8 баллов по шкале Глазго

      Сначала была боль. От кончиков пальцев до органов — сплошная, достаточно сильная, чтобы не суметь её проигнорировать. Напрягся кишечник, остро запульсировал желудок. Маттео зашипел, пытаясь свернуться калачиком. Кто-то сказал ему подождать и придержал за плечо.       Потом был свет. Пальцы в латексе раздвинули веки, фонарь ослепил, резанул глаза по очереди. Маттео попросил так не делать. Мужчина сказал моргнуть, если он их слышал. Не хотелось им отвечать. Хотелось спать. Очень сильно.       В конце концов, появился белый потолок — выплыл из темноты, окутывающей сознание, и, показалось, опустился в попытке придавить своей тяжестью. Замер в двух-трёх метрах над головой. Маттео сделал глубокий вдох, как выброшенная на берег рыба, и вдруг понял, насколько странно было дышать. Горло сухое, поток воздуха заколол изнутри.       Он помнил туалет, и больше ничего. Он был в маленькой комнате, но где он сейчас? Маттео попытался оглядеться. Голова тяжёлая. Надо ещё поспать.       — Здравствуйте. — Над ним нависла девушка с чёрными волосами. Улыбнулась с мягкостью. — Как вы себя чувствуете?       Из горла вырвался свистящий хрип. Маттео поморщился.       — Вы в больнице. Мне позвать врача? Моргните один раз, если да, два раза — нет. Он объяснит вам, что произошло.       По ощущениям опухший и тяжёлый язык во рту ворочался едва-едва. В едва различимом бормотании девушка всё-таки услышала просьбу дать телефон.       — Ваши вещи пока в камере хранения. Нам нужно будет перевести вас в другое отделение. Там вам всё вернут, хорошо?       — Да ну-у-у…       Если много спать, то жизнь со всеми её проблемами проходила мимо. Маттео закрыл глаза, глухо цокнув с разочарованием. Махнул бы на всех рукой, только рука не слушалась и не поднималась.       Сквозь полудрёму он слышал разговоры, чувствовал не слишком аккуратные прикосновения. Ещё был стук каталки. После — холодная кровать, другая. Знакомый запах в воздухе. Снова голоса, совсем близко. Маттео умолял их замолчать.       Так он и просыпался понемногу — иногда днём, иногда ночью, — и постепенно всё больше и больше времени оставался в сознании. Медсестра помогала ему освоиться. Учила заново ходить, держать ложку, чистить зубы. Даже ванну помогала принимать, хоть Маттео и протестовал. Отвратительная беспомощность подпитывала гордыню и упрямство — наверное, так и чувствовали себя трёхлетние дети, начиная осознавать своё эго. «Я сам, я сам». Между тем, стыда было в разы больше, когда ей пришлось помогать ему забраться на каталку, чем если бы она просто мельком увидела его член.       Когда он научился справляться со слабостью своего тела, врачи дали добро для посещений. Не прошло и дня, как на пороге палаты появились двое полицейских с вопросами о случившемся. Все попытки вспомнить приводили к одному результату — Маттео из раза в раз повторял, что не может ответить. Он описал первые часы, когда ещё не успел напиться, и остановился на словах: «И я позвонил своему парню, и… Всё».       — Помнишь Диего? Хозяина?       — А что с ним? То есть, да, помню, он же пригласил.       — Вы оставались вдвоём или, может быть…       — Он угостил меня коктейлем на балконе, — торопливо сказал Маттео, боясь, что мысль пропадёт быстрее, чем успеет развиться во что-то большее. — Принёс кокосовый мартини. Или «Голубую лагуну». Вы подозреваете его?       Один из полицейских уклончиво пожал плечами и в ответ спросил:       — А мог быть мотив?       — Я-я не…       — Никто не хочет давить на тебя. Требовать сейчас же показать подозреваемого. Просто интересно, почему ты сделал такое предположение.       Маттео медленно покачал головой, так медленно, будто суставы были плохо смазанными шарнирами. Совесть и стыд не позволяли добавить подробностей, может быть, немного преувеличить случившееся, но порыв такой был. Столкновение противоречивых чувств отразилось в просьбе закончить.       Первой пришла Виктория. При встрече она всхлипнула, протёрла глаза салфеткой и кинулась на грудь со сбивчивыми извинениями. Маттео не понимал, за что у него просили прощения. Почти все воспоминания с вечера стёрлись, превратились в одно цветное пятно.       Вторым появился Марсель. Он привёз вещи, даже прихватил кофту с Недели моды. Тогда Маттео разрешили прогуляться до кафе — он не упустил шанса увидеть улицу.       — Коляску не возьмёте? — спросила медсестра, когда он собирался.       — Нет. Своими ногами пойду.       — Я не буду вас ловить, когда падать начнёте, — ровно заметил Марсель. — Вчера маникюр обновил. Ничего личного.       — Хорошо. Синяки ещё никого не убили.       Он перешёл дорогу медленно, но более-менее держась на ногах. В кафе остановился на простом молочном коктейле, пока не понял, что карты нет.       — Я заплачу, — сказал Марсель.       — У меня не получится сейчас даже перевести.       — Делай добро — бросай его в воду, — Марсель меланхолично пожал плечами. — Что у нас там вкусненького…       — Нет, я верну.       — Скинете мне что-нибудь — я разговаривать с вами перестану.       — Почему?       Марсель отвернулся. На это Маттео, недоумевая, спросил, что не так с честным возвращением долгов, но Марсель только отошёл, подходя ближе к круассанам на витрине. Пару раз, привлекая внимание, Маттео дёрнул его за рукав. От нервов не мог перестать неловко, почти виновато улыбаться.       — Это была демо-версия. Понравилось? Вот то-то же, — заключил Марсель, следом поинтересовавшись, какой круассан хочет Маттео.       — Никакой не хочу.       — Кстати, я привёз вашу штучку. Чуть на таможне не накуканили. Надеюсь, никого резать этим не планируете?       — Нет, это подарок. А можно посмотреть?       Сев за столик, Марсель достал из сумочки коробку и маленькие ножницы. Скотч пришлось отдирать долго — за это время пенка на молочном коктейле пропала. Нож, обёрнутый в искусственный бархат, всё-таки из себя представлял самое что ни на есть произведение искусства — он легко лёг в ладонь, раскрылся, откликаясь на малейшее движение руки. Лезвие тускло блеснуло.       — Он великолепен, — не пряча восхищения, сказал Маттео. — Спасибо огромное. Невероятный красавец.       — Мне кажется, эти восхищения должны быть мне предназначены.       — И ты тоже! Ты тоже невероятный красавец! — Маттео тихо рассмеялся. Громко ещё не мог — горло повредили при интубации.       Врач сказал, что ему нельзя волноваться, но Маттео никак не мог перестать думать о том, насколько он отставал от остальных сокурсников. Эта мысль вызывала тревогу от которой тошнило. Последствия пока с ним — выписать скоро не обещали. Ещё неделя минимум. Как ему быть на парах и как ему выступать?..       Йован, который заглянул в палату на следующий день, и вовсе поглумился над этим. Спрашивал: «Ну? Заявление на отчисление написал уже? Или я тебя в списки внесу?» Иногда неожиданно щёлкал пальцами прямо над ухом, смеясь над тем, как Маттео крупно вздрагивал — количество серотонина в его крови оставалось выше нормы, и каждая реакция была бурной. Но он принёс книги, которые раскрасили штампованные дни, и был не против подискутировать о Коэльо — оказалось, Йован его просто терпеть не мог. Сказал: «За популизм».       Потом пришёл Август с вопросами. В простой футболке и джинсах он совершенно не походил на сотрудника полиции. На вопрос о том, может ли он дать телефон для звонка, сразу понял, кому Маттео хотел позвонить. Покачал головой со словами: «Последние несколько дней Винцент не берёт трубку».       — Он предупредил, что пропадёт, поэтому… Волноваться, вроде бы, не о чем. — Заметив расстройство на чужом лице, Август добавил. — Он ночевал тут, чтобы ты знал. Не думай, что…       — Что меня кинули? Нет, нет, конечно. Я соскучился. Хочу его увидеть. Знаешь, мне нужно кое-что рассказать. Идём сюда, пожалуйста. — Маттео похлопал по кровати рядом с собой. — Я хочу лечь, но если ты продолжишь там сидеть, то будет неловко.       — Не думаю, что это хорошая идея.       — Я по-другому не буду.       Устроившись под боком у Августа, потеснившего на самый край кровати, Маттео долго собирался с мыслями. От стыда покалывало щёки — до того сильно кровь прилила.       — К чему это? — сбил с мысли Август, подбородком кивая на кровать. — Я мог бы и там послушать.       — Я тебя домогаюсь. Это акт нарушения чужой неприкосновенности. Личного пространства. Всё такое, — безэмоционально, будто констатируя факт, ответил Маттео. — Во-от, кстати говоря, с домогательств мы и начнём. Парень, который меня пригласил, знает про видео. Он попробовал… со мной переспать.       — Ты сказал об этом полиции?       — Не хочу, чтобы эта история стала общественным достоянием. Но я помню, что он угостил меня коктейлем. Вот это сказал.       — И что-то подсыпал, так?       — Может быть, не берусь утверждать. Одна проверка должна ведь доставить ему проблем? Это ужасно, наверное, — желать кому-то проблемы.       — Не нужно этого стыдиться, — мягко ответил Август.       — Я сам прекрасно разберусь, чего мне стыдиться, а чего нет. — Маттео фыркнул.       — Ой, вот только не надо. Тц, откуда вы этого набрались?       — Что? Я утешения не просил и…       — В том, что не принимаешь во внимание само намерение помочь, которое, уж поверь, не от моей к тебе неприязни взялось.       Они не ругались, но Маттео чувствовал, что был на грани. Спор, столкновение двух точек зрение, становился ссорой, когда появлялось желание переходить на личность. Оно промелькнуло, как искра, но не стало чем-то большим. Сбавив обороты, Маттео поинтересовался:       — А что намерение, если результат только хуже делает?       — Он хуже делает, потому что ты сам так враждебно относишься. Ладно, твои заботы. — Август пожал плечами. — Забыли.       Он был разумнее и более зрелым. Где-то, может, наивным, но не губительно — и это из чего-то, что могло показаться недостатком, превращалось в изюминку. Стоило признать, что с Августом повезло. Что уж, повезло, на самом деле, со всеми.       — Извини, пожалуйста. Я очень взвинченный. У меня пневмосклероз. Лёгкие после воспаления не оправились. Мне нельзя курить. Вообще. Если жить хочу, разумеется. Врач сказал, что если не хочу, то можно.       — Ну, соси что-нибудь.       Маттео поднял на него невинный, заинтересованный взгляд. Август спешно добавил, предупредив шутки о двусмысленности сказанного:       — Конфеты. Леденцы. Я принёс банановые пончики, кстати.       — Хорошо, буду грызть пончики. Нажру себе лишние килограммы.       На этом список посетителей кончался.       Винцент появлялся по ночам только как галлюцинация. В те моменты, когда глубокий сон сменялся зыбкой, полной тревоги дремотой, Маттео видел его, стоящего на пороге. Звал, хныкал, в помутнении тянулся к молчаливому тёмному силуэту в проёме. Просил обнять крепко и сказать, что всё будет хорошо, забрать его отсюда или хотя бы просто побыть рядом; и засыпал лишь после дозы успокоительного.       Вместе с этим, оказаться перед ним значило испытать немеренно стыда. Маттео осознавал, что подвёл его. Не знал, к чему готовиться, и отказался от всяких ожиданий, но переживания от этого не ослабли. «Я обещаю, что с тобой ничего не случится, и ты будешь в порядке, пока сам не решишь, что тебе вдруг от скуки захотелось побыть не в порядке». Оставалось надеяться, что Винцент себя не грыз. Вторая половина его обещания — хорошее дополнение.       Выписка должна была случиться много позже, чем Маттео решил уйти. Он заполнил документы — отказ от дальнейшего лечения и касающиеся страховки, которая не могла покрыть все расходы на оказанную помощь. От пугающих цифр чуть снова не поплохело.       Его встретил Марсель, ещё раз навестивший прошлым днём. Тогда Маттео и проговорился об уходе, желая держать это втайне, чтобы не слышать укоров и возмущений. С Марселем, внешне волнующимся меньше остальных, не склонным спорить и повышать голос, было уютно и хорошо; слова слетели с губ сами собой. На новости о преждевременной выписке Марсель спросил:       — Курочка моя, это что за блядушничество? Нет, ну точно? Торопимся куда, я не пойму?       — Да мне сказали, что, в принципе, можно.       — Мало ли, кто что говорит, — ответил Марсель, прикладывая ладонь к груди. — Я вот могу сказать, что у меня дома целых два шкафа с дилдо, и что? Поверите?       — Больше нет, чем да. — Марсель вскинул брови, будто обиженный, и Маттео добавил. — Из уважения. Чисто из уважения.       — И что, мы из уважения теперь факт того, что люди трахаются, игнорировать будем?       — Да.       — Меня уважительно лишили секса. Просто прекрасно. — Он закатил глаза.       На улице он протянул руку к сумкам — Маттео кокетливо увильнул со словами о том, что его вещи при нём и останутся. Не хотел никого обременять больше, даже если речь шла о паре фунтов тряпья.       Садясь в глянцево блестящий спорткар, Маттео ударился головой об крышу. Потирая лоб, огляделся: в светлом салоне пахло новизной — смесь химикатов, пластика и клея.       — Она что, новая? Ты купил машину?       — Она — арендованная. Я предпочитаю каршеринг. Обременять себя ежегодным обслуживанием и тратами на стоянку? Увольте.       — А как же ощущение… ну, некоторого знаешь… собственничества?       — В некоторых случаях не машина принадлежит человеку, а человек машине. Считаю, что не заслужил безграничного счастья от тревог насчёт разряженного аккумулятора или несвоевременной замены фар. Будьте добры пристегнуться.       — Меня до кампуса.       — Какого кампуса? — непонимающе спросил Марсель, плавно выезжая с парковки. — Навигатор знает только адрес моего дома.       — Э-э… может, — Маттео потянулся к чужому телефону, — я вобью?..       — Не этот навигатор. Вот этот. — Он постучал по виску. — Мы едем ко мне. Книга жалоб находится на заднем сиденье. Правда, там страницы слиплись.       Обернувшись больше из любопытства — вдруг в самом деле там лежала книга жалоб? — Маттео спросил:       — Почему слиплись?       — Потому что последнему человеку, которому не понравилось проводить со мной время, пришлось доходчиво объяснить, почему он не прав. И он изменил своё мнение. Прямо на страницы…       Тихий голос Марселя сменился негромкой музыкой. «Так ты мечтаешь обо мне? Потому что я что-то задумался». Походило на песню, родом из восьмидесятых.       Марсель жил в студии. Кухня и единственная комната условно делились обоями разного цвета и полами. Рядом с синим диваном с голубыми и оранжевыми подушками расположился мини-бар. За диваном — стол, вокруг которого толпились мягкие белые стулья с округлой спинкой. Угловая кухня в матовом сером цвете выглядела девственно-чистой, если не считать ряда упаковок рассыпного чая; Марсель сам не готовил.       Стенка, стоящая напротив окон, совмещала в себе шкаф для одежды, полки с несколькими книгами о саморазвитии и психологии, одиноким цветком, увлажнителем воздуха, пар от которого пах ещё и зелёным чаем, коробочкой с ароматическими маслами и косметичкой рядом. Телевизору места не нашлось. Вместо него предлагалось собственное отражение в большом зеркале с подсветкой. По обе стороны от него на стене висели абстрактные картины — «Таблица» Мондриана, которую Маттео узнал сразу, и вся палитра жëлтого с чëрными прерывистыми линиями.       — Это репродукции?       — Мондриан — да. Клее оригинал. Чаю? Чем будем обедничать?       — Я… — Маттео огляделся. — Ты уверен, что мне стоит здесь быть?       Спать, на первый взгляд, было негде.       — Даже не знаю. Я вас сюда привёз, наверное, из своей нерешительности. Буду целыми днями лежать и мучаться, не ошибся ли… Перестаньте, Христа ради, эти переживания утомляют и меня, и вас.       — Хорошо… Как скажешь. Мне что-нибудь с курицей, пожалуйста.       Спустя время, распаковывая доставку, Марсель причитал: «Боже, боже… У них кончилась курица! Напихали сюда креветок, вы посмотрите… М-да». Маттео улыбнулся, подошёл, чтобы помочь, и сконфуженно признался:       — Мне какое-то время нельзя креветки. В них много белка, а это нагрузка на почки.       — Ой. Что, второй раз подождём?       — Нет, я просто их уберу. Спасибо. Мне всё равно очень приятно.       «Он хуже делает, потому что ты сам так враждебно относишься». Август, Август, промелькнула полная зависти мысль, какого чëрта ты настолько прав? За порывом Марселя не стояло желание показать, что он умнее и знает лучше; не прислушиваться к Маттео он не хотел тоже. Просто понимал, что креветки вкуснее. Дороже. И взял, возможно, думая, что Маттео постеснялся попросить, или что это ему будет полезнее. В голову людям ведь нельзя залезть, так почему же первым делом под их поступками Маттео выискивал недобрые намерения?       На вопрос этот он ответил легко: «Потому что разучился искать другие», — и, надеясь, что научится снова, с умиротворением в душе и на лице коснулся губами щеки Марселя в благодарности.       Марсель включил сериал, достал коктейль в стеклянной бутылке. Подавив желание попросить алкоголь, Маттео устроился поудобнее. Пока он сам себе самый главный враг. Других не было. В сущности, люди — эгоисты, решил он, и думают только о себе. Никто не хотел вредить ему намеренно, но в погоне за поставленными целями шëл по головам — и на чьём-то пути оказалась голова Маттео. Он, если и жертва, то только собственной нерасторопности — надо было оглянуться и отойти в сторону. Или стать тем, кто пойдёт по чужим.       Он дремал, положив голову на плечо Марселя, впервые за долгое время чувствуя спокойствие. Изматывающее напряжение пропало. Страх тоже. Бояться было некого. Никто ведь на самом деле не желал зла.       — Марсель, а где мы спать будем?       — Диван имеет свойство раскладываться.       — Вдвоём?       — Ага. Не хотите?       — Без разницы. В твоём доме ты хозяин.       Ночью Маттео просыпался, но это уже не было так мучительно. Марсель поднимал голову следом и сонным голосом спрашивал: «Что-то нужно? Воды, еды? Сальто назад только не просите, я, хоть и бойкая, но всё-таки старая». Маттео ни в чём не нуждался, кроме тёплых объятий. Для них у Марселя хватало бойкости.       Следующим утром Маттео помогал со стиркой. Вещей было немного, но спуск в прачечную и возвращение в квартиру занимал много времени. Больше развлечений не было.       — Оживаете, смотрю? — заметил Марсель, готовя кофе в турке одновременно с разговорами по телефону. — Это славно.       Маттео улыбался. В больнице, подумал он, наверное всё бы шло гораздо медленнее.       С работы его уволили, как и половину остального персонала — сменился менеджер. Эта новость по странной причине не испортила настроение; Маттео переживал о долгах по страховке, но решил, что как-нибудь выкрутится. Ох, насколько мелкими казались все проблемы по сравнению с главной из них!       Маттео сформулировал её так: «Винцент, мать его, не звонил».       Вообще. Даже не поднимал трубку сам.       Ни активности в сетях, ни новостей от Августа. Полная тишина. Гробовая. Маттео достаточно было только вспомнить это слово, чтобы оно отравило разум и через все остальные размышления прошло красной нитью. Иногда его на ровном месте встряхивало, как от столкновения, стоило только прозвучать в голове этому гнетущему определению:       гробовая тишина.       На протяжении недели с лишним.       Смотря с Марселем фильм, Маттео колупал лак с ногтей. Ладонь его мягко перехватила чужая. Щëлкнула кнопка пробела, и фильм остановился.       — Эта ваша напряжённость напрягает и меня, должен сказать.       — Так заметно?       Марсель изогнул бровь.       — Ещё хватает совести такое спрашивать?       — Да я просто… переживаю.       — По поводу?       — За парня. Он вне зоны доступа. Абсолютно. — Маттео облизал пересохшие губы. — Я боюсь, что могло случиться что-то страшное.       — Например? Бросьте, не бандит же он у вас в самом-то деле, чтобы каждый день в перестрелках участвовать.       Маттео поперхнулся.       — Ну, да... Могу взять немного вина? Или коктейль?       — На свой страх и риск.       — Спасибо.       Банка светлого фильтрованного зашипела. Маттео налил себе и протянул Марселю по просьбе «Секс на пляже». Покачав стакан, Марсель вздохнул:       — Ни пляжа, ни секса, ещё и зима скоро… Чувствую себя обделëнным. Хочу в Италию летом слетать. Кстати говоря, мне такая сука на ногу наступила…       Он рассказывал о том, что происходило на Неделе моды, и над шутками Марселя Маттео смеялся, чувствуя, как тревога отпускала. В один момент их колени соприкоснулись. В один момент Маттео собирался чмокнуть в щёку, но Марсель повернулся, и они соприкоснулись губами.       Маттео не протестовал, почувствовав толчок в грудь. Он только гладил, перебирал мягкие волосы, подставляя лицо под томные поцелуи, и прогнулся в спине, когда рука Марселя скользнула в штаны. Его пальцы погладили головку, заставляя стон слететь с губ.       — О-ох, Марс… Я не могу, я…       — Это просто секс. Ничего аморального.       Марсель спустил штаны, прижал оба члена друг к другу и обхватил. От тесноты его сжатой руки Маттео всхлипнул, закрыв рот ладонями.       — Нет. Не секс. Банальная дрочка.       Банальная в движениях — по-подростковому сбивчивых, неаккуратных, нацеленных на саму разрядку, а не на удовольствие в процессе. И, тем не менее, голод по настолько примитивной вещи, как дрочка, усилил ощущения. Разморëнный алкоголем и сбитый с толку Маттео не протестовал. Почему-то в этот момент на первое место вышла тоска и обида.       Яркий оргазм отозвался слабостью в теле и сильным спазмом пальцев: ногти впились в запястье Марселя, оставляя ярко-красные следы, на его же поясе сжались ноги. Марсель сделал несколько ленивых движений, смешивая эякулят.       — Может, и в ванну вдвоём? — спросил он, опираясь о спинку дивана.       — Нет. Я… я после тебя.       Пока Марсель мылся, Маттео успел пожалеть о произошедшем. Алкоголь выветрился, наступило осознание, следом за которым — вина. Не хотелось, чтобы кто-то видел глупый поступок: втихую Маттео нашёл чужую электронку, сделал пару затяжек, пока голова не закружилась, и попытался разложить произошедшее по пунктам.       Он решил, что признается Винценту. Может быть, не сразу, но точно скажет, потому что груз собственной ошибки слишком велик. Может, даже в глаза ему посмотреть не сможет.       Это решение нельзя было назвать окончательным — иной раз Маттео ловил себя на желании обвинить в ответ и уйти, ранив первее, чем успеют ранить его. «Зачем ты меня бросил? Не бросил бы — я и на других не стал бы смотреть». Детские мысли, страх перед последствиями, страх перед ответственностью. Если Винцент уйдёт, то что ему делать? Жизнь без него не представлялась.       Он появился в тот период, когда Маттео руководствовался одними эмоциями, в любой момент готовый обнажить душу. Появился — и «вбетонировался». Видел даже малейший срыв, видел переходы от волнения к самообладанию. Если он уйдёт — он, часть фундамента, — всё рухнет. Но страшило не это, а дыра, которая останется после Винцента, и которую закрыть ничем не получится. Он такой на весь белый свет один-единственный.       Всё потому что член в штанах вовремя не получилось удержать. Просто прекрасно, подумал Маттео, не находя себе места.       Впереди — перспектива «эмоциональной мясорубки». Маттео заставил себя не переживать об исходах раньше времени. Будь что будет, а там дальше на месте разберётся. Сценарии — для сцены, а жизнь — чертовски непредсказуема.       Через несколько дней он стал относиться к этому чуть проще, как если бы это произошло не с ним. В тот момент, когда звонок разбудил посреди ночи, и вовсе думать забыл про всякий стыд.       — Винцент! Винцент, ты как?       Маттео выполз из-под одеяла, закрылся в туалете, чтобы ненароком не разбудить Марселя. От волнения все мысли из головы вылетели.       — Это был мой вопрос. Ну, ладно. Послушай, я… Ты сейчас где?       — У друга.       — Хорошо. — Винцент цокнул языком и обратился к кому-то рядом на хорватском. — Скажи мне адрес, я заеду за тобой. Не выходи из апартаментов, пока я не приеду, слышишь? Сиди на месте и жди. Я поднимусь.       — Э-э, ладно, но… Что происходит?       — А что, блядь, может, по-твоему, происходить? Без вопросов. Я тебе всё объясню позже.       — Ага. Ладно. Понял.       Винцент положил трубку. Маттео вздохнул и не стал досыпать оставшиеся до рассвета часы. Стараясь не разбудить Марселя, собрал вещи, оставил их у входа. Успел немного выпить — втихую взял из мини-бара «Пина-коладу».       Очень скоро в дверь постучали. По ту сторону раздался мужской голос:       — Проверка систем безопасности.       — Ой. Никто не…       Маттео выглянул в коридор, увидел мужчину в форме и, обернувшись на Марселя, не успел пресечь толчка, который заставил дверь распахнуться.       Раздался щелчок. Мужчина сделал шаг, упирая в бок твёрдый предмет. Маттео мельком заметил чёрный металл и меланхолично подумал: «Ну, да. Это пистолет». Он попытался осмотреться ещё раз, чтобы убедиться наверняка, но мужчина ткнул сильнее, до боли.       — Закричишь — я стреляю в тебя и в твоего дружка. Давай на выход.       — Ага. Хорошо. Мне нужна секунда. — Маттео сделал несколько шагов, спешно поцеловал Марселя. — Пока-пока. За мной пришли.       Так не вовремя бросило в холодный пот. Спиной чувствовалось дуло сзади, словно упёрлось между лопаток.       — Уже? Погодите, я…       Сонный Марсель приподнялся, но после мягких хлопков по плечу остался на месте.       — Всё нормально. Всё хорошо.       Человек стоял в дверях, без всякого стеснения покачивая оружием. Маттео сглотнул ком в горле. Вполголоса повторил, что всё в порядке — для себя, — и вышел. Мужчина сказал ему идти первым. Бросая на него редкие взгляды, Маттео прокручивал в голове сценарии того, что было бы, поменяйся они местами. Он бы обязательно толкнул незнакомца с лестницы.       Он оглядывался, выискивая камеры. Думал, как бы дать кому-то знать, что всё пошло не по плану. Надеялся, что спустившись, столкнется с Винцентом, и одновременно боялся этого, не зная, что будет делать, когда прозвучат выстрелы.       Остановившись на входе, Маттео посмотрел по сторонам. Чисто.       — Что застыл?       — Да так. Сигаретки не будет?       Взгляд мужчины был скрыт за козырьком, но Маттео почувствовал его недоумение.       — Вы же меня убивать собираетесь, правильно? Я же могу… — Он жестом изобразил сигарету. — Вам ведь не сложно?       Мужчина что-то пробурчал, огляделся и торопливо подал сигарету с зажигалкой.       — В машину на переднее.       — Конечно. Una mattina mi son svegliato, — между затяжками пропел Маттео, неторопливо шагая. Поморщился. Взял слишком высоко, примерно на терцию. — O bella ciao, bella ciao, bella… — Хлопнул дверью, пристегнулся и открыл окно, чтобы было, куда пепел стряхивать. — …ciao, ciao, ciao. Una mattina mi son svegliato, e ho… trovato l'invasor.       Маттео задумался, вспоминая слова.       — Mi seppellirai, lassù in montagna, sotto l'ombra di un bel fior.       — Не надо столько трагичности.       — Без тебя решу, что мне надо, а что — нет. — Он облизал пересохшие губы и только заметил, что колени дрожали, стукаясь о дно бардачка.       «Я вхожу живым, и мне придётся выйти мёртвым». Руку свело судорогой, сигарета раскрошилась. Маттео покосился на пистолет, лежащий на чужих коленях. Может быть, сделать всё самому? Так быстрее. Он не выдержит лекции о правилах поведения, которыми уже пренебрёг.       — Как жизнь вообще? — без интереса спросил из желания заполнить тишину.       — Заткнись.       — Грубо. Разве я не заслуживаю хотя бы в последние минуты человеческого отношения, м?       — Я сказал тебе заткнуться.       Маттео протёр глаза, которые защипало от слёз, и выглянул в окно. Его рука, сжатая в кулак, против воли поднялась к стеклу и замерла в нескольких сантиметрах.        «Постучись. Открой дверь. Кричи, зови на помощь, сделай что-нибудь».       С щелчком опустились дверные блокираторы.       — Можно ещё сигаретку, пожалуйста?