8 баллов по шкале Глазго

      За окном медленно проплывали дома и люди. Машина никуда не торопилась — водитель, казалось, сам вёл её с трудом, растягивая время. Маттео изредка, украдкой бросал взгляды на чужое лицо, пытаясь понять, откуда странное чувство дежавю.       Попытки поговорить ни к чему не приводили. Выветривался алкоголь, расслабленность и смирение уступали панике всё сильнее. Чем больше она нарастала внутри, тем усерднее Маттео пытался придать себе непринуждённый вид. Он скинул туфли, положил ноги на переднюю панель и притворился, будто не заметил озадаченного взгляда. Только подумал: «Вот если Винцент врежется на своей, то мне же ноги переломает… Надеюсь, не врежется».       Когда они остановились в промзоне, на странном пустыре со сваленным и забытым мусором, грязью вместо земли, Маттео всё ещё думал, что Винцент как-то опаздывал. Бессовестно опаздывал. Он тëр мокрые ладони, оглядывался вокруг. Мужчина рядом скинул кепку, вздохнул и потянулся за пистолетом. Вдалеке загудел какой-то из многочисленных кораблей. Маттео обернулся, подыскивая слова, чтобы потянуть время, и в глаза бросились светлый участок кожи, отсутствие брови. Имя сорвалось с губ раньше, чем Маттео смог осознать.       — Энзо?       Мужчина отвернулся.       — Сиди смирно, — отрезал он, щëлкнув затвором. — Сиди смирно, и это быстро кончится.       — Но… — Маттео коснулся его плеча.       Энзо резко обернулся, толчком вдавил в сиденье. Его лицо напротив. Всё те же черты, тот же взгляд серых глаз. Маттео сделал судорожный вздох, перебирая в голове вопросы, но мысли все спутались.       Он не подумал о том, кто они друг другу теперь, а в искренней радости сцепил руки на чужой спине, стиснул в объятиях и воскликнул:       — Я так соскучился!       Знакомое лицо и голос из лучших времён. Сначала — будто просветление. Как фонарик удильщика, за которым пряталась полная острых зубов пасть. Энзо схватил за воротник рубашки и встряхнул. Маттео ойкнул. В шее заныло.       Он поджал ноги и отстранился, как только смог, спиной чувствуя рельеф автомобильной двери. Прошло больше пяти лет — перед ним уже не друг, а человек, который собирается его убить. Маттео сжался, смотря за тем, как Энзо с яростной досадой несколько раз ударил по передней панели.       — Я говорил замолчать. Так нужно было усложнять всё?       Чëрный металл пистолета блеснул в его руках.       — А… Как давно ты?..       — Мы будем разговаривать по душам?       — Разве я не имею права?.. — Маттео наклонил голову, приподнял брови, всем видом выражая смирение. — Предсмертное желание.       Он вздохнул с облегчением, когда Энзо откинулся, доставая сигарету. Пистолета в руках не было — уже хорошо.       — Не отправили бы первого попавшегося. Как давно ты этим занимаешься?       — Не отправили бы, — меланхолично кивнул Энзо. — По-твоему, у твоего папаши третий глаз или экстрасенсорные способности?       — Что? — переспросил Маттео, сбитый с толку. Ответом ему стал молчаливый, тяжёлый взгляд. — Ты… ему всё рассказывал?       Вкрадчивый вопрос, боль в горле, будто само тело отказывалось произносить вслух страшную догадку. Энзо кивнул. Рот у Маттео так и остался открытым, жадно хватал воздух. В груди резко сдавило сердце — такое уже было в больнице от сильного волнения, — и Маттео начал шарить в поисках ручки двери. Он дёрнул её несколько раз. Закрыта.       — И про видео?       — Да.       — О Боже…       Ладонь потянулась к изогнутому от подступающих слëз рту. Маттео прикусил кожу на пальце.       У него не было друзей.       Однажды отец говорил об этом. Тогда стоило быть внимательнее, стоило разглядеть очевидный намёк, а не отмахиваться в очередной раз, думая о кофейне, аффогато и нескольких часах, казалось, подлинного счастья. Это был не первый раз, когда правота отца подтвердилась, но первый настолько разрушающий.       «Ролекс» на запястье как плата за информацию про видео? Столько стоили его, Маттео, тайны? За столько можно было продать его с потрохами? Даже «Дайтона» — дёшево до оскорбления.       Он всхлипнул раз, второй, считая про себя. Затих, когда металл звякнул.       — Ладно, пора это заканчивать. Ты, на самом деле, раздражал меня большую часть времени. Серьёзно, парень? У тебя было всё, а не одна мать, которая крутилась, как белка в колесе. И ты умудрялся ещё жаловаться? Грëбанный стыд. Тебе гораздо больше шло сосать, хуева принцесса.       С последним Энзо попал в десятку. Набравшись решимости, Маттео пододвинулся. Он склонил голову, приблизился к пистолету. Направленное в лицо дуло давало понять, что терять нечего.       — Тут ты прав.       Зная, что он мог выстрелить в любой момент, Маттео обхватил ствол губами. Поднял взгляд — ему нужно было видеть растерянность на чужом лице, хотя бы так получить немного положительных эмоций, почувствовать, как контроль над ситуации ускользает из чужих рук. Качнул головой, беря глубже. Вкус во рту был паршивый, желание прокашляться давить пришлось последними усилиями воли.       Маттео прошёлся языком по пистолету, отстраняясь. Смакуя, не отводя взгляд. Заставил себя лукаво улыбнуться.       — Хочешь, отсосу у тебя? Рот, знаешь ли, у всех одинаковый.       Ему пришлось по душе отражение беспомощности на лице Энзо. Как и отчётливо заметный через ткань штанов стояк. «Какое же ты животное».       Долгое время думая, Энзо отодвинул кресло, наигранно неторопливыми движениями расстегнул и снял штаны.       — Укусишь — я выстрелю.       Дуло пистолета упëрлось в затылок. Маттео мазнул взглядом по стволу, выискивая предохранитель. Это такая штучка… Как же там было? Направо или налево? А относительно кого лево? Не нашёл. С холодеющими от страха пальцами склонился, представляя перед собой Винцента. Так хотя бы не тошнило.       От иллюзии отвлекли запахи, тычки пистолета, хриплое дыхание и полная тишина. Винцент любил говорить и любил командовать. «Давай, laska, вот так, какая ты умница». Его голос прозвучал будто совсем рядом, но ничего не изменилось: всё так же были дуло, направленное на голову, член во рту, пыхтение сверху. И пришло понимание того, что Винцент не придёт.       Пряча всхлип, Маттео причмокнул, взял глубже. На периферии заметил кнопку блокировки дверей. Потянуться к ней? Укусить? А если выстрелит? Лихорадочно соображая, он не заметил, как замер в раздумьях; Энзо надавил, заставляя опуститься.       Член во рту упёрся в глотку. Маттео отстранился, открыл рот пошире и резко сжал.       Удар рукоятью в висок, душераздирающий крик и щелчок снятия блокировки произошли одновременно. Маттео бросился из машины, чувствуя влагу на подбородке. Думал — слюна, пока не почувствовал запах металла.       Босиком по грязи даже идти тяжело. Вокруг негде спрятаться, только бежать, не обращая внимания на боль в голове. От знания того, что в спину мог смотреть пистолет, ноги не держали.       Прогремел выстрел, и Маттео рухнул, как подкошенный. В голень будто попал камень — Маттео обернулся, пытаясь понять, что случилось. В глаза бросилось красное пятно, медленно расплывающееся; голова закружилась, мелкие камни впились в ладони. Предметы вокруг теряли очертания, но удалось увидеть пистолет в руке Энзо. Вторая держалась за пах — между пальцев текла кровь.       Маттео шмыгнул, понимая, что даже ползти не получится. Он замер, смотря, как рука, дрожащая, сжимающая пистолет, поднялась. Изнутри как холодом хлëстнуло. Маттео зажмурился. Раздался ещё один выстрел и заглушил быстрые шаги за спиной.       — Винцент? Винцент!       Он улыбнулся так, что лицо заболело, и тут же сердце ушло в пятки от разочарования, ведь не винцентов голос сказал:       — Всё. Всё нормально, братишка.       Рука легла на глаза, скрывая то, что происходило рядом с машиной. Остались только оглушительные хлопки, а ещё рёв мотора, и выкрики, и дыхание самого Маттео, поверхностное, частое.       — Мы тебя нашли. Эй, Анджело! Подъедь ближе!       Всё смешалось до того, что не сразу удалось вспомнить, кто это. Когда нужные воспоминания всплыли на поверхность, одно за одним рождая вопросы, на которые никто не ответит, Маттео ослаб в руках Вито и сам положил ладони на его, прижимая ближе.       Перед ним убивали друга его детства, которому он откусил член, и он предпочёл не видеть этого.       Всё смолкло после хлопка автомобильной двери. Вито попытался поднять, но Маттео, замерев, не делал что-либо, чтобы облегчить чужие старания. Были разговоры между парнями, были вопросы к нему и объяснения; Маттео сидел на бетонном блоке, недвижимый. Только иногда на автомате подносил руку к губам, в последний момент осознавая, что сигарет у него не было.       Сложно было сказать, сколько времени прошло. Но подъехал ещё один автомобиль, от появления которого Маттео вздрогнул. Он думал спрятаться, пока не увидел Винцента; он думал, что лучше бы пуля попала в голову, и всё это уже наконец могло кончиться, пока не почувствовал его запах; он думал, что никогда более не сможет испытать хоть одну приятную эмоцию, но неловкие объятия напомнили, каково это.       — Laska, в больницу надо, лады? Ногу твою посмотреть.       — Non voglio andare in ospedale.       — М? Подожди, что ты?.. Что он?..       — Не хочет, — пояснил кто-то из парней.       Ладонь Винцент легла на затылок, прижала к плечу.       — Маттео, draga moja, у тебя в ноге может быть пуля. Кость может быть сломана. Давай, пожалуйста?       — Non voglio. Ci sono stato di recente. Andare a casa.       — Ну, ты же там по другому поводу был, — терпеливо и мягко возразил Винцент после перевода. — Но… Ладно. Идём в машину. Я тебя отвезу.       Он попробовал отстраниться, и Маттео вцепился, боясь того момента, когда на место его тепла встанет холод. Винцент растерянно замер.       — Я не смогу сесть за руль, если ты меня не отпустишь.       — No, no, no, no, non andartene, no, no, non andartene, per favore.       Крепче, ближе, прячась от ужаса в смеси запахов сигарет, металла, травки, шампуня и мускуса.       — Хорошо. Хорошо, я никуда не денусь… Вито, подгони машину. Садись за руль. Помогайте, хули встали?       Кто-то взял за ноги, помог сесть в салон. Маттео устроился на коленях Винцента, уткнулся носом в плечо. Дышал тихо, мелко вздрагивая время от времени от громких звуков и даже случайных чужих движений. Чувствовал, как ладонь гладила по волосам, спине; слышал успокаивающий шёпот, но не понимал слов.       Винцент попросил посмотреть на него, но, не добившись реакции, немного отстранился сам, поднял голову, держа за подбородок. Маттео спешно отвёл взгляд.       — Вито, дай мне салфетки из подлокотника. Ага, эти.       Он вытер кровь с лица осторожными движениями, ничего не говоря. Тишина была… скорбной. Маттео подумалось, что так правильно — он не чувствовал какой-то части себя.       Машина сразу заехала на парковку, и Винцент подал знак, чтобы Вито вышел. Сам выждал паузу и сказал, что надо выходить. Ему пришлось потратить время на уговоры, потому что Маттео слабо представлял, куда ему идти и зачем; он хорошо себя чувствовал и в машине, а там, вне салона, много людей, открытая спина и ворох опасностей.       После того, как Винцент четвёртый раз повторил, что они на парковке под зданием, и всё, что нужно, так это подняться на лифте, Маттео нехотя вышел, не прекращая держать его руку. Кое-как волоча ногу, добрался до апартаментов. В них Винцент завёл его в ванную, помог раздеться (разрезал штанину, прилипшую от запëкшейся крови) и перевязал голень с двумя ранениями от одной пули — прошла навылет. Винцент сказал, что это хорошо, но с такими тоном и лицом, как будто сейчас заплачет.       Довёл до спальни, спросил, не хочется ли чего-нибудь. Маттео протянул руки, обнял за шею. На языке вертелось одно желание, но не хватило смелости — или малодушия — произнести его вслух.       — Ты скажешь что-нибудь? Laska?       В ответ хватило только на отрицательный жест. Винцент тяжело вздохнул, щекоча дыханием висок.       — Может, я суши закажу? Или… пиццу?       Маттео пожал плечами. На вопрос, оставить ли его одного, в яростном отрицании помотал головой, а на предположение о том, хочется ли спать, качнул. Винцент устроился рядом, обнял.       — Как думаешь, — хрипло начал Маттео, — в модели с таким возьмут?       — С шрамом? Да. Да, конечно. — Винцент приподнялся, поцеловал в лоб. — Пусть только попробуют не взять, я им такой скандал устрою. Это не страшно. У меня тоже есть.       — Правда? А можно…       Немного отстранившись, Винцент приподнял чëрный лонгслив с растянутым воротом, давая взглянуть на круглый шрам с выпуклыми краями над линией тазовой кости.       — Больше, чем у тебя. Вот мне точно на обложку не попасть, — он издал хриплый смешок.       — А остальные?       — Слишком много. Не надо…       Маттео прервал его, руками коснувшись груди. Они под пальцами — бугристые, длинные, широкие. Пугающие мысли о том, что могло оставить такие несводимые следы, заставили вздрогнуть от внезапного озноба.       Винцент не протестовал. Что-то обдумывал, пока не поднялся с кровати.       — Погоди, если так, то… — Он некоторое время покопался в выдвижном ящике стола, подошёл сзади и накинул на глаза кусок ткани. Завязал на затылке ловкими движениями. — Не туго?       — Нет. А что ты делаешь?       Пришлось ориентироваться на ощущения и звуки. Кровать прогнулась под весом Винцента снова, но он был чуть дальше и лежал на спине. Зашуршала ткань. Ладонь коснулась Маттео, потянула и помогла устроиться сверху, на чужих бёдрах.       — Вот так нормально? Удобно устроился?       — Ага.       — Нога как?       — Не больно. — Маттео соврал из интереса к чужой задумке.       Взяв обе его руки в свои, Винцент положил их чуть выше груди. Голая кожа под подушечками. Маттео растерянно ойкнул.       — Ну, исследуй на здоровье.       Он пошарил сначала по всему телу ладонями с широко раскрытыми пальцы, будто пытаясь понять, какие у него ограничения. Взволнованно вздохнул, чувствуя, как ускорилось биение сердца, стоило лишь понять, что ограничений никаких — Винцент не дал взглянуть, но предоставил всего себя для изучения. Маттео поëрзал, устраиваясь поудобнее. Помогая и оставляя возможность для контроля, Винцент положил руки на его бёдра.       Большими пальцами Маттео водил вдоль длинных шрамов, трепетно запоминая ход и рельеф; осторожно касался тех, что остались после рваных, обширных ран; представлял себе, не имея возможности увидеть, как это выглядит, и впадал в замешательство, находя новый. На картинке в его голове жилистое тело Винцента не имело живого места.       Маттео перехватил его руки. Своими двумя обследовал каждую, запоминая мелкие на пальцах, выпуклые посередине ладони; не требующий объяснений, пересекающий запястье. Коснувшись его, Маттео замер. Холод пробрал до костей, стоило лишь попробовать применить это к себе.       Маттео втянул воздух, всхлипывая, и почувствовал, как Винцент приподнялся.       — Laska?       — Ничего. Накатило.       Второй всхлип не заставил себя долго ждать, а когда стало понятно, что Винцент уже заметил и понял, Маттео не сдержался и зарыдал в голос. Он не помнил, когда выл так громко, истерично, почти крича, задыхаясь — может, разве что, в детстве. Обычно плакал по-немногу, справляясь с эмоциями, а теперь их было так много, и они хлынули неостановимым потоком.       Винцент сел, прижал к себе. Гладил по голове, убаюкивал, как ребёнка, ждал.       Он не знал, по кому лил столько слëз — по себе, несчастному, из жалости или по Винценту из обиды. Не знал, как быть дальше, нести груз пережитого, на двоих поделённый, но легче от этого не становящийся. И горько, и стыдно от того, что Винцент был в это втянут; и до того хорошо, что Винцент был рядом.       Когда слëзы кончились, повязка прилипла к глазам, горло болело, а в теле не было сил. Тогда Маттео, поцелованный несколько раз, лёг в кровать, позволил завернуть себя в одеяло и уснул. Сон приходил долго — только, казалось, брал своё, как всё тело вздрагивало от ложного чувства падения, ощущения давления ладони на затылке или упирающегося в бок пистолета. Нога ныла, утомляюще пульсировала, болела, даже не двигаясь.       Маттео проснулся и мазнул взглядом по окну. Темно. Винцент сопел рядом, забросив ногу и обняв за плечи. Запястье его с часами удобно расположилось прямо под носом, и Маттео увидел дату. Они оба проспали сутки с лишним.       — Amore, — хрипло шепнул он, разворачиваясь. — Amore, ты не видел мои вещи?       — М-м? Чë?       — Вещи. Мою сумку.       — Твой брат… — Винцент зевнул, прижался ближе. — Оставил. А что?       — Мне надо.       Бледно-голубые глаза приоткрылись с неохотой, угрюмо взглянули.       — Что, прямо сейчас?       — Я схожу. Она в машине?       — Я сам схожу. Дай мне минуту…       Он снова уснул сразу после этих слов. Маттео со вздохом поцеловал в висок и осторожно вылез. Забывшись, наступил на ногу, как на здоровую, и сразу решил, что до машины он всё-таки не пойдёт. Больно, до мигом навернувшихся на глаза слëз; один неаккуратный шаг — и резь в голени отзывалась по ходу позвоночника.       Дойдя до ванной, умылся, в отражении не узнавая себя. Не стал долго разглядывать. Выпил чай, попробовал поискать что-нибудь сытное, но было пусто. Спустя полчаса вернулся к кровати, на которой Винцент уже лежал в позе звезды. Пришлось как-то устраиваться рядом.       Ещё сутки. В следующий раз, когда Маттео проснулся, Винцента рядом не было. Сумка на столе сразу бросилась в глаза, а с кухни донëсся монотонный шум вытяжки и звон приборов.       Когда Маттео открыл дверь, Винцент стоял прямо за ней; от неожиданности он схватился за сердце через голубой, полосатый фартук с принтом золотых рыбок. В другой руке был половник.       — Ты, блядь!.. Зачем так пугать-то?!       — Извини, — Маттео отступил, насупился. — И вовсе я не какая-то «тыблядь».       — Идём кушать. Я борщ сварил.       — Что сварил?       — Суп. Не хочешь?       Желудок заурчал, и Маттео даже не стал ничего говорить. Только он сел, как воскликнул, вспомнив:       — Нога!       — Я уже перевязал, — ответил Винцент, разливая суп по тарелкам. — Повязку каждый день надо менять. Сегодня покажу, как делать, сам сможешь?       — Да. Да, я хотел попросить.       — Славно.       Винцент поставил тарелку, приобнял за плечо и поцеловал в щëку. От него пахло домом, его руки были горячие, его голос дурил голову, от каждого поцелуя Маттео таял; не думая ни секунды, ещё до того, как Винцент успел отстраниться, Маттео выпалил:       — Я хочу от тебя детей.       — Что?       — Можешь взять меня сейчас на этом столе, я буду только рад, — смотря прямо в его распахнутые глаза, ответил Маттео уже осознанно.       Винцент моргнул медленно раз, второй; кровь прилила к его щекам.       — У тебя какой-то фетиш на борщ или что, я не понял?..       — Нет, я люблю тебя очень сильно просто. Приятного аппетита.       В растерянности Винцент кивнул и сел за стол. Он поглядывал на Маттео, осторожно, но с любопытством пробующего борщ первый раз в жизни; потом улыбался, забыв про свою порцию, когда комплименты посыпались один за другим. Подперев подбородок кулаком с исцарапанными костяшками, он сказал:       — Не хочешь отдохнуть?       — Я уже отдыхаю.       — Мне как-то мысль пришла, что неплохо было бы снять номер в отеле.       — Зачем? Где?       — Да здесь, неподалёку. — Винцент пожал плечами. — Типа… это же всё равно смена обстановки. Это готовые завтраки с утра, ресторан под боком. Джакузи. Бассейн.       — Разве не дорого?       — Попробуй… думать об этом, типа как о… — Винцент нахмурился. — Тупая идея по-твоему, да?       — Нет! Совсем нет! Я так раньше не делал. Но звучит хорошо. Было бы здорово. Ой! Подожди, дай мне время… — Он снова по привычке опëрся на больную ногу, и громко зашипел.       — Zlato! Что ты хочешь? Аккуратнее!       — Сумку взять хотел. Там штучка одна.       — Я принесу, сиди. Прямо всю сумку?       Маттео хотел видеть его самую первую реакцию, в том числе даже на саму коробку, и потому кивнул. Вещи оказались у него на коленях. Взволнованный Маттео достал нужное и, затаив дыхание, смотрел за тем, как Винцент неторопливо снял крышку, откинул ткань в сторону и поднял клинок, чтобы разглядеть во всей красе.       — О… Что здесь написано?       — «Пусть все мои раны будут смертельны». Это корсиканский нож для вендетты. Настоящий! Я… хотел поздравить тебя с днём рождения.       Винцент взглянул на него с удивлением, спешно проверил дату. Ойкнул.       — У меня совсем из головы вылетело. Так, эм-м… Мне двадцать девять и три дня. Охуеть. Откуда ты?..       — Ты сам сказал.       — А что тебе дарить?       — Мой ещё не скоро, только в следующем году, поэтому… Я придумаю что-нибудь к этому времени.       — Ага. Лады. Спасибо. За подарок.       — С днëм рождения, amore. Борщ очень вкусный.       Перед перевязкой Маттео сходил в ванну, только заметив, что волосы у него за эти несколько дней отрасли прилично — отяжелевшие мокрые пряди закрывали глаза. Пулевое ранение выглядело… мерзко. Две дыры с выпуклыми краями, одна шире другой. Мысль о шраме в будущем только расстраивала, и тем тяжелее давалось слушать Винцента позже, пока он объяснял, что к чему.       Как-то плавно разговор перетëк в поцелуи. Сначала короткие касание губ к губам вперемежку с фразами, потом, стоило Винценту легонько толкнуть в грудь и нависнуть сверху, глубже. Дольше. Чувственнее. Одновременно с тем как Маттео почувствовал упирающуюся в бедро эрекцию, Винцент отстранился.       — Извини.       — Н-не уходи!       — Нога же.       — И что? Дырку перепутать боишься?       От того, насколько ошалело Винцент взглянул, Маттео невольно прыснул. Откинулся назад, растянулся, прогнувшись в пояснице, и обе ноги сцепил на спине.       — Я весь твой. Бери — не хочу.       Хотелось, чтобы он отметил. Своими поцелуями выжег память о каждом непрошенном касании других, оставил свой запах, заполнил собой. Винцент склонился, пряча робость, поцеловал в висок, в щёку, в уголок губ неторопливо. Тянул время, будто не до конца принимая мысль.       — Правда могу?       — Да, правда можешь. Тебе нужно разрешение, amore? — Большим пальцем Маттео провёл по его губами, сухим и обветренным. — Мне казалось, ты в нём никогда не нуждался.       Винцент ничего не сказал, скользнул ниже и забросил ноги на свои плечи. Маттео от неожиданности ойкнул. Пальцы сжали простыню.       На нём было полотенце — его, за ненадобностью, Винцент бросил в сторону. Попросил смазку. Маттео завёл руки за подушку, по указанию, и нащупал пузырёк.       — Это твоя заначка?       — Тебя ждал. После той… вечеринки. Забыл убрать.       Он не дал ничего ответить: одновременно взял в рот и погрузил палец внутрь. Маттео вздрогнул, пятками против воли ударив по спине, застонал в ладонь. Дыхание перехватило от ощущений с обеих сторон — тепло и давление губ спереди, настырное проникновение сзади.       Пальцы у Винцента были худые, длинные, с каждой хорошо ощутимой костяшкой. Только средний стал двигаться свободнее, добавился второй; сомкнутые оба надавили на простату, войдя до конца, и у Маттео перед глазами как вспышка промелькнула. Язык прошёлся от основания до головки, зубы игриво царапнули, пальцы проникали и гладили, меняя мягкие касания с настойчивыми.       — Перевернуться сможешь? Laska?       — М-м?..       — На грудь ляг. — Твëрже повторил Винцент, по-армейски. Помог.       Маттео не понимал, чем он занят, но знал, что не им, и поскуливал, пытаясь привлечь внимание. Оборачивался, но перед глазами всё плыло и думать не хотелось вовсе.       Та чёрная широкая лента легла на глаза снова. Дыхание Винцента обожгло ухо.       — Ты говорил о нескольких людях… Представь себе это. Представь, что они видят, как ты принимаешь мой член.       Жар бросился в лицо, Маттео обернулся, ушам не веря. Но Винцент не торопился. Он склонился, целуя от шеи до угла плеч; ладони гладили от ребёр вниз. Стоящий член ныл.       — Per favore, amore…       — Не торопись. — Зубы царапнули шею. — Дай насладиться, дай посмотреть. Прогнись в спине, laska.       Маттео послушно приподнялся.       — Нога не болит?       — Нет… Можно мне… Можно, пожалуйста?..       — Когда я решу, тогда и будет можно.       Три пальца на фалангу в подставленный, покорно поднятый зад. Отозвавшийся на прикосновение член прислонился к вздрагивающему животу. Маттео шумно дышал, комкая постельное бельё, воображаемые взгляды ощущая на себе. Это только подогревало его нетерпение. Он двигался навстречу, кусал губы; чувствуя, что ещё немного — и начнёт умолять.       — И видят тебя подо мной. Тебя, такого послушного. Покажешь? Шире ноги, laska. Стесняться нечего.       Маттео, всхлипнув, раздвинул. С члена капала естественная смазка; другая блестела на подрагивающих бëдрах.       Каждое погружение пальцев по упора заставляло его вздрагивать, прогибаться сильнее, рванно дыша. Будто электрический разряд по спине проходился, стоило Винценту погладить, где нужно.       — Ты такой красивый, moje zlato. Хороший. Умница.       Маттео его почти не слышал. В ушах шумела кровь. Он только ощутил, как стало пусто, и Винцент навалился сверху, придавливая к кровати; ощутил его дыхание у щеки и потянулся, всплепую ища губы своими.       «Да, да, я хороший, я твоя умница, умоляю, трахни меня».       Головка его члена дразняще прижалась к сфинктеру, потëрлась в предвкушении. От одного этого с губ сорвался облегчëнный стон.       Винцент вошёл медленно, одним плавным толчком до упора, слушая причитания: «Dio mio, oh! Che cazzo! O-o, Sancta Maria». Замер, давая привыкнуть к ощущениям и себе, и Маттео.       — Блядь. Ебанный ты ж… Laska, не жмись так. Погоди… — Лбом прижался к спине. — Еба-ать, как в тебе тесно.       Маттео чувствовал ряд металлических шариков каждый раз, когда Винцент двигался. Он принимал с удовольствием, выпускал с неохотой; подмахивал, выгибаясь навстречу ладоням, которые гладили везде.       Поцелуи на плечах перемежались с укусами, укусы заставляли вскрикивать, обжигая кожу. Чëрные волосы щекотали.       Винцент замедлял темп, когда гладил грудь и целовал, и хрипло хвалил. Ускорялся, но замалкивал. В какой-то момент он завалился на бок, утягивая за собой, и, подхватив ногу под колено, поднял её в воздух, погрузившись рывком на всю длину. Маттео вскрикнул, вцепившись в его бедро. Его член истекал смазкой, нетронутый, и он потянулся к нему, но Винцент, обнимая за грудь, заставил оставить руку на месте.       — Не. Сейчас.       — Пожалуйста. Пожалуйста, я тебя умоляю, ti scongiuro, per favore, amore, прошу, прошу… Я хочу кончить, пожалуйста.       Ладонь поднялась с бедра, нащупала щеку Винцента в попытке прблизить его лицо для поцелуя. Это его не смягчило, и он ускорился, яростно вколачивался, кусая плечи, кожу на загривке, кончик уха. Маттео выкрикивал его имя и плакал, абсолютно теряясь в смеси эмоций. Неожиданно для себя он вздрогнул, стискивая чёрные пряди, и с протяжным, полузадушенным стоном кончил. Не коснувшись себя ни разу.       За шумом в ушах услышал несколько ленивых толчков, и почувствовал, как Винцент подался назад. Первым делом он стянул ленту с глаз, оставив её на шее, и взглянул на лицо.       — Т-ты как?       Прозвучало, будто Винцент пьяный в стельку. Маттео хватило лишь на слабый кивок. Почти несколько минут спустя он нашёл в себе силы спросить:       — Ты с презервативом был?       — А-ага-а.       — А я хотел без.       Последовавший за этим взгляд Винцента Маттео истолковал как: «Я тебя сейчас ради претензий трахал?» — и поспешил исправиться:       — В остальном просто великолепно, как к психотерапевту сходил, честное слово. Даже лучше.       — Х-р-шо. — Он показал сомкнутые в круг указательный и большой пальцы.       Маттео первый привёл себя в порядок. Поднял полотенце, умылся. Вид ярких засовов и глубоких отпечатков укусов сначала напугал, но до осознания, что так и нужно.       Винцент возвращался во вменяемое состояние дольше и некоторое время задумчиво молчал, пока варил кофе. Но он никак не мог перестать лезть с поцелуями, пока они смотрели номера отеля, гладил ладони, колени; гладил всё, что попадалось под его руку, и, казалось, настолько нуждался в прикосновениях, что без них умрёт.       Он попросил показать ему шею и плечи. Маттео, уже одетый, растянул воротник, и услышал вздох удивления вместе с ужасом. Винцент достал заживляющий крем и взялся медленно втирать его в кожу.       — И тебе нормально?       — Да, мне хорошо.       — Нам нужно… стоп-слово какое-то. Чтобы я знал, чего делать нельзя.       — Тебе всё можно. — Маттео невинно похлопал ресницами под строгим взглядом сверху. — Ну-у, хорошо. Паста, например. Моцарелла. Огурчики!       — Draga, стоп-слово не в смысле «совсем стоп». Ты не обижайся, но у меня от такого хуй упадёт и не встанет.       — Ты такой привередливый! — Маттео всплеснул руками и сложил их на коленях, откидывая голову. Пальцы Винцента игриво щёлкнули по серьге, заставив её раскачиваться, и вернулись к искусанным плечам. — Я хочу лак.       — Хорошо. Какой цвет?       — Нежно-розовый. И пасту с морепродуктами!       — Я закажу.       — И поцелуйчик.       Винцент оставил целых два, и только этот пункт был по-настоящему важен. Смотря на него, Маттео понимал, что ему ещё было, ради чего жить.