8 баллов по шкале Глазго

      — Поздравляю тебя. Ты только что посмотрел детское порно. Он там несовершеннолетний.       С этими словами и с улыбкой на лице Винцент забрал смартфон из рук Августа, замершего с выражением отвращения: к дурному повороту событий, к его сути и к способу, которым Винцент посвятил в проблему. Он протянул телефон с видео, как часто делал, когда отношения между ними были совершенно другими — лишёнными винцентовой грубости, августовской отчуждённости, — и сказал: «На, глянь». Август ждал смешное видео. Как те, которые Винцент показывал раньше: о магии с пюре в русской армии, с хомяком, жадно пьющим воду, о сербах, о маленьком мальчике, плачущим и зовущим маму во время игры в шахматы, и что-то совершенно смутное и от понимания далёкое.       Он получил порно с шестнадцатилеткой и довольную улыбку Винцента.       — Ты серьёзно? Это может быть кто-то…       — Похожий? Нет, мы всё обсудили. Это он. Держи в уме.       — О боже. — Ладонь Августа легла на лоб. — Не-ет.       — Да. Короче, я не думаю, что это чем-то таким прямо грозит, но… — Винцент замялся. — Просто подумал, что тебе надо быть в курсе.       — В курсе... Буду. О таком сложно забыть.       — Ой, только не усрись с усердия, пока глаза святой водой вытирать будешь.       — Я не это имел в виду.       — Ну-ну. — Винцент скептично покивал головой.       На это Август закатил глаза.       — Я пошёл. А, и… Ты только до мальчика не докапывайся по этому поводу, ага? Это не его косяк.       — Что?       — Что слышал. Знаю я твою привычку всем рассказывать, как правильно, а как — нет. История пройдённая.       — Я так ни разу не делал.       — О, правда? — Винцент изогнул бровь. — Нихуясе. Скажи своему клону, что он плохо тебя заменяет и дай ему мой номер. А то мы неплохо страхались, только пусть этот момент проработает.       — Винцент!       Он захлопнул дверь. Помассировал виски, давя раздражения. Ни разу он так, блядь, не делал, подумал Винцент со злостью. Фигура Августа вся дышала праведным осуждением. Здесь грех, здесь — преступление. Иногда всё вместе. Ему хватало наивности, глупости, веры, принципиальности, чтобы говорить об этом вслух.       «Ты же понимаешь, что это не выход. Почему же продолжаешь? Ты можешь быть выше это», — сказал Август, благодаря винцентовой «низости» нашедший выход из очередной передряги.       Обозвать лицемером его при этом было бы бессовестным упрощением, которого Август не заслуживал. Он, скорее, вогнал себя в рамки дихотомии и настолько комфортно устроился, что не видел причины что-либо менять.       Винцент над этим беззлобно потешался, пока не надоело на лицо натягивать улыбку и выдумывать очередную шутку, одновременно переживая самую невыносимую форму отвращения — отвращение к себе, такому неправильному и порочному до мозга костей, от которого не сбежать, не скрыться; его не переиначить и не переделать.       Август и не пытался, но словно подталкивал к мысли о том, что надо бы. Участливый и одновременно остающийся в стороне. Как бы причастный, но готовый всегда сказать, что это было бы целиком и полностью решение Винцента, а потому ответственность на нём и винить некого.       Винцент не менялся не из принципиальности, а потому что менять в нём было нечего. Отвращение сменилось на принятие — действие оказало противодействие.       В конце концов, не привело всё это ни к чему, кроме как к укреплению веры в невозможность когда-либо оказаться понятым.       — Ну и хуй с тобой, — вслух бросил Винцент, последний взгляд кинув на дом Августа, в окне которого показался Маттео. — Ой.       Винцент завёл машину с пониманием, что в церковь, посещение которой он пообещал Маттео, вряд ли войдёт, и потому, вероятно, большую часть восторгов пропустит.       Он поехал сначала не домой, но на кладбище – выполнять заказанную и оплаченную порчу (что было ходом не слишком правильным, но сроки уже поджимали). Дома долгое время писал посты, пока не рассвело, и одновременно переписывался с Майрой. Между прочим поинтересовался, можно ли удалить видео семилетней давности из интернета, и получил ответ, что можно, но не факт, что его никто не скачивал. А если хоть один такой человек найдётся, то оно и будет всплывать время от времени, как бы хорошо его не пытались стереть.       Это и то спокойствие, с которым Маттео поделился историей, как бы наказали не переживать и не беспокоиться излишне. Одно дело сказать, другое — сделать; но постепенно умиротворение пришло само собой. Винцент думал о вещах более приятных и отбрасывал мысли о всём, что волновало.       Кроме Маттео. Волнения о нём были приятны. Отдавали чем-то наивно-юношеским, когда в фантазиях отношения заходили дальше, чем было на самом деле и чем быть могли.       Маттео позвонил утром, когда Винцент уже собирался спать. Чтобы не уснуть во время разговора пришлось сесть.       — Можно кое-что попросить?       «Да всё что угодно».       — Валяй.       — Мне прямо ужасти как вещи нужны.       — Ага. А-а-а, понял.       — На каблуках постоянно ходить тяжело.       — Не нравится? Тебе идёт так-то.       Комплимент сорвался с губ необдуманно и оказался чем-то очень естественным и правильным на этот раз. Ни к чему не принуждающий и не содержащий под собою никакого умысла. Только дань красоте, не более; что-то, что в идеальном мире Маттео должен был слышать по несколько раз на дню.       Маттео хихикнул в трубку.       — Спасибо. Но это… непривычно?.. Не «неудобно». Я имею в виду, они хорошенькие и по качеству просто супер. Если у тебя времени нет, то можно и заказать. Так даже лучше — цена сохранится.       — А зачем? Не, на это забей. Можно и пройтись.       — Хорошо… А ты вообще… ну, дел много, да?       — Типа того. А тебе, наоборот, заняться нечем?       — Вроде. Завтра на собеседование. Не знаю, э-эм… У Августа есть книги, я взял «Человек, который смеётся».       — Над анекдотом?       — Что?       — Ну, над анекдотом смеётся? Ай, забудь, — Винцент откинулся на подушки. – Всё, я на серьёзных настроениях.       — Не-ет, — Маттео прыснул. — Не надо. Я просто с утра плохо соображаю. Смешно получилось, правда.       — Ну, понятное дело, что смешно, вон же, у тебя там человек смеётся. Ладно, приятного чтения.       — Ага. А тебе продуктивной работы.       — Я уже всё. Спать ложусь.       — Тогда крепкого сна. Всё, клади трубку.       — Сам клади.       — У меня руки заняты.       — У меня тоже.       — Чем? Ты хотел пойти спать.       — Ну, я и пойду. Нажми на кнопочку.       — Не нажму, ты нажми.       Винцент вздохнул.       — Бывай, — и, по привычке не дождавшись ответа, сбросил.       Оставшееся неуслышанным прощание, может быть, пожелание хорошего дня, спокойных снов, показалось кощунственным упущением. С досадой Винцент убрал телефон подальше и какое-то время отрывочно вспоминал прошедший диалог.       Сон был странный. Из тех, что далеки от кошмаров в привычном смысле, но дарящие ощущение скрытой опасности, чего-то неестественного и неправильного. Во сне Маттео сидел сверху — Винцент не чувствовал его веса, зато, как свои, воспринимал вздрагивания плеч. Он плакал. Ревел в три ручья, сбивчиво прося перестать; Винцент же не делал ничего, что заслуживало просьб, подобно этой, и потому в полной растерянности держал поднятыми руки, как преступник на прицеле.       Его кинуло в разгар событий, и ему осталось одно недоумение по поводу того, к чему это было, когда Винцент проснулся. Заботы сменили друг друга довольно быстро: заложенность в носу стала предвестником наступающей болезни (простудиться, копая ямы ночью в одной футболке, проще простого), и пришлось переделывать график работы.       Домашняя настойка кончилась. Винцент позвонил Косту, уточнил, была ли у него. У дяди, к счастью, была, и, наскоро собравшись, Винцент поехал к нему. Маттео и всё, с ним связанное, из головы вылетели. Осталось неприятное послевкусие.       Он остановился у дома Коста (одного из), самого простого одноэтажного. Стучать в дверь не пришлось — она открылась и так, потому что Винцента ждали; и это оказалось очень приятно чувствовать.       — Милый!       Два крепких поцелуя в обе щеки, приятный запах ванилина и мягкие женские руки на шее. Винцент едва удержался от встречного, тёплого «Мама!», но матерью его Агата не была.       — Ты так давно не заезжал, — бросила тётя с мягким укором, продолжая целовать.       — Дел много. Это самое, — он повернул голову в сторону, кивком указал на соседский дом, — там у них машина новая?       — Ой, идём, ты не поверишь, — Агата взяла его за руку и потащила в дом, — на прошлый неделе старший их без спросу взял и врезался в столб.       — Я всегда говорил, то он тупой. Вспомнить, хотя бы… — Винцент успел снять обувь, наступая себе на пятки, но оставил её лежать как попало. — Ты готовила?       — Я заказывала. Ночь была бурная.       — Кого привезли опять?       — Никого. У нас ушёл один, полицейский. Хороший парень, жаль даже.       Винцент словам значения не придал. Мало ли, сколько полицейский умирает каждый день — люди всё больше находят способов купить оружие и всё сильнее наглеют.       — А машину они в кредит взяли?       — Ясное дело, что в кредит.       — Бо-оже.       — И не говори. Идём, я сама голодная.       Она разогрела рыбные котлеты, которые в доме были всегда на случай винцентова приезда, и подала с рисом. Агата почти не готовила, потому что могла себе это позволить; умела когда-то, рассказывала она, и Кост не дал закончить, добавив, что не для того пошёл «на заработки», чтобы его жена, «боже упаси», о плиту обжигалась. Из-за работы она легко скинула готовку на тех, кто на этом делал деньги, изредка в отпуске находя силы на расстегаи.       За её расстегаи можно было отдать богу душу. Кост в такие дни Винценту не писал и не звонил. Агата сама предупреждала, когда поняла, что от племянника в тайне держат появление её фирменного, или прятала несколько штук, если он не мог приехать.       Она была женщиной с широкими плечами, удивительно крепкой и хорошо сложенной. Она хорошела с каждым годом и позволяла себе то, на что другие в её возрасте почти не решались. Набила татуировку на щиколотке, выбрила виски. Каштановые волосы собирала в высокий хвост — и ей было невероятно красиво. Смеялась громче всех, совершенно не стесняясь, и умудрялась быть в курсе всего на свете, в отличии от ровесниц обретя второе дыхание и немерено сил.       Винцент уплетал завтрак (кофе не в счёт) в четыре часа дня и слушал её. Успевал вставлять комментарии, кивать головой и смеяться над свадьбой в кредит («Это, конечно, вообще идиотизм»), кривиться над историей с собакой («И зачем, спрашивается, брать, если потом вы оставляете её на обочине, дебилы»), закатывать глаза над рассказами о детях, которым родители разрешали на улице присесть «по зову природу» («О времена, о нравы! А дальше что? Они в офисе штаны посреди зала стягивать будут?»).       Агата сначала суетилась, взбудораженная его появлением, пока усталость не взяла своё. Она опустилась на стул рядом и оставила Винцента с тем множеством еды, которое успела красиво поставить на столе. Подперев подбородок, смотрела на него, неторопливо, но охотливо кушающего, почти засыпала сидя.       Смотря на неё, Винцент думал, что не такая уж он и сирота.       Те точки соприкосновения, имеющиеся у них, оказали влияние большее, чем могло бы оказать кровное родство. Мать, женщина без лица и имени, оставалась смутно уважаемой; Агату Винцент любил.       Многое, вместе с этим, замалчивалось. Винцент никогда не дёргал её своими просьбами, несмотря на работу в одном из крупнейших госпиталей; она не знала, чем занимался он. Могла догадываться, потому что их с Костом отношения начались с шальной пули в боку дяди.       Подробности Винцент собирал на протяжении пары лет. Полностью собранная история походила на дешёвый любовный роман: тёмный переулок, Кост с пистолетом в руках, прячущийся от преследователей, Агата, ещё студентка медицинского, возвращающаяся после занятий домой. Что было в её голове, когда под дулом пистолета она холодно сказала, что может перевязать?       Рационализм, решил Винцент, потому что спорить, угрожать или впадать в истерику перед человеком с оружием всё равно, что написать у себя на лбу признание в собственной глупости.       Кроме тех случаев, когда включён предохранитель.       — А ты? Что делаешь?       — Э-э…       «Берегу жопу одного мальчика, чтобы его не пришили злые макаронники, и не жалуюсь — задница просто отпадная».       — Да так, ничего особо. Работаю, что-то там… живу жизнь.       — Не хочешь рассказывать, так и скажи. Я же тебя не заставляю.       Винцент кисло улыбнулся. В полутьме дома тень неприятно подчеркнула длинный нос, в ломаную линию изогнутые губы.       — Не то, чтобы не хочу. Не могу.       — Хорошо. Тайные дела, значит… — Агата прикусила ноготь. — У Коста тоже. Вы в этом так похожи.       — Как оно?       — Что именно?       — Ну, знаешь… жить с ним. Предположим, мне кое-кто нравится, но я не знаю, насколько это… хорошая идея. Он говорит, что отношения строятся на доверии. Я же не могу сказать что-то вроде: «Мой дядя бандит, а я ему помогаю», — Винцент покачал головой, двигая к себе кружку с кофе. — Нелепица какая-то.       — То есть, этот человек не стоит доверия?       Винцент вскинул голову. Возражение застряло в горле.       — Я не знаю. Это же я решаю, да?       Агата кивнула.       — В какой-то идеальной версии вселенной стоит. А сейчас я просто не знаю. Как будто бы много «да», но все «нет» более весомые. Но это не из-за него самого, а просто… В целом.       — Мне было легче принять все заскоки Коста, потому что он соблюдал несколько правил.       — Он ужасный педант, когда дело доходит до такого, — Винцент хмыкнул.       Тётя продолжила не сразу — она рассмеялась, запрокинув голову.       — Да! Да, это просто невероятно!       — Видимо, опыт сказывается.       Костовы повадки воспитывались годами проб и ошибок. Ждать до шестидесяти с хвостиком, чтобы наконец иметь возможность пощупать итальянские ягодицы Винцент не слишком хотел. Более того — он, знающий о склонности своей натуры к хаотичности, едва бы смог постоянно, как дядя, контролировать всё на свете. Не в этот период своей жизни. Может быть, даже не в какие-либо ещё.       Хотелось спокойствия. Условий, в которых в полном принятии происходящего можно было бы позволить себе отпустить ситуацию, зная, что другой человек в курсе всех тараканов — и ему не придёт в голову разворошить гнездо или вызвать дезинсектора.       И здесь требовалось доверие. Что-то недостижимое, уже почти забытое в отношении кого-либо, кто не Кост, не Майра, не Агата.       — Очень помогло знание того, что он сам понимает, что делает. — Агата взмахнула рукой. — По сути, я ему тоже доверилась. Предоставила ему самостоятельно распоряжаться тем, что очень ценила — собой. Он же имеет на это право.       — Не все так могут. Начинается же эта хуйня, типа… «Зачем ты пьёшь кофе по утра, это же вредно!» «Надень шарф, на улице холодно!» «Найди безопасную работу, иди исправь себя, чтобы я, я меньше волновался!»       — Можешь попробовать прощупать, может ли так тот, кто тебе нравится. Хочешь пива?       — Я за рулём.       — Безалкогольное.       — Фу-у. — Поймав пристальный взгляд тёти, поспешил добавить. — Без негатива.       — Ну вот, я теперь тоже не хочу. — Агата удручённо вздохнула. — Это было сложно. Принять мысль, что он сам по себе по жизни. Я даже думала, что я тут так, минутное увлечение, понимаешь ли.       — Не слипаться же в одну бесформенную массу после слов: «Мы встречаемся».       — Да. Не слипаться. Только почему-то в молодости кажется, что слипнуться — обязательный элемент. У меня был молодой человек, который специально крепил полки повыше, потому что ему нравилось, когда я в нём нуждалась. Ему нравилось мне помогать. Когда он уходил из дома, я постоянно таскала стулья туда-сюда. Знаешь, что сделал твой дядя, когда мы съехались?       — Подожди, — пресёк Винцент, почувствовав что-то. — Купил кучу полок и прибил их пониже?       — Ага.       — Бля, я это помню. Я же помогал их тащить.       — Не матерись при мне. Я же не твоя подружка.       — Ой. Извини, вылетело.       — В общем, он переместил туда всё, что мне нужно было чаще остального, и сказал предупреждать, когда оно будет заканчиваться, чтобы он мог заехать и купить сразу. Вот так.       — Хорош.       — В этом было слишком много смысла. Он как бы… тоже предоставил меня самой себе. В первую очередь доверие тут и начинается. С убежденности в том, что человек и без тебя прекрасно справится.       Винцент поджал губы от неожиданного, случайного укола. Все жесты доброй воли превратились в ошибки.       — Ага. Понял.       — Внесла немного ясности?       — То, что нужно. Он казался мне очень беспомощным. Чувствую себя теперь идиотом.       Он наклонил почти пустую уже кружку, покачал из стороны в сторону, смотря за тем, как плавно расплылась гуща, формируя корзину.       — Придержать коней.       — М?       — Да кофе говорит, что надо придержать коней.       — Ой, мне тоже, дай… — Агата в спешке нашла свою нетронутую. — А кто это, кстати? Человек, который тебе нравится.       — Ты его не знаешь.       — И не имею права знать? Уф, как вы похожи, просто слов нет.       Пока она допивала кофе, Винцент увлечённо рассказывал о тонкостях гадания на кофейной гуще. О том, что корзина сулила и сложный выбор между близкими и чем-то, обретённым недавно, который должен был наступить из-за какой-то цепочки неверных решений, он старался не думать. Это позже.       Кост вошёл в дом тогда, когда Винцент почти закончил объяснение знаков в чужой чашке. Дядя остановился на пороге, весь белый от извести. Агата улыбнулась ему. Он подошёл ближе — она коротко поцеловала в щёку.       Это помогло вспомнить, что пора уходить. Винцент забрал настойку, обменялся с Костом парой сухих, ничего не значащих фраз, чувствуя его усталость и желание побыть с женой наедине.       Он вернулся домой с чётким знанием того, что завтра никаких дел выполнено не будет. С предчувствием разгара болезни, удручающего в своей неотвратимости, огорчающего близящейся беспомощностью. Уже лёжа в кровати набрал Маттео. Не сразу. Сначала долго собирался, с волнением обдумывал пришедшее в голову решение.       — Занят?       — Читаю.       — Я тут… Короче, приболел. Наверное, не получится. Ну, осмотр, церковь.       — А…       По тону Маттео показалось, что он расстроился. Чему именно — потере бесплатного водителя и фигуры взрослого, который бы его проконтролировал, или не получившейся совместной поездке?       К нему в голову не залезть, хотя хотелось.       — Ничего страшного. Всё равно надо метро узнать.       — Я скину тебе адреса.       — На этот телефон? Напиши, пожалуйста, Августу. Я не могу, мне почти плакать хочется от этих кнопочек. А в интернет выходить нельзя. Видите ли, аккаунт у меня esangue, и пусть таким остаётся. Вообще ни с кем никак не… Беда, одним словом.       — Хорошо, я ему напишу. Скучаешь?       — Читаю, мультики смотрю. Как будто, если постараться, то весело. Ой! А вещи?       — Закажи в интернете. Проще же.       — Я хотел… думал, что ты подскажешь что-нибудь.       — Один совет: не бери ничего, что понравится. Или бери, что понравится, но непривычное для себя.       Маттео вздохнул в трубку.       — Понял.       — Всё, пока.       Винцент сбросил звонок. Какое-то время, пялясь в потолок, рисовал в голове тот странный сценарий, исход которого вообразить не получалось. Фантазии откликнулись в сумбурном сне: Винцент кормил куриц, сыпал из миски в одну сторону белый хлеб, во вторую — домашнюю кормосмесь, такую, что часто видел и помогал делать в детстве.       Курам, казалось, не было конца; они кудахтали вокруг, облепив со всех сторон. Чёрные, крапчатые, белые, золотистые, пепельные, голубые, ярко-жёлтые, фиолетовые, зелёные. Из дома звал отец, но Винцент не шёл к нему — знал, что на самом деле отца там нет.       А потом его крик превратился в телефонный звонок. Неведомым образом оказавшийся в доме Маттео попросил взять трубку и получил на это ворчливое: «Нет, пожалуй. Пусть идут нахуй».       «Знаешь, так нельзя, — ответил Маттео из сна, поправляя чулки. Находясь в глубине дома, он оставался невидимым, но чулки на нём точно были. — Надо с другими обращаться так, как хочешь, чтобы обращались с тобой».       В этот момент остро ощутимой стала фальшь происходящего, на которую не навели ранее ни цветные курицы, ни синяя трава под ногами, ни неожиданные пальмы вокруг вместе с падающим снегом.       «Глупость, — сказал Винцент, чувствуя подступающий холод. — Это же очень легко — быть добрым с окружающими. Под добротой, понимаешь ли, прячется уровень удобства для чужих. А ещё это имеет смысл, только если ты воспринимаешь доброту как валюту.       Я, кажется, придумал. Я лучше посмотрю на то, как ты с собой обращаешься, чтобы понять, как будешь относиться к другим. Это требует большей дисциплины и силы воли: окружающие будут тебя любить за то, что ты им полезен, и неважно, что человек ты, может быть, не очень; самого себя придётся любить со всеми недостатками. А там дальше пошло-поехало. Понял?»       Маттео выглянул в окно, похлопал ресницами и честно сказал, что ничего не понял и понимать ему вообще не положено.       Дверь открылась — уже наяву. Ключи поскребли в скважине. Хлопок, повёрнутая дважды защёлка, мягкие шаги и шуршание пакета. Винцент потянулся за пистолетом в цепком полусне, медленнее, чем обычно, неувереннее, чем должно. Он нащупал смартфон и того даже не понял — движение случилось на автомате, пока сознание волновали лютый холод и озноб, охватившие тело. Когда некто прошёл в комнату, Винцент вслепую поднял руку. С телефоном вместо пистолета.       В подушку гнусаво пробормотал угрозу и зашёлся в кашле.       — Август дал ключи. Извини за беспокойство. — От плотного касание ладони ко лбу Винцент вздрогнул. — Stronzo. Ты можешь позвонить своему знакомому врачу?       — Какие ключи?       — От твоих апартаментов. — Маттео потряс ими в воздухе. — Сказал, что нужно у тебя их и оставить, а то он забыл.       Винцент с головой зарылся под одеяло. Хотелось спать. Сил не было ни на возмущения, ни на дальнейший разговор. Он позволил разжать свои пальцы и вытащить телефон.       — Принеси второе одеяло. Даже третье. Оно должно быть… где-то.       — У тебя температура. Так можно разве? Греться, когда…       — Холодно, с-сука. Знобит. Дай одеяло.       Второе, беспрекословно после этих слов положенное сверху, казалось, только усилило озноб. Винцент разочарованно втянул воздух и понял, что нос у него заложен донельзя.       — Отврат. Как ты… почему вообще?..       — Август попросил. Ты второй день не отвечал на звонки.       Второй день. Винцент приподнялся, чувствуя, как всё внутри похолодело: он проспал два дня. Целый два — это сорок восемь часов, это три встречи, пять отложенных дел, потерянные тысячи.       — Пиздец. Пиздец, блядь. Мне надо вставать.       Стоило только отнять голову от подушки, как в глазах потемнело — и идея, в сути необходимость, показалась отвратительной. Отвратительнее было только положение.       Болезни никогда не приходили вовремя, но в этот раз переплюнули сами себя.       — Я купил лекарства. По мелочи, правда.       — Не надо, у меня там… Принеси настойку.       Маттео поднял брови, но задавать вопросы не стал. Бутылка осталась на столе, стакан, наполовину полный, Винцент держал в руках (под одной, плотно прижатой к телу, стоял градусник). Он заставил себя сесть, оперевшись на подушки, укутался в одеяло и напоминал каждый пять секунд, что это — уже первый шаг к здоровью. Завтра встанет на ноги. Обязан встать.       — Собеседование уже было?       Маттео кивнул. Винцент понял, что на нём — августова толстовка ещё со школьных времён с номером, под которым Август играл в футбольной команде. Сидела бесформенным мешком: под длинными рукавами прятались костяшки пальцев, тонкая фигура скрыта крупными складками.       Появился бы он красивый, подумал Винцент, может, настроение было получше.       — Как прошло?       — Ну, так. Это не собеседование особо. Так, провели по кофейне, задали несколько вопросов. Ждут.       — Устраивает тебя?       — Хорошее место. На первое время пойдёт. Дай градусник.       Винцент протянул его не глядя.       — Что скажете, доктор? Жить буду?       — Сто три и один.       — Меня уже можно называть горячим мужчиной?       Маттео улыбнулся, но кисло, будто бы его в самом деле расстраивало чьё-то состояние.       — Как ты себя чувствуешь?       — Нормально. У меня два внеплановых выходных. Отдохнул знатно, сейчас в психушку отъеду.       — Чем-то помочь могу?       «Останься, этого хватило бы», — подумал Винцент. Пожал плечами и сказал:       — А что, у тебя своих дел нет? Квартиру нашёл? На работу устроился? Собеседованием ограничимся, ага?       В ответ Маттео фыркнул и сказал твёрдым тоном:       — Я неплохо справляюсь. Благодаря тебе, конечно, но всё-таки — даже пользоваться готовеньким надо уметь.       — По-ользоваться готовеньким. Ну, конечно, блядь, когда своего-то нихуя не… Это же просто потреблядство.       — La salvezza di coloro che annegano è opera di coloro che annegano? Тебе круг бросят — будешь носом крутить?       Винцент вздёрнул подбородок.       — Так я плавать умею.       — А я — нет, как видишь.       — Твои проблемы.       Маттео улыбнулся — глаза у него горели.       — Не-а. Твои, на самом деле. Так, мне остаться, чтобы помочь? Я могу.       — Включи «Отчаянных домохозяек».