока, в кусочки банана, груши резко и как будто пытаясь таким образом выпустить пар. Бил фрукты, жестоко накалывал на острые зубчики-копья. Злобно и бескомпромиссно. Бесчеловечно.       Маттео прокашлялся, пряча улыбку.       — Винцент.       — А?       — Давай потом фильмы посмотрим?       — Какие? — Винцент поднял брови. Заинтересованным не выглядел, скорее, был удивлён.       Взгляд его смотрел в пластиковую посуду, но голова немного дёрнулась, повернулась больше ухом, как у человека, сомневающегося в своём слухе.       — Не знаю. А тебе какие нравятся?       — Никакие.       — А-а…       Желание воплощать идею в жизнь пропало. Маттео скучающе покопался в солянке, поймал несколько маслин.       — Если хочешь — предлагай.       — Что насчёт фильмов с Джимом Керри?       — Кто это?       Маттео поджал губы и сказал: «Понятно». Винценту, может, ничего понятно не было, но его вопрос вполне сошёл за…       А. Вот оно.       Тихий и несдерживаемый смех заставил Винцента всё-таки посмотреть озадаченно на Маттео, бросившего вилку и прикрывающего рот.       — Извини, вспомнилось кое-что… Так, глупость, — Маттео взмахнул рукой, продолжая мелко дрожать. Потом похлопал по столу. — Хорошо. Мои любимые. Давай посмотрим мои любимые фильмы?       Винцент пожал плечами. Он не сказал «нет», и этого было достаточно.       Маттео наскоро съел кебаб (солянка слишком сомнительно выглядела), позвал в гостиную. Под командованием Винцента, продолжающего расправу с фруктами, собравшего с каждой комнаты понемногу вещей (одеяло со спальни, тарелку с вилкой с кухни, ноутбук из кабинета), разобрался с тем, как ставить фильмы на подключенном к Интернету телевизоре. Но после он завис, не зная, с чего начать.       Со сказочной и всей душой любимой «Формы воды»? Ох, сцена мастурбации и секс с амфибией не всем придётся по душе.       Может, высокооцененный и наталкивающий на размышления «Лобстер»? Рисковал быть непонятым и обруганным.       Захватывающий и развлекающий «Пятый элемент», запустивший тренд с попытками повторить арию Плавалагуны? К концу фильма драйв пропадал, а внезапная серьезность могла испортить впечатление.       Маттео в несколько кликов нашёл «Джанго Освобожденный».       — Это твой любимый фильм?       — Один из, — ответил, наблюдая за эмоциями на чужом лице.       Глаза Винцента проскользили по слогану. Один раз, ещё один. Морщины на переносице разгладились, а сам Винцент удовлетворённо хмыкнул.       — Мне нравится затравка.       — Мне нравится… ну, всё, если честно.       — Любимый режиссёр?       — Нет. Любимый режиссёр — дель Торо.       — Почему не его фильм?       Маттео улыбнулся.       — Потому что в этом тебе понравилась затравка.       Из горла Винцента вырвалось сдавленное: «Чего?» — на половине оборванное неловким смешком. Маттео отстранился, чтобы видеть его всего: «Джанго» был знаком, а вот Винцент — нет. И хотелось бы, чтобы они между собой поладили.       Винцент стучал по клавишам ноутбука, сначала изредка поднимая взгляд на происходящее на экране. Сосредоточенно что-то писал, казалось, не особо следил за фильмом, пока печатал. Маттео взволнованно протирал ладони, жалея о своём выборе, пока не заметил, как Винцент всё чаще, по сравнению с первой половиной часа, обращал внимание на «Джанго». Иногда уголки его губ приподнимались, а на сцене с нападением группы расистов он рассмеялся. Беззлобно и без сардонической нотки, которая раньше его смеху была присуща.       В этот момент он показался — впечатление, пожалуй, неуместное — своеобразно красивым. Это была красота преображения; завораживал факт того, что Винцент, оказывается, мог быть и таким, а не сам смех. Хотя, он тоже… приятен. С хрипотцой, свойственной курильщику, неожиданно беззлобный и не резкий.       Винцент смеялся раньше так скрипуче и лязгающе, будто в горле его хлопал металлический капкан. Но, видимо, усталость и головная боль своё взяли: на привычную резкость не хватало сил или желания.       В фильме Кэнди гипнотическим движением провёл окровавленной ладонью по лицу Брумхильды. Винцент в реальности впихнул ноутбук в руки («На, смотри») и, завернувшись в одеяло, позабыл об окружении. Его взгляд приковался к происходящему на экране, и один этот момент представлял из себя комплимент более лестный, чем все услышанные ранее. Маттео с трудом заставил себя оторваться от разглядывания Винцента, довольство которого делало довольным его самого, и охнул, когда обнаружил объявления о поиске сотрудников.       Ему тут, значит, работу искали, пока он думал, какой фильм бы лучше посмотреть. Стыд.       Требования пугали. Стаж от трех лет — меньший из всех сроков. Упоминались умения работать с вещами, название которых Маттео видел впервые. Иногда нужны были сертификаты или дипломы, а Маттео банально даже под первый пункт не подходил. Он попадал более-менее под два условия: коммуникабельность и знание английского.       Взгляд упал на колонку с выставленными требованиями к вакансиям, и у Маттео едва получилось сдержать неловкий смешок. Винцент поставил далеко не минимальную зарплату в желаемых. Маттео изменил данные, перезагрузил страницу и вздохнул с облегчением. Стало проще — к сотруднику, претендующему на большую зарплату, и требования немалые; но Маттео брать от пирога больше, чем мог съесть, не собирался. Ему сначала бы на своих двоих научиться стоять крепко, а потом только шагать.       — А есть ещё что-нибудь такое?       — Понравилось?       — Ну, прикольно.       Маттео кивнул, нашёл «За пригоршню долларов». В нём зрело едва сдерживаемое желание рассказать всё оставшееся за кадром. Речь не только об участии Франко Неро и не только о двадцать первом веке — рождение нового поджанра началось с Иствуда и Леоне ещё в шестидесятых двадцатого.       Спагетти-вестерны от вестернов классических отличались как в сути своей, так и в деталях. Стремящийся восстановить своё доброе имя майор Данди тщательно целился во враждебных индейцев. Безразличному ко всему Человеку без имени целиться нужды не было.       Маттео бы рассказал о трактовке… трактовках идеи поджанра. Стёб итальянцев над претенциозным голливудским кино или критика американской мечты? Может, всё вместе? Или ничего из этого?       О том, как вышла на передний план художественность и подвинула собой логику — не в первый раз в истории (все помнят о французском романтизме?), но впервые в кино. И раздвинулись границы творчества; а там, где достаточно свободы, полёт мысли не имел предела высоты.       С горящими глазами, не закрывающимся ртом, сбившимся дыханием, не закончив мысль, перескочил бы на историю Иствуда — от джазового пианиста до главного ковбоя Голливуда. Но все это никогда не было интересно его прошлому окружению и вряд ли будет интересно нынешнему. Привычка отмалчиваться сильнее надежды наконец оказаться понятым.       — А кем ты работаешь?       — Я фрилансер.       — Это я понял. Но… чем именно ты занимаешься?       Заминка. Винцент скомкано бросил:       — Сайты делаю.       — Ого! Я так и подумал, кстати.       — Круто. Молодец, — блеклым тоном ответил и уперся в телевизор, одновременно с этим переводя тему. — Приглянулось что-нибудь?       — А, ну… я в процессе. Пришлось поменять кое-что, заново смотрю.       — Что именно?       — Требования к зарплате. Начну с малого, а там посмотрим.       — С малого? — Винцент хмыкнул. — Какой ты непритязательный.       — Просто там слишком много всего нужно. Опыта, например, у меня никакого.       — Напизди, — серьёзно сказал Винцент. — Все пиздят, вот и ты напизди.       Под влиянием неприятного щекочущего чувства в груди Маттео покачал головой. Он сам не заметил, как поза — едва заметно, но всё же — стала более скованной.       — Это же поймут.       — К тому времени, как что-то заподозрят, ты уже наберёшься опыта.       — Я медленно учусь.       — У тебя две руки, две ноги, два глаза и вряд ли стоит «умственная отсталость» в карточке. Ты учишься как все.       Решив, что Винцент не понял и не поймет, Маттео не стал спорить дальше.       Самоуничижение, впрочем, само по себе не имело никакого смысла: есть ли в мире дело более бесполезное, чем доказывать кому-то собственную неспособность в чем-либо? Свои бездарность, непривлекательность, неидеальность? Стрельба в собственную ногу давала больше плодов.       Впрочем, кое-что Маттео решил спросить, чтобы оценить, насколько он вообще понимал эту жизнь:       — А ты апартаменты снимаешь или свои?       — Свои.       Свои. Апартаменты. В Манхэттене.       Много ума не надо, достаточно лишь поверхностных знаний, чтобы вычленить главное — подобное удовольствие стоило запредельно дорого. Машина не из дешёвых. На одежду для него, незнакомца с улицы, Винцент деньги потратил, как будто чихнул.       — А-а… ты это всё фрилансом заработал?       — Вроде того, ага.       — А ты… какой-то универ заканчивал?       — Жизненный. По специальности «хочешь жить — умей вертеться». Весь период обучения получал стипендию пиздюлями.       — Ой. Понял.       Ничего он не понял и, озадаченный, остался один на один со своими мыслями.       Отец настаивал на высшем образовании. Больше было некому: мама всегда смотрела на то, чем занимался Маттео, сквозь пальцы, как будто он был каким-то незнакомым ребёнком, а бабушка… Она всегда напоминала, что надо заниматься тем, к чему душа лежит, но не тратить время на заведомо проигрышные затеи.       Думать сердцем. Действовать головой. И понимай это, как хочется.       Казалось, что «действовать головой» — это про получение вышки, устройства на стабильную работу и создание базовой ячейки общества, семьи, то есть.       Маттео почувствовал себя обманутым (обман длился целых двадцать три года), потому что всё это — неправда. Человек рядом с ним — вот кто действовал головой и так, что казалось, будто внутри не мозг, а адронный коллайдер.       — Это охренеть как круто, — полушёпотом бросил Маттео, не заметив, что всё время раздумий просто смотрел на Винцента.       — А?       — Ты. Ты охренеть какой крутой.       Винцент уставился на него в ответ, сбитый с толку внезапным комплиментом.       — То есть… понимаю, неожиданно звучит, конечно, может, бестактно, я просто…       — Да всё в порядке. Да. Факт. Я типа… да, я охренеть… ага.       Чтобы как-то заполнить неловкую паузу, Маттео продолжил:       — Я просто не особо гибкий, что ли, в плане мышления, хожу одной дорожкой и…       — Стоять, стоять, — Винцент заглушил звук на телевизоре и развернулся полностью. — Ты? — переспросил он, поднимая брови.       — Да?.. Я?..       — Ты, человек, который сбежал в другую страну и решил скрыться от банды «Острых козырьков» за счёт государства? Ты? Не с гибким мышлением? — каждое «ты» и «не» Винцент подчёркивал интонацией.       — Это ничего не…       — Хватит! Хватит мне пиздеть, засранец!       Маттео неловко улыбнулся.       — Мне просто всегда казалось, что надо… ну, знаешь, заиметь обра-азование, найти престижную ра-аботу, чтобы позволить себе… квартиру в Манхэттене.       — Бля, это нихуя не гибкость, — заверил Винцент. — Это про знание и понимание альтернатив. Негибкое мышление, знаешь, у кого? У сидельцев. Я не про единичные случаи, типа кражи ради того, чтобы долг выплатить или детей накормить. Я про тех, кто ворует, чтобы воровать. Своровал, загремел, отсидел, вышел, своровал, загремел, отсидел, вышел, и так по кругу, раз за разом, как в ебучем «дне сурка».       — Ты смотрел?       — Нет. Это устойчивое выражение уже.       — А хочешь?       — Нет, у меня там мужики друг в друга палят, как угашенные, я хочу про них. Но прошлый был лучше, конечно.       — Рад, что тебе понравилось. Так, что там с пониманием альтернатив?       — Ну, я имею в виду, что есть способы зарабатывать, о которых ты просто не знаешь. И ещё больше появляется даже хоть в этот момент. И сразу: нет, я не про панель и не про всё, что около панели. Это нихуя не говорит о мышлении, это говорит о том, что ты не в курсе. Хватит мне спагетти на уши вешать.       — Хорошо, как скажешь. У тебя ещё зубы обалденные. Просто святое дерьмо, выглядишь, как мечта любого стоматолога.       Винцент отмахнулся от него, повернулся к телевизору. Как будто… засмущался, что ли? Звук так и не прибавил. Значит, можно было поговорить ещё.       — Я вот брекеты в средней школе носил, — поделился Маттео. — А твои выглядят так, будто ими можно титан грызть.       — Это самая странная фраза в моей жизни. Ладно, нет, вторая по странности.       — А какая первая?       — Не скажу.       — Жалко. Слушай, а… про людей, о которых ты говорил. Те, что воруют ради кражи, — неуверенно начал Маттео, понимая, что ступил на очень скользкую дорожку. — Я, может, буду не прав, но разве это не продукт среды?       — То есть? Имеешь в виду, что они не сами по себе с ебанцой, а их сделали с ебанцой?       Маттео кивнул, внимательно следя за выражением лица, за каждым жестом. Во рту от волнения пересохло.       — К чему клонишь? — поняв, что под вопросом скрывалось ещё кое-что, резко спросил Винцент.       — Как бы… к тому, что, во-озможно, здесь тоже нет негибкости, — Маттео неуверенно повёл плечом. — Всякий человек, его мировоззрение — отражение своего окружения, да? В некоторой степени. У них тоже нет знания альтернатив.       — Бытие определяет сознание, да? — Винцент сел лицом к лицу, вытянул ноги и закинул их на ноги Маттео. — Так-так, маленькая марксистская задница, продолжай, пока ЦРУ нас прослушивает. Скоро ты окажешься в Гуантанамо.       Маттео неловко засмеялся. Он надеялся узнать Винцента получше, но поднял тему слишком рисковую для обсуждения. Немудрено, что шутки полились рекой — такое некоторые и с близкими обсуждать не могли.       — Но разве не так?       — Отчасти. Но с другой стороны — неужели нет у человека сил, чтобы вырваться из лапищ окружения? Скажи, Мариано, почему ты здесь, а не в родной Калабрии? Тебя ведь воспитала среда.       Неожиданно серьёзный тон и продолжение разговора удивили.       — У меня были альтернативы перед глазами. В конце концов, я видел в соцсетях, как другие люди живут.       — Ага. Не думай, что у них не было. По крайней мере, можно было лучше скрываться, чтобы не попасться с поличным в очередной раз. Некоторые не делают выводы. — Винцент помолчал какое-то время, задумчиво глядя в одну точку.       Он как будто бы хотел что-то сказать, но не успел, потому что Маттео подвёл итог своим размышлениям:       — Мне кажется, это уже что-то вроде… клептомании. То есть, нарушение в мозге. А так, в целом, ни один человек не… не является плохим сам по себе. Просто должны быть условия, в которых он мог бы… проявить свои хорошие стороны. И тюрьма меняет людей, что тут не говори, даже тех, у кого с головой проблем не было, — робко закончил он.       Мог бы ещё добавить, как почерпнул это из фильма, но счёл, что такое легко осмеять. Сказать «фильмы — не жизнь», и вот уже всё мнение обращается в груду развалин на обрушившемся фундаменте нелепых аргументов.       — Будешь чинить мне потолок, если там появятся царапины от нимба. Ты нашёл что-нибудь? — Винцент подбородком указал на ноутбук.       Поспешил съехать с темы, значит. Это Маттео принял с облегчением.       — Попробую поискать с тобою выставленными условиями. Терять нечего, так что… попытка не пытка.       — Хорошо. Спрашивай, если что-то нужно будет.       — Ага, спасибо.       Винцент не вернулся в прежнюю позу, а продолжил сидеть так, и под его взглядом сосредоточиться было тяжело. Маттео по несколько раз перечитывал объявления, пытаясь понять, о чём речь, потому что мысли в голове крутились вокруг совершенно другого.       Он что-то задел. Что-то, что трогать не следовало.       В подтверждение этой мысли Винцент в каком-то оцепенении, позабыв про фильм, приглядывался к нему и всё что-то обдумывал, решал. Тёмные брови хмурились, кривились губы. На экране уже начались титры.       — «День сурка» — это что?       — Фильм. Комедия.       — Ага. Вот как… давай её тогда. А ты больше вообще в каком жанре вертеться хотел?       — В смысле, где сниматься? Ну, я не люблю какой-то определённый жанр. Может, романтические комедии на первое время, но не уверен. Мне нравятся фильмы за то, что из них можно… узнать. И какие они сами из себя, в конце концов. «Стражи галактики» и «Капитан Марвел» — супергероика. Но первый я люблю, а второй проспал. Попробовал посмотреть ещё раз, но так и не запомнил, что там было.       — Никогда не смотрел фильмы про супергероев.       — И «Гарри Поттера»?       — И «Гарри Поттера».       — А «Хоббит»? «Властелин колец»?       — Не-е, я как-то… времени не было, — Винцент пожал плечами, скрестив руки.       — Вау. Это очень…       — Я помню что-то из малолетства. Странное кинцо про то, как взрослая тётка забирает к себе маленького мальчика, и он… предаёт своих брата и сестёр? Вроде бы. А ещё там льва убили.       — «Хроники Нарнии»! — Маттео рассмеялся. — Какое странное описание!       — Может быть. Но разве там тётка не забирала пацана?       — Забирала.       — Вот и всё. Я прав, получается. Не хочешь покурить?       — Было бы неплохо.       Винцент поделился сигаретой на кухне, про шум вытяжки. Дал прикурить от своей с естественной непринуждённостью, когда зажигалка не поддалась Маттео. Когда пришлось склониться к нему, разница в росте почувствовалась острее. Маттео завис. Сколько между ними сантиметров? Тринадцать? Что-то между десятью и пятнадцатью, вроде.       То есть, идеально для поцелуя.       — Что?       — Я тут… вспомнил. Ты знаешь, что люди с высоким ростом меньше живут?       — Почему это?       — Потому что им для обновления клеток нужно тратить больше ресурсов. И это чаще приводит к раку.       — А-а. Круто. То есть, на самом деле, конечно, нихрена не круто, — Винцент покачал головой. — Грустно быть ими.       — Да, пожалуй.       Винцент снизу-вверх взглянул на него, как на сумасшедшего, но ничего не сказал. Когда от сигареты осталась половина, он поставил два стакана, достал одну банку пива и разлил.       — Ты в самом деле думаешь, что преступники — нормальные люди? — спросил он, протягивая один из них.       — Да. Я среди них рос. Я не пью пиво, извини.       После того, как Винцент настойчиво протянул ещё раз, Маттео все-таки взял холодный стакан в руки.       — Ты рос среди другого рода преступников. Это не то. Ты бы общался с насильником? С убийцей? Пей давай. Вот тебе тоже медицинский факт — в пиве мало витаминов, поэтому его нужно пить больше.       — С насильником — нет. Это слишком… осознанное преступление.       — А убийство?       — Может быть в состоянии аффекта. В целях самозащиты. Слишком много переменных.       Пиво на вкус кислое, приятного в нём, кроме чувства опьянения после третьего глотка, мало.       — Давай без переменных, Мариано.       — Перестань. Мы тут вдвоём, и…       — Ма-ри-а-но. Ну?       С раздражением вздохнув, Маттео вернулся к обсуждению убийств. И с чего бы Винценту так об этом переживать? С маньяками и насильниками водится, что ли?       — Я не судья, не прокурор и не адвокат. То есть, не мне судить, не мне оправдывать. Общался бы. Да. Мне не стыдно делать что-либо, если это доставляет мне удовольствие и не вредит окружающим.       — И общение с убийцей доставило бы тебе удовольствие?       В его тоне появились жёсткие нотки. В какой-то момент, упущенный из внимания, обычный разговор превратился в почти допрос — это напрягло настолько, насколько и раззадорило. Спор с кем-то равным, которого Маттео благостно одаривал своим уважением (редкость, между прочим), становился чем-то похожим на игру без цели победить.       Винцент, однако, не был ему равным — он пока милостивый покровитель, в апартаментах которого своим «нет, тут ты не прав» разбрасываться не стоило. Но в разговоре это забылось.       — Общение с человеком доставило бы. Хотя, тут мы снова возвращаемся к переменным.       Винцент вопросительно поднял брови, разливая по стаканам остатки пива. Маттео пояснил:       — Очень многое зависит не от моего восприятия, а от того, как это от меня скрывают. Не думаешь?       Задумчиво коснувшись губ пальцами, Винцент, ничего не говоря, достал ещё одну сигарету.       Шумела вытяжка, Маттео повело. Он забыл о том, каково это — быть пьяным. Ощущать тело лёгким, пока голова становилась свинцовой. Бороться с внезапным весельем и накатившей сонливостью, вместе с этим зная, что лучше им не препятствовать — с ними приходила и болтливость, которая могла стать корнем многих проблем. Лучше шутить, плоско и нелепо, или пойти спать, чем говорить то, что говорить не следовало.       Но было уже поздно.       — Вообще, это такая вещь, о которой, как мне кажется, я должен знать, если речь идёт об общении. В отношениях, не важно, дружеских или романтических, должна быть прозрачность. В том случае, когда… хочется, чтобы у них было будущее. — Маттео одним глотком осушил стакан, забыв о том, что не пьёт пиво. На первый план вышло желание от и до почувствовать, насколько эфирен мир вокруг него и насколько он сам — не более, чем пылинка в необъятной Вселенной. — Хотя, с другой стороны, тут появляется проблема, потому что в нормальных отношениях у каждого есть своё личное пространство. Это странно, но нормально. Мне вообще не совсем понятен век нынешний, хотя я себя и в прошлом не вижу, а о грядущем и вовсе думать боюсь. Но вот представь — сейчас вокруг только и разговоров, что о психологии, о здоровье, о всяких… личных там периметрах.       — Границах, — поправил Винцент.       — Да! Да, вроде того. Это всё так непонятно. Мир вокруг нас полон тайн, а мы только и зациклены, что на себе. Антропоцентризм стоило внести в список семи грехов.       Подумав, Винцент возразил:       — Не, нихуя. Как ты себе это представляешь? Мир вокруг нас полон тайн, потому что… — Он нахмурился, встряхнул головой. — Потому что так должно быть. Есть вещи, которые человеческая черепушка при всём желании не вместит. Для них просто время не пришло.       — Вот с тобой бы не согласились Сократ и компания.       — Это фирма какая-то?       — Не-ет, это… — Маттео рассмеялся. — Не-ет. Просто нет.       — Ну и пошли нахуй тогда. Это факт. Есть вещи, которые должны оставаться неизвестными. Либо до поры до времени, либо навеки вечные — выбирай, что больше нравится.       — Ничего из этого. Хочу, чтобы при мне открыли лекарство от рака и заселили Марс. Если не смогу войти в историю, то хотя бы стану её свидетелем.       — Это тоже отчасти артропо… Ан-тро-по-цен-тризм. Думать, что человек превыше мирового порядке.       — Мне кажется, что это просто удобная позиция — считать, будто есть какой-то написанный до нас поэтапный план развития мира со всеми подпунктами и нюансами. Не вижу ничего такого.       — И я не вижу. А оно есть, высокомерный ты макаронник, — Винцент рассмеялся, неудачно подняв руку. Немного пива пролилось на ладонь, на пол, но для него это осталось незамеченным.       — Это нечестно.       — Но справедливо. Справедливость не включает в себя честность. Если мы, конечно, об одной и той же справедливости говорим.       — А что, бывает разная?       — А ты не заметил? — Винцент поднял брови. Поверх кружки — его глаза, бледно-голубые, со странной искрой азарта или от радости победы. — Жаль. Можешь считать, что испытал на себе оба вида.       Маттео помотал головой. Справедливость — понятие для него очень далёкое, находящееся в одном ряду с правопорядком, законопослушанием и правосудием. Его родственники о таком не знали и его не научили.       А тут, оказалось, её ещё и несколько видов было. Маттео весь приготовился слушать — у Винцента был чарующий голос и непривычная, завораживающая манера говорить. Это особенно легко замечалось, когда ругательств в его речи становилось меньше, а он сам расслаблялся немного и позволял мыслям просто литься. Его голос затихал, сглаживались интонации; слова выстраивались в стройную цепочку без начала и конца — просто шли сами по себе.       Если бы у Маттео был такой священник в церкви рядом с домом, то… наверное, он бы более увлекательно слушал молитвы.       — Возвращаясь к твоему негодованию по поводу личных границ. Тебя это так бесит, потому что мамзель много требует?       — Какая мамзель? — Маттео похлопал ресницами.       — Твоя.       — У меня нет мамзели. Мне парни нравятся.       — А-а… Ну, значит…       — И у меня никого нет. Но не в этом дело, я сам иногда немного…       Он поймал винцентов взгляд, вдруг очень удивлённый. Винцент как будто мигом протрезвел, замер и уточнил:       — Никого-никого?       С подозрительностью. Так он тоже звучал неплохо, но больно пугающее: Маттео оцепенел, словно его обвиняли в преступлении, но, опомнившись, потряс головой.       — Это к лучшему, — вполголоса добавил он. — Я пойду… поработаю. Ноутбук заберу. Развлекайся — телевизор твой.       Он забрал ещё бутылку пива и спешно ушёл, не дав шанса спросить: к лучшему для кого?