8 баллов по шкале Глазго

      В кампус Маттео вернулся обескураженный. Сердце колотилось, от волнения бросало в жар. Встреча с родителями! Так и хотелось спросить: «Винцент, о чём ты думал?»       Он — студент без гроша в кармане. Парень. Взявшийся чёрт знает откуда. Что у Винцента были за предки, если на это глаза закроют? «Самые лучшие», — подсказывала та часть Маттео, привыкшая верить во всё хорошее. «Положительно безбашенные». «Фантастически адекватные».       Вторая, привыкшая к строгости, не знающая ничего, кроме неприятия, рассудила, что это «терпящие его причуды» предки. Почему до сих пор парень, вроде него, один? Потому что кто-то мог мягко указать всем его партиям на выход. Так, чтобы он сам не заметил, ведь мальчику надо наиграться, но не заигрываться.       Что нужно сделать, чтобы им понравиться? Ни одной мысли в голове.       От переживаний Маттео уснул с трудом, а на утро чувствовал себя совсем раздавленным. Все мысли об одном. На парах сосредоточиться тяжело.       Йован придирался к нему сильнее остальных. Едкие его комментарии о деревянности, отсутствии всякого не только таланта, но и ума, подтачивали день за днём любого студента; Маттео, пригретый винцентовым огнём, решил, что добьётся чего-нибудь хотя бы назло «брызжущему ядом чёрту», как он обозначал Йована в мыслях. Особенно медитативным он нашёл прослушивание голосовых сообщений от Винцента, сплошь из мата, после пар. Винцент выражал ярость за них двоих.       Ему показалось здравым сразу же, как только выпал свободный день, сказать об этом. Винцент ответил через какое-то время. «Хорошо, они оба могут». Показалось, что так Маттео не бежит от проблемы, а решает её; рано или поздно всё равно винцентовы предки спросят с него, и это будет, по закону подлости, момент менее удачный. Показалось, что когда Маттео согласует дату, то тревога уйдёт, потому что это уже половина дела.       Но чем ближе был тот-самый-день, тем сильнее хотелось отменить планы и разрыдаться на чужом плече. В разговорах по телефону Маттео прощупывал почву, подозревая, что со стороны каждый его вопрос — топорный, обличающий тревогу. Винцент терпеливо успокаивал. Говорил, что его предкам плевать, кто с кем спит; «главное, чтобы все выспались». Шутил, стараясь приободрить. Он был, в самом деле, человеком невероятного склада личности, какой-то до безобразия щедрой душой, и отдавал больше, чем брал. В порыве чувств, с банкой пива в руках Маттео через слово шептал в телефон сбивчивые признания в любви, а Винцент смущëнно смеялся.       Он почти не отвечал на вопросы о любимых цветах тёти, убеждая в ненадобности этого жеста, а у Маттео голова шла кругом и на языке вертелись обвинения в беспечности. Как «цветы не нужны»? Что дальше? Вино не покупать?       Потратился с кредитки, тщательно готовясь. Подобрал сигары для дяди — «Монтекристо» с древесно-ореховым ароматом. Продумал, какой будет брать букет. Купил костюм и неброскую, но хорошую обувь.       Винцент уже проработанный до мельчайших деталей образ порушил, как карточный домик, одним невинным вопросом во время очередного звонка.       — Ты будешь краситься?       — Краситься? Не думаю, что это хорошая идея.       — Тебе было очень красиво.       — Но…       — Они нормально отреагируют. Zlato, если тебе нравится, то мне бы хотелось, чтобы ты ни в чём себя не ограничивал, ага? Я не давлю, просто…       — Х-хорошо. Я накрашусь.       — Если на то будет желание.       — Да, конечно.       Было одно желание — никуда не ходить, ни с кем не знакомиться. Когда звонок закончился, Маттео взялся продумывать всё с самого начала.       Он всё ещё не считал свои навыки достаточно хорошими, чтобы взяться за макияж самостоятельно. В конце концов, он сделал то, что должен был сделать давно — в столовой сел за один столик с Викторией.       Она, привыкшая к одиноким обедам, подняла взгляд и продолжила есть молча, но заметно напряглась. Маттео, решив не тянуть, сказал:       — Извини, что не спросил, не занято ли, но у меня есть просьба.       — Угу.       — Мне нужна твоя помощь, чтобы накраситься.       — Угу. Клёво.       — Потому что у тебя просто splendido стрелки.       Виктория, до этого не включённая в диалог, вдруг оживилась.       — Так ты правда итальянец?       — М? В смысле?       — Он зовёт тебя «макаронник», но я думала, что это шутка такая, — ответила она, говоря о Йоване.       — Не-ет, это не… Да, я итальянец. Что, по мне не видно?       — Я не разбираюсь! — её голос дал комичного петуха. — Вот чёрт.       — Что именно тебя в этом… так взбудоражило?       — Это прикольно.       Маттео чувствовал себя одновременно и паршиво от её реакции, и воодушевлённо, понимая, что всё шло просто замечательно. Он холодно посмотрел на неё и сказал:       — Спасибо, что заметила мою национальность. Что ж, весь остальной я постоит в стороне.       Виктория ожидаемо стушевалась и вспомнила о его просьбе.       — Прости. Я не хотела, просто… Так, с чем тебе нужно помощь?       — Мне нужно выглядеть красиво. Нет! Стой! Сногсшибательно.       — А повод?       — Встреча с родителями своего парня.       — Могу тебя в гота превратить, а тут… — Виктория задумалась. — О! Знаю. У тебя сейчас что?       — Сценическая речь.       — М-м… Давай встретимся после у статуи льва, окей? Я подойду с другом.       Не зная, чего ожидать, Маттео согласился.       Он припозднился и, когда подошёл, увидел двоих: Викторию на скамейке и парня, будто сошедшего с обложки журнала, стоящего напротив. На нём было серо-бежевое пальто, в тон ему — классические брюки, словно из одного комплекта; на их фоне в глаза сразу же бросались кричащие красные туфли и перчатки. Красной была водолазка, которую Маттео увидел, когда парень обернулся, стоило Виктории указать в сторону.       Лицо его казалось стервозно-строгим, в ушах покачивались серьги в форме звëзд. Когда парень поднëс электронную сигарету ко рту, рукав пальто опустился, обнажил запястье, на котором блеснул золотой браслет. Чуть завивались концы иссиня-чëрных, аккуратно уложенных волос.       — Scusami, на паре задержали.       Ложь. Маттео просто не торопился. Он протянул ладонь и представился фальшивым именем. Незнакомец, тщательно изучая его лицо, пожал руку.       — Марсель. Погодите. — Рука в красной перчатке легла на подбородок, заставляя приподнять. — Стрелки? У вас к глазам ни убавить, ни добавить, здесь что-то малевать — только портить. Бо-оже, как нежно. — Марсель коснулся скулы, повернул голову Маттео, изучая всё с энтузиазмом исследователя диковинок. — Какой вы хорошенький. Кака-ая прелесть… Откуда вы такой?       — От мамы с папой?..       Послышался смех Марселя, тихий и бархатистый.       На его идеальное лицо с нюдовой помадой на губах, фиолетовыми тенями на веках (блестел у внутренних углов глаз хайлайтер), Маттео смотрел, будто заворожëнный. Человека более привлекательного внешне представить было сложно; этот человек сказал, что он «хорошенький» и осыпал комплиментами с таким вдохновением и искрой в глазах, будто Маттео был каким-то чрезвычайно уникальным.       Он знал, что не был, но Марсель продолжал, и с каждым его словом хотелось верить в это сильнее и сильнее.       Виктория пила тыквенный латте и болтала ногами, ожидая, пока они нащебечутся. Выглядела довольной, только скучающей.       — А ты… тоже первый курс? — спросил Маттео у Марселя, наконец взявшего паузу.       — Он в магистрате, — ответила вместо него Виктория.       — Изучаю бизнес после того, как отучился на модельера, — пояснил Марсель. — Придëте ко мне в салон?       — К тебе… в салон?       — Да, да, у меня есть одно местечко… Маникюр надо обновить. Встреча с родителями? Лучше что-то более строгое. Когда будет?       — Вечер субботы.       — Понял. После пар давайте ко мне. Контакты? Я скину адрес.       — Марсель, а можно… спросить? Сколько всë это… будет стоить?       — Две бутылки «Блю Курасао» в любое время. Всë, я побежал, у меня ещё дела есть. Бо-оже, какой вы нежный, я не могу.       У Маттео вырвался полный удивления вздох. Он не успел распрощаться и только проводил Марселя взглядом, слушая бодрый стук его каблуков.       — Хорош, скажи?       — Очень… Как вы познакомились?       — Ко мне парень в клубе приставал, а Марсель услышал и вылил на него коктейль. Сказал ещё, что его за это должны поблагодарить, потому что футболка у того будто с вьетнамского рынка взята со скидкой. — Виктория хохотнула.       Она оказалась куда менее мрачной, чем о ней можно было подумать. Озадачивало то, что Виктория постоянно обедала одна, и на занятиях от неё, будто от прокажëнной, старались держаться подальше; но Маттео решил пока не копаться в этой части её жизни, чувствуя, что любопытство здесь лишнее.       Впрочем, она, словно почувствовав, бросила:       — Ты только больше со мной в столовке не садись.       — Почему?       — А ты не слышал? Я не рукопожатая. — Виктория хмыкнула. — Встряла в историю со студенческим сестринством.       — Когда успела?       — Буквально в первый день. Случайно получилось. Хочешь тоже в одиночестве сидеть?       — Зачем в одиночестве? С тобой.       Она посмотрела на него, как на дурачка, и рассмеялась. Смех у Виктории был уморительный. Громкий, с периодическими непроизвольными хрюканьями.       Взяв ещё кофе, они просидели, болтая о всяком. Маттео запоминал слова Виктории, юлил, как мог, и боялся, что запутается в собственной лжи. Держал в уме, что дружба их долго не продлится, только пока он не найдёт человека или людей, которые толкали наркотики в университете; а потом напоминал себе, что то же самое думал о Винценте, с родственниками которого поедет знакомиться.       Пятница с самого утра выдалась сумбурной и незапоминающейся от изобилия событий. Маттео после пар побежал в магазин, взял две бутылки алкоголя, который упомянул Марсель, и вино. Он чувствовал страх, когда смотрел на уменьшающийся счёт кредитной карты, страх перед будущими месяцами, когда начнут капать проценты, и потому решил, что не будет смотреть на неё вообще. Вызвал такси, заехал домой. Десять минут на душ и на то, чтобы переодеться.       В салон опоздал: Марсель сказал подойти в пять и попросил быть вовремя, потому что график плотный. Когда Маттео появился, было на полчаса больше. Марсель выглядел явно раздражëнным.       — Прости, прости, я… забегался, — бросил Маттео, наскоро раздеваясь.       — Я понимаю. Мне придётся всё делать на скорую руку.       — Да, конечно, всё хорошо. Извини ещё раз. Это твой салон?       — Ага. Сюда. — Марсель указал на единственное свободное зелёное кресло.       Интерьер салона непривычностью сбивал с толку. Маттео, наскоро оглядевшись, заприметил яркость и картины на одной из стен, стилизованные под комиксы. Основные цвета — фиолетовый, зелёный и жёлтый — пятнами располагались на стене, где висели зеркала, встречались в мебели (фиолетовый диван необычной формы, но жёлтая подушка; зелёные кресла в рабочей зоне; тонкие жëлтые рамки по краям зеркал), в картинах, сначала ошеломляя, но со временем обретая некоторую… «вкусность». Маттео вспоминал: такими же зелёными были кислые конфеты, которые он попробовал в четырнадцать лет; желтый наводил на мысли о манговой мякоти; фиолетовыми могли быть приторно-сладкие макаруны или лавандовый торт.       Он проголодался, пока его красили. В список дел в последний момент добавился пункт «успеть поесть до приезда Винцента», чтобы в гостях у его родни не объедаться.       — Акцент на губы или на глаза?       — А вместе?       — Пошло. Мой хороший, вы же не портовая шлюха.       — Может… может глаза?       Марсель довольно хмыкнул.       — Рад, что мы в этом сошлись. Учтите: без стрелок. Они у вас достаточно выразительные. Да и стрелки — это вообще из другой истории.       — Хорошо. Как давно ты этим занимаешься?       — Со школы. Откладывал карманные, чтобы пойти на курсы.       — А салон? Кредит?       — Где кредит, где — родительские. Я продал подаренную ими машину и вложился. Отбил за первые полгода. Сила успешно выбранного места.       Маттео восхищённо открыл рот, и Марсель воспользовался этим, чтобы блеском пройтись по губам.       — Только без прыжков из штанов. Это не единственное моё достижение.       — И ты, получается, здесь работаешь как визажист и как владелец?       — Нет, я просто уже бабки стригу. Дома вам лицо малевать накладно, тут ведь инструментов больше. Так я работаю моделью.       — Как ты?..       Вдоль грудины прошлась неприятная щекотка и жар стыда коснулся щёк. Зависть, опознанная с запозданием. Голову сдавило, будто тисками.       С трудом взяв себя в руки, мысленно проговорив, что своё начало нельзя сравнивать с чужой серединой, Маттео спросил:       — Ты… успеваешь?       — Как видите. Я могу где-то схалтурить, где-то, скажем, переработать зря. В целом, справляюсь пока.       — Тяжело?       Марсель остановился. После молчаливой паузы продолжил, вполголоса сказав:       — Иногда. Но мне в радость.       Когда он заканчивал, пришла Виктория — по записи к другому мастеру. Она крутилась вокруг и жаловалась Марселю на людей, только им двоим известных. Её очередь не пришла даже после того, как Маттео вдоволь налюбовался собой с золотыми тенями на глаза и нежно-золотым маникюром, поэтому она вышла вместе с ними. Маттео ждал машину, Марсель и Виктория курили — в шутку один раз на брудершафт.       — Как думаете, что можно простить в отношениях? — спросил Марсель на ровном месте.       — Зависит от готовности человека, мне кажется, — ответил Маттео, долго не думая.       — Измены нельзя.       Это был ответ Виктории, простой и неопровержимый. Из тех, сомнение к которым казалось глупостью; тем не менее, Маттео неосознанно покачал головой. Для него — можно.       — Почему же? — Марсель артистично вскинул брови.       — Потому что это предательство. Предательства не прощают, братву на постель не меняют, — невозмутимо ответила она.       — Мне кажется, это слишком категорично. — Неуверенно возразил Маттео. — Если… если это единичная ситуация, и человек сам пришёл бы ко мне…       — Факт предательства от этого не меняется.       — А если бы вы узнали от кого-то другого?       — Не знаю… Ну, наверное, если смотреть на это таким образом, что мне изменяют долго, и узнаю я об этом от третьего, совершенно левого человека, то… — Маттео взмахнул рукой, позволяя жесту высказаться за него.       — Это, конечно, понятно, в таком случае, да, скатертью дорожка. — Марсель удовлетворительно кивнул. — Но единичная?       — Тогда я бы предпочёл выяснить, что случилось. Поговорить и… найти компромисс.       — Это радует.       Смущённый внезапной похвалой, Маттео хихикнул, попытался подколоть:       — Что именно? Собираешься мне изменять?       Марсель пропустил шутку мимо ушей.       — То, что люди готовы разговаривать. Это в самом деле радует. Многие проблемы решаются разговором. И решение у них, чаще всего, простое. Сложность в том, насколько это решение нас устраивает.       — Вы оба не правы, но мне лень придумывать аргументы, — добавила Виктория, как будто из одного желания оставить последнее слово за собой.       Они обменялись ещё несколькими шутками, а потом чëрная машина, его, наконец-то, машина выехала из-за угла. Маттео развернулся, всучил Виктории букет, чтобы вытащить вино, и протянул сам пакет Марселю.       — Там твоя апельсиновая голубая та самая, забыл название, прости. Большое спасибо. — Он потянулся, чтобы привычно поцеловать, но Марсель отстранился.       — Помада смажется, приберегите это для своего amore. Можете дать его маме адрес, а я вам — скидку. — Марсель подмигнул.       Двигатель за спиной притих, открылась дверь и Винцент позвал: «Laska!» Маттео повернулся за букетом.       Виктория замерла, будто молнией поражëнная. Бледная, с широко раскрытыми глазами. Попытки забрать букет из её онемевших, холодных рук ничего не дали. Когда Маттео прикрикнул на неё, вырывая из подобного трансу состояния, Виктория сделала шаг назад.       — Меня же ждут!       — Это ведь не он? Скажи, что это не он.       — Ваша победоносность, — Марсель мягко встряхнул её за плечо. — Отдайте человеку цветы, чтобы мы его свадьбе погуляли.       — Н-нет…       Помедлив в нерешительности, Виктория расслабила руки и позволила забрать букет. Марсель придержал её, не позволяя броситься за Маттео следом; она, казалось, в своём потрясении способна была и на это.       Маттео прошёл к машине, на ходу оборачиваясь, и гадая, что могло стать причиной такой реакции. Он сначала поцеловал Винцента, а после обернулся ещё раз, но новые знакомые уже зашли внутрь.       — Ты как?       — Переживаю.       Не соврал — сердце билось быстро-быстро, а руки похолодели, — но позволил Винценту додумать причину.       — Всё будет хорошо. Ты очень красивый.       В машине успокаивающий поцелуй коснулся виска и чужая рука погладила плечо. «Не о чем беспокоиться», — заверил Винцент. «А ты?» — подумал Маттео и слабо укусил его, «суетолога», за ухо с притворной игривостью. От негодования — на самом деле.       Недовольство сошло на нет у дома дяди Винцента и уступило волнению. Дом казался уютным: одноэтажный, с многощипцовой голубой крышей, большими окнами, из которых лился тёплый свет; но от этого ещё будто бы более чужим. Он вспомнил свой, оставшийся в Италии — роскошный дворец, в котором не было ощущения сплочённости. «Они будут видеться реже, а потому больше полюбят друг друга». Нет, Энзо, подумал Маттео, не полюбят.       Он поднялся на крыльцо со свисающими с козырька кашпо. Винцент, опередив, постучал в дверь. Как только она открылась, воздух пропитал до боли знакомый запах.       Женщина на пороге при виде их двоих широко улыбнулась и воскликнула:       — О, dječaci! Как приятно с тобой увидеться! Идёмте, идёмте. — Она отступила, давая им пройти.       Маттео неловко передал ей букет, сигары и бутылку вина с неловкостью, будто стараясь скорее избавиться от подарков. Женщина улыбнулась, поняла и быстро оставила их в сторону. Винцент, поначалу растерявшийся от суеты, указал на неё:       — Это моя тётя Агата.       — Очень приятно, синьора.       — Можно просто Агата! — торопливо ввернула она.       — Тёть, это мой…       Винцент завис на долю секунды, и этого хватило, чтобы Маттео и Агата непонимающе переглянулись. Ему стоило замолчать, но он вымученно попытался продолжить.       — Это… мы… Короче, я…       — Меня зовут Маттео, и я очень его люблю, — сказав это, Маттео улыбнулся не без фальши.       Всё наперекосяк.       — О-о, орхидеи! Мои любимые, grazie.       — Ты ведь никогда не… — начал Винцент.       Агата прервала его резким жестом, и хоть Маттео заметил это, всё равно испытал к ней безмерную благодарность за деликатность.       Она привела их на кухню и усадила за стол, от вида которого настроение сразу улучшилось. Блестели в свете ламп бокалы для вина (ещё две бутылки стояли в центре), аппетитный запах шёл от горячей триппы, от великолепно выглядящего ризотто… Маттео приподнялся на стуле. На крупной тарелке, словно выложенное в самой Калабрии, находилось антипасто с морепродуктами.       — У нас ещё там мороженое, но я пока не стала… — ставя букет в вазу, сказала Агата. — Ой. Маттео, ты что?       Он не заметил, как расплакался, а когда Агата спросила, вдруг понял, откуда пелена перед глазами. На автомате прикрыл расплывающийся в улыбке рот ладонью.       — E m-molto… bello. Proprio… come a casa, — задыхаясь от нахлынувших эмоций, размахивая руками, чтобы хоть как-то передать глубину своего потрясения, дрожащим голосом сказал Маттео. — N-non mi asp-pettavo.       Агата, растрогавшись, обняла его так, словно он всё это время ей был роднёй. Женщина, которую он знал меньше десяти минут, оказалась внимательнее матери; гладя его по голове, она жалостливо приговаривала: «Бедный мальчик, ну чего ты так?»       — Sempre per favore, — раздался со стороны басистый голос.       Маттео обернулся, наскоро стирая слёзы.       — Кост, это Маттео, Маттео — это Кост. Иди сюда, laska… Красился, красился, старался…       — Я в салоне был, — возразил Маттео, шумно всхлипнув.       — Ещё лучше.       Винцент аккуратными движениями вытер пятна расплывшейся туши, а Агата подметила:       — И вовсе там ничего не испортилось.       — Да понятное дело, что ничего не испортилось. Я уж так, потрогать его хочу просто, — бросил Винцент, поцеловав Маттео в щёку. — Всё, всем приятного, радости, счастья, здоровья, я голодный, как собака…       Он потянулся за ризотто. Агата, одновременно передавая мужу приборы, шлёпнула его по руке.       — Сначала вино и закуска. Ой, милый, открой, пожалуйста. — Она передала бутылку. — И, кстати, тебе там тоже презент.       — Cosa hai portato? — спросил Кост у Маттео, пока открывал вино.       — Sigaro. «Montecristo», — робко ответил Маттео, смущённый прямым вопросом.       Кост одобрительно покачал головой. Вид у него был суровый, особенно в чёрной рубашке и с многочисленными пластырями на пальцах, но в движениях читалась расслабленность и плавность. Маттео подумал, что ему повезло — он не знал, кем Кост работал, но видел его таким, каким, пожалуй, видели только близкие люди. И это был человек, легко способный напугать, но в родных стенах видел своё предназначение в том, чтобы защищать.       Винцент, которого вся эта сугубо итальянская обстановка озадачивала, как самого непосвящённого, с промелькнувшей обидой воскликнул:       — Ты никогда не говорил мне, что знаешь итальянский!       — В смысле? Я, блядь, в Италии провёл…       — Не ругайся! — перебила Агата.       — …пару лет. Прости, дорогая. Я, по-твоему, там что, на «морзянке» базарил?       — Да хоть на латыни! Что, сказать нельзя было?       Кост в отместку повернулся к Маттео.       — È così nervoso, semplicemente insopportabile.       — Emotivo. Lo adoro in lui, — ответил Маттео, широко улыбаясь.       За невероятно долгое время вспоминая, каково это — чувствовать на языке родную речь, иметь возможность говорить с кем-то и быть понятым на итальянском.       — Vorrei rompere con lui se fossi in te. — Он хохотнул.       — Ma mi piace molto Vincent.       Кост разлил вино по бокалам.       — Mi fa piacere.       Агата хлопала его по бедру, напоминая, что это невежливо, Винцент, определённо задетый таким поворотом событий, ковырял вилкой мидии и ворчал на дядю. Постоянно старался обратить на себя внимание: «Laska то, laska сё», — и всё прочее в том же духе. Канючил, будто капризный ребёнок.       Было шумно. Когда Винцент посыпал морепродукты пармезаном, Маттео драматично откинулся на спинку стула, Агата искренне ужаснулась, а Кост спросил его: «Где я проебался в твоём воспитании?» — на что получил ещё одно замечание о нецензурных словах. Винцент недоумевал и возмущался, спорил, переходя на повышенные тона, а потом снова обиженно возвращался к Маттео и подчёркнуто бросался всеми известными ему ласковыми иностранными словечками. Он использовал французский — и Кост отчитал его на французском; немецкий — Кост процитировал Ницше в оригинале, что Винцент отметил как «грязный приём»; на полуслове оборвал фразу на сербском, заранее поняв, что вариант проигрышный; а на русском даже пытаться не стал.       Маттео, едва успевая вникать в происходящее, смеялся и хвалил каждое блюдо. Приготовил всё, как оказалось, Кост — оттуда и пластыри на пальцах. Он делился всем, что в голову приходило, с охотой отвечал на вопросы и задавал некоторые сам. Слова легко ложились на язык, на сердце было так тепло и невероятно легко на душе, и Маттео вдруг подумал, что он нашёл свой дом.       Тогда он разрыдался ещё раз, опять улыбаясь и продолжая смеяться над винцентовой шуткой, и попросил не обращать внимание. Уличив момент, пока Кост и Агата были заняты друг другом, он повернулся к Винценту и вполголоса сказал об этом вслух.       Так и сказал.       — Я, кажется, дома.       Слёзы блестели на щеках, плечи дрожали, и Маттео то посмеивался, не сдерживая радости, то плакал. Винцент, украдкой бросив взгляд на дядю с тётей, чтобы убедиться, что их не видят, поцеловал его в губы и так же едва слышно ответил:       — У нас только для тебя всё это время место и было.