Поющий меч Покрова

— С Иконой на десять на завтра договорился, — сказал мне Страшила, вернувшись, и судорожно зевнул. — Ты тогда разбуди в девять, если сам не проснусь к тому времени. Моль небесная, как же бесит эта щека… Он злобно потёр скулу. — Терпи, боец, атаманом будешь. Воспринимай её как ранение в бою. — Таких мерзких ранений не бывает, — проворчал Страшила и случайно прикусил язык. Он снова заснул, а я принялась сочинять в уме незамысловатую лирику. Из серии: «Скажи три раза слово «да», оно не станет словом «нет»; но если скажешь ты: «Да нет», то слово зла, «нет», победит, и утвердительное слово оно в частицу превратит». Потом я раздраконивала свежесотворённую виршу по пунктам и получала своеобразное удовольствие. Страшила проснулся в семь часов и сладко потянулся. — Я проспал оранжевые звоны, — с некоторой насмешкой протянула я, — а когда вскочил под смех листвы, юный день уж нёс по небосклону полное лукошко синевы. Он приветно помахал рукою и обрызгал утренней росой; и заулыбалось всё живое в очереди к бабушке с косой. — Душевно, — признал Страшила. — Выспался? — Угу, — с удовольствием кивнул Страшила и прищурился. — Семь только? Знаешь, пойду сейчас на завтрак, как раз усвоится к тренировке. Он, похоже, изголодался во время этого дикого похода в лес. — Ты бы поговорил со мной, — проворчала я, глядя на то, как он пьёт свой адский настой. — Мне общение нужно, я у тебя тут зачахну. — Да ты скажи, что нужно, я сделаю, — удивился Страшила. — Столовую вашу мне покажи, — придумала я. — А то скучно. Хочется новых впечатлений. — Нет, Дина, — решительно отказался Страшила, затягивая шнурок. — В столовой тебе делать нечего. У нас, виноват, иногда ведутся разговоры, которые девушке слушать не годится. — Да я москвичка двадцать первого века с доступом в Интернет! — начала гнуть пальцы я. — Наши офицеры на крыльце за сигареткой такое обсуждали, что тебе и не снилось! Что я там у вас не слышала? Страшила не стал вступать со мной в дискуссию и просто покачал головой. Вообще-то наши сплетники меня довольно сильно бесили. Окно располагалось рядом с крыльцом, и всю дрянь вместе с сигаретным дымом затягивало в комнату. Закрытая же фрамуга служила препятствием исключительно для дыма и притока кислорода, но не для командных голосов этих похабников, а звуконепроницаемых пластиковых стеклопакетов в военном городке не полагалось. Сначала я пробовала надевать наушники и слушать музыку, но меня бесило осознание, что из-за каких-то убогих сплетников я оказываю вредное давление на дорогие мне в силу многих причин барабанные перепонки. И вскоре убедила родителей переселить меня в другую комнату, окна которой выходили на противоположную сторону здания, где из звуков были шелест деревьев и шум трамваев. Страшила вернулся, сытый, счастливый — и я умилилась душой при его виде. — Дина, я сейчас отдохну, — объявил он мне, — а после тренировки буду занят. Мне нужно помочь кое-кому… сверить переписанный текст, это важно. — Как это «ты будешь занят»? — возмутилась я. — Мы — будем — заняты! Возьмёшь меня с собой, и даже не спорь. В этом я могу быть очень полезна. Перед тобой непримиримая граммар-наци: я даже провожу ёфикацию в официальных документах. — Ну хорошо, — согласился Страшила. Тренировка, по-моему, прошла как обычно, хотя мой боец ворчал, что за неделю растерял все навыки, что куртка тяжёлая и что всех, кто завтракает до тренировки, надо гнать из ордена. Мне показалось, что ему просто захотелось побрюзжать. Ну или он набивал себе цену и нарывался на комплимент. На обратном пути нам встретился молодой воин-монах, нёсший меч у виска; у него было необычайно умиротворённое выражение лица, как у беременной женщины, прислушивающейся к своим ощущениям, и я заподозрила, что меч у него тоже поющий и сейчас они общаются. Свои подозрения я тут же высказала Страшиле в висок и предложила проследить за этим парнем, просто чтобы иметь в виду, где он живёт; но мой ленивый боец скривился и отказался. Я на всякий случай запомнила ремень этого воина, красный с восьмиконечными звёздами и спиральками, как у магистра. А потом мы отправились на вычитку текста, переписанного ранее каким-то несчастным ребёнком. — Куратора его серьёзно травмировали, — объяснил мне Страшила вполголоса, шагая по коридору, — а если оставить все эти страницы до его выздоровления, то получится очень много. Он, конечно, постарается перепроверить, но такие объёмы лучше не взваливать на кого-то одного. Мы постучались в дверь с номером 30125. Ни вопроса, кто там пожаловал, ничего — дверь почти сразу отворил мрачный мальчик с кудрявыми рыжими волосами. Приходи, тотемный волк, да уноси аллегорических козлят для посвящения во взрослую жизнь. Я для удобства окрестила этого хлопчика Рыжиком. — Святой отец Страшила? — осторожно уточнил Рыжик. Я едва не расхохоталась в голос. За то, что всё-таки сдержалась, мне по меньшей мере нужно поставить памятник! — Святой брат, — поправил «святой отец», выразительно поморщившись. — Не надо этих святых отцов, чувствую себя древней развалиной. Я чуть ли не задыхалась от беззвучного смеха. Комнатка была стандартная, со стандартным же набором мебели: я не нашла бы и десяти отличий между ней и обстановкой комнаты Страшилы. Разве что здесь находилось целых пять ёлочек, тесно обступавших один из матрацев, и к нему же была вплотную придвинута тумбочка, на которой, как на письменном столе, лежала раскрытая примерно на половине объёмистая книга. Рядом с ней лежала другая, и скорее всего, она тоже была переписана до половины, но уже исписанные листы казались объёмнее, поэтому создавалось обманчивое впечатление, что переписчику может не хватить оставшихся чистых страниц. Я помнила, что здесь необходимо переписывать книгу так, чтобы каждая строка заканчивалась на том же слове, что и в оригинале, и вообще стремиться сделать максимально схожую с оригиналом копию. В комнате летала пыль, особенно заметная в лучах солнца, а по полу было разбросано внушительное количество обломков восковых мелков. Рыжик сел на матрац и с ненавистью уставился на книгу. Руки у него до рукавов были перепачканы чёрной, явно дактилоскопической краской. Страшила опустился на другой матрац и выжидающе посмотрел на Рыжика. — Сейчас страницу допишу, — умоляюще пообещал тот. Я угрюмо смотрела на то, как этот рыжий кудрявый паренёк быстро пишет, коротко взглядывая в книгу и точно рассыпая буквы с кончика мелка. Страшила как-то странно глянул на меня и уставился в окно. «Бездумное копирование текста, — подумала я меланхолично. — Завязанное на страхе смерти. Если у нас не сдашь ЕГЭ, то можешь получить полезную специальность и спокойно зарабатывать. Работать на благо страны и увеличивать ВВП, между прочим. А здесь сразу светит костёр или в лучшем случае бритва. А я до сих пор ничего не предприняла по этому вопросу». По чёрной ширме, прислонённой к стене, полз крупный рыжий таракан. Мне очень хотелось попросить Страшилу негуманно прервать его существование, но демонстрировать Рыжику, что я не просто кусок железа, было нельзя, так что я молча следила за тараканом, пока он не переполз на другую сторону ширмы. Вообще меня сильно раздражала эта казарменная однотипность, при которой даже материя для ширмы у всех была одинаковой: будь моя воля, я бы разрисовала её драконами, акулами, паутиной, планетами, листьями, бамбуком — разве мало сюжетов? Даже особого умения не надо. Рыжик вытащил из-под страницы жирно разлинованный трафарет и отлистнул в книге сразу примерно полсотни страниц назад. Там лежал носовой платок, видимо, заменявший закладку; он тоже был в чёрных следах от краски. — Вот отсюда, — несколько смущённо пояснил Рыжик. — Много, конечно… мы просто не думали, что всё-таки придётся звать кого-то для проверки. Тогда разбуди, как проверишь. — Да всё нормально, — беспечно отозвался Страшила и придвинул к себе тумбочку с обеими книгами. Рыжик улёгся на соседний матрац и, по-моему, сразу заснул. Меня нисколько не удивило его умение моментально отключаться: очень уж характерные тени были у него под глазами. У меня появлялись точно такие же во время сессии. Страшила расположил меня поудобнее, уперев кончиком ножен в пол и прижав предплечьем к боку, и мы с ним начали проверять. Блин, тут всё на латыни! Вчитавшись в непонятные слова, я предположила, что мы находимся примерно на середине переписывания псалмов царя Давида, тех самых, которые Стравинский называл «поэмами восхваления, гнева и проклятия». Я могла бы добавить к этому, что кроткий царь Давид кидал ряд своих врагов в печи и клал их под пилы, железные молотилки и ещё чёрт знает что. Незнакомый язык, конечно, усложнял задачу, но я не собиралась сдаваться. Сравнить пусть даже и абракадабру с имеющимся оригиналом — плёвое дело. Ошибок было не так чтобы много и не так чтобы мало. В основном недоставало знаков пунктуации; ещё на страницу приходилось по паре пропущенных слов или перепутанных букв: ошибок или описок, я не знала. В одном месте Рыжик пропустил строку, и это заставило меня подумать, что он даже не вдумывается в то, что пишет. Страшила аккуратно добавлял, зачёркивал, переправлял; недостающую строку поместил на её законное место — и я поняла, что, видимо, здесь не просто так оставляют большие просветы между строками или, выражаясь современным языком, делают большие междустрочные интервалы. Отмечу, что почти все ошибки, как ни странно, находила именно я, поэтому начала даже опасаться, что Страшила обидится: вроде как он проверяет медленнее меня… Однако он, к счастью, не обращал внимания на такие мелочи, видимо, тоже считая, что главное — результат. — Седьмая строка снизу, — прошептала я. — Первое слово, не хватает «о». Страшила нашёл ошибку глазами и помрачнел. — Хьюстон, у нас проблема, — сказал он, не разжимая губ. — Это в оригинале ошибка. — Инфа сотка? — Sacerdotes, там же слышится звук. Парень правильно написал, а здесь «o» пропущена. — Допустим, — не стала спорить я. — А на экзамене будут сверять с этим экземпляром или с другим? — А это никто не знает, — сказал Страшила и озабоченно прикусил губу. — Ну тогда исправь в оригинале, и всё будет правильно. — А вдруг я всё-таки ошибаюсь, — возразил Страшила чуть слышным шёпотом, и я ехидно вспомнила эксперименты Соломона Аша по власти конформизма, — тогда могу подвести того, кто делал этот оригинал, если он ещё жив: будут разбираться и выявят, на каком списке возникла ошибка. Я позже проверю тогда по нескольким вариантам. «Надеюсь, все эти несколько контрольных вариантов не окажутся списаны с одного и того же с одинаковой ошибкой», — подумала я язвительно. Мне вдруг вспомнился закон об оперативно-разыскной деятельности, где слово «разыскной» какой-то грамотей написал как «розыскной». На самом деле буква «о» в таких случаях пишется, только если приставка стоит под ударением, как в слове «розыск». К слову «разыскной» у меня имелись особые счёты, потому что до определённого возраста я была убеждена, что оно пишется через «о», и моя зрительная память до сих пор противилась правильному написанию. Я рассказала в висок Страшиле анекдот про монашка, попавшего вот так в переписчики и сподвигнувшего отца-настоятеля принести из подвала пыльный оригинал, чтобы не плодить ошибки, переписывая с копий; но доброе намерение его обернулось трагедией, ибо настоятель сунул нос в пыльный фолиант и выяснил, что в оригинале вместо слова celibate (воздержание) было написано celebrate (праздновать). Мой боец довольно принуждённо улыбнулся: видимо, сейчас ему было не до шуток. — Спасибо, Дина, — сказал Страшила шёпотом, когда мы наконец проверили все необходимые страницы. — А теперь полежи тихо. Он положил меня на матрац рядом с собой, сунул под чистую страницу трафарет с разлинованными строками и принялся сам переписывать следующий лист. Рыжик мирно посапывал. Надеюсь, мы с него хоть деньги возьмём. Страшила переписал пять листов и дал мне проверить. Я указала ему на несколько ошибок. — Когда быстро переписываешь, сложно всё отследить, — объяснил он вполголоса, как бы оправдываясь. — А то я не понимаю, — проворчала я. — Хорошо почерк копируешь. Очень похоже. В целом мы сидели над этой проклятой книгой пять часов, пока Рыжик спал. Пробуждение его было эпичным: он резко вздрогнул, как это бывает иногда при засыпании, и раскрыл глаза. Рыжик посмотрел на часы и перевёл жалобный взгляд на склонившегося над книгой Страшилу с мелком в руке. — Да не надо было… — Не сметь указывать святому отцу, что ему надо, а что нет, — отрезал мой боец грозно, не отрываясь от процесса, и я чуть не засмеялась вслух: настолько не клеилось к этому юному стройному мальчику звание святого отца. — Не дрейфь, никто не заметит. Ты потом только, как говорится, парафируешь и пальчики оставишь. Страшила снова дал мне проверить страницы, которые мы ещё не смотрели вместе. Чтобы не палиться перед Рыжиком, он давал мне просмотреть страницу, потом непринуждённо прижимал меня к виску, держа рукоятью вверх, и я ему говорила, где несоответствие, если оно было. — Смотри, — обратился Страшила к Рыжику, отлистнув часть страниц назад, и тот быстро поднял на него глаза. — Вот здесь ошибка в написании в самом оригинале. Я хочу перепроверить, и если это так, потом исправим в исходнике. — Да просто исправим у меня, — отозвался Рыжик сиплым со сна голосом. — Ещё время на это тратить — возиться… Главное, чтобы соответствовало тому, с чего я переписываю, а с ошибками в оригинале пусть комиссия сама разбирается, если делать нечего. — Да? А если на экзамене откроют вот этот разворот, увидят ошибку, выявят, что её допустил воин, который переписывал исходник, и притянут его к ответу? — возмутился Страшила и потряс обеими книгами. — Сам виноват, — пробормотал Рыжик. — А если с тобой так поступит тот, кто будет переписывать с твоего экземпляра, если вдруг его заберут в библиотеку? — почти ласково уточнил мой боец. — Знаешь теорию игр, дилемму заключённого? «Умолкни!» Кажется, я всё же зазвенела: Страшила резко замолчал. — Просто ничего не делай по этому поводу, я уточню, и тогда решим, — грозно приказал он, и мы ушли. — Ты очень великодушный и неравнодушный, — объявила я, когда мы вернулись в комнату. — Но и трепло. Не надо посвящать посторонних в наш байесовский заговор. — Да ладно тебе, — отмахнулся Страшила. — Он в таком состоянии, что и не заметил. — Кто знает, мой друг, кто знает, — произнесла я голосом Шерлока Холмса. — А если бы я тебя не остановила? Кстати, а тебе, когда Цифра уезжал бить еретиков и антитеистов, вот так помогали? Страшила улыбнулся: — Уезжал он в самом начале, тогда кандидату надо самому переписывать, чтобы не расхолаживаться. И проверял всё лично, когда приехал: ему сложнее было бы вычитывать, зная, что текст уже кем-то просмотрен. А переписывать помогал только в самый последний год: я тогда спал по три часа в сутки и всё равно боялся, что не успею. Огрызался на всех, однажды сорвался на Цифру, мол, он долго проверяет текст, задерживает меня. А на следующий день проснулся, сел переписывать — смотрю, вроде бы страница не та, на которой я остановился накануне. Листнул назад — а там почерком, очень похожим на мой, исписано листов пятнадцать. И отпечатков пальцев моих сверху на разворотах не проставлено ещё. Вот это был… — Страшила негромко, но с выражением выматерился, и я вполне понимала его чувства. — Ну и потом он иногда помогал, когда у него было время. Последние страницы — целиком его. Сказал, что подарок такой мне решил сделать ко дню летнего солнцестояния. — Солнцестояния?! А вы его празднуете? — Цифра праздновал, — кратко объяснил Страшила. — У меня день рождения приходится как раз на последний день первого летнего месяца. Цифра мне где-то дней десять перед экзаменом дал отдохнуть. Ну, как отдохнуть: мы с ним отрывок наизусть учили. «Первый закон Паркинсона: работа заполняет время, отпущенное на неё», — подумала я с хмурым юмором. — Книгу вообще-то несложно переписать за этот срок, но… лень, желание отложить на потом, сама понимаешь. Некоторые, бывает, оставляют в середине чистые листы, надеются, что не заметят. Года три назад одного такого за это чуть не сожгли. Хорошо, что на второй попытке поймали, а не на третьей. Третью ему очень сложно было сдавать, придирались ко всему, и, говорят, если бы Щука не вступился, то каюк был бы парню. — Бедный Щука, — сказала я с искренним сочувствием. — Всё-то ему лично контролировать приходится. — Он старается всегда сам присутствовать на последней сдаче, — подтвердил Страшила со вздохом. — Там ещё и куратор был отвратительный… Не повезло. Мы помолчали. — Давай спать, — предложила я наконец. — Ты, по-моему, всё ещё не совсем выспался. — Вообще-то да, — признался Страшила, и я засмеялась. — Но сегодня потренироваться ещё надо. И так давно мышцы не нагружал. — Не нагружал, — повторила я язвительно. — А по лесу ты, видимо, летал в невесомости, а не ходил по щиколотку в снегу. Страшила не ответил, потому что как раз отжимался. — Ну как? — осведомилась я, когда он начал восстанавливать дыхание перед так называемой заминкой — чем-то вроде разминки, проводящейся в конце тренировки. — Не убавилась силушка богатырская? — Вроде нет, — хмыкнул Страшила. — Ты не волнуйся. Если регулярно серьёзно тренироваться, то не скажется даже недельный перерыв. Мышцы долго помнят нагрузку, которую им даёшь. Форму набрать легко, а потерять сложно. — Твоими бы устами да мёд пить, — отозвалась я мрачно, и он рассмеялся. — Ты меня завтра без четверти семь разбуди, хорошо? — Да хоть в десять, — проворчала я. — Даже именно в десять! Зачем так рано? Отсыпайся: Иконе, по-моему, трижды плевать, в какое время мы за ним придём. Страшила невольно фыркнул, подошёл ко мне и сел на матрац, глядя на меня с каким-то странным выражением. — Дина, понимаешь, в чём дело, — сказал он немного смущённо, — меня позвали быть секундантом… — Кем?! — Секундантом, — удивился Страшила. — У вас ведь тоже есть такое слово: когда ты говорила про ваши дуэли… — Да у вас-то откуда это слово?! — Как откуда: это латынь, secundare! — возмутился Страшила. — «Помогать»? — уточнила я, подумав, и сама удивилась, что угадала или вспомнила. — Мы были сегодня секундантами Рыжика, муахаха. Гхм… окей… нет, не окей! И из-за какой ничего не стоящей ерунды вы будете устраивать дуэль?! Я вам посекунданчу! Где ваше умение находить компромисс? — Да это не то, что у вас, — объяснил Страшила со смехом. — Просто всем надо поддерживать форму, а тренироваться лучше с воином, который тебе хорошо знаком и которому доверяешь. Но если такой возможности нет, то нужно, чтобы присутствовали свидетели, секунданты, знакомые тебе и твоему партнёру, чтобы они в случае нарушения правил могли засвидетельствовать, кто виноват. — В жизни б не додумалась, — с подозрением звякнула я. — Ну ладно, если это спарринг, а не разборки, я согласна. — Когда разборки, то секундантов не зовут, — заверил меня Страшила. — Нет, Дина, не волнуйся, никто ни с кем насмерть драться не будет, это просто тренировка, но между двумя недостаточно хорошо знакомыми воинами. Абсолютно нормальное явление. От тебя вообще ничего не потребуется, мне нужно будет стоять и наблюдать за тренировкой, а тебе положено быть у меня за спиной. Это как раз удобно: чтобы руки оставались свободными и не уставали. Мы потом сразу, не уходя из лабиринта, пойдём упражняться с Иконой. — Я буду как статусный элемент, понятно, — подытожила я не без ехидства. — Скажи, а каким образом, интересно, вы установите истину в случае нарушения правил? Если один секундант изложит свою версию событий, какой-нибудь драгунский капитан — свою, то как разобраться? Каждый будет на стороне своего друга, и дальше что? — Дина! — укоризненно качнул головой Страшила. — Какого ты о нас мнения? Секундант далеко не всегда свидетельствует в пользу того, кто его позвал. — Допустим, ты хочешь кого-то убить и пригласил его для этого на спарринг, — возразила я, — уж наверное ты позовёшь в секунданты того, кто согласен свидетельствовать в твою пользу, чтобы обелить тебя. Истина не всем дороже друга. Страшила искоса глянул на меня. — Помнишь, Цифра рассказывал о воине-монахе, которого спровоцировали на агрессию? — сказал он, помедлив. — Он тогда был секундантом того, кто провоцировал. Я тот случай никогда не забуду. Понимаешь, Дина, дело-то не в девятой заповеди, мы заповеди в принципе не соблюдаем, а в том, что он дал ложную клятву на мече. Цифра сделал такой выбор: спас виновного от костра, поступившись собственной честью. Демонстративно поступившись: все видели, что он открыто лжёт, зная, что секундант по уставу честью своей обязан сказать правду. Многие его за это перестали уважать. А кто-то, напротив, стал. Я бы так не смог, — прибавил Страшила, подумав, и бледно улыбнулся. — Что бы там ни говорили… Цифра не имел права пятнать меч ложной клятвой. — Будь я его мечом, я бы не посчитала, что эта клятва меня запятнала, — резко возразила я. — А что надо было делать? Сказать правду или промолчать и затем любоваться, как того чувака будут сжигать по твоей милости? И жить потом, гордясь тем, что сберёг абстрактный симулякр чести? И что это за атас? Страшила внимательно посмотрел на меня. — А скажи, — произнёс он медленно, — как, по-твоему, тот… воин имел право принять от обоих секундантов такую жертву? Разве он не должен был сам отвечать за свои действия? Спровоцировали его, бедного, сорвался он! Если он хотел биться насмерть с оскорбившим его, то должен был позаботиться об идентичности оружия. А он напал с тренировочным мечом на противника, у которого в руках был боевой, который не мог защищаться, как подобает. Нет никакой разницы, имела место провокация или нет: он нападал, пользуясь фактической беззащитностью соперника, — в голосе Страшилы зазвенели беспощадные нотки, живо напомнившие мне раскатистое «Вор должен сидеть в тюрьме» Высоцкого. — Беззащитностью: он принуждал воина подставлять меч, который тот обязался беречь, под удар тренировочного. Это подло, он с тем же успехом мог напасть на безоружного. — Это на его совести, — отозвалась я. — Там ещё вопрос, кто виноват. Не у всех хватило бы хладнокровия вспомнить об идентичности оружия. — А дело даже не в хладнокровии, — резко перебил меня Страшила. — Ты думаешь, честный воин согласился бы спасти свою шкуру ценой репутации двух своих братьев, один из которых был его другом, раз он позвал его секундантом? А возможно, и ценой их жизни, потому что они вполне могли решить смыть позор кровью? Ты знаешь, что значит для таких, как мы, потеря честного имени? Ты знаешь, как тяжело Цифра это переживал — когда любой подонок мог оскорбительно рассмеяться вслед? — Так, вот что: никуда ты завтра в семь часов не пойдёшь. Страшила махнул рукой и улыбнулся, выпрямившись: — У нас-то таких проблем возникнуть не должно. Я Чупакабру хорошо знаю… — Чупакабру? — я невольно взвыла от восторга. — Чупакабру?! Да кто ж вам прозвища-то раздаёт? И откуда у вас-то это слово? — Ну, есть у нас такой хищник, — пожал надплечьями Страшила. — А что? — Ты его видел когда-нибудь? — Нет, но слышал, что есть. — Гениально! — возгласила я. — Вот она — несуществующая грань между мифом и действительностью! Как тебе узнать наверняка, есть ли медведь или чупакабра, если ты ни того, ни другого никогда не видел? Как узнать, кто из них реален, а кто — выдумка? Просто видишь ли, в наших жёлтых газетах и в народе постоянно проходит информация, что, дескать, в очередном селе или даже каком-нибудь пригороде, по слухам, заметили чупакабру. Нет ни фотографий её, ни скелета, ни даже какого-то унифицированного описания, но для тех, кто верит в существование этого зверя, он — реальность. Я вспомнила, как однажды наш лучший на свете декан процитировал нам слова своего друга Глеба Черкасова из «Коммерсанта», что СМИ следует называть ССМИ — средства сертификации массовой информации, поскольку они-то, в отличие от блогеров, отвечают за то, что пишут. А спустя пять минут я открыла раздел «Наука» в «Яндекс-Новостях», увидела заголовок: «В Подмосковье опять видели чупакабру» и лишь неимоверным усилием воли сумела сдержать хохот. — Ну рассказывай дальше про Чупакабру. Про вашего Чупакабру. — Да что про него рассказывать… — отозвался Страшила. — Знаешь только… на всякий случай хочу предупредить заранее: у Чупакабры правый глаз… не в порядке. В смысле… не удивляйся и не пугайся. — Да что я, совсем неадекватная, по-твоему? — обиделась я. Страшила деликатно промолчал, и молчание его было весьма красноречивым. — Мне случалось видеть и людей вообще без глаз, — проворчала я, изображая Азазелло. — Ты, главное, скажи честно: можешь ли ты дать мне слово, что знаешь его настолько хорошо, что, по твоему мнению, вся эта завтрашняя операция будет для тебя абсолютно безопасна? Страшила замялся, и это мне не понравилось. — Дина, секундант — это всегда и честь, и ответственность, — сказал он наконец. — Закреплено в уставе, что в случае ранения, обезоружения или падения он обязан остановить бой даже с опасностью для собственной жизни. — Он отбарабанил это с такой уверенностью, что я поняла, что это точная цитата. — Но я хорошо знаю Чупакабру, и той дичи, что была у Цифры, однозначно не повторю. Просто с воином-монахом, с которым он будет сражаться, я лично не знаком… а секунданта, случается, и убивают. У него ведь нет права защититься, в том и идея. Поэтому-то меч и должен находиться у него за спиной. Но такой опыт очень полезен для репутации, мне это надо. Приехали. Тут, оказывается, есть ещё и угроза жизни. — Мне не нравится эта затея, — мрачно предостерегла я Страшилу. — Вот что мне точно не нужно, так это чтоб тебя убили в процессе прокачивания твоей репутации. Страшила солнечно улыбнулся: — Да не убьёт меня никто. Просто это действительно большая честь, которую я хотел бы оправдать. — Отли-ично, — процедила я. — Ну раз хотел бы — ступай. Чай, уже взрослый человек, я тебе не нянька. Хоть с крыши прыгай, мне-то что? Хоть в колодец!! — Ты замечательный меч, Дина, — принялся умасливать меня Страшила. — Разбуди без четверти семь, хорошо? Иначе ты мою репутацию точно угробишь. Секундант не явился в оговорённое время, потому что проспал. — Ох как ты круто перевёл стрелки! — восхитилась я. — Стало быть, проспишь ты, а виноватой в уничтожении твоего реноме столпа пунктуальности буду я? А как бы ты вставал вовремя, не будь здесь меня, интересно? Ты вообще должен быть благодарен судьбе по гроб жизни уже за то, что тебя есть кому будить! За то, что я выполняю функцию будильника, мне молоко бесплатно давать надо! — Молоко? — растерянно повторил Страшила, но всё-таки догадался, что это шутка, и улыбнулся. — Да я благодарен судьбе, честное воинское. — Скажи, что ценишь меня, — распорядилась я. — Я очень тебя ценю, Дина, спасибо, что будишь по утрам и вообще помогаешь. — Мог бы и спасибо сказать, — проворчала я. Страшила, понятно, не узнал цитаты из «Похороните меня за плинтусом», поэтому оценивал шутку дольше, чем я ожидала.