8 баллов по шкале Глазго

      Винцент вскочил следом одновременно с хлопком двери. Надевая обувь, он выхватил телефон, наскоро набрал Августа и замер на пороге, одумавшись. С босой ногой высунутой за дверь и обутой, оставшейся в прихожей.       Если человеку хватало наглости, чтобы сидеть на чужой шее, свесив ножки, то ему должно хватать стыда, чтобы держать рот на замке и не выпендриваться — это убеждение Винцента, крепче титана, нерушимое и непоколебимое, заставило его подавить начальный испуг и сказать то, что он должен был сказать ещё при первом звонке:       — Август? Он ушёл. А я…       — Куда? Как?       — Я ебу, блядь? Дослушай. Он ушёл, и это не моё дело совершенно. Я умываю руки, понятно? Мне надоело этим заниматься.       И на этом со спокойной душой сбросил звонок. Проблема решена. И никаких беспокойств.       Но когда вернулся, чтобы досмотреть серию, в полной тишине вдруг испытал странное чувство. Опознал в нём с трудом разочарование.       В чём же, в ком из них двоих? Надежды, которые против воли выстроились кирпич за кирпичиком от каждого слова, каждого жеста, оказались не оправданы. Они и не должны были, но неприятно саднило в груди ощущение чего-то упущенного, чего-то, сложившегося не так, как должно сложиться.       Винцент нашёл объяснение — потому что всякое объяснение делало картину яснее, а его не столь уязвимым, — что дело в привычке. Он привык к Маттео, как к части своего нового образа жизни (встать с утра, почистить зубы, покормить кота, позавтракать), а теперь её не стало так же быстро, как она появилась.       Он оставил свои вещи. Старые джинсы и рубашку, в которой ходил по дому. От них пахло им — приятный аромат, запоминающийся — и Винцент, как ему советовали, всё выбросил. Ему тоже чужие вещи не нужны.       Оставшись один на один с пустотой своих апартаментов и «Отчаянными домохозяйками» (Август написывал, но каждое его сообщение было проигнорировано), Винцент смотрел в телевизор, но не видел. Помимо разочарования, была злость. Тлела, не найдя вовремя выхода, заставляя придумывать всё более изобретательные ответы в уже завершённые диалоги.       Зачем приплетать его, если не собирались слушать? Зачем скидывать всю ответственность, если потом следовали вопросы: «А как так получилось?» Хочется сделать хорошо — делать надо самостоятельно, разве нет?       Никто не делал — скупые на трату сил, щедрые на пиздëж. Сколько речей потом: что Винцент виноват, что он там как-то не так сделал, что он тут — всего лишь так, мальчик «принеси, подай, иди нахуй, не мешай».       В конце концов, в коктейль из чувств добавилась обида за себя.       Спустя время стало до того невыносимо, что Винцент собрался и поехал к Косту.       За Бронксом, дальше и дальше, по Пелхэмскому мосту до самого Сити-Айленда, где можно пожаловаться на слишком громко играющих «Раммштайн», выпить настойки и забыться в работе, которой всегда немало. Можно увидеть Коста, если он там будет. Поспорить с ним о том, что чемоданы с деньгами — прошлый век. Отдохнуть, в конце концов, если не телом, то душой.       На дороге пришёл к мысли, что переживать не о чем — в телефоне, от данном Маттео на пользование, был номер Августа. Если парень не глупый, то он позвонит и выкарабкается. Эта надежда, впрочем, не мешала никак выглядывать в окна, проезжая рядом с мостами, палаточными лагерями или кучкующимся людьми у мусорных баков. Снизив скорость, Винцент медленно проплывал мимо и искал рыжую макушку, красивую рубашку и беленькие джинсы. Утешал себя мыслью, что парень сюда не сунется — побрезгует. Продолжал высматривать, зная, что и идти ему тоже некуда.       Либо Маттео звонит Августу, хнычет ему в плечо и просить пригреть (Винцент осёкся; мысли ушли не в ту сторону), либо натыкается на какой-то из приютов для бездомных случайно. Это — лучшие исходы.       Рядом, по правую руку, на красный остановилось белое авто. Открытые окна, глянцевый блеск. В салоне двое, девушка и парень, самозабвенно целовались, пока сопливый рок играл из динамиков. Высоким, почти мальчишеским голосом исполнитель ныл под инструментал: «Эй, скажи, что хочешь услышать от меня, ты знаешь — я глуп для тебя», «Ты — симфония, а я — фальшивая нота», «И лучшее сложно удержать, когда все хотят тебя. И все хотят тебя». Винцент скривился, закрыл окно и включил свою музыку. Настроения не было слушать, но от того, что звучало в другой машине, как-то спрятаться надо. Рэп задолбил по ушам.       Стало немного легче. Потому что это было частью повседневности, в которую никакие итальяшки не входили.       Когда он подъезжал к нужному месту, звук пришлось убавить, чтобы не привлекать лишнего внимания. Сити-Айленд — крохотный район. Не настолько крохотный, как, например, родная винцентова деревня (таких, как она, на острове можно было разместить штук двадцать пять, а то и тридцать); но достаточно, чтобы здесь почти все всё знали и тяготели к знаниям о соседях от скуки.       По-хорошему, подумалось Винценту, следовало оставить машину где-то поодаль и дальше до рыбного магазина дойти пешком. Он решил схалтурить удобства ради — медитативно нарезал круги, возможных любопытствующих вводя в заблуждение, и одновременно успокаиваясь. На одном из перекрёстков остановился, пропуская другую машину и тронулся не сразу. Рядом стояла римско-католическая церковь.       Разглядывая здание из красного кирпича с барельефом Святой Марии, Винцент меланхолично подумал, что неплохо бы было привести Маттео сюда. Ему бы тут понравилось. Далековато для того, чтобы каждый день заезжать на литургию, но раз в неделю — почему нет?       Потому что ему уже это не надо, вот почему. Собрался и ушёл, предварительно возмутившись. «Говнюк несносный». «Легкомысленный придурок». «Неблагодарный засранец». Он бы даже не оценил, решил Винцент, пока не вспомнил тот самый поцелуй за одно-единственное: «Да, давай сходим по магазинам». Сжав зубы, выругался и задал в воздух вопрос, ответ на который бы не получил: «А не пиздец ли?»       Был ли он неправ? Хрена с два.       Был ли неправ Маттео? Определённо, сотни раз.       Почему тогда это так мучило? Без понятия.       Двигатель взревел от слишком резкого нажатия на педаль.       Он остановился и дальше дошёл до одноэтажного белого здания с вывеской, на которой название соседствовало с двумя улыбающимися тунцами справа и слева. Звякнули китайские колокольчики, покачнулась красная кисточка.       — Мне к Косту.       Парень за прилавком, смуглый латинос, кивнул, протягивая ключи. Про Коста можно было и не говорить, Винцента без того знали в лицо; но сам факт, что он пришёл к дяде, пришёл к семье, доставлял ни с чем не сравнимое спокойствие. Тем более, лучше обозначить цель сразу; если бы дяди не было на месте, то Винцента бы предупредили.       Открыв потёртую дверь, Винцент спустился по крутой лестнице на звуки играющего металла и странный запах — привычный хлора, белизны и медикаментов смешался с ещё одним, незнакомым.       Напряжённый, не зная, чего ожидать, он открыл дверь и прошёл.       — Приветики, а чем это так…       Нога вляпалась во что-то с плеском. Несколько пар глаз поверх платков, прячущих нижние части лиц, одновременно уставились на него, смотрящего на лужу.       Кровь всё заливала от угла до угла ровным слоем — только там, где людей со швабрами было больше, виднелся кусочек серого пола.       Дома. Наконец-то он, мать его, дома.       — Что это за пиздец? Вы что, совсем ебанулись?       Никто не ответил. Ответить — значит взять на себя ответственность за объяснение ситуации перед Винцентом. Вспыльчивым и склонным упиваться властью.       — Jezik progutan? Долбаёбы. Как можно было!.. Ой, всё. Идите нахуй, — Винцент махнул рукой и, шлёпая ногами, прошёл к следующей двери.       Всё подвальное помещение представляло из себя лабиринт, до сих пор целиком не изученный. Становящийся загадочнее и старше по мере его исследования. Винцент бы не удивился, если бы обнаружил, зайдя глубже, мумию какого-нибудь фараона в той части бесконечной сети коридоров, построенной во времена Римской империи. Но для того, чтобы такое найти, нужно далеко забраться, а желания потеряться у Винцента не было.       Он заглянул в условный кабинет Коста, из которого орала музыка, и дядю там не обнаружил. Проверил соседние комнаты. Пусто.       — Да ну…       — Д-давно не виделись.       Винцент вздрогнул от неожиданности, обернулся. В полутьме вырисовывались очертания: огромное, бесформенное худи, под которым пряталось истощенное тело. Бледное лицо, трясущиеся губы. Горящие глаза. Толкнув снова дверь комнаты Коста, Винцент убавил звук на колонке (им же и подаренной, потому что «Какой ещё, нахрен, магнитофон? Не надо, дядя») и остановился у заваленного бумагами стола.       Он не помнил имя человека перед собой, потому что все связи у них оборвались год назад с момента, в который Винцент решил с наркоты слезать; но помнил, что парень тогда выглядел на тридцать, а не на шестьдесят.       — П-привет.       — Угу.       — Как ж-жизнь?       — Норм. Хотел что-то? Кота за яйца не тяни. Видел Коста?       Дрожащие пальцы сцепились в замок. Ногти, под которыми засохла грязь, поскребли по бледной коже.       — От-тошёл по д-делам. Ты… с-слез?       — Слез.       — Х-хороший п-привезли.       Винцент подманил его рукой, оставив её протянутой. Парень завозился и вложил наскоро шуршащий пакет. Часть бумаг отодвинув в сторону, Винцент высыпал содержимое на тёмный стол и цыкнул.       — Итальянский?       — Ч-чё? Откуда? К-колумбийский, как всегда.       Краем глаза Винцент видел, как шевелились, словно черви, чужие пальцы, ожидая денег. Может быть, парень уже чувствовал это прикосновение купюр к коже. Но Винцент платить не спешил. Обдумывал, разочарованный — если бы ответ на вопрос был «да», то стоило прикупить пакетик, чтобы Август отнёс на экспертизу.       Он сделал дорожку кредиткой. Думал, что забыл, каково это, но тело помнило. Тело всё помнило и отозвалось мелкой дрожью, словно ознобом, когда привычная картинка встала перед глазами. Сознание могло обманываться. Но мышцы перекатывались под кожей, двигались, как выверенный, складный механизм.       Не слоновая кость. Далеко не слоновая кость, но даже так…       Не обязательно снюхивать всё. Достаточно опустить палец — к подушечке прилипнет несколько кристаллов, совсем мало, совсем крошечных, чуть-чуть — и втереть в десну. Ничего, это не так плохо, как вся дорожка. Просто поможет почувствовать себя чуть менее паршиво. В этом не было ничего из ряда вон выходящего. Всё равно, что выпить бокал вина, выкурить сигарету. Один раз. Один, не более; он уже завязал однажды, сможет и снова.       В тишине оглушительным казался быстрый стук. Нога Винцента дрожала, и пятка быстрый ритм отбивала по полу в течение нескольких долгих секунд.       Винцент ударил себя по бедру.       — Нахуй пошёл отсюда.       — А?       — Нахуй пошёл. Съебался, блядь! — рявкнул он, и парня как не бывало.       Вместо него на пороге появился Кост, озадаченно провожающий дилера взглядом.       — Мне тут доложили, что ты с утра суету наводишь. Принёс тебе, — дядя похлопал по папке в своей руке. Он подошёл, опёрся копчиком на край стола и заметил кокаин. Нахмурился. — Это что?       Суровый тон заставил Винцента смахнуть порошок быстрым движением с ощущением, что он — провинившийся школьник, старающийся скрыть ошибку.       — Ничего. Совершенно ничего, давай, — поспешно выхватив документы, Винцент положил папку поверх того места, где была дорожка.       Он пролистал наскоро, проверяя, всё ли на месте с деланной дотошностью, надеясь мыслями о занятости вытеснить то странное, неправильное желание, охватившее несколько секунд назад.       — Много вышло?       — Забей. Закажи мне штучку одну, отобьёшь сполна.       Кост потрепал по голове, и Винцент заставил себя сидеть смирно. Обычно он ворчал, что не маленький, и сейчас по привычке подался в сторону, но это касание оказалось тем самым, что привело в чувство окончательно.       Он почти был удовлетворён проделанной работой (и окончательной точкой в их с Маттео отношениями), когда наткнулся на вложенную бумажку. Сложенный несколько раз альбомный лист сначала показался пустым, и Винцент уже собрался было выбросить его, но заметил надпись. В наборе букв и цифр узнал URL-адрес, а рядом с ним — никаких пояснений, только вводящее в замешательство: «???»       — Что это?       — Понятия не имею. Забыли, наверное. Выброси.       Винцент подумал и не стал. Вложенная в файл бумага просто так оказаться забытой не могла. Наверное, счёл он, что-то, что надо знать, пряталось за ссылкой; а если и нет, то он придумает, что сделать с полученной информацией.       Дяде нужен был пистолет; Винцент посмотрел на фото и кивнул. Документы, скорее всего, стоили дороже пистолета, но спорить по этому поводу было бессмысленно.       — А что случилось, кстати?       — Где?       — Ну, там, — Винцент кивнул в коридор. — Всё в кровище.       — А-а, ну… — Кост закурил. — Выёбываться кое-кому надо было меньше, вот и всё.       Исчерпывающий ответ утолил любопытство.       Они с Костом поговорили ещё немного о всяком бытовом, пока Винцент не вспомнил, что надо заехать к Томашу. Он не представлял, как после передаст документы Маттео (глаза б его не видывали), и подумал, что лучше попросить, чтобы Август забрал их сам.       А пока Винцент доделает свою часть, чтобы с чистой совестью пожелать им удачного свободного плавания и в будущем, в ореоле собственного благородства, попрекать Августа, что он сам справиться не способен (когда попросит что-нибудь ещё).       До Томаша дорога долгая. Кост сказал, что вскоре уезжает надолго по делам, и хотелось провести с ним больше времени, чем получилось в итоге. К тому моменту, как Винцент вышел на улицу, кровь с пола уже почти всю оттёрли; запах химии, заполнивший комнату, стоял невыносимый до рези в глазах.       Выкурив с дядей по сигарете у входа в магазинчик, Винцент сказал ему, что пошёл — ещё дела были. Он отошёл и почти уже сил в машину, когда Кост окликнул его.       — Что?       — Мне нужно что-то говорить по поводу того, что было?       Винцент помотал головой из стороны в сторону. Нет, в самом деле, ничего ему более говорить не нужно — и так всё понял. Дядя говорил об этом. Каждое его слово отпечаталось в мозге, несмотря на туман в голове и боль в теле. Фразы стали постулатами.       Если что и было хорошего в ломке, то постоянное присутствие Коста рядом и его безжалостность.       Он приехал к дому Томаша с щекочущей в груди тревогой от того, что чуть не сорвался. «Не бывает бывших наркоманов. Есть только те, которые в завязке».       Одного вида дорожки оказалось достаточно, чтобы ощутить щекотку в носу. Зависимость, отсидка, всякая травма, всякая заморочка — клеймо, которое не заживало, а жгло кожу раз за разом, стоило лишь вновь столкнуться с тем, что, казалось, давно позади.       Ничего бесследно не прошло, и, более того, дамокловым мечом висело над Винцентом.       Зашёл в дом не сразу. Сначала, тяжело дыша, выкурил ещё две сигареты. Вспоминая, как в полутьме вип-зоны клуба он склонился над столом и втянул «белого друга», пока вокруг звучали музыка и смех. Плавно, постепенно погружался в буддийское спокойствие, чтобы отдаться человеку, который не любил его, но поддерживал странную игру, в которой они — возлюбленные. Он гладил по пояснице, пока Винцент, сидя на его коленях, молился про себя о том, чтобы вставило поскорее и посильнее. С ним на не одурманенную ничем голову было больно, неприятно и жалко.       А потом хлынула кровь. На винцентову чёрную футболку, на чужую золотистую, на мягкий синий диван. На ковролин. На танцпол. Много, слишком много крови.       Винцент встряхнул головой. Он к этому не вернётся. Слишком высока цена за мимолётное удовольствие, которое можно было получить после одной дорожки.       Он поднялся по короткой лестнице на крыльцо, пестрящее растениями. Лоза оплетала навес, под ногами на лёгком ветру качались раскидистые папоротники. По обе стороны лестницы вверх тянулся бамбук. Дом Томаша от остальных, похожих, отличался обилием зелени, особенно на придомовой территории; выходец из интеллигентной семьи, с родителями-ботаниками, Томаш заботился о собственном саде лучше, чем некоторые люди о детях. Из исследовательских ли соображений и тяге к науке, доставшихся по наследству, или из простой большой любви к созиданию.       Винцент нажал на звонок. Послышалась возня.       — Да-да?       — Это я. Открывай.       Тихий лязг цепочки — и дверь открылась. Вид Томаша принёс спокойствие и хрупкую, но уверенность в том, что всё не так паршиво, как казалось какое-то время до.       С добродушной улыбкой на лице Томаш простёр к Винценту руки и порывисто поцеловал в обе щеки. Его мягкий синий кардиган коснулся кожи, и холод на улице, когда объятие прекратилось, вдруг стал чувствоваться острее после секундной теплоты. Его чёрная, ухоженная борода уколола щёки, но Винцент промолчал.       — Винцент! Как жизнь? Идём, идём. Чаю? Ты пьёшь кофе, я помню, но недавно…       — У тебя был тот с травами. Можно?       — Ещё спрашиваешь. Какими судьбами?       Неловко признаваться в том, что по делу. Хорошо бы сказать: «Соскучился» или «Проезжал мимо, решил заглянуть». Винцент прошёл за Томашем на кухню, подбирая слова, и замер на пороге, увидев молодую девушку. Она стояла за раковиной в фартуке с губкой в одной руке и тарелкой в другой.       Его друг успел завести себе благоверную и не сообщил об этом? Вот же…       Он круглыми глазами посмотрел на Томаша, мягко сказавшего:       — Можешь идти. Спасибо большое.       — Вам спасибо. А я точно отработала, да?       — Да-да, конечно.       Девушка маленькими шагами выбежала в прихожую, попрощалась и была такова. Оставшись наедине с Томашем, взявшимся за чай, Винцент спросил:       — Это кто?       — Студентка. Пропустила занятие.       — В смысле? У тебя студентки посуду моют? Студентки, блядь?       Томаш в ответ пожал плечами с мягкой улыбкой. Винцент, открыв рот, сидел, пытаясь уложить это в голове. Ему никто из дядиных работников посуду не мыл. А стоило бы.       — Так что? Что-то случилось?       — Да не… не сказать. Слушай, в общем, — он положил папку на стол, — есть мальчик. Его надо в университет запихать кровь из носу.       Томаш поднял тёмные брови.       — Запихивайте на здоровье. Проблемы какие-то?       — Его надо как стипендиата. Очень-очень.       — Рекомендательные письма нужны.       — Нету.       — Достижения разные…       — Тоже нету.       — Тогда не получится.       Винцент тяжело вздохнул.       — Надо… надо чтобы ты помог. Очень.       Томаш был человеком осторожным, просто так ничем не рискующим и не стремящимся ради идеалов ввязаться в авантюру. Законопослушным, а потому в ситуациях, подобных этой, не спешил идти навстречу.       — А как я это сделаю?       — Ну… как-нибудь… Пожалуйста?       Запахло травами. Томаш поставил кружку перед Винцентом, отпил из своей, выигрывая для себя время на раздумье и, вместе с этим, давая возможность попробовать уговорить.       — Рекомендательные письма можно подделать. По бумагам переживать нечего, я всё сделаю, просто…       — А направление какое?       — Актёрское.       — Винцент!       — Что? Это можно устроить или нет? Очень нужно, правда.       Томаш нахмурился, покачал головой. Винцент готовился ругаться — не при нём, может быть, но как выйдет.       — Это сложно. У него есть акцент? — спросил, когда перелистывал файлы в папки.       — Иногда итальянские словечки вставляет. Надо избавляться? — На кивок Винцент сказал: — Избавится.       — Там будет прослушивание… Мгм. Я вышлю тебе… да-а… Требуется монолог… Мотивационное письмо… Винцент, я не думаю, что…       — Выдай мне имена людей, которые докопаются, чтобы я их проклял на понос.       Томаш посмеялся. Из вежливости или от волнения.       — Кто он?       — Знакомый. — Винцент махнул рукой на скептичный взгляд.       Ради знакомого он бы не суетился. Томаш знал это, но жест понял и допытываться не стал.       — Я посмотрю, что можно сделать, но ничего не обещаю, хорошо? — сказал он спустя время.       Это лучше того, что Винцент ждал. Он кивнул, облегчённо вздохнув; не отказ, и на том спасибо.       — Ещё кое-что. Можно у тебя в компьютер потыкаться?       — Да, конечно. Ноут там. А, я пока посмотрю, хорошо? — Томаш указал на папку, и Винцент кивнул.       Он сел на диван, положил ноутбук на колени и открыл браузер. Внимательно, медленно вбил адрес, написанный на листочке.       Открывшийся сайт с порно его не удивил. Повеселил даже. Видео грузилось медленно, и Винцент не собирался его закрывать, уже предвкушая сотню шуток, которые выскажет при встрече тому, кто занимался документами. Вроде «видел, на что ты дрочишь, совершенно не впечатлён».       В правом нижнем углу виднелась дата — двадцатый. Совсем свежее, будто бы, но, скорее всего, перепубликация. Винцент решил так, когда видео загрузилось, и камера там, как оказалось, совсем не ахти. Чья-то старая «домашка».       Сначала показалась худощавая грудь и мальчишеские острые плечи. При виде их замерла, охваченная холодом, рука, которая потянулась к мышке, чтобы перемотать. Жуткая мысль о том, что это — ребёнок, оказалась опровергнута, когда Винцент понял, что, скорее, подросток. Лет шестнадцати-семнадцати.       Съёмка велась с телефона, и от дрожи руки размылось изображение. На экране появился член снимающего; мальчишка склонился к нему, провёл языком робко и неуверенно. Другая рука вцепилась в его волосы и заставила взять глубже. Звук Винцент заранее выключил из соображений «на всякий случай», но по вздрогнувшим плечам стало понятно, что мальчишка восторга от такого не испытал. То ли его затошнило, то ли он зашёлся в кашле.       Пауза.       Перемотка.       Пальцы, грубо сжимающие волосы. Рыжие волосы.       Щелчки клавиатуры до момента, пока не стало видно чужое лицо. И ужас осознания того, кто именно увековечен на страницах порно-сайта.       — Блядь. Господи.       Винцент поднёс ладонь ко рту, широко распахнутыми глазами смотря на тонкие губы, прямой, лишённый загнутого кончика нос, длинные ресницы.       «Я поехал в Америку, чтобы стать актёром. Можешь смеяться, если хочешь», — сказал Маттео в машине. И на вопрос о предках ответил: «Да».       До или после? Ему пресекли пути к актёрской, желаемой карьере до или после? Он согласился на это? Сколько ему здесь? Не думать о самом плохом помогла мысль, что Маттео казался чуть моложе своих лет всегда.       — Боже, малыш, блядь… Какой пиздец, какая срань.       Дамоклов меч висел не над ним одним.