8 баллов по шкале Глазго

      Представляя жизнь с кем-то в юношестве, Винцент воображал себе полный романтики быт, приправленный историями, подтверждающими мнение, что лучший супруг — тот, кто ещё и занимает роль лучшего друга.       Думая об этом после тюрьмы, Винцент глубоко дышал и протирал взмокшие ладони. В ночи он видел фигуры в полицейской форме, слышал тяжёлые шаги и замечал блеск значков, глянцевых туфель. Он на виду даже в одиночестве — ни о каких отношениях не могло быть и речи.       Немногим после научившись жить, никогда и никого не приводил к себе домой. Только на одну ночь снятые номера с на одну ночь становящимися любовниками людьми. Иногда — машина или чужое жильё. Если совсем всё плохо с перечнем мест, в которых можно уединиться, то подходил и туалет в клубе или баре.       Но ко всему можно было привыкнуть. Спустя ещё два дня Винцент научился жить с тем, что теперь делил своё личное пространство с кем-то. Обыденность стала гораздо приятнее, когда в какой-то момент он подумал, что как-то так, возможно, чувствовали себя владельцы котов.       Маттео, приноровившись к условиям, научился обходиться без одëргиваний и замечаний со стороны. Спрашивал тоже очень мало. Иногда, разве что, зависал над стиральной машинкой или забывал, как включить духовку (при этом Винцент, как чувствуя, всегда оказывался рядом и, не дожидаясь просьб, помогал), но в остальном жил как будто в собственных апартаментах.       Он вставал раньше и бряцал на кухне. Проходя мимо, иногда останавливался даже посреди комнаты и смотрел недолго (словно у него приёмник сигналов из космоса на пару мгновений терял связь), а потом уходил.       Единственным, из-за чего Винцент ворчал, оставались походы в ванну. После того, как дверь открывалась, пар окутывал пространство перед, а Маттео из раза в раз выходил в одном полотенце на бёдрах. Не желая показаться ханжой, Винцент подшучивал над температурой воды и временем, которое Маттео проводил в душе («Ты там что, кожу с себя содрать пытаешься?»). На самом деле, его лишало земли под ногами всё, что не было прикрыто полотенцем.       Винцент дал ему один из лежащих без дела телефонов, потому что он, как и многие, был одноразовый, купленный на какой-то период. Кнопочный. Маттео тыкался в него удивлённо и первое время часто звал на помощь, плаксиво и виновато причитая, что нажал «куда-то не туда». Винцент часто сидел рядом, объяснял терпеливо, шутя иногда, чувствуя запах шампуня из отеля и запах самого Маттео, который напоминал запах смеси сладких специй.       Он часто видел его растянутые в улыбке тонкие губы, искрящиеся глаза с медовой радужкой; чувствовал тепло его тела и слышал смех. Мог бы выучить каждое мелькнувшее итальянское словечко, а, может, и весь итальянский, будь такое желание.       Он слушал его почти всё время, потому что Маттео начал созваниваться с работодателями. Отказ, отказ, ещё отказ. Его расстройство стало расстройством собственным, хотя осознание этого полностью не произошло. Винцент объяснял себе свою подавленность тем, что отсутствие у Маттео работы затянет переезд из винцентовых апартаментов в какие-нибудь собственные, а долговременное соседство обоим в тягость.       Впрочем, когда Маттео выдохся и дал себе перерыв, Винцент о переезде и думать забыл. Кошек не заставляют переезжать. Они просто живут рядом и радуют одним своим видом. И тягость с вдруг вошедшими в жизнь утренними двумя кружками кофе и итальянской кухней была очень приятной.       Проблем не было до одной поздней ночи, в которую Винцент сдался. Поднял белый флаг перед потребностями своего тела.       Кошек ещё не трахают, напоминал себе, пока сидел рядом, слушал и говорил. Но воображение рисовало картинки, от которых отмахиваться со временем стало невозможно.       Гибкая спина подавалась навстречу ладони. Напрягались смуглые бёдра, кривились яркие губы. Глаз не было видно — глаза в этих фантазиях почему-то всегда оставались смазанным пятном. Зато ярко вырисовывались покрытые укусами грудь и плечи; сведённые оргазмической судорогой пальцы ног, дрожащие колени, которые в этих фантазиях не касались друг друга ни разу — между ними всегда оказывался Винцент. И он, полностью одурманенный запахами, звуками итальянского и жаром, брал Маттео жадно, не зная меры.       Чувствовал его целиком и полностью — вес, малейшее движение, сердцебиение под пальцами, пульсацию сосудов скользкого от смазки члена. Бархат кожи под пальцами, обжигающее прерывистое дыхание у уха. Вкус металла на языке, когда сжимались на ключице зубы.       В этом находилось что-то пугающе-первобытное с элементом срыва на ком-то. Ещё одно напоминание, почему Винценту ничего не светит.       Он не выдержал, когда за компьютером писал пост, задумался и спустя мгновение понял, что у него стояк. Унизительно подростковая реакция.       Он выкурил сигарету, напоминая, что надо найти себе кого-нибудь на одну ночь; недотрах — дело такое, сводящее с ума, но легко решаемое. Даже по привычке схватился за телефон и открыл переписку с Августом, но вовремя опомнился.       Щадяще ударился лбом о гладкую поверхность стола. Не помогло. Ещё раз чуть сильнее, и так завис.       Маттео своим «У меня никого нет» будто дал ему зелёный свет. Такого, конечно, не было — признаться в своём одиночестве не равно одобрению дрочки на свой светлый лик. Винцент вообще не собирался на него дрочить. Он вообще не…       В общем, он нашёл салфетки, крем и пошёл в ванну. Механическая разрядка без всякого сентиментализма и удручающих мыслей — вот что должно было случиться. Винцент закрыл глаза, воображая на месте своей руки тонкие губы. Ноги чуть ниже колен упёрлись в край унитаза — фантазия подстроилась и неодушевлённый предмет превратила в рыжего смуглого итальяшку, стоящего на коленях. С его обнажёнными ключицами, румянцем на щеках и трепетно-боязливым: «Винцент, боги, Винцент», — звучащим каждый раз, когда на телефоне открывалось не то, что нужно.       Удобно.       Наскоро пытаясь довести себя до конца (дрочка дрочкой, а работа по расписанию), Винцент тихо матерился, сжимал губы, тяжело дышал, уже предчувствуя тот стыд, который нагрянет позже. Когда он был очень, очень близок, показалось, что со стороны что-то скрипнуло, и Винцент рефлекторно повернулся на звук.       В двери стоял Маттео. Сонно зевал, протирал глаза. Совершенно без проблем прошёл к раковине (не заметил?) и побрызгал водой на лицо.       Привычка запираться у Винцента, живущего в одиночестве, отсутствовала напрочь. И закрепиться не успела.       Винцент так и замер, с членом в руках, приоткрытым ртом и застрявшем в горле выкрике.       — Тоже не спится? Я вообще хотел в… — Маттео опустил взгляд и мигом проснулся. — Ой.       — Съеб…       — Ой, ай, mi dispiace per favore, о-ой, как неловко, — он засуетился, сбил мыло, запнулся о собственную ногу, не сразу нашёл дверь и вышел, ударившись плечом об дверной косяк, — извини! Scusami, scusa, не хотел отвлекать!       Не хотел, блядь, отвлекать, подумал Винцент. Ты, засранец, только и делаешь, что отвлекаешь.       Настрой пропал. Возбуждение тоже. Остались горящие уши, желание провалиться под землю, удушающая неловкость и незнание того, как завтра в глаза смотреть.       День встречи с Августом начался с одновременной чистки зубов плечом к плечу и гнетущего молчания. С раздельного завтрака — Винцент наскоро собрал еду и сел за ноутбук.       Маттео, как и всякий кот, в порядок приводил себя везде. Он надел рубашку в комнате, но узкие белые джинсы натянул до бёдер в зале, а остальное в ванной. Очень много бегал туда-сюда, разглядывал себя то с недоверием, то с восхищением, то с едва читаемым страхом. Что в его голове происходило? Что-то, не дающее покоя.       В остальном, он был настолько собою поглощён, что, казалось, о ночном происшествии не вспоминал. То, что не лез к Винценту с разговорами, однако, говорило об обратном.       — Это странно, — пожаловался, когда уже и Винцент начал собираться.       — Что именно?       — Всё. Джинсы.       Ему шло. Без джинс был бы красивее, чем в них, подумал Винцент, но в них тоже хорошо — сказать об этом так и не решился.       — Как девушки это носят? Неудобно ведь.       Его ладони легли на обтянутые тканью ягодицы.       — Проще вообще голым ходить.       — Ходи, кто тебе запрещает-то?       — Нормы приличия.       — Относительны, как и всё в этом мире. Готов? Идём.       Винцент был в спортивных штанах с белыми полосами по бокам и чёрной футболке. Маттео рядом с ним казался нарядным, как на праздник: в белых новеньких джинсах, такой же новенькой розовой рубашке и с блестящими туфлями.       В фантазиях у Винцента тому Маттео — нежному, лёгкому и трепетному, — который существовал в реальности, места не находилось. Были сплошные блядство и разврат. И это — следующее напоминание о том, что Винценту ничего не светит.       В машине он, заметив, что бант на чужой шее развязался, поправил его. Молчаливо, без предупреждения. Ему понравилось, как Маттео покорно вытянул голову и подставил шею, будто они делали это сотни тысяч раз если не в этой жизни, то в бесконечном количестве других.       Путь до назначенного кафе не занял много времени. Лавируя между рядами машин, Винцент выдавил из себя со скрипом:       — Они тебе идут.       — М?       — Штаны. Они… хорошо сидят.       Маттео просиял, будто ничего приятнее ему в жизни не говорили, смущённо хихикнул и забыл поблагодарить.       Одноэтажное придорожное кафе с красной лакированной крышей и неоновой вывеской не могло похвастаться большим количеством свободных мест для парковки вокруг себя. Пришлось идти квартал, и шаг был очень медленный: на каждый Винцента Маттео делал три своих очень маленьких и неуверенных.       — Не так, Мариано. Не косолапь. С пятки на носок, а не наоборот. И от бедра, laska, от бедра, — комментировал Винцент, посмеиваясь.       — Откуда тебе знать? Ты что, носил каблуки?       — А если и так? Я опытнее тебя, между прочим, — он цокнул языком.       Маттео поджал губы с какой-то детской обидой, но советы к сведению принял.       Когда они вошли, он приноровился к каблукам. Выпрямился на пороге, поправил волосы. К кафе вела небольшая лестница, и Винцент услужливо протянул свою ладонь.       Внутри яркий красный, глянцевый цвет леденца на лампах резал глаза. Красными были диванчики, барные стулья и салфетки. Только стены бежевые, но и эти отдохнуть не давали — множество потёртых плакатов, надписи и фото. Кому-то, может быть, и нравилось, но, как казалось Винценту, засиживаться тут при всём желании не получится.       Август выбрал местечко не слишком приметное тем, что не скрытое. Это был столик в середине ряда, у широкого окна во всю стену, из которого виднелась тускнеющая улица — сгущались тучи. Редкие крупные капли ударили по стеклу, и к играющей музыке примешался новый, сбивчивый ритм.       Августа, широкоплечего и одетого в белую выглаженную рубашку, издалека легко заметить. С огненно-рыжей шевелюрой, крепким телом и ростом под два метра, если не два с хвостиком, он бросался в глаза, и Винцент сразу осклабился и издалека крикнул:       — Ну привет, нецелованная свинина!       На это Август тяжело вздохнул. Взглядом окинул Винцента, упавшего на мягкое сиденье напротив, Маттео, осторожно присевшего рядом. На последнем и завис, смущая сильнее — алыми стали смуглые щёки.       — А что с…       — Долгая история, синьор, — Маттео кинул на Винцента взгляд, мол, расскажи ему сам, и взял меню. — Я могу взять латте? Вы забрали у меня деньги в участке и так и не вернули.       Под «вы» он едва ли имел в виду конкретного Августа, но на чужом чувстве ответственности за кого-то эта оговорка сыграла неплохо. Августу с недовольством кивнул.       — И булочку. Улитку с корицей. Винцент, хочешь чего-нибудь?       — Винцент сам может себе оплатить, — напомнил Август.       Его слова остались без внимания. Винцент с энтузиазмом подвинулся ближе, склонился над меню и разочарованно отметил про себя, что пива не было.       Лицо у Августа такое же мрачное, как и погода за окном; разговор, казалось, будет неприятный, и сложно угадать, для кого именно.       К ним подошла официантка. Август попросил чай, Маттео продиктовал свои хотелки, в которых оказалось пунктов больше, чем «кофе и булочка», а Винцент коротко бросил:       — Фильтр. За его счёт, — и кивнул в сторону Августа, делая вид, что возмущение после не заметил.       Спустя время запахло горячими блинчиками с сыром и ветчиной, латте, корицей и свежим хлебом. А ещё рядом в небольшой миске стояло мороженое с карамельным сиропом. Винцент смотрел на блины и жалел о том, что не догадался взять их сам, а Август пересчитывал деньги.       Маттео выглядел единственным, довольным и жизнью, и собой, и всем-всем на свете. Когда он ложечкой размешивал сахар в кофе, Август сказал:       — Они не одобрили. Не возьмутся тебя обеспечивать.       Что-то брякнуло — Винцент понял, что это ложечка задела края чашки. Положив её на блюдце, Маттео отпил немного кофе. Ничего на его лице эмоций не выдало.       — Ожидаемо, — сказал он севшим голосом, которому безуспешно попытался придать безразличие.       И Винцент подумал, что волновал его не человек, а образ; потому что в его голове реакция должна была быть совсем другой.       Вопросы, слёзы, шок или истерика — что-то из этого, но никак не ровное смирение и следующая за этим мягкая улыбка.       Или... может быть, мысль очень крамольная, но, может быть, волновало несоответствие человека этому образу, потому что в момент самообладания Маттео оказался невероятно хорош собой. Винцент ждал того, что заставило бы его разочароваться, чтобы найти спокойствие; когда это не проявилось, он принялся искать объяснения. Он бы всё отдал, лишь бы не испытывать то, что чувствовал в те моменты, когда в его голове не было ничего, кроме Маттео, которому не полагалось там быть.       — Я всё равно уже нашёл работу, так что, не думаю, что это потребуется, — он повернулся к Винценту. — В кофейне, представь? Можешь заезжать, угощу тебя фильтром.       В ответ на это Винцент сказал:       — Я же говорил, что так будет.       — Не должно было быть, — возразил Август. — Он подходит минимум про три условия. Если бы отказали по одному, то оставалось ещё два варианта, но прокатили по всем.       Вспомнился спор в торговом центре, вспомнился Маттео, смеющийся и говорящий об этом. Чувство собственной правоты проявилось неприятным привкусом на языке; но, может, дело было в дешёвом кофе.       — А имели право вообще?       — Не совсем. Можно сказать, что этот отказ вполне подлежит более пристальному разбирательству, но оно без внимания не останется. Нужно обращаться в суд, а там недолго до шумихи.       Они помолчали какое-то время, давая друг другу и себе мысль переварить и принять. Маттео первым нарушил паузу:       — Я совсем забыл. Мне же, наверное, нужно оформить иммиграционную визу, да? Чтобы её оформить, нужен медосмотр. А ещё пошлина…       — Консульский сбор, ага.       — Во-от. Не подскажешь, как пройти?       — А, ну это легко, — Винцент достал телефон, нашёл номер в три тычка. — Даров, работаешь?       По ту сторону раздался зевок. Работает. Когда он, французик-врач на побегушках у Коста, сонный, значит работает.       Французика-врача звали в кругах Коста Рори, на работе среди таких же врачей он был известен как Роберт, при встрече с новыми знакомыми в неформальной обстановке представлялся Роландом, а какое имя ему дали при рождении никто не знал и знать не хотел.       На то существовали свои причины, в которых Винцент никогда не копался. Рори-Роберт-Роланд казался ему «типичком весьма неприятным», по одной причине: история их знакомства началась с того дня, когда случилось… то, что случилось.       В Америку Рори-Роберта-Роланда, или просто Рори, привела жажда возмездия, когда он узнал, что Винцент вышел по условно-досрочному. Потому что среди людей, ответственность за смерть которых повесили на Винцента, по отвратительному решению судьбы оказалась его дочурка.       Машина, водителя которой не нашли после аварии, врезалась в машину, в которой несколько вчерашних школьников ехали отмечать окончание учёбы. Внедорожник влетел в пикап на территории Аризоны, где законы, в сравнении с остальными штатами, более мягкие, а условия — более гибкие. Так сказал Кост перед судом, когда приехал, чтобы успокоить и «разрулить» ситуацию. Ещё он сказал о нескольких особенностях дальнейшей жизни, об адвокате, о том, что такое случается «не в первый раз», и ничего, совсем ничего, несмотря на вопросы, не сказал об отце, о котором полгода уже ни слуху ни вести. Только ограничился новостью о том, что Винцент теперь на его попечении.       Тогда под ногами рушился мир. Стоять на полу камеры как стоять на зыбучем песке. Дышать тюремным воздухом всё равно, что хлором. Всё вокруг отравлено, и яд проникал внутрь, пропитывало постепенно. Если хоть какая-то надежда на противоядие была, то после сказанного она пропала вовсе. Одновременно со словами Коста раздался в ушах звук — напряжённая верёвка, державшая лезвие гильотины, разорвалась.       А после в какой-то момент, когда Винцент аккуратно выстраивал эту самую «дальнейшую жизнь», Кост показал ему Рори, которому эта кличка чертовски не подходила, и добился того, что французик-врач начал работать под крылом. Потому что «держи друзей близко, а врагов ещё ближе», и всё в таком духе.       Он остался перед глазами маячить напоминанием, и одно его отношение к произошедшему вызывало неприязнь. Но специалистом он был хорошим, а его присутствие рядом — полезным.       — Oui, а что?       — Докину ещё сейчас развлечение. Одному мальчику медосмотр нужен, напишешь, соберёшь?       По микрофону будто провели наждачкой — в неожиданном громком звуке Винцент узнал усталый вздох.       — Опять? Кто в этот раз? Он рядом? Спроси, на здоровье жалуется?       Винцент, не убирая телефон от уха, спросил. Маттео похлопал ресницами, озадаченный, и помотал головой с вызывающей вопросы неуверенностью.       — Нет. Вроде… нет.       — «Нет» или «вроде нет»? Плохое зрение, сердце бьётся на ровном месте, холодный пот появляется просто так? Синкопе, кашель, головокружение? Гипертония, гипотония? Анальные трещины, как у тебя?       — Блядь, иди нахуй и сделай просто так, чтобы вопросов не возникало.       — Я не могу.       Всё он мог, Винцент знал это очень хорошо — не так, как Кост, но всё же. Просто очень любил вредничать. Единственная отдушина у человека, работающего с людьми больным и немощными, теми, кто требовал сострадания и отношения максимально понимающего, это в свободное время отказаться от понимания и отринуть всякую доброту.       Винцента он не переваривал тоже, как казалось, но очень хорошо это скрывал.       — Постарайся. C’est la vie, так сказать. Во вторник он заберёт, — и положил трубку, чувствуя раздражения, но зная, что проблем не будет. — Всё, видишь, — сказал он Маттео. — Дело одной минуты, не так ли? Не забудь забрать.       И когда Винцент поднял взгляд, то увидел эмоцию до этого невиданную, но очень легко узнаваемую.       Восхищение.       Восхищение на красивом лице с приоткрытым от удивления ртом, искрящимися карими глазами, трепетом длинных ресниц. Ничем не прикрытое; то ли невинное, и оттого детское, то ли детское, и потому невинное. Дыхание у Винцента спёрло. Он смотрел на этот немой восторг, пугающий в своей искренности, обезоруживающий и будто бы не имеющий никакого основания.       — Серьёзно? Вот так просто?       — А тебе нужно было долго ебаться?       — Я… не понимаю, зачем ты это делаешь, но очень благодарен, — вполголоса произнёс Маттео сбивчиво и взволнованно.       Что-то ещё, что он хотел сказать, осталось при нём. Губы шевельнулись, но слова не оказались озвучены, и Винцент подумал с досадой, что Маттео — чертовски жадная задница.       Август кашлянул, привлекая внимание, и добавил:       — Я, вообще-то, всё ещё здесь.       — Я присматриваю за ним, Август, — ответил Винцент, не сводя с Маттео глаз. — Ты сказал присматривать — я присматриваю. Видишь? Он не выходит у меня из поля зрения.       — У нас осталась ещё часть разговора.       — Круто, я рад. Что думаешь, Мариано?       — М? — он встрепенулся, как если бы только очнулся от сна, и спросил. — А о чём речь вообще?       Смешок Винцент подавил только из предчувствия того, что ещё немного — и Август покраснеет от злости.       — Хорошо, хорошо, господин полицейский, мы оба всё внимание. Валяй.       Август дождался, пока Маттео кивнул, и открыл то, ради чего, пожалуй, все здесь и собрались:       — Твои приятели, Серра и Понтедра, работали с полицией в обмен на убежище.       Если прошлую новость Маттео воспринял стойко, то тут с его губ сорвался полувыкрик-полувздох, полный удивления и страха. Вытянувшись по струнке, он приблизился к столу — край упёрся чуть ниже ребер.       — О чём вы, синьор?       — Информация, которую они передавали, была связана с зачастившими поставками кокаина.       При этом Август как бы мельком скользнул взглядом по Винценту, и что скрывалось за этим знать не хотелось.       — Поэтому у меня есть предложение. Если не вдаваться в подробности, то всё началось с нескольких случаев отравления синтетикой в одном университете, и мне кажется, что… следует попробовать покопать там. Из нас всех, откровенно говоря, ты очень похож на студента, и, я думаю, образование лишним не будет.       Винцент не заметил, как открыл рот. Положив руку ему на подбородок, Маттео надавил, заставляя челюсти сжаться.       — Муха залетит, — напомнил он, но слова прошли мимо.       Август предлагал это. Предлагал человеку левому, абсолютно ни к чему прямого отношения не имеющему, пойти искать наркоторговцев с божьей помощью. Без поддержки полиции, только на голом энтузиазме с не менее голой жопой.       — Чего, блядь? По-твоему, гений, как это вообще должно…       — Сколько?       Винцент заставил себя прерваться, а Август, такого вопроса не ожидая, оторопел.       — Сколько я получу за это? — спросил Маттео. — И какой университет? Кто будет оплачивать учёбу?       — Я думал об образовательном кредите, — с неохотой признался Август. — А оплаты… ну, нет.       — То есть, я правильно понимаю: мне предлагается выполнять не свою работу на благо общества и остаться потом ещё с долгами? — уточнил Маттео, приподняв вверх брови.       Ответа не требовалось. Август поспешил объяснить:       — Я думаю, что потом, когда мы добьёмся каких-то продвижек, получится…       — А если нет? Если не добьёмся, то что? У меня кредит. Lusso! Из-за кредитов, между прочим, le persone perdono i reni.       Смотреть на то, как Август, обычно уверенный и последовательный, вынужден был оправдываться и юлить, было завораживающе. Наблюдать за тем, как злился обычно мирный Маттео, восхитительно вдвойне.       Под шумок Винцент пододвинул к себе его тарелку с пока ещё горячим блином и свернул в трубочку, чтобы удобнее было есть. Он намеревался остаться третьей, нейтральной стороной, пока не пришла в голову мысль, идея, до которой им с Августом следовало догадаться раньше.       — Томаш, — сказал он с полным ртом. — Надо ему позвонить. Пусть оформит, как стипендиата. Пусть подсуетится — нам вдвоём тут хернёй страдать? Какой университет?       — Колумбийский. Золотая молодёжь развлекается, — рука Августа описала в воздухе непонятный жест.       Пробежавшись в телефоне по страничке университета, прикинув шансы и риски, Винцент повернулся к Маттео, наскоро проглатывая блинчик.       — Возьми кредит. Там есть возможность выучиться на актёра. Двух зайцев одним выстрелом, ну? Как тебе?       Телефон прокатился по гладкому столу в чужие руки.       — Зачем ты съел мой блинчик?       — Ты его не трогал.       — Но он был мой, — расстроенно вздохнув, Маттео опустил взгляд.       Склонившись к нему, Винцент понизил голос и напомнил:       — Вот тебе альтернатива. Развивай своё гибкое мышление. Терять же нечего, не так ли? А урвать можно ещё больше. И не беспокойся, никто тебя один на один с этим не оставит. Это риск, но риск оправданный, не думаешь?       Где-то в глубине души шевельнулось нечто. Стыд за себя, опознал Винцент, вдруг переметнувшийся на сторону не только Августа, а всей безалаберной полиции. Из совершенно других соображений, искренне считая, что это — неплохие перспективы.       Маттео мог бы поддаться на уговоры опрометчиво, опьянённый эйфорией от открывшейся перед ним дороги. Красной ковровой. Он поднял глаза, взглянул на Винцента с опаской, как на незнакомца.       — Я согласен, — робко сказал он, — но у меня есть условие.       Август, казалось, вздохнул с облегчением и снисходительно спросил:       — Какое же?       — Приглашение на «Мет Гала».       Непонимающе Август посмотрел на Винцента, ожидая объяснений. На это Винцент ответил тем же, ещё и плечами пожал, мол, вообще понятия не имею, о чём он. Маттео, заметив их очевидное замешательство, добавил:       — Это такое мероприятие.       — Типа как концерт? Или премия?       — Как… вечеринка. Масштабная. Благотворительный ужин. Туда приходят по приглашению, и обязательно нужен уникальный образ. Звёзды чаще работают со стилистами, готовятся к этому очень долго.       — Ладно. Будет тебе приглашение, — заверил Винцент, забирая телефон. — И стилист будет, Золушка.       Звучало проще некуда. Предчувствие подсказывало, что это таким лишь казалось, и предчувствию Винцент привык верить, но решил, что если поддастся сомнению, то оно, как зараза, перекинется на остальных. Сомнение, в целом, болезнь и есть — духа, а не тела.       На обсуждение ещё нескольких деталей ушло время. Август спрашивал по поводу готовности документов, места работы Маттео, общего положения дел; а сам приглядывался — не струсит ли в последний момент? Не передумает?       Винцент ждал, что он всё-таки ответит «нет» и обвинит их в том, что насели с двух сторон с безумными предложениями, нелепыми идеями, странным планом, и, наверное, планируют, по правде, оставить его одного, как уже оставила полиция. В необоснованности таких обвинений его нельзя было бы упрекнуть.       Его вообще ни в чём нельзя было упрекнуть.       Под красотой и уступчивым характером скрывался камень. Лёгкий, что вуаль на статуях Коррадини, оживающий и проявляющий свою воздушность только после воздействия извне; но остающийся холодным мрамором, способным выстоять века.       Было странное желание вцепиться покрепче и никуда не пускать. Самому сказать «нет, это слишком опасно». Но Маттео свой выбор сделал, и Винцент не собирался решать, что для него лучше. Он сделал это за приглашение на «Мет Гала». Оставалось надеяться, что не продешевил.       Когда пришло время расходиться, дождь перестал. На скользких ступеньках Маттео поскользнулся, а Винцент успел его поймать. Среагировал на выкрик.       — Ты тяжёлый, — посмеялся он, когда почти объятия затянулись.       — Неправда. Я очень лёгкий, меньше среднего вешу, — убедительно заверил Маттео и следом прошептал: — Мне очень-очень страшно, если честно.       — Закрой глаза и думай о своей выставке, премии, или что там у тебя. У тебя будет шанс познать боевик изнутри.       — Но мне нравятся романтические комедии!       — Тогда сделай из этого романтическую комедию, — Винцент улыбнулся ещё шире. — Проблем-то?