Поющий меч Покрова

Страшила проснулся сам: я не стала его будить. За витражным окном мягко шелестел дождь. — С утра идёт, Дина? — Ага. Мой боец вздохнул. — Я тут ночью кое-что надумала, — сказала я осторожно. — Если ты не возражаешь, хотела бы поговорить с тобой на эту тему. Окей? Возможно, Цифра знал, что его убьют. Страшила закрыл глаза и некоторое время лежал молча. — Почему ты так думаешь? — Вспомни, как он себя вёл. Почему так настаивал на том, чтобы ты сразу отнёс прошение? Вообще с чего он решил сделать для тебя образец? Может, он хотел, чтобы тебя вызвали на следующий день? Многоходовочка? — Я знала, что Страшиле неприятно это слушать, но предпочла высказать всё сразу, чем тянуть. — И утром с тобой не пошёл тренироваться. Мне не доставляет удовольствия об этом говорить, но ответь мне, пожалуйста, на такой неделикатный вопрос — я просто не разбираюсь в подобном — это ведь однозначно не самоубийство, как по-твоему? — Совершенно точно нет, — качнул головой Страшила и снова закрыл глаза. — У вас, значит, такого нет в вашем мире… Цифру убила смерть. — Гениально, — резюмировала я после паузы. — И ведь не скажешь, что кто-то умирает от жизни, а не от смерти. Как говорится, убивает не падение, а приземление. Страшила резко сел и выпрямился: — Просто у нас на Покрове смерть, как и бог, воплощена в реальности; она находит свою жертву везде, и от неё не скрыться никому, даже богу. Ты видела раны на горле Цифры? Несколько параллельных разрезов: такие бывают только от лезвия косы смерти. Оно как пламя, и её коса режет, как масло, любой доспех. Та-ак. И к чему были все мои байки про микромир и космос? Если у нас тут бродит смерть с всережущей косой, а люди считают макабр реальностью? — Трансцендентально, — произнесла я, через силу растягивая слова и заставляя себя сохранять спокойствие. — Сокол мой, ты же знаешь, что я думаю о богах, антропоморфных жнецах смерти, привидениях и прочей ерунде. Всё это, как правило, имеет вполне реальную подоплёку. Вот ты говоришь, что коса смерти режет любой доспех, как раскалённый нож — масло; почему ж тогда этой смерти понадобилось резать Цифре незащищённое горло, а не просто, как говорил граф Брасс, рубануть наискось от плеча и до самого паха, прости за натуралистичность? Не знаешь? А я тебе скажу, зайчик мой солнечный: потому что ваша смерть руководствуется теми же соображениями, что и ты, когда отказываешься рубить мечом металлический доспех. Чтобы не наносить клинку этих ваших усталостных повреждений. А значит, оружие у неё вполне реальное и с огненными мечами архангела Михаила не имеет ничего общего. И мне хотелось бы разобраться в том атасе, который у вас тут творится; потому что хоть это всё и клоунада, Цифра-то реально погиб. — Я не то имел в виду, когда говорил, что у неё коса как пламя, — сказал Страшила примирительно и извлёк меня из ножен. — Смотри, если лезвие срезать не ровно, а так, волнообразно, — он провёл подушечкой пальца по клинку волнистую линию, — то оно будет называться пламенеющим. Сам по себе клинок не имеет с огнём ничего общего. — А вы откуда всё это знаете? — скептически спросила я. — Иногда смерть не убивает сразу, а наносит рану. Она всегда воспаляется, и если не ампутировать раненую конечность, то можно умереть. Те, кто был ранен, рассказывали о том, как выглядит смерть и как ведёт себя: обычно она перерезает горло. Велит расстегнуть воротник и режет. — А, то есть ты, как баран, ещё и сам подставляешь ей шею? — возмутилась я. — А может быть, те, которым всего лишь нанесли рану, просто решили сбежать от неё, и она не сумела их догнать? Пыталась достать косой, но только царапнула? Может, там специально лезвие смазано ядом по заветам Лаэрта и дядюшки Гамлета. А волнистое оно чисто для увеличения режущей поверхности. Ты лично никогда не видел мечей с такими клинками? А почему бы вам самим не делать таких — хотя бы просто по приколу? — Вероятно, потому что мечи посылает дух святой, — хмуро улыбнулся Страшила. — То есть в силу традиции, — не без ехидства подытожила я. — Веская причина… Может, в соседних странах уже до ядерного оружия додумались, а вы всё носитесь с вашими традициями. Японцев вот в своё время хорошо тряханули, они живо переориентировались на новый лад. — Виноват, мне как-то не до ваших японцев, — сухо ответил Страшила. — И напрасно. Они, кстати, тоже веруют в божественное происхождение своего императора. Ты уверен, что смерть — это смерть, а бог — это бог? — Дина, ну всё, хватит! «Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь», — подумала я мрачно и сфокусировала взгляд на витраже. Астроиды и впрямь показались мне холодными и колючими. А пузатые двуугольники как будто ехидно покатывались со смеху. Страшила поднялся, глянул на ливень за окном, взял стакан и ушёл в душ. Возможно, стоило скорее попытаться чем-то отвлечь его и не заговаривать сейчас о Цифре вообще. Но разве правильно стараться забыть о человеке на следующий же день после его смерти, выкидывать его из памяти по принципу «с глаз долой — из сердца вон»? Да и Страшила не скорбен разумом, чтобы купиться на это. Воззрения его на мироустройство в этом плане ничего не значат, чему научили человека, то он и говорит: можно подумать, я бы на его месте не верила в Озеро смерти и антропоморфного косаря. Некоторые товарищи убеждали меня, что мужчина переживает всё трудно, а вот с женщины всё — как с гуся вода, потому что она может побеседовать о своих проблемах с подружками. Причём подчас те же самые люди доказывали, что женской дружбы нет, а мужская — свята и нерушима; что ж мешает мужчинам делиться друг с другом своими проблемами, если это само по себе якобы решает эти проблемы? «У него ведь всё внутри, — выкатив глаза, говорила мне одна моя знакомая, повёрнутая на ведах, — и ему тяжело, это выжигает ему сердце». «Вместе с печенью, почками и селезёнкой, — соглашалась я. — А если он ещё и пьёт, то цирроза точно не избежать». С другой стороны, всем людям вне зависимости от пола иногда требуется выговориться, или хотя бы поколотить тарелки, или, скажем, мелко покромсать пару стеблей бамбука. Я пожалела, что из-за дождя мы не можем пойти в лабиринт: наверное, если бы Страшила помахал мечом, ему стало бы легче. Может, мне просто самостоятельно вывести его на эмоции? Пусть покричит, я от этого не развалюсь: зато потом, наверное, нам обоим станет лучше, светлее и веселее. Мы, как верно подчеркнул Страшила, не боеголовки, поселение выжечь не можем, поэтому в нашем случае добрая ссора лучше худого мира. Главное — не забыть помириться. — С доброй ссорой станет веселей, — промурлыкала я на классический мотив «Улыбки», уже совершенно успокоившись. — С доброй ссорой к жизни интерес проснётся… Тебе скверно — оскорби кого-нибудь: будь готов, что оскорбление вернётся. И я с презрением посмотрела на ливень: не хочет природа мне помогать — не надо, разберёмся сами. Страшила вышел, держа в руках дымящийся стакан, поставил его на тумбочку и подошёл ко мне. Я даже ничего не успела произнести — и к лучшему. — Дина, давай не будем ссориться, — сказал он, серьёзно глядя на меня. — Последнее дело, когда между воином и мечом нет единодушия. «Ох, едва ли у кого-то ещё в этом монастыре есть твои проблемы», — подумала я, пытаясь скрыть от самой себя, насколько глубоко меня тронули его слова. — Да мы не ссорились, — заметила я вслух. — И я говорила с тобой, не чтобы обидеть, а чтобы лучше понять, что у вас творится и, в частности, что произошло позавчера. — И что же тогда произошло? — скептически осведомился Страшила. — Пока не понимаю. Но мне однозначно не нравится, как у вас здесь всё устроено. — Не я устраивал, — хмуро усмехнулся Страшила. — Это понятно. А вот скажи, вы занимаетесь исключительно в лабиринте? В комнате нельзя? — Вообще в комнате запрещено — ибо можно повредить витраж, — сказал Страшила, немного смутившись, — но нас это никогда не останавливало. И более того, подозреваю, что у нас тут не просто так настолько высокие потолки. Хотя взрослому, как видишь, всё равно сложно размахнуться, потому что сама площадь комнатки маленькая. — Вижу, — подтвердила я, прикидывая, как бы ему всё-таки снять напряжение, не рискуя украсить стены эффектом кракелюра. — А нет ли закрытой территории для тренировок — на случай, если дождь, например? — Нет. — Нет… Тогда следующее предложение. Полагаю, ваши матрацы можно использовать как боксёрские груши: знаешь, такие штуки, чтобы тренировать правильный удар. Типа без подготовки можно во время драки неправильно сложить кулак и финита. Рекомендую сейчас попробовать. Страшила подошёл к матрацу, опустился рядом с ним на одно колено и вмазал кулаком по кожаной обивке. Я надеялась только, что он не повредит себе костяшки. Еловые косточки внутри мешка отзывались жалобным стуком при каждом ударе по матрацу: боксёр вошёл во вкус. — Спасибо, — сказал наконец Страшила, встав и взяв с тумбочки стакан, — действительно неплохо. Соломенные чучела рядом с лабиринтом хороши, но матрац тоже сойдёт. Теперь ты не боишься, что я на тебя сорвусь? Он насмешливо улыбнулся и отхлебнул настоя. — Подумаешь, невидаль какая — «сорвусь»! — ехидно хмыкнула я. — Что ты мне сделать-то можешь, кожаный мешок? Но я очень рада, что ты понял подоплёку моего совета, потому что напряжение надо сбрасывать, а морочить тебе голову мне лично было бы неприятно. Хотелось бы, чтобы острый ум не изменял тебе ни в каких ситуациях. В том числе когда мы дискутируем о смерти и боге. Страшила помолчал. Мне показалось, что он считал до десяти. — Дина, мы здесь с тобой всё равно не договоримся. Давай просто оставим эту тему. Вот именно эту. О космосе, тензорах, вашей истории — с удовольствием. О боге и смерти — не надо. — Идёт, — сказала я после паузы. — Пока ты сам не передумаешь. Это означало безвременную гибель моего подлинно сатанинского намерения присоединить воина-монаха к лагерю атеистов, и тем глубже было моё разочарование, что я прекрасно видела вполне развитое критическое мышление Страшилы. «Ничего, используем другой путь, — подумала я, не отчаиваясь. — После средневековья неминуемо начинается Возрождение с его антропоцентризмом. Пока просто побуду в роли просветителя. Сокол мой уже очень неплохо разбирается в новых для него темах, и голова у него во многих аспектах работает лучше, чем у меня. Да и мне есть чему от него научиться». — Ты на завтрак не пойдёшь? — Что-то не хочется, — мрачно отозвался Страшила. — А что думаешь делать? — Спать, — ответил он, подумав. — Меня что-то в сон клонит. «Ты же вроде достаточно спал… — подумала я растерянно. — Ну ладно». Страшила улёгся, закрыл глаза и почти сразу заснул. За окном по-прежнему шёл дождь, как будто небо оплакивало бедного Цифру. Выждав три часа, я принялась будить Страшилу; он не изъявлял желания покидать объятия Морфея. — Подъём, сколько можно дрыхнуть? — А зачем, ёлки-мигалки, просыпаться? В лабиринт я в дождь не пойду. — Мне скучно, я хочу почитать. Требую книгу. Да и тебе это было бы полезно. Страшила недовольно открыл глаза. — Ну и меч достался, моль небесная… Зачем мне читать, объясни? Что в книге может быть такого, чего я бы уже не знал или ты мне не могла рассказать? Его слова меня откровенно умилили. Вот на что делятся знания всего мира: одну часть знаю я, другую — мой боец. Ох, монашек ты мой средневековый… Я в шутку назвала его деревенским дурачком, отчего Страшилу буквально подбросило, так что я даже немного растерялась. — Что в моих словах было такого, что заставило тебя назвать меня деревенским?! — У нас так говорят, когда подчёркивают, что человек ведёт себя, как дикарь, — сухо ответила я. — Когда он верит, что пространственные и временные измерения мира ограничены его собственными представлениями и в мире нет ничего, кроме того, что он о нём знает. Вообще-то я просто пошутила: по моим наблюдениям, жители сельской местности не особо уступают горожанам, а в части характеристик даже и превосходят их. Страшила бессильно откинулся назад: — Ты меня угробишь. Ты хоть знаешь, чем деревня отличается от села? Ведь вот что-то такое крутится в памяти… — В селе есть церковь? — неуверенно предположила я. — А в деревне церкви нет, потому что деревни строят антитеисты, — объяснил Страшила, кивнув. — Ты вообще поняла, кем назвала меня, безбожница? Я смиренно промолчала. Тут как раз в дверь заколотили, и я с опаской притаилась, решив, что пришли с обыском, а то и подслушали наши крамольные речи; но это, оказывается, просто вернули наш рапорт с предложением утверждать заявки на соблюдение поста в экстренном порядке. Страшила продемонстрировал мне визу третьего заместителя — Сила 00003 — с пометкой: «Принято к рассмотрению». — У нас когда-то было распространено такое мужское имя, — сообщила я, разглядывая подпись. — Почерк у этого Силы отменный. Сразу видно, мужик образованный. И читать наверняка любит. Этой каллиграфической вязи действительно можно было только позавидовать, но я и сама знала, что намёк вышел топорным. Страшила раздражённо выдохнул сквозь зубы. — Ну зачем тебе читать-то? — Мне знаний новых хочется! — заныла я. — Тебя-то я ими закармливаю, а ты меня держишь на голодном пайке! И давай без «закоса» под скудоумного. Вот ты как изучил карту звёздного неба? Все эти, — я хотела привести в пример какое-нибудь хитроумное местное название, но не помнила ни одного, — факты о том, что звезда, скажем, указывает на север? — Мне об этом друг рассказывал, — ответил Страшила возмущённо. — Ещё я книг по этой теме не читал! Я с горечью отметила презрение, звучавшее в его голосе, когда он говорил о книгах. А всё их премудрый экзамен. И система, при которой человеку до совершеннолетия нельзя в библиотеку. — Друг? — Не Цифра, но его тоже уже нет в живых, — хмуро отозвался Страшила. — Понятно. Ответь, ты вообще был когда-нибудь в вашей библиотеке? — Да, — мрачно сказал Страшила. — Один раз. Когда Цифра привёл меня туда посмотреть, как он будет получать Великую священную и чистый экземпляр для переписывания. — Значит, ты в курсе, где она находится, — констатировала я, позванивая в предвкушении. — Вы просите книгу по тематике или заполняете заявку с конкретными данными? Ах, не знаешь, Великую священную сразу выдают? Ну вот и узнай: иди и попроси почитать чего-нибудь… кроме неё. — Дина, да одумайся, кому это надо? Что я у них попрошу? Я даже не знаю, что там есть. — Возьми, что захочешь, — неумолимо отрезала я. — Хоть телефонный справочник. Можешь сказать, что тебе достался чокнутый меч, который требует пищи для ума. Я вообще хотела рассказать анекдот про пациентов психушки, восхищавшихся телефонным справочником как романом с невероятным изобилием действующих лиц, но вовремя поняла, что мой слушатель не уловит соли шутки. Страшила встал и неохотно побрёл в душ. Он вернулся, умытый и злой, молча натянул сапоги и ушёл. Возвратился из библиотеки он с очаровательной книжечкой в кожаной обложке, причём держал её так, как будто это был шевелящийся тарантул. Показав книжечку мне, Страшила угрюмо швырнул её на матрац. Я тоненько зазвенела от восторга и благодарности. — Сокол мой, спасибо тебе огромное! — Да ладно уж, — проворчал Страшила. Мне показалось, что мой возглас его смутил. Почему — я поняла, только когда он забрался под меховуху, прислонив меня к сгибу руки, положил книгу на колени и открыл. Я ошалело уставилась на текст. — Liber ignium ad comburendos hostes… — прочитала я. — Ты чего принёс, боец? Это же латынь! — Угу, — не без ехидства кивнул Страшила. — У нас все книги на латыни. Решение я приняла мгновенно. — Очень хорошо. Значит, научишь меня латыни. Води пальцем по строкам и переводи, а я буду запоминать. Страшила молча посмотрел на меня. — Давай, боец, — весело подбодрила его я. — Тщетны россам все препоны! К тому же я ведь учу итальянский, а он немного схож с латынью. И способности к языкам у меня есть, если не брать произношение. Знаешь, кто-то сказал, что человек, чтобы научиться идеально говорить на иностранном языке, должен быть чуть-чуть щёголем. Во мне этого, слава духу святому, нет, так что все преподаватели от моего произношения хватались за голову. Ну и ладно. Давай объясняй, я слушаю! — Но, Дина… — растерялся Страшила. — Я не умею учить языку! Для этого есть соответствующие преподаватели! — Хорошо, неси меня к этим твоим преподавателям, — ехидно разрешила я. — Не можешь — учи сам! Что такое вот это непонятное: Liber ignium ad comburendos hostes? — Книга об опалении врагов огнями, — отозвался Страшила мрачно. — О ней Цифра рассказывал, помнишь? — Минутку, — спокойно откликнулась я. — Действительно. Корни вижу, могла бы и угадать. Liber — либерея, экслибрис… И — точно, liber scriptus proferetur! Нет у вас таких песнопений? А у нас есть. Ignium — по песне Sator arepo tenet opera rotas помню, что это про огонь. Ну, hostes, могла бы догадаться по английскому hostility, враждебность. Продолжай! Ох, нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота! Вообще-то мне даже нравилось переводить, не зная языка: это напоминало мои любимые задания из лингвистических олимпиад. Но вот мой боец весь изъёрзался и извздыхался. Книгу он держал, как ядовитого паука, и даже не скрывал, насколько его тяготит происходящее. Да и написана была в книге какая-то ерунда — или Страшила просто плохо переводил. — Sagittam — произносится через «г» или «дж»? — справилась я. В итальянском было бы «дж». — Да откуда там «дж» возьмётся?! — Из возможных правил произношения, я-то почём знаю, какие они? — Не надо там ничего знать, — буркнул Страшила. — Ты даже не представляешь, сколько нужно знать всего, что ты по привычке не замечаешь. Скажи-ка мне вот что: в итальянском языке есть такое явление как конъюнктив. Он выполняет разные функции, но меня сейчас интересует одна. Есть такое, что у глагола чуть меняется окончание — и он начинает выражать не уверенность в том, что говорит человек, а, напротив, оценочность? Например, ты говоришь: «Настало время подметать пол». Или: «Мне кажется, что настало время подметать пол». Можно это «кажется» передать изменением формы глагола «настало»? — Можно, — отозвался Страшила после паузы. — Только я этого как-то никогда не замечал, когда говорил. — Так это нормально для носителя, — заверила я его. — Ладно, боец, не буду тебя мучить: вижу, как сильно тебе не по душе сам процесс… Видимо, книги мы с тобой всё-таки читать не будем… по крайней мере, на латыни… А ты можешь мне сделать приятное? — Сжечь эту книгу? — кровожадно спросил Страшила. — Нет, как раз наоборот, — отозвалась я со смехом. — Почитай-ка из неё немного вслух, с выражением и помедленнее. — Вот из неё — вслух? — Из неё. Или тебе сложно сделать для меня такую малость? Страшила тяжело вздохнул, прочистил горло и принялся читать. Я попыталась соотнести то, что воспринимала на слух, с написанным в книге и уловить ритм речи, чтобы больше понимать из произносимого. Увы, понятнее текст не стал ни на йоту, но останавливать Страшилу я не стала. Надо сказать, что читал он с довольно маловыразительной интонацией, однако в этом — то ли потому что она вызвала у меня ассоциации с монотонной манерой исполнения Иэна Кёртиса, то ли потому, что латынь сама по себе звучит с отточенностью стука костяшек домино — заключалось поразительное обаяние. «Если в католических церквях читают так же красиво, ясно, почему в мире столько католиков, — подумала я. — Стоп, вот оно в чём дело: в Варфоломеевскую ночь просто резали богохульников и антиэстетов, которые не понимали красоты латыни и слали богу молитвы на варварском французском!» — Recipe sulphuris splendidi quattuor uncias, vitella ovorum quinquaginta unum contrita, et in patella ferrea lento igne coquantur; et quum ardere inceperit, in altera parte patellae declinans, quod liquidius enfanabit, ipsum est quod quaeris, oleum scilicet sulphuricum. Хватит, Дина? — Как хочешь, — промурлыкала я. — До этого я подобный кайф ловила только от немецкой речи. У тебя такая артикуляция, что будь моя воля, записала б тебя на диктофон, поставила фоном что-то типа Баха и слушала по праздникам. И ещё бы продавала огромными тиражами. Прав был Стравинский: слово, произнесённое на латыни, подобно блоку мрамора или камня в архитектуре и скульптуре. Страшила из моей речи вынес лишь то, что он может завязывать с чтением, и с облегчением захлопнул книгу. — Ну раз с этим вариантом не срослось, тогда вот что: пойдём в вашу часовню, — объявила неуёмная я. — Что там делать-то?! — Мне понравилось, как звучит латынь, — замяукала я. — Хочу ещё послушать. И вообще, может, я возжелала спасти на старости лет свою душу: обратиться к духу святому и уверовать. — Да скорей уж в наш монастырь начнут пускать баб, чем ты уверуешь, — цинично хмыкнул Страшила. — Я журналист, — заныла я, — мне нужны новые впечатления и новая информация. Я, можно сказать, живу ею. Мне интересно, как у вас проходят службы. Вы а капелла поёте, или у вас есть орга́н? Страшила посмотрел на меня, как на сумасшедшую. — Поём? — с ударением переспросил он. — Мы — поём? — А в чём проблема? — не поняла я. — В церквях часто поют, да и вообще это наиболее распространённая религиозная практика, даже для каких-нибудь дикарей Океании… Или у вас это не работает из-за власти предрассудков, типа пение — это нечто зазорное для взрослого парня? Серьёзно? Серьёзно??! Бормотать тексты из Великой священной в специфических нарядах — нормально, а петь — нет? Больше всего меня расстроило, что тут не было музыкальных инструментов — или Страшила о них не знал. Впрочем, я мигом вообразила себе, как мы с ним заходим в местную часовню, видим там громадный орган, как в Светлановском зале ММДМ, а Страшила на моё возмущение говорит, что это просто художественное оформление стен трубами, несколько комнат такой дребеденью заставили, давно б её выкинуть… — Боец, ну это беспредел, — сказала я. — Один из немногих плюсов религии — то, что под соусом любви к мифическому Творцу можно свободно реализовывать как творца себя самого! Вот ты бы разок послушал хоть «Рождественскую ораторию» Баха; или посмотрел на мадонн эпохи Возрождения; или оценил оформление мечетей — человек способен создать неимоверную красоту, а Церковь — это заказчик, у которого всегда достаточно денег, чтобы оплатить достойную работу. Из всего нужно извлекать пользу, в том числе из засилья клерикализма. Я же не говорю, что надо организовать хор кастратов, просто подвыкачать из религиозного института денежек на развитие искусств — святое дело! Короче, пойдём в вашу часовню, я подумаю, в каком направлении тут можно двигаться. — Ну ладно, сходим… журналист, — сдался Страшила. — Только как-нибудь потом. — Замётано, — сказала я и с сожалением посмотрела на книгу, которую не могла прочитать. — Ладно, неси эту инструкцию по опалению врагов обратно. Не вышло — так не вышло. Надо уметь признавать свои ошибки. — Завтра, — проворчал мой боец. — А то как-то нехорошо получается: взял книгу и в тот же день вернул назад. — А у вас отмечают дату? Без года — только число и месяц? А если ты три года книгу у себя продержишь? — Мне, когда я пришёл сейчас, давали читать какой-то их отдельный свод правил, — объяснил Страшила, — так вот там указано, что на руках может быть не более трёх книг. А держать их у себя можно хоть десять лет, хоть до смерти. — Ясно, — протянула я. — А что, если ты попросишь книгу с какими-нибудь гравюрами или миниатюрами? Я буду рассматривать их ночью и придумывать сказки на основе изображённых сюжетов. Страшила поперхнулся от неожиданности. — Я что, приду туда и скажу: дайте мне, совершеннолетнему воину, книжку с картинками?! — Да не с картинками, а с гравюрами или с миниатюрами! — возмутилась я. — Что в этом особенного? Гравюры назвал картинками, богохульник: слышал бы тебя Альбрехт Дюрер! — Нет, Дина, — спокойно отрубил Страшила, и я поняла, что возражать и спорить бесполезно, потому что уже заметила, что когда в глазах у него появляется безмятежное, несколько мечтательное выражение, не стоит и пытаться приводить какие-либо доводы. — Окей, — отозвалась я с нескрываемой досадой, — не хочешь — не надо. — Не хочу, — хладнокровно подтвердил Страшила и, приподнявшись, положил меня в держатель. — Лучше расскажи мне что-нибудь.