Розы, пауки и кости

Рисунки на обшарпанные стены нанесены чем-то багровым, маслянистым, в кастрюле кипит варево, источающее кисловато-гнилостный смрад, густой пар плывет по комнате, пока Старая Ветошь ходит от стола к грубо сколоченному алтарю. Вещь, сидя на девичьем плече, беспокойно перебирает пальцами; он нервничает в доме старухи, хотя та зовет его пташкой и пытается накормить крошками. Можно подумать, будто сознание Старой Ветоши помутилось от возраста, однако Уэнсдей знает, что Вера намного умнее и хитрее, чем кажется. - А, вот и ты! - восклицает старуха, поворачиваясь к девушке; ее рот перемазан чем-то красным, и Уэнсдей невольно думает, что Ветошь откусывала головы своим обожаемым крысам. - Пришла навестить бабушку? - Ты не моя бабушка, - роняет Уэнсдей; она не может отвести глаз от густой субстанции, булькающей в закопченной кастрюле. От волглого запаха в носу и горле начинает саднить. - Ну, конечно же, я твоя бабушка, - ласково настаивает Ветошь, - иначе стала бы я готовить тебе подарочки на день рождения? - Сегодня не мой день рождения, - меланхолично напоминает девушка, только старуха ее не слушает. - Я знаю, как ты любишь мои подарки. Все их любят! Славные мальчики навещали меня и моих пташек, и я дарила им украшения, но они так давно не приходили... Старая Ветошь горестно вздыхает и склоняется над кастрюлей; чтобы перемешать кипящее варево, она берет не ложку, а костлявую, высушенную руку с черными ногтями и пергаментно-желтой кожей, обтягивающей вываренные кости. - Пять по часовой стрелке, восемь - против. Итого: тринадцать, - бормочет она и поворачивается к Уэнсдей, скаля дурные зубы; Вещь нервно цепляется ногтями за ткань платья Уэнсдей и вовсе пытается забраться ей под воротник, когда Старая Ветошь взмахивает рукой мертвеца. - Мой дорогой супруг не любил, когда я готовила. Говорил: это не пристало леди, Вера, позволь горничным делать свою работу. Он был таким скучным, мой бедный старый муж... Старуха с нежностью гладит руку, прижимает ее ладонью к щеке, устремив невидящий взгляд в пустоту. - Они считали, что я вечно должна терпеть его занудство, но я и так вынесла достаточно. Они говорили, что я больна, и им пришлось умереть, иначе бы они мне помешали. Я сделала амулеты из их блестящих, звонких костей, а сердце мужа отдала прекрасному юноше с черными глазами... Но он не вернул мне его. - А должен был? - апатично спрашивает Уэнсдей, чьи туфли подозрительно обнюхивает белая крыса. - Разве подарки принято возвращать? - Черноглазый юноша ничего не преподнес мне в обмен на сердце, - жалуется Старая Ветошь и тут же заискивающе улыбается, - но он обязательно навестит меня, чтобы пригласить на бал. Мы будем танцевать с ним всю ночь напролет, и он обязательно попросит моей руки... Уэнсдей саркастически изгибает бровь; она не слишком верит в этого черноглазого, которого еще ни разу не видела, и сильно сомневается, что кому-то вообще захочется жениться на Ветоши, однако молчит, не спорит со старухой, даже не морщится от отвращения, когда Старая Ветошь принимается баюкать отрубленную руку покойника. - У моего Престона были сильные руки, но совсем не музыкальные. Рояль страдал под его пальцами, а я просила его сыграть еще... - Зачем ты тогда его убила? - Уэнсдей не удивляется: люди постоянно убивают друг друга; от рук близких погибает куда больше, чем по вине незнакомцев. Ветошь склоняет голову набок, седые волосы спадают ей на плечо, а рука с сухим треском вдруг сжимается в кулак. - Я была замужем и была влюблена. Это нехорошо для дамы моего положения, - чопорно изрекает Ветошь и, размахнувшись, швыряет руку мертвеца в кастрюлю, - я не могла быть одновременно чужой женой и невестой моего черноглазого суженого. Лорд Морэй отказался делать выбор, и я все решила за него. - Любовный треугольник, - Уэнсдей возводит глаза к потолку, исчерченному трещинами, - как банально. - Сердечные томления были двигателем многих дел, - неожиданно четко и логично изрекает Вера, - скоро ты сама в этом убедишься, темное дитя. - Я не дитя, - сдержанно напоминает Уэнсдей, - не совершеннолетняя, но не ребенок. - Для бабули ты всегда будешь ее малюткой, - уверяет Старая Ветошь, и в то же мгновение содержимое кастрюли охватывает пламенем. Вспыхивает резко, огонь взвивается до потолка и сразу же опадает; Вера, перебирая пальцами по воздуху, спешит к отключившейся плите. - Все готово?.. Бабулин рецепт сработал? - старуха довольно потирает ладони и поворачивается к Уэнсдей: - Подойди, дорогуша. Можешь забрать свой подарок. Девушка делает шаг, чинно сцепив руки перед собой; Вещь ревниво дергает ее за мочку уха. Как и Уэнсдей, он думает, что на сей раз подарок - это мертвая рука, весьма нужная в хозяйстве, однако зачем Уэнсдей чужие ладони, если он всегда рядом. Пока Вещь недовольно постукивает указательным пальцем по плечу девушки, она без гадливости заглядывает в кастрюлю, из которой пахнет горелым жиром и паленой крысиной шерстью. - Протяни руку и возьми свой подарок, - торопит Ветошь; Уэнсдей невозмутимо скашивает на нее глаза. - Я вправе не принять твой подарок. - О, как же так? Ты хочешь обидеть бабушку? - старуха качает головой. - Бабушка так старалась тебя порадовать, темная детка. Неужели тебе не хочется порадовать меня? - Нет. Потому что я не рада, - Уэнсдей смотрит в кастрюлю и ничего там не видит, кроме нагара, - но мне нужна руна. Поэтому... - Милые, блестящие безделушки нужны всем - ведь их отметил мой черноглазый возлюбленный. Он знает, что нужно даме, - Старая Ветошь противно и жеманно хихикает, но заходится кашлем, сгибаясь пополам. Пальцы, которыми она прикрывают рот, окрашиваются красным; пока старуха давится и захлебывается, Уэнсдей протягивает пальцы к кастрюле и опускает их в ее черное, смрадное нутро; там пусто. - Ох... Как же я забыла?!.. Погоди секунду, дорогуша, - Вера, отдышавшись, окровавленным пальцем рисует на боках кастрюли какие-то знаки; Уэнсдей слабо представляет, как это может помочь, но когда внутри кастрюли что-то крепко хватает ее за запястье и тянет вниз, девушке едва удается устоять на ногах. - Что это? - спрашивает она, поворачиваясь к Вере, однако старуха исчезает в клубах сизого тумана, мгновенно расползающегося по кухне. Со всех сторон раздаются скрежет, хруст, крысиный писк, Уэнсдей видит, как пол шевелится, чувствует десятки грызунов, пробегающие прямо по ее ногам. Нечто в кастрюле сильнее сжимает девичье запястье, грозя выбить сустав, Уэнсдей упирается подошвами туфель в пол, тянет назад, сжимая зубы от натуги. Вещь, пытаясь помочь, дергает ее за рукав платья, а что-то пытается выбраться из кастрюли, забираясь по руке девушки. - Ну, уж нет! - выдыхает Уэнсдей и хватает с кухонного стола тупой столовый нож; она бьет, не глядя, и тут же жмурится от боли: лезвие пропарывает кожу, кровь капает в кастрюлю, шипит, испаряясь зловонным дымом, а пальцы касаются прохладной гладкости полированной китовой кости. Руна, широкая и увесистая, лежит в кастрюле, а Уэнсдей стоит, прижимая лезвие столового ножа к руке, и белая крыса алчно слизывает ее кровь, капающую на пол.