8 баллов по шкале Глазго

      Пухлый Витторе Рицци открыл глаза и дёрнулся. Удерживающие его ремни не дали сдвинуться.       Он был хозяином скромной булочной, далёкой от Маленькой Италии — сформированного в последние годы девятнадцатого века района, о котором Маттео рассказывал однажды. Невысокого и плотного Рицци вдвоём несли от машины к подвалу. Винцент успел выдохнуться, хоть и до этого таскал тяжести.       Когда они увидели его, идущего домой по улице, то задались вопросом, как заставить его «отключиться». Винцент спросил:       — Может, по голове ударить?       — Не, не факт, что сработает. Он скорее заблюёт нам машину, чем вырубится. Или помрёт, если не рассчитаем силы.       — А вот в фильмах эти тряпочки…       — Брось, давно уже все в курсе, что это лажа. Ты открываешь Интернет?       — Чтобы написать комплименты твоим матери и сестре, – огрызнулся Винцент.       — У меня нет сестры.       — Ну, после недавней ночки появится, не переживай.       Казалось, они скорее убьют друг друга, чем сработаются.       — У меня есть одна мысль, — спустя время сказал Рори. — Но придётся о-очень хорошо постараться. И это рискованно.       — Давай, что уж, блядь… Раз начали.       Винцент сравнялся с Рицци, но говорить дал Рори — внешность у него была приятнее и манеры лучше. Слушал, как Рори рассказывал о своей девушке, с которой у него было первое свидание в булочной Рицци, и как она, уже став ему женой, хотела бы отметить годовщину свадьбы, но для этого стоило бы забронировать помещение. Он бы рад был подойти пораньше, но из-за работы освободился только сейчас и хотел обсудить возможность аренды помещения на один день.       Винцент слушал, как говорил Рицци. Слушал и молился про себя, чтобы тот сделал или сказал что-нибудь, что можно было бы охарактеризовать как «чертовски плохое дерьмо» или хотя бы «плохой поступок». Он вспоминал слова Коста. Вспоминал Августа. Слышал обычную речь обычного мужчины, где-то, когда-то, может быть, связанного с криминалом, но в сущности — простого человека, булочника, которого дома могли ждать семья, домашние животные, или в баре — друзья.       Рицци сел в машину. Он сел в машину, и Винцент вздрогнул, услышав хлопок двери. Обернулся. С открытым ртом, круглыми глазами взглянул на Рицци, ничего не подозревающего, а тот лишь неловко улыбнулся в ответ.       — Поехали, — напомнил Рори.       Предупреждение застряло в горле. Винцент встряхнул головой, напомнил себе, что убивать никого не собирался, но легче не стало.       — Да. Ага. Так, какой адрес?       Пришлось завернуть в тёмный переулок, оправдываясь отсутствием навигатора и путаницей с дорогой. А потом придушить Рицци. Вдвоём. Рори пощупал пульс, когда он потерял сознание, и вынес вердикт: «Жив. Нормально».       Они перенесли его, привязали и приготовили всё необходимое — столик, инструменты и систему. Винцент однажды после тюрьмы учился ставить капельницы — Кост заставил, сказал, что пригодится, но шанса блеснуть умениями как-то не выдалось. Когда он увидел руку Рицци, пухлую, «без вен», покачал головой и поспешил оказаться в стороне: «Да я что-то как-то даже не знаю, не попаду, наверное». Рори не попал тоже. План мог бы потерпеть крах в этот момент, пока не пришла мысль вводить иглу в вены на кисти.       Когда Рицци открыл глаза и дёргаясь, начал орать, будто его режут, Винцент закурил. Он не мог сказать: «Послушай, давай по-хорошему: ты просто делишься подробностями насчёт своих дружков, которые покрывают твои махинации с поставками, а я тебя развяжу, и всем будет нормально», — это никогда не работало. Он видел. Лучше всего люди понимали язык силы, а Винцент… Винцент обожал разговаривать.       — Всё? Закончил? — спросил он, когда Рицци выдохся. Винцент откинулся на спинку, сделал вид, будто не заметил, как хлипкий раскладной стул покачнулся. Он же сегодня злодей. Злодеи не знали неловкости. — Теперь по делу. Или как у вас там говорится? «Господин Сальери передаёт вам привет»?       — Кто… кто вас послал? — тяжело дыша, спросил Рицци.       — Никто, мы сами пришли. Речь пойдёт об одном мальчике.       — Я ничего не знаю. У меня не было распоряжений. Я честно…       — Не надо. Не надо о честности. Святой, чью икону ты держал, пока она горела, этого не оценит. — Винцент назидательно покачал пальцем.       Это тоже почерпнул от Маттео.       Голос был ровный, неуверенность, которую Винцент почувствовал, слушая заверения, в тон не проскользнула.       — Его зовут Маттео, и…       — Росси? Сукин сын из семейки ублюдков?       — А говоришь, что не знаешь.       — Я к нему отношения не имею! Мы в разных…       — Его отравили недавно, — повысив голос, прервал Винцент. — И я думаю, что это сделали твои дружки. Кто-то из вас.       — Я ничего не скажу. Мне нечего. Убей меня, давай, американская собака. Тебя найдёт мой сын.       — Его тоже убить?       — Он придёт за тобой раньше.       — Ты немного не понимаешь, — неторопливо начал Винцент, прислушиваясь к металлическому звону инструментов, которые Рори раскладывал на столике. — Я не хочу тебя убивать. Абсолютно. Это было бы очень просто и… Некрасиво, что ли. Ты знаешь что-нибудь о колостоме?       Вопрос ввёл Рицци в ступор. Винцент ждал такой реакции и, выдержав драматическую паузу, объяснил сам:       — Это такая дырка, — палец упёрся в рыхлый, округлый живот, — вот здесь. — Ощутимо ткнул. — Берётся кишка, разрезается, и та её часть, что соединяется с желудком, зачастую большая часть, выводится наружу. То есть, твоя кишка выглянет на воздух. И срать придётся через эту дырку, но!.. Мы оставим тебя здесь. Закроем её. И если бы мне хотелось, чтобы ты помер, можно было бы заставить тебя голодать, но я не хочу. Я сам тебя буду кормить. Всё, что ты съешь, будет копиться, потому что кишка такая закрыта. Но большая её часть останется работать. Работать и копить, работать и копить твоё дерьмо, которое спустя время настолько растянет твои органы, что у тебя не останется иного выхода, кроме как начать блевать им. И тебе повезёт, если гораздо раньше ты умрёшь от сепсиса.       Рицци начал орать. Пришлось ударить его по лицу.       — Продолжаем. На чём я?.. Вспомнил. Тебя будет рвать калом, непереваренной пищей, а потом, в какой-то момент, твой желудок разорвётся к хуям собачьим. А дальше всё. Дальше мучительная смерть. Я не хочу тебя убивать, Витторе, но я хочу сделать так, чтобы ты умолял тебя убить. Capito?       — Плевать. Ты своего не получишь. За мной придут.       — Хорошо. Я понял. Мы друг друга не услышали, а жаль.       Винцент покрутил колёсико на капельнице, пуская приготовленный раствор. Разрезал рубашку Рицци, который пытался дёргаться. Спустя время Витторе начал отключаться.       — Рори, всё готово. Давай.       Потом ещё пришлось ждать, пока он очнётся снова, отойдёт после наркоза и прокричится. Рицци сразу опустил взгляд на живот, где цвела алая «розочка», закрытая прозрачной плёнкой. Он орал, плакал, кашлял от собственного крика, но продолжал. Винцент стоял поодаль, закрыв уши. Рори удручённо вздыхал.       — Я всё скажу! Убери это! Нет, хотя бы отпусти! Отпусти меня!       — Я слушаю. — Винцент убрал руки.       — Батталья и Вико! Они говорили об этом, они!.. Умоляю, я не хочу… Пожалуйста…       Фамилии оставшихся двух. Винцент не ждал этого, но немного приободрился — возможно, их, наиболее плотно связанных с делами Ндрангеты, всего трое. Это упрощало дело.       — Что они говорили?       — Я не слушал, я не знаю! Это не моё дело!       — Витторе, что они говорили? — повторил Винцент с расстановкой.       Рицци мотал головой, будто борясь с собой. Но, в конце концов, ответил:       — Обсуждали его кончину. Я не помню, я правда… Что-то о том, что неплохо было бы от него избавиться. Они всё знали, про Серру, про Понтедру, они…       — Убили их?       — Я не знаю, правда. Клянусь, я не… У меня были дела с поставками для своего бизнеса, я не занимаюсь таким… Спроси у моего капобастоне!       — А ты и его номер дашь?       Рицци яростно закивал.       — Клёво. Круто. Так что с твоими дружками?       — Один использует заправку для прикрытия, а второй работает из дома.       — Я про их дела, Витторе. Ты больше ничего не знаешь, правда? Ну, хорошо. Ладно.       Он подцепил прозрачную плёнку, которая была на самом деле скотчем, и дёрнул на себя. Ожидаемо снова раздались крики, хоть уже и слабее. В воздухе запахло томатным соком. Под алой «кишкой» — немного запачканная, но нетронутая белая кожа.       — Я же говорил, — Винцент повернулся к Рори, — что можно просто помидор раздавленный приклеить, он разницы не заметит. Что кишка, что помидор, блядь, всё одно.       — Ты обещал мне, что я поковыряюсь, — возразил Рори.       — А зачем ковыряться, если можно не ковыряться? Короче, Витторе, было очень приятно, извини, что так вышло, и спасибо за сотрудн… А. Он снова отключился. От потрясения, наверное.       — Ну, хорошо, что так. Пошли его обратно дотащим и бросим где-нибудь.       — Я его сейчас обратно тащить не буду, у меня поясница ноет. Пусть полежит, а мы за следующим пока?       — Какой ты интересный, я не могу. Загадить он — здравствуйте, а убирать — ну, тут уж извините.       — Перестань ворчать. Сейчас тебя тут с ним запру, будете голландским штурвалом развлекать друг друга.       — Ой, да перестань. Когда эта шутка появилась, я уже моря бороздил.       Посмеиваясь, они убрали ремни и кое-как вытащили Рицци. Оставили там же, где и забрали. Винцент обдумывал: расскажет ли остальным, предупредит? Что сильнее — стыд и совесть или страх? Поставил на второе и выждал пару дней. Не прогадал — их с Рори появление никак не напрягло второго из списка.       Микеле Вико был администратором на заправке — официально. На второй своей работе он занимался займами под большие проценты. Уже легче, хотя и это Винцент со скрипом осуждал, только потому что надо было осудить. Ему так проще.       Вико вышел курить, будучи на смене. С ним во многом получилось проще: подъехали на машине, будто заправляться, попросили помочь. Пока болтали о всяком, от погоды до неадекватных клиентов, Майра прислала сообщение: «Хрен там, Винц, камеры не рабочие».       Затолкали в машину, отвезли за город. Вико очнулся раньше, чем остановились, но успокоить его, готового рвать и метать, помог пистолет и блеф. Винцент был за рулём, а Рори, ни разу не державший в руках огнестрел, угрожал, стараясь не выдать свои переживания от возможной осечки или взрыва. Вико из машины вышел сам. Винцент дал ему лопату, взял в руки пистолет и опустился на валежник. Поодаль Рори копался в земле, складывая в круглый, по пути купленный аквариум найденных насекомых.       — Ты старательнее лопатой маши, белоручка хренова! — улыбаясь, торопил Винцент. Покачивал пистолетом. — Или отвечай на вопросы, что ли.       За каждое «нет» по взмаху лопатой. Вико сдался, когда погрузился в яму по колено.       И сказал, что ничего не планировал. Сказал: «Ты можешь узнать об этом у капобастоне. Никто не будет делать что-либо без его ведома». Винцент подумал, не сговорились ли они всë сваливать на вышестоящего, но продолжал допытываться.       — Ты серьёзно? А сам ответственность какую-то проявить не хочешь? К чему этот детский сад?       — Я бы ничего без одобрения не сделал. Мой капо посмотрит на тебя, как на идиота, если поговоришь с ним об этом. Он главный по территории. Без его согласия… проще сразу застрелиться самому.       Вико вёл себя спокойнее. Не кричал, разговаривал вальяжно, объяснял доходчиво, не намереваясь что-либо скрывать. Вёл себя так, словно пытался понять и надеялся быть понятым. Если неприязнь к Рицци появилась, когда разговор свёлся к одному желанию тишины, то Вико расположил к себе по ходу диалога. Это что-то… очень итальянское, счёл Винцент, понемногу теряя изначальный настрой.       Отчасти в этом виновата внешность — Вико, высокий и суховатый, с узким лицом, прямым носом, тонкими ногами, чем-то походил на Маттео; хотя, Маттео, узнав о таком, определённо спросил бы, не сошёл ли Винцент с ума — Вико сутулился, выглядел изрядно потрëпанным жизнью, уставшим и ко всему потерявшим интерес. Может, Винцент хотел видеть сходство. Может, где-то его в самом деле переклинило.       — Я могу устроить вам встречу, мне не сложно. — Вико пожал плечами, опёршись на лопату. — Он будет рад.       — Как-нибудь в другой раз.       — Ты понимаешь, что если отпустишь меня, то я побегу жаловаться, и тогда никто не будет у тебя спрашивать, когда удобно встретиться? Они просто придут, и всё.       — Я понимаю.       — И всё равно оставишь в живых?       — С чего ты взял? — Винцент криво усмехнулся. — Для кого тут яма копается?       — Лицо не то.       Озноб заставил вздрогнуть. Третий человек говорил об этом, а Винцент недоумевал — лицо как лицо. На лбу ничего не написано.       — Твоё дело, конечно. Передай Маттео мои лучшие пожелания; может, получится ещё с ним на футболе посидеть. Его папаша — отъявленная мразь, каких ещё поискать, но малой… Или он уже не малой?       — Двадцать три ему.       — Мило. Когда я его видел последний раз, он был вот такой, — Вико опустил ладонь на уровень коленей. — Это был футбольный матч… Хорошее время.       — У вас что, все между собой знакомы?       — Да не сказать. Когда как… Хм-м… Ещё вопросы?       Винцент покачал головой, но решил уточнить:       — А есть, что добавить?       — Едва ли. Назад отвезёшь? — спросил Вико.       — А волшебное слово?       — Биббиди-боббиди?..       — А вот твоя волшебная палочка, — Винцент вытянул руку с оттопыренным средним пальцем, — Гарри Поттер ебанный. Ты сам сказал: отпущу тебя — побежишь стучать. Мне оно надо? Не-е. Совсем не надо. Копай, копай.       Когда он вырыл яму в метр с лишним глубиной, Винцент сказал остановиться. Закапывать стоящего Вико должен был Рори — он пистолетом угрожал до того неубедительно, что рисковать второй раз не хотелось (то есть, это то, что Винцент сказал, как аргумент, сам не желая лишний раз браться за лопату; ему такого и с Костом хватало).       На голову закопанного по шею Вико опустили аквариум. Уголки губ на лице дёрнулись от омерзения, но более ничего.       — Точно нет, что добавить? — поинтересовался Винцент, смотря за тем, как в чужих волосах ползали черви, тля и жуки. — Как зовут твоего начальника, говоришь?       Вико закрыл глаза, молчаливо отказывая в продолжении диалога. На это Винцент удручённо похлопал по крышке аквариума, скидывая прилипшую ко дну живность.       — Бывай тогда. Пару дней точно продержишься — еда у тебя есть.       Так и оставили, выигрывая время на то, чтобы спросить третьего.       Из всех Пьетро Батталья был «тёмной лошадкой». Информация о нём ограничивалась знанием о фрилансе, получении нескольких грантов в сфере защиты прав потребителей (ничего — о проектах) и участии в волонтёрских работах. Винцент пролистал бумаги ещё раз, пока курил.       — Я хочу в больничку заехать. Там, кстати, палаты одиночные есть?       — Да я занял уже одну. Условно, конечно. Попросил, чтобы по возможности туда никого не клали, — ответил Рори. — А когда за последним?       — Сразу после. Не хочу тянуть.       — Как скажешь.       Винцент сделал особо глубокую затяжку и медленно выдохнул дым, растягивая момент. Подумал: «Какая же, мать его, хорошая фраза». Как он скажет. Просто великолепно.       Рори пошёл в кафе через дорогу от больницы. Винцент поднялся в отделение, на ходу надевая халат (в прошлый раз увёз случайно с собой и не задумывался о том, чтобы вернуть). С каждой ступенькой шаги давались сложнее; порыв был, но никакой мысли за ним не находилось.       Он вошёл в палату и остановился у стены, боясь дышать рядом, боясь, что запах сигарет, приставший к одежде и к рукам, отравит воздух. Не знал, чего хотел от этой встречи — попрощаться или…       Маттео лежал, как рыба в сети. Пластиковые трубки вокруг, которые не скинуть, вились, опутывая от кончиков пальцев до пяток. Единственное, что как-то подпитывало его жизнь, одновременно с этим будто удерживало на месте. Странное зрелище.       Винцент поёжился, с трудом заставил себя говорить.       — Ты должен был уже очнуться, но всё только хуже. Не знаю, что теперь… Я могу тут быть? Хорошо, если бы кто-то ответил, потому что я… наверное, не чувствую этого. Язык не поворачивается тебя и парнем-то своим назвать… — Сбивчивая речь, тихий голос, соскальзывающий на фальшивые ноты. — Могу ли я вообще… То есть, точно ли нам по пути, если всё идёт так? Ты не ответишь; я тоже, честно говоря, не смогу. Хотел сказать одну вещь, да, опять же, ощущение такое, будто права не имею. Не то, что чувствовать к тебе что-то, а даже рядом находиться.       Он не заметил, как подошёл ближе. Склонился и поцеловал в горячий лоб, прогоняя мысль о том, что это мог быть их последний поцелуй.       — Хотя, лучше уж так, чем когда ты очнёшься. Потому что тогда я первым делом буду с тебя спрашивать объяснения. Ругаться буду, наверное. Если, конечно, в последний момент не струхну. Красивый ты. Глаза красивые. Сложно злиться серьёзно. В этот раз, мне кажется, получится. — Винцент вздохнул, чувствуя себя последним глупцом. — Люблю тебя. Дурак ты, но и у меня диплома из Оксфорда нет. — И неловко закончил. — Такие вот пироги у нас, laska.       Он поднёс руку к исхудавшему лицу, едва касаясь, провёл пальцем над веком, у скулы, у края челюсти. Лбом своим прижался к чужому, слушая шум аппаратов и тяжёлое дыхание. На всякий случай попрощался в мыслях, чувствуя удушающую тяжесть в груди. Не впервой, но всё равно сложно.       Понимая, что сейчас подходящий момент, чтобы уйти, Винцент дал себе полчаса. Тридцать минут. Всего тридцать минут. Момент подходящий, да только готовности никакой.       — Я твоих терроризировал. Целиком отделение итальянцами забьëм, будете тут пастой через зонд объедаться. — Невесело усмехнувшись, погладил рыжую голову. — Не могу твои турецкие сериалы один смотреть. Ты-то хоть объяснял, что там происходит, а теперь всё так… запутанно и сложно. Зато песню на хорватском про Хюррем нашёл. Тебе понравится. Ну, я надеюсь.       Если бы это был фильм, то слова Винцент, как персонаж, должен был высказать более сопливые, соответствующие драматичности момента. Время в фильме замирало, исчезали дела, а персонажам давалось достаточно времени в их маленьком мирке, ограниченном палатными стенами, чтобы пережить эмоции. Еще и прогнозы — один хуже другого. Это для зрителей. Чтобы на слезу пробило.       Проходящие мимо медработники обязательно должны были обсуждать, как всё плохо, — хотя, в реальности, никому из них и дела нет. Винцент слышал разговор двух девушек — обсуждение сериала с редкими жалобами на коллег.       В фильме Маттео бы открыл глаза прямо сейчас, позвал Винцента — по залу послышались бы облегчённые вздохи. Но «кина не будет». В полной тишине запищал инфузомат, обозначая, что препарат закончился. Винцент замолчал, когда зашла медсестра, уже его видевшая; она поменяла препарат, проверила показатели и вернулась к другим делам.       — Не знаю, конечно, будет ли разбирательство какое-то по этому делу… Ладно, проехали. Ты только очухайся для начала, а потом уже свидетельствуй, если будет, против кого. Ой, надо ещё в уник твой заглянуть… Оформить доверенность, заглянуть в твой университет, чтобы академ дали… Да, вот так. — Винцент пожевал губу. — Не забыть.       Сделал паузу, перебирая мысли в голове.       — Надо потом к Косту на дачу поехать. У тебя же всё, учёба… Ну, какая тут учёба? Хотя, работа твоя ещё… С этим тоже как-нибудь вопрос решим. Во-от. И поедем на дачу. Я тебе теплицу покажу. И летом тоже. Ты-то, поди, нихера, кроме виноградников своих, не знаешь.       Ещё один поцелуй в висок.       — Скучаю.       Планы, планы, планы, дела, дела, дела — крючки для будущего, в которое хотелось верить. Ничего более. Никаких гарантий, одна только вера.       Серое небо над головой опустилось, отяжелев. Его осветила секундная вспышка, а следом за ней громыхнуло так, что Винцент вздрогнул. Он остановился под козырьком входа в мелкий продуктовый, чтобы покурить, заодно прячась от начавшегося дождя.       — Ой, блядь, вот только не надо, — сказал, не понимая, к кому обращается. — Дохуя патетики.       Но если кто и слышал — прислушаться не пожелал.