***
Быть Фатуи это значит принимать удар на себя, это значит внушать страх в противника и получать уважение от своего народа и ненависть от всех других. Быть предвестником—это встречать опасность в лицо и смеяться ей самым неудержимым смехом, словно раскат грома. Потому что над врагами не смеются иначе. Врагов не одаривают теплыми улыбками и понимающими взглядами, им не даруют милость быть спасенными. Предвестники —проклятые и забытые, Аякс думает, что ему это очень подходит. Поэтому конечно он принимает предложение царицы вступить в ее ряды и свергнуть Селестию. Кому как не Аяксу знать, на сколько гнилы и бесчеловечны боги наверху. Ведь он как дитя изначального моря видел многое. Но, конечно, это была вторичная причина. Первая и самая главная проста до ужаса—одиночество и скука. Предложение Царицы же обещает многое. Он дает согласие, но не вступает в фатуи сразу. Держится вдалеке какое-то время, прежде чем решить выйти на сцену. Ведь какое удовольствие от того, что быть первым? Быть первым значит быть более великим, сильным, значимым. Аяксу это не нужно. Он чертовски устал от величия. Величие не про Аякса. И даже не про гидро Архонта. Поэтому Аякс ступает на сцену самым последним. Он идет по зимним залам, покрытым льдом, на огромных окнах вьются морозные узоры, потолок блестит множеством осколков, точно зеркальных. Перед Аяксом раскрываются большие двухстворчатые двери, он делает шаг вперед с дикой юношеской усмешкой, на которую все еще способна его старая душа. Он смотрит вперед, краем глаза замечая остальных предвестников. Они стоят по две стороны от трона, вдоль красной дорожке, так нелепо выделяющейся среди льда, словно кровь. Аякс опускается на колени, подняв голову вверх, смотря на тонкое нежное лицо. Это лицо стало еще более белым, еще более суровым, чем помнил Аякс. В прошлый раз это лицо было ничем иным как обидой и гневом, хорошо спрятанными за безразличием. Сейчас все по другому. Царица выросла. Она ловит его взгляд, ее губы растягиваются в усмешке, а в глазах танцуют огни. —Отныне ты будешь Тарталья, дитя мое. Отныне Снежная твой дом, твоя защита и отчий кров, в который ты можешь вернуться. С этой поры, Тарталья, ты одиннадцатый предвестник фатуи. С этих пор ты под моей защитой. Он вдыхает морозный воздух. Холод щиплет щеки и горло, но это даже приятно. Царица смотрит на него ласково, как не смотрел на него никто уже пару столетий. Царица плавно поднимается с трона, грациозно ступая вниз по лестнице к нему. Аякс, нет, нынче Тарталья ощущает пронзительные взгляды позади. Эти взгляды словно кинжалы впиваются в его кожу. Чтож, Царица действительно нашла подходящих людей для великой миссии. Крио архонт наклоняется к его лицу и осторожно касается губами лба. Поцелуй на удивление не холоден, лишь слегка жжет. И с этой поры Аякс уже полноценно надевает личину Тартальи. Тарталья—это раздор и потеха. Аякса все устраивает.***
«Забавно сложилось» думается Тарталье, когда разглядывал остальных предвестников. Половину лиц ему знакома, не иначе они встречались. С кем-то больше, с кем-то лишь взглядом и мимолетно. Аякс не беспокоится, что его узнают. Потому что никто больше не помнит о нем. Гидро Архонт—это забытое старое, это потрепанная почти оторвавшаяся заплаткой, которую так и наровят перешить. Гидро архонт —теперь не он. У Фонтейна давно появился другой бог, менее кровожадный, более нежный, а главное не испорченный бездной. Аякса устраивает забытие. Ведь это означает, что он может начать все с чистого листа. Так же как он начинал множество раз в различных уголках мира. Поэтому он смотрит на остальных коллег, с нескрываемой усмешкой. Только мир привык удивлять, об этом он забыл, находясь долгое время в отдаление от людей. Капитано был силен, его боевое мастерство восхищало до безумия. А Аякс как владелец всеми видами оружия и бог войны, (ну по крайней мере это было одно из его имен)просто не мог не оценить это по достоинству. Капитано был холоден и отстранен. А так же он больше не был человеком. От него пахло бездной, кровью и горем. Горе же пахло вязко. Запах горя -это дым от пожара, влажная могильная земля после дождя и увядшие ромашки, собранные специально для дорогого человека, но так и не подаренные ему. Капитано —страж, рыцарь, преисполненный своей доблестью и отвагой. Даже спустя столетия, и даже после того, как он потерял свою человеческую сущность, он так и остался рыцарем. Аякс разглядывает маску, вглядываясь в черноту за ней. Капитано это статуя, полуразрушенная и изуродованная, а так же это потерянное существо. Тарталья переводит взгляд на серебристую нить на кончике пальца. Ему даже не нужно гадать к кому и куда она ведет. Все прозаично и просто. И так же он не может не почувствовать как в сердце его теплеет от понимания того, что для этого потерянного существа нашлось пристанище. Все таки даже спустя так много времени и множества бед сердце его сущего преисполнено любовью к людям. Тарталья усмехается, понимая, что на него смотрят. —Товарищ, не хотите ли поспарингтваться? Знаете для меня это был бы отличный опыт, сразиться со столь хорошим бойцом! О вашем мастерстве говорят удивительные вещи, да и исходя из того что я увидел, склонен согласиться с высказываниями. Капитано смотрит на него долгие несколько секунд. Тарталья же, честно говоря не ожидал ничего. По крайней мере он не рассчитывал на согласие. Капитано —не тот кто близок к людям, хотя о нем и отзывались другие фатуи как о человеке знающем свое дело. А самое главное ему доверяли главенство и свои жизни. А это огромный показатель. —Я не против, —грохочет голос. Тарталья застывает от неожиданности, но быстро приходит в себя. На губах его цветет дикая ухмылка, в руках же формируются водные клинки. Он бросается в бой. Что говорить, это было действительно захватывающе. Но как было не жалел Аякс, он не мог позволить себе быть лучше чем позволяет его образ. Только поэтому он падает на землю, притворно-тяжело дыша. Но даже так мастерство Капитано действительно великолепно. Хотя, что уж говорить живет он тоже довольно таки долго, но даже так не настолько долго, как сам Аякс. —Вау! Это было действительно потрясающе, —он смеется, вытирая кровь из носа.—мы должны это как нибудь повторить! Капитано протягивает руку, дожидаясь когда он схватится за нее. Тарталье помогают подняться, но даже после этого руку не отпускают. Лишь крепче сжимают, да так что не будь он столь старым богом точно бы конечность его рассыпалась давным давно. —Это была не вся твоя сила, —все так же грохочуще говорит первый предвестник. Это заставляет Аякса выпрямиться, он с подозрением смотрит в черноту маски. Капитано не дожидается его ответа, отпускает руку, а после уходит не сказав ни слова. Аякс смотрит ему в след. Помнит ли его Капитано? Да даже если так это было слишком давно. В ту первую и последнюю встречу шла война. В ту пору Гидро́ Архон помогал в войне одному ныне падшему и погибшему народу. Капитано был одним из генералов. Виделись они единожды, на поле боя. Тогда, как помнил Аякс, они победили, Селестия отступила, по крайней мере так казалось на первый взгляд. Но то что селестия отступила—не означало победу. Селестия выпустила одного из посланников Хонкая. Далекое государство было стерто с лица земли, а Гидро Архонт заточен в воды, но не убит. Только вот он изначальное море, а его стереть с лица земли еще более трудно. Вечером, сидя с Царицей в небольшой, но уютной веранде с чашкой ароматного чая, он не мог не поднять этот вопрос. —Возможно ли, что Капитано меня помнит? Царица медленно помешивает сахар в кружке, загадочно и озорно улыбаясь: —Все возможно, мое дитя. Тарталья фыркает, пряча улыбку за чашкой. —А если серьезно, то этот вариант вполне возможен. Ранее ты говорил, что ты был стёрт из памяти своего народа, последователей и других богов, которые были близки тебе? —Верно. —Только вот Капитано не человек. Тарталья вздыхает, ставит чашку на стол, не издав не звука и устало смотрит в ледяные глаза. —Но в тот момент, когда мы встретились, он был человеком. А значит не должен меня помнить априори. Царица задумчиво мычит, так же откидываясь на спинку стула. —Он мог уже тогда не быть человеком. —Исключено, нить его была вполне себе человеческой и запаха мертвечины я не заметил. —Любопытно однако. —И я о чем.***
Прекрасная Леди была своенравна и горда. Смотрела она, на него, к слову как на букашку. Но Тарталье ничуть не обидно, в его то годы обида ушла на второй план, если не на десятый. Прекрасная леди холодна и пылающая одновременно, а так же она та у кого было разбито сердце. Аякс видел ее еще пятьсот лет назад, мельком. Конечно же она его не помнит, не то чтобы она вообще его замечала, в той неразберихе и горе. Синьора это леди с соженным в собственных руках сердцем. Но несет она его так гордо и величаво, что не восхититься просто невозможно. Все таки не каждый сможет создать из травмы предмет для гордости. Но Аякс знает лучше. Горе не уходит, оно лишь оседает в груди на долгие годы Оно не уходит, но с ним постепенно можно жить. К горю привыкаешь. Синьора тоже привыкла. Прекрасная леди смотрит на него изящно изогнув брови и оскалив губы в подобие улыбки. Она не доверяет ему, скорее даже презирает. Но Тарталье не винит ее. Он все понимает. Поэтому он улыбается невозмутимо и почти нежно. —Тарталья, —холодно говорит она, смерив его пристальным взглядом. —О, в нерабочее время пожалуйста зови меня Чайльд! Тарталья все же более официальное звание. Я ощущаю себя неловко, когда ты его произносишь в такой обстановке, —он машет руками в стороны, тем самым указывая на кухню, в которой они сейчас находились. Синьора морщится: —Ты выбрал себе имя «ребенок»? Чайльд широко улыбается, с готовностью кивая: —Ну по факту в Снежной оно не совсем звучит как ребенок, если только не смотреть на перевод с Фонтейнского. Но даже если так, я думаю ребенок это довольно символично и забавно. Я все-таки самый младший. Он наблюдает как лицо прекрасной леди передергивается. И то как она закатывает глаза на его слова. Больше они не говорят. Но вечерами все так же встречаются на кухне. Чайльд замечает что когда Синьора задумчива ее лицо разглаживается от холодной маски. В такие моменты она все меньше похожа на стерву, и больше на саму себя —травмированного и все еще тоскующего ребенка.***
Пьеро—один из выходцев Каэнриаха, который все еще остался человеком. Только вот проклятье не шутки, и он тоже проклят. Проклятие объединило всех их. Сплотило цепью, навязанной богами. Пьеро холоден. Он появляется лишь на важных собраниях, стоит величественной статуей во главе стола и смотрит на всех холодным стеклянным глазом. Но на него, Тарталью, он смотрит особенно холодно. Этот мороз даже сильнее чем морозы снежной, что стала его домом и родиной. Тарталья лишь улыбается глупо и беззаботно, он все так же громко говорит, раздражая всех остальных, и все так же глупо смеется. Тарталья такой же раздражающий как и всегда. Но Пьеро смотрит на него так, словно все понимает. Словно он давно разгадал его сущность и мотив. В одну из встреч Пьеро наконец говорит. — Я вспомнил тебя, бог. А после разворачивается и уходит, оставляя Тарталью наедине с собой. Аякс обращает внимание на яркую серебрянную нить на пальце. В тот же вечер, после рассказа о произошедшем Царице в ответ он слышит звонкий смех, словно множество колокольчиков. -Он благодарен тебе, -просто говорит богиня, утирая выступившие слезы на глазах. С этой поры Аякс больше ничему не удивляется.***
Дотторе —мудак чистой воды, Подумал Тарталья, в первую их встречу Слишком уж самовлюблённый, жестокий и мерзкий. А после того как Чайльд узнал, что второй предвестник проводит эксперименты над детьми, он ощутил еще большее омерзение. Дети для Аякса, хоть сейчас он был не совсем и Аяксом, это самое прекрасное, что только есть на свете. Ведь и у него когда-то были братья и сестры. Но открытия и лечения не всегда сопутсвует безболезненность, он это понимал. Поэтому и омерзение от Дотторе было проходимо. В жизни бывают намного худшие мерзавцы. Дотторе—безумец, подумал Аякс. И это безумие граничило с гениальностью. Но справедливости ради, можно сказать что большинство его изобретений и лекарств были полезны. И как врач Дотторе был безусловно талантливым и скрупулезным, даже несмотря на его пренебрежительное поведение. Дотторе все боятся. Частенько можно заметить как его помощники, те что не были клонами, тряслись, их лица перекашивало от ужаса. Из слухов Тарталья узнал, что одного из верных помощников Дотторе и вовсе сделал роботом. Единственный человек с кем мог спокойно разговаривать доктор была Сандроне. Нередко Тарталья замечал как они стоят рядом на собраниях, как Сандроне чуть наклонив корпус что-то рассказывала второму предвестнику, а тот хоть и старательно делал вид, что его это не интересует откровенно лгал. Его наклон головы в сторону собеседника говорил об обратном. Частенько, когда Чайльд заходил к Дотторе в лабораторию, там же была и Сандроне. И только стоило взглянуть на их румяные, возбуждённые идеями лица. На то как блестели их глаза, и на то как их монотонно-насмешливый голос вмиг преображался в яростный, пылающий как пожар огонь, становилось все понятно. Если говорить о Сандроне она тоже была безумцем, может менее кровожадным, но тем не менее безумцем. На собраниях она почти не говорила, а если и говорила то это были резкие, едкие выражения, подобны раскатам грома, или быть может шипение змеи. Вне собраний её было практически невозможно найти. Если конечно не знать, что она может находится либо в собственной лаборатории, которая была закрыта от чужих глаз, либо в лаборатории Дотторе. Но будем откровенны, мало кому могло даже прийти в голову, что бы навестить доктора, кроме Тартальи. Тарталья выделился уже давным давно своей ребяческой глупостью и бесстрашием. Поэтому каждый раз когда он заходил в лабораторию, Дотторе раздраженно цыкал, и скупо отвечал на его вопросы о исследованиях. Хотя Аякс и видел, что говорить о своей работе, особенно тому кто интересуется ею, доктору очень даже нравится. И лишь поэтому его не выгоняют пинком под зад за двери. Сандроне же в таких случаях презрительно щурилась и вновь склоняла голову к чертежам. —И как только доктора не превратил тебя в один из своих шедевров, —поморщившись бормотала Синьора. На её слова Чайльд лишь смеялся. И тем не менее частенько Аякс смотрел на алую нить, связывающую этих двоих.***
Пульпачелла был добродушным на первый взгляд старичком. Но это только на первый взгляд. Те кто был ему, откровенно говоря не по душе, могли столкнуться с холодной яростью, которая дай бог если закончится обычной ссылкой в шахты. Его холодный нрав выражался в подергивание бровей, еле заметным искажением в улыбке. Но он был— как отец для всех фатуи. Особенно сейчас когда на сцене появился самый младший, эта отеческая обязанность переключилась на него. Пульпачелла наставлял Тарталью, заботился о нем, с такой нежностью словно он на самом деле был его родителем. Тарталья же принимал эту заботу с такой же любящей улыбкой. Это так напоминало ему его родителей…до того момента когда он упал в бездну. Напоминал ему всех людей которые его любили и дорожили им. На сердце затянулась, как неровный шов, тоска. Но то было прошлым. А сейчас настоящее. Хоть память его никогда не уйдет и не подвергнется эрозии, как многих других богов, она-это прошлое. А он принял решение жить настоящим. Ведь на то он и вода, что бы отступать от берегов или беспрерывно течь вдаль. Пульпачелла был выходцем из такого же древнего народа, только намного древнее, как Каэнриах. Эльфы были могущественной и скрытной нацией. Они славились своим умом и хладнокровием. Аякс как-то даже был знаком с одним из эльфов, на заре своего существования как бога. Сперва эта малютка обнажило свой меч на его шею, да так оскалила острые зубы, что поразиться только можно было, сколько ненависти таило это существо. Но оно и понятно, как позже узнал Аякс, угнетенные и подвергающийся каждодневным нападениям более крупных существ сделали свое дело. Эльфам то и дело предстояло бороться за свою свободу и жизнь. Ведь нередко их продавали на черных рынках, как рабов или в коллекцию знати. Услышав это Аякс принял одно из своих самых первых решений и законов: Не трогать эльфов, пока они не трогают тебя. Стоит ли говорить сколько тогда было наказано человек? Одним словом много. Именно тогда Аякса и начали называть Богом справедливости. Ведь он защищал слабых и малых. С тех пор жизнь эльфов была более спокойной, за что они были ему благодарны. Хоть больше никто из эльфов ему не показывался на глаза, кроме одного. -От всего нашего народа, я хочу выразить благодарность. Прими же наш дар, О молодое божество вод. На небольшой ладони лежала сережка, с алым камнем, на солнечном свете она сверкала, словно этот камень и был самим солнцем. Эта сережка была изготовлена из редчайшего минерала, который только могли раздобыть эльфы. Он был настолько редким, что многие купцы и исследователи приняли считать его небылицей. Ибо существовал он только в рассказах про маленький народ. Пульпачелла же как эльф не мог не знать этого. Он сразу заметил его серьгу. -Мой мальчик, эта сережка…сделана из довольно необычного камня, столь редкого… Тарталья улыбнулся: -Ах, она! Мне подарил ее предок! Сказал что это фамильная ценность.-и это была почти не ложь. -Вот оно как, -черты лица пульпачеллы разгладились и смягчились.***
Скарамучча —кукла. Это видно по его шарнирам, по фарфоровой неживой кожи. Он кукла божества, марионетка, сделанный с четким расчетом, без капли любви. Лично Аякс не был с ним никогда знаком, но до него доходили слухи о том что творилось в Инадзума. Признаться честно, Инадзума была не его любимым регионом. Слишком подавленная, слишком грозная. А то, что начало происходить с Райден после смерти Макото…окончательно сломало регион. Он понимал ее боль. Боль не уходит быстро. Но даже так это не значит что нужно бросить все на самотек. Бросить свою жизнь в собственный разум. Аякс понимал действия Эи, но не поощерял. А теперь он видит Скарамуччу. Маленькую сломленную марионетку, цель которой найти собственное сердце и душу. Он хрупок, словно хрустальная ветвь. Он нежен, словно майская роза, у которой обязательно найдутся шипы. -Что смотришь? — шипит Сказитель и в его пурпурных глазах пляшут отголоски молний. Тарталья лишь плечами пожимает и со смехом говорит: -Ты похож на маленького потерявшегося котенка. Но знаешь…-он делает паузу внимательнее смотря в чужие глаза, -сердце это не просто человеческий орган. В первую очередь сердце это чувства. А если ты живешь, то чувствуешь. Ведь гнев это тоже эмоция. -Что! Откуда ты… Эй ты куда пошел! Я не закончил! Чайльд напевает одну из старинных баллад Фонтейна. Он не останавливается. И точно не ответит ни на один вопрос Сказителя.***
В Арлекин он чувствует потаенную силу, тягучую словно нефть или мед, сложно определится чего больше. Эта сила тлеет углем в ее глазах, клубиться в ее груди, и дышит каждым жестом. Эта сила старинная, самая старинная, но еще недостаточно старая, чтобы ровняться или быть хоть немного похожим на его собсвенную силу. И сила эта полностью искаженная проклятиями и ненавистью. У Арлекин в глазах алые кресты, говорящие об отрицании, печати. Ее манеры холодны и безжалостны, словно ножи, которые она всегда носит с собой. Арлекин почти такая же старая как новый мир. И самое главное, то же самое она чувствует в нем. В глазах ее черных, по обычаю бесстрастных, подобных пучине, блестит понимание. Сперва она удивленно приподнимает бровь, на него, после ее губы складываются в ухмылку, а глаза прикрываются. Арлекино все понимает, но молчит, что дает ей еще больше чести. Но Тарталья тоже молчит, лишь подмигивает ей и притворно кланяется. Они расходятся с тем же степенным притворным непониманием, с той же степенной притворностью и враньем о собственной личности. С Арлекин они никогда не говорят, не так как принято говорить в обществе. У них лишь переглядывания, и слабые кивки приветствия. У них есть лишь спарринги, такие же молчаливые, но говорящие плавными движениями, словно бы в шутку. Ведь старым сущностям не нужны слова, чтобы понимать друг друга.***
Коломбина. При первом взгляде на нее в груди его расползается великая нежность. Его маленькая голубка выросла. Стала прекраснейшим цветочком в зимнем саду. Глаза ее закрыты, на губах нежная, почти любящая все живое улыбка. Коломбина первое его дитя, первый последователь. Она рождена из звезды, вылеплена его же руками. Он может помнить лишь какого было держать ее маленькое хрупкое тельце, какого было видеть ее белые кварцы и ощущать капли своей же силы в ее груди. Коломбина и сейчас не изменилась, лишь держит всегда глаза закрытыми. Ходит плавно, бесшумно. И поет свои ангельские песни тонким тягучим голосом. -Ты кого-то мне напоминаешь.-пропевает она, склонив голову на бок. -В тебе есть что-то такое знакомое. Она задумчиво подпирает подбородок рукой. --Ах, правда, товарищ? и кого же я вам напоминаю? -Не могу вспомнить…но я обязательно это сделаю. Коломбина один из первых его апостолов-тишина. И она все такая же упорная с твоей жажде знаний. А так же ее нить все такая же преданно голубая. -Я вспомнила, -она хватает тонкими бледными руками его шарф. Ее пальчики ласкают его щеку. Они холодны, словно это рука мертвого.-Я вспомнила, -поет она еще более нежно. Склоняет голову ближе к нему, утыкаясь, в плечо.-Я твои берега, ты мое море, ты мое счастье, а я твое горе, -так же поет она. Она не говорит прямо, никогда не говорила. С тех пор как она была рождена, с тех пор как он пел ей перед сном, для нее существует лишь пение. Аякс плавится, он больше не удивляется ничему. Он обнимает ее одной рукой, второй поглаживает по голове. Волосы у Колумбины мягкие, длинные и очень ухоженные. -Я вода, ты мой океан, -поет он ей тихо, немного хрипло. И больше ничего не надо. И больше никто не нужен. -Так расчеши же волосы мои, как в старые времена, -отстраняясь говорит она. Кто такой Аякс, что бы перечить своему ребенку? Он слишком слаб к детям, особенно к его собственным. Они усаживаются у большого витражного окна, прямо в центре церкви. Аякс нежно расчесывает пряди, слушая пение ангела. Коломбина поет всегда, но сейчас она поет потому что счастлива. И все те кто застанет эту картину явно поразиться увиденному, но мешать не станут лишь осторожно и боязливо закроют тяжелую дверь и унесут свои ноги прочь. Пение коломбины для людей-знак смерти. Аякс забавляется этим мыслям.***
Панталоне был самым странным, и тем кого ни Тарталья, ни Аякс не могли разгадать. Он был богат и не лишен чувства превосходсва над остальными, но это было не то превосходсво, что бывало у простых аристократов, казалось бы, оно росло глубоко из души и таилось не только в его богастве. Панталоне всегда держал спину прямо, гордо. Его волосы всегда были аккуратно уложены и причесаны. А на губах играла вечная радушная улыбка, которая казалось бы не спадала никогда. Эта улыбка была снисходительна к остальным. Она никогда не менялась и никогда не исчезала. Даже в моменты гнева и раздражения Панталоне улыбался. Его глаза были всегда прищурены, так чтобы не видно было зрачков. Но если в отношение Коломбины ее закрытые глаза не мешали Аяксу понимать ее, больше конечно потому что они были знакомы почти с самого начала, то прикрытые глаза Панталоне мешали увидеть хоть что-то, что могло бы рассказать о нем. Его манеры были плавными, словно шелест листвы. Они дышали грацией и непоколебимостью. Никогда еще Панталоне не выходил из себя, и никогда не позволял себе быть чем-то большим кроме как подобием спокойной глади воды. А так же он ужасно напоминал Бай Чжу. Они были очень похожи. И отличались лишь тем, что цвет волос, лица и одежды был различен. Бай Чжу всегда был ярок, всегда его окружала зелень и солнце. Он самый прекрасный цветок, во всем лесу, что манил путников к себе. Он легкий ветерок ласкающий кожу, и нежное солнце согревающее душу. Панталоне же противоположность. Тень. Его волосы черные, как воронье крыло, его кожа бела, как снег, и сам он холоден словно мраморная статуя павшего идола, которому больше никто не поклоняется, кроме последнего самого верующего последователя. Аякс выдыхает и качает головой. Сравнивать бесполезно. Тот образ и этот образ совершенно различны. Поэтому он не стесняясь ведет себя так же ребячески буйно, так же неумолимо глупо и бесстрашно. Он не боится похожести на свою прошлую вековую любовь, особенно когда эти люди совсем отличаются. Но не видеть в чертах лица Панталоне -Бай Чжу невозможно. -Ты ослеплен, -говорит Царица, -но тебе стоит присмотреться поглубже, тебе ли не знать, дитя мое, что скрывается за фасадом? -И опять ты за свое, -усмехается он. Царица все понимает: -Ты под моей защитой, значит ты мой ребенок. Не вижу в этом ничего плохого. Даже старым богам, нужен тот кто позаботится о них,-помолчав она добавляет с хитрой лубкой.-ты же знаешь, что я знаю личности всех тех кто находится под моим крылом. Приглядись повнимательнее. -Ты говоришь о … -Верно. Я понимаю, что любовь болезненна и не проста, она ослепляет, заставляет сравнивать и не видеть. Знаю, ты отпустил его давным давно, но отпустить это не значит перестать любить. Ты не камень, как наш дорогой Моракс, чтобы держаться лишь за прошлую одну единственную любовь, но любовь никогда не уходит. Уж я это понимаю. Не даром я богиня любви. --Я так долго живу…-смеется Аякс, откинувшись на спинку стула, -но веду себя неразумно. Не считаешь ли это смехотворно? Царица берет его руку в свою, поглаживая большим пальцем кожу: --Долгая жизнь притупляет чувства, и даже самые старые существа не могут преодолеть все невзгоды. Ты мудр, и все еще добр, потому что верен своим ценностям. Совершить такое могут только самые стойкие. Ты умен и великолепен в сражениях. это сделало тебя таковым. Но когда-то ты жил как человек, ты стал богом как человек, и человеческие чувства тебе не чужды, это и отличает тебя от всех стихийных богов. -Ты стала слишком мудрой, -улыбается Аякс, -я ощущаю себя еще более старым от этого знания. Царица лишь фыркает. Аякс ведет себя так же, но смотрит глубже. Старается отодвинуть в сторону завесу тумана, и смотрит, смотрит и смотрит. От Панталоне нет ощущения старины, как от Арлекино. О не выглядит как тот, кто живет так долго. И что самое странное, его нити не видно. Коломбина на его вопрос о Панталоне подтверждает его собсвенные догадки. -Он всегда был таким. Пришел гордым, словно орел. Ни с кем не сближался. Он всегда был таким, но я всегда ощущала что в нем что-то есть. Его душа явно потерпела несколько перерождений. Только множество перерождений способно сгладить след от более могущественного. Душа обновляется каждый раз, ее материя оживает. Но знания могут остаться навечно. Только вот вопрос в том, сохранились ли они у Панталоне. Аякс смотрит дальше и видит, как Панталоне начинает постепенно подходить ближе, одаривать его различными драгоценностями, скользкими, но более темлыми улыбками. -Золотце мое, это тебе, -очередная сережка с изумрудным камнем. -Золотце мое, что же ты хмуришься, это портит твое прекрасное лицо. Панталоне начинает одаривать его стольким вниманием, скольким не одаривал никого. И чем ближе они становились чем больше Аякс начинал ощущать его сущность, спрятанную за всеми артефактами, в виде колец и очков, спрятанные за перерождениями и самим фасадом непоколебимости и бесстрастности. Аякс усмехается и подыгрывает. Он громко смеется и приветствует Панталоне, небрежно закидывает руку ему на плече, и склоняет голову к самому уху. У Аякса улыбка широкая, такая яркая. -Ты ослепляешь всех, мое дитя. -замечает Царица. Коломбина тоже все понимает. Она ложит ему на колени голову и напевает баллады фонтейна о любви. Панталоне же кажется теряется. Его рука замирает, улыбка стеклянеет. Но через секунду все проходит. Он все так же одаривает его сокровищами, водит в дорогие рестораны, дарит изящно сшитую одежду, больше на манер фонтейна. Обычные касания становятся дольше, нежнее. А Аякс только рад, льнется ближе словно кот. Тянется к тонким устам в медленном поцелуе. И ведь действительно. Панталоне хоть и тень, но даже тень отступает когда на горизонте заходит солнце. Теперь можно разглядеть что-то большее чем снисходительность, что-то большее чем величие и холодность. Все таки Панталоне и Бай Чжу хоть совершенно и разные, но даже так Аякс может любить этот образ. Ресторан как всегда на высоте. Вокруг горят огни, придавая помещению большей интимности. На фоне играет скрипка, нежная тонкая мелодия. Они сидят одни в большом роскошном зале, полным золота и кристаллов. А также в нем полно цветов. Они яркие кроваво-красные, пылающие пожаром. Аякс одет особенно красиво, белый камзол расшитый золотом, нежно голубой пиджак, с белыми кружавчатыми узорами. Волосы его причесаны и заколоты синей заколкой. Панталоне же в черно-фиолетовом наряде. Так же расшитом кружевом и серебром. Аякс улыбается ему, опускает голову на сложенные ладони: -Как бы я не любил зеленый, фиолетовый тоже тебе к лицу. Но даже я никогда бы не мог подумать, что увижу тебя в таком образе. Рука с бокалом Панталоне замирает. Он выпрямляется еще больше в кресле, а после вдруг усмехается. -И как давно ты знал, мое золотце? -его голос подобно шелесту деревьев, такой же прелестный, как и когда-то ранее. -Почти с самого начала. Правда, признаться честно, мне потребовалось какое-то время и помощь Царицы с Коломбиной, что бы наконец разгадать и понять твою сущность. Все же перерождения это очень изменчивая вещь. Сейчас смотря на тебя, я понимаю что ты все еще, не тот Бай Чжу, кем был когда-то. Имя Панталоне тебе подходит. Вы разные. Панталоне выдыхает: -И что ты думаешь по этому поводу? Глаза Аякса смягчаются: -Я все еще люблю и прошлого тебя и настоящего. А теперь ну же, жизнь моя, открой свои чудесные глаза, я не видел их тысячелетиями. Глаза Панталоне такие же золотые, яркие. Но теперь они не пылают той любовью ко всему живому. Его глаза золотые, подобно монете. -Что бы рядом со мной не смел их щурить. Это вредит твоему зрению. Боюсь, что скоро такими темпами тебе придется заказывать либо новые очки, либо лечь на стол к Дотторе. Панталоне усмехается: -Второй вариант меня точно не прельщает. Аякс давится смехом. --Что ж, тогда думаю не стоит тянуть то, что я планировал так долго. -откашливается девятый предвестник, поднимаясь со стула. Он медленно обходит стол, Аякс цепко следит за каждым его движением, пытаясь скрыть хитрую понимающую усмешку. Панталоне опускается на одно колено и вынимает из нагрудного кармана красную бархатную коробочку. Кольцо в ней простенькое, серебряное, на первый взгляд. Если не присматриваться и не видеть множество маленьких золотых узоров, выдающих один из редчайших камней. --В этой жизни я наконец должен был это сделать. Чтобы не упустить тебя вновь. Не окажешь ли честь, мой милый Аякс, выйти за меня замуж? -Конечно, давно пора. В Ли Юэ он будет частенько смотреть на кольцо, не сдерживая улыбки. В Ли Юэ он будет замечать пристальный взгляд некого божества и писать письма полные насмешки на счет этого случая Царице. В Ли Юэ он будет писать не только ей.