Поющий меч Покрова

Время окончания тренировки мы определяли по приходу Иконы, но в этот раз, по общему мнению, что-то пошло не так. — Как-то долговато, — ворчал Гроза, пытавшийся одной рукой вытереть пот под металлической стрелой наносника. — Может, он проспал и не придёт? Что бы часы в лабиринте не повесить, а? Рябина, опустившись на одно колено, затягивал развязавшийся шнурок (вот у Страшилы они почему-то никогда не развязывались), так что я позволила себе ремарку едва различимым шёпотом: — Что бы не написать по поводу часов какую-нибудь коллективную петицию? Голосование бы провели, разобрались, кто за установку часов, кто против. Только бы на власть всё свалить! Я мигом представила себе шикарную башню с курантами наверху. Та-дам-дам-та-да-дам… бумм… — Внешний локус контроля, — с юмором шепнул Страшила, почти не разжимая губ, и вдруг повысил голос: — Так ты прошение напиши! С хвостами же получилось. Гроза, на секунду оторвав правую руку от рукояти, выразительно махнул ею: — Да это я так. Мне часы тут нужны, как хвост собачий. Они меня отвлекать будут. — Тогда зачем ворчать? — меланхолично спросила я Страшилу. На риторические вопросы отвечать, как известно, не принято, поэтому реакции не последовало. Явился запоздавший парень, тот самый, чем-то похожий на Белу Куна, но с добрыми глазами, и заверил нас, что уже точно «восемь с небольшим». Чупакабра с Грозой, ругаясь, ушли, Рябина привычно оккупировал освободившееся пространство, а Иконы по-прежнему не было. Мы терпеливо ждали его минут пятнадцать; Страшила бродил по лабиринту, стараясь не удаляться от предполагаемого места встречи и попутно разминаясь, а я составляла в уме изящную модель молекулы ДНК из аденина, тимина, цитозина и гуанина, закреплённых между двумя красивыми винтовыми линиями, как будто нарисованными 3D-ручкой. Наконец Страшила тяжело вздохнул и зашагал к монастырю. — Проспал, видимо, — меланхолично объяснил он мне. — Обычное дело для него. — Да надо было сразу за ним идти, — заворчала я. — А вы всё ждёте у моря погоды. Как бы, кстати, мы с ним не разминулись по дороге, если он просто опаздывает. Плохо, когда нет мобильных телефонов. Дверь комнаты Иконы в порядке исключения была заперта. Страшила побарабанил в неё и кулаком, и сапогом, но никто внутри не подавал признаков жизни. — Вот сейчас и начнём ходить друг за другом, как месяц за солнцем в сказке, — ехидно резюмировала я. Страшила задумчиво уставился на дверь, а потом, прислонив меня к стене, принялся считать что-то на пальцах. — Погоди, Дина, сегодня третий день первого зимнего, что ли? — сказал он недоуменно, почти не разжимая губ. — Хм… А тогда у него, наверное, сейчас первая попытка. Странно, что он мне вчера не напомнил. — Он же не собирался ходить на первую, — заметила я. — Совсем не ходить нельзя, — проворчал Страшила. — Может, он сам забыл? Он и не на такое способен… Тьфу ты, моль небесная!.. Ну ладно, пойдём. И мы было отправились к себе в комнату, когда увидели бегущего к нам со всех ног Икону. В руках он держал знакомую объёмистую книгу. — Запороли, само собой, — выдохнул он без особого сожаления, подбежав к нам. — Ну ладно. Теперь буду работать всерьёз. — Могу тебе помочь, — любезно предложил Страшила, пересилив видимую неохоту. — Раз у тебя такая ситуация. Я знала, что куратор Иконы пьёт по-чёрному, причём сейчас у него очередной запой, и поэтому он неспособен осуществлять свои прямые обязанности. — Да не, не надо, — со вздохом отказался Икона, возясь с замком, — может, он отойдёт ещё. Его ж сегодня выудили из комнаты, как меня: ты представляешь, приходят, а я сплю, беды не чаю — забыл напрочь про экзамен. Собирался, как неведомо кто, метался, туда-сюда… Ну а его — ты заходи, заходи, садись — приволокли под руки, он головой мотает, пьяный в хлам… — Икона от души расхохотался над этой, в общем-то, несмешной ситуацией. — Они в основном его ругали. Потом книгу открыли, видят, неполная, за меня взялись. Пропесочили всех, отрывок даже спрашивать не стали, отправили обратно. Злющие! Так что я сейчас, брат Страшила, буду переписывать эту книженцию, учить псалмы, заброшу бренные радости и увлечения… На этом месте Икона напустил на себя набожный вид семинариста со стажем, причём выглядело это настолько забавно, что я еле смогла удержаться от смеха. Страшиле-то что — он рассмеялся без всяких гвоздей. — В лабиринт тоже ходить пока не буду, — добавил Икона мрачно. — Сам понимаешь… тут бы это успеть. — Так давай я тебе помогу, — повторил Страшила. — Не надо, я сам хочу, — упёрся тот. Я не понимала, почему Икона отказывается: дают — бери! Конечно, лично мне его отказ был только на руку, поскольку позволял не делать перерыва в беседах со Страшилой; но вот никогда не могла понять, отчего люди отказываются от предложенной помощи. Разве что из страха, что другие плохо выполнят доверенное им дело? Но вряд ли Иконе была неизвестна обязательность моего бойца, в которой я убедилась хотя бы во время прецедента с Рыжиком. — Ну тогда я лучше пойду, — решительно сказал Страшила и поднялся. — Найду, с кем тренироваться, ты работай, не отвлекайся. Главное, закончи всё в срок, только об этом и думай. — Спасибо, Страшила, — вздохнул Икона. — Флягу, кстати, убили. Слышал? Мой боец застыл на месте. — Да, мать его так, вот представь. Пошёл секундантом, что-то у них там случилось, и какой-то подонок ударил его по тяме навершием. Шапки не было, конечно. Так и не выяснили пока, кто. Выяснят, само собой. Глубокая убеждённость, прозвучавшая в последней фразе Иконы, вызвала у меня в памяти комикс-шутку, где сотрудники спецслужб разных стран мира ловили зайца. От Ми-6 заяц ушёл, ЦРУшники убили его, забрасывая гранатами куст, где он сидел, а ФСБшники привели взъерошенного медведя, который дрожащим голосом объявил, что не только сам он — заяц, но и его родители были зайцами. Наверное, было не очень хорошо шутить, пренебрегая трагичностью сообщения, но я не умела воспринимать опосредованную, произошедшую где-то смерть незнакомого человека как что-то реальное. Возможно, в этом было виновато родное медийное пространство, напичканное новостями об убийствах, терактах, катастрофах и вырабатывавшее у любого иммунитет к подобным сообщениям. — Я к тому говорю, чтобы ты был осторожнее, потому что ты же тоже секундишь, — добавил Икона, воскресив тем самым все мои старые соображения по поводу опасности быть секундантом. — Да я же с Чупакаброй стою, ты ведь видел. — Я не про Чупакабру, а про остальных, потому что остальных я не знаю, — припечатал Икона и заметался по комнате, как тигр с шизофренией. — Ох-х… Успеть всё, успеть всё! Когда ж эта чушка деревянная протрезвеет? — Тебе точно… — Точно, Страшила, точно помощь мне не нужна! — жалобно проорал Икона. — Я просто морально готовлюсь, не обращай внимания. Он без предупреждения бухнулся на колени перед окном и воздел руки над головой; как раз вставало солнце, и Икона сделался похож на пифагорейца, по странной прихоти облачившегося в чёрные одежды. Страшила, ненавидевший вид чужой молитвы примерно так же, как я, деланно кашлянул и максимально быстро ретировался к двери. — Запри за мной дверь на ключ, — попросил он с раздражением. — Дух святой не допустит опасности для дитяти своего… — жизнерадостно отговорился Икона, но всё равно поднялся. — Я тогда тебе сообщу, как сдам. Вот напьёмся! Жди, Страшила, копи бутылки. Да благословит тебя Первая непорочная матерь! Он рыкнул, вскинул кулак в жесте «Рот фронт» и запер за нами дверь. Мой боец вздохнул и осмотрел абсолютно пустынный коридор. Монастырь как будто вымер: вокруг не было ни души. — Завтракают, — объяснил Страшила меланхолично и покачался на каблуках, сунув большие пальцы за ремень. Я сразу почувствовала: пора! Царица, считай, спрашивает, чего хотите! Вот мой шанс! Здесь надо уточнить, что второй цифрой в номере Иконы была единица, и комната его располагалась в правой клешне. Поскольку вкушать пищу было положено в столовой противоположной клешни, куда Страшила принципиально отказывался меня брать, то для того чтобы отнести меня в комнату, ему пришлось бы идти в левую клешню, а потом возвращаться назад в правую. И качался он на каблуках, именно потому что оценивал преимущества и недостатки этой чудесной перспективы. Поскольку тренировки у нас всё равно не получилось, то и свитер менять Страшиле не было смысла. И вообще не было смысла возвращаться обратно в комнату, если не учитывать его упёртость и верность дурацким принципам. А коридоры здесь были длинные; одно центральное здание по размерам напоминало Ленинскую библиотеку… — Ну, значит, немного прогуляюсь, — сказал наконец Страшила с видимым сожалением и повернулся, чтобы идти обратно в нашу клешню. — Ну пожалуйста, — заскулила я. — Обещаю вести себя тихо. Я даже не буду смотреть по сторонам. Я подбавила в голос надрыва, и Страшила всерьёз испугался, как бы мне на ум не пришла замечательная идея расплакаться прямо здесь. Тут как раз, на моё счастье, в наш коридор ещё и свернуло несколько воинов-монахов. — Ладно, Дина, пойдём, только не плачь, — сдался Страшила. Он повздыхал, немного погрыз ногти, и мы всё-таки пошли в столовую. Я, разумеется, сдержала рвущиеся из глубины души победные «тра-ла-ла-ла» и «хе-хе-хе-хе», однако никто не мог помешать им вволю оглашать чертоги моего разума. Страшилу же, по мере того как мы приближались к цели, всё сильнее терзали сомнения. Он несколько раз останавливался, как бы желая передумать и вернуться, но через силу продолжал идти дальше. Вообще смотреть на его колебания было довольно занимательно, хотя и страшновато: вдруг он-таки вспомнит мои наставления про полезность смены решения и развернётся? Но длинные коридоры их монастыря играли мне на руку, а с каждым шагом путь Страшилы до комнаты и обратно до столовой неумолимо увеличивался. Я, конечно, сознавала, что хотя местная трапезная сделалась для меня чем-то вроде древа познания добра и зла, там, скорее всего, не было ничего интересного и запретного. Вряд ли там на стенах были фрески-мозаики в стиле фреймов из хентая с крабом в виде главного действующего лица. Страшила, как он сам проговорился, упирался только из-за обилия употребляемой там ненормативной лексики. (Мне всегда было интересно, зачем воинам-монахам материться в столовой: из-за качества пищи? из-за тараканов в тарелке? или они просто сдабривали застольную беседу крепким словцом? Сейчас и узнаем). Главным тут скорее было стремление поставить на своём, переубедить Страшилу; начать приучать его делать, как хочу я, а не как хочет он. — Нет, Дина, — сказал Страшила неожиданно и развернулся. — Так не пойдёт. Нечего тебе там делать. Раз я сказал, что не стоит носить тебя в столовую, значит, не стоит. — Коней на переправе не меняют, — запротестовала я ему в висок. — Ну не сливайся! Тогда уж надо было решаться сразу, а сейчас тебе шагать непонятно сколько. Это не стоит того. — Будем считать, что это вместо пропущенной тренировки, — сказал Страшила голосом оптимиста со стажем и уверенным шагом направился назад. — Ходить тоже полезно. Коридор, как назло, был полон воинов, явно возвращавшихся из столовой (уж больно довольные и сытые у них были лица), от виска Страшила меня отвёл, так что я не имела возможности представить ему имевшиеся возражения. Я была бы просто несказанно раздосадована происходящим, если бы не пересиливало невольное восхищение этим стервецом. Осталась ведь, можно сказать, всего пара шагов — а он всё равно ухитрился сорваться с крючка! Несмотря ни на что, собрал волю в кулак и поступил, как считал правильным! Рейтинг Страшилы, несмотря на моё разочарование, повысился в моих глазах на несколько пунктов. К тому же мне досталось другое восхитительное зрелище, потому что нам навстречу по коридору вырулил магистр собственной персоной с четвёркой секьюрити: я узнала его издалека по характерным золотинкам на куртке. И впервые поняла, что он довольно-таки высокий: раньше я не замечала этого, потому что Катаракта в основном был один, а то и вообще сидел за столом. Впрочем, он не выделялся ростом на фоне окружавших его бритоголовых, и я невольно развеселилась, вспомнив, как Александр Коржаков в своей книге про Ельцина пояснял, что телохранители должны быть одного роста с охраняемым, чтобы усложнить жизнь снайперу. Катаракте, однако, вряд ли грозил снайпер, раз здесь даже стрелы были не в ходу. Шагали все пятеро в ногу, как почётный караул, но плавно и при этом быстро, без неестественного вытягивания носочков и прочего украшательства. Выглядело это настолько офигенно, что я пообещала себе когда-нибудь разбогатеть, завести таких же клёвых охранников, вымуштровать их и ходить с ними точно так же на зависть прохожим. Причём если окружавшие магистра золотобляшечные бритоголовые с мечами на наплечниках сканировали всех встречных с непроницаемыми лицами, то Щука, на контрасте, шагал с тенью полуулыбки на лице; когда он взглянул на нас со Страшилой, было полное ощущение, что он помнит наизусть личное дело моего бойца и улыбается именно нам. Собственный меч магистр нёс за ножны в опущенной руке, и я позавидовала, что вот он-то, в отличие от меня, попадёт в столовую. «Шикарные мужики», — подумала я с восхищением. Было полное ощущение, что мимо проплыла щука в окружении осетров, а я, как этакий карась-идеалист, посмотрела ей вслед. — Думаю, друг мой, что я пожалею о том, что сейчас тебе скажу, — проворчала я, когда мы со Страшилой оказались в комнате, — но всё-таки сделаю это. Не хочется, конечно, потому что как бы ты не зазнался… и однако — респект тебе и твоей упёртости. Если бы у Адама были твои железные принципы, человечество до сих пор жило бы в раю. Страшила, конечно, делал вид, что моя похвала для него — что зола, но предательская краска удовольствия на щеках выдавала его с головой. — Однако же не зарывайся, — прибавила я. — Помни мудрые слова Глеба Жеглова, что упрямство — первый признак тупости. Кстати, знаешь, — добавила я меланхолично, — когда Владимир Легойда, принимая у меня зачёт, процитировал мне эти слова, то я прямо ошалела от подобной наглости. Мы с ним говорили про Тертуллиана, Легойда дал мне подсказку, а я отказалась повторять, раз сама не додумалась. А вообще-то он был прав: дают — бери. Хотя тот зачёт я всё равно сдала на девяносто восемь. В отношении же ещё двух баллов у меня, как я теперь понимала, сработал так называемый феномен горькой конфеты, отторжение предложенной награды, которую считаешь незаслуженной. Вот только феномен этот хорош, когда речь идёт о маленьких детях, наощупь познающих тонкости социальных норм, а взрослая-то личность должна быть выше таких мелочей! Здесь же не игра с нулевой суммой, я ни у кого не отбираю эти два балла, чтобы они оказались в моей зачётке! Страшила засмеялся и, гордый собой, отправился в столовую. Вернулся он в совершенно ином настроении. Я не знала, что тому было виной — подробности о Фляге или что-то другое — но Страшила был чем-то сильно расстроен. Он вяло улыбнулся мне одним кончиком губ, сел на матрац спиной ко мне, не раздеваясь, и уставился в стену. — Не нужен ли мудрый совет? — предложила я нейтральным тоном, когда молчание стало совсем гнетущим. — Быстро, недорого, с гарантией. — Да не нужен, — сказал Страшила грустно и, машинально откинувшись назад, чуть не свалил стойку-держатель со мной. — Дина, пойдём погуляем. — А что, маршрут по монастырю для тебя оказался недостаточно длинным? — ехидно спросила я. — Недостаточно, — засмеялся Страшила. — Ну, вольному воля; а я никогда не прочь загребать жар чужими руками или ходить чужими ногами, — объявила я. Короче, мы отправились гулять по холодным зимним улицам безо всякой цели и определённого маршрута. Хорошо хоть, погода стояла безветренная. Мы повстречали какого-то пьяного Корчагу, который кинулся к нам с воплем: «Страшила, брат!» — затряс моему бойцу руку и чуть не рухнул в снег. Больше ничего внятного он не так и не сказал и почти сразу, пьяно улыбнувшись, продолжил свой путь. Страшила с сожалением посмотрел ему вслед и вполголоса объяснил, что это его хороший друг. Я предпочла не комментировать это заявление вслух, хотя велико было искушение заметить: «Скажи мне, кто твой друг…» Днём поселение имело довольно унылый и даже устрашающий вид. Витражи выглядели одинаково тёмными, придавая домам и монастырю сходство с чёрными коробками, красные ёлки вызывали в памяти Чернобыль. Народа на улицах было немного, причём навстречу попадались либо полупьяные воины, либо какие-то угрюмые бородатые мужики, закутанные в многослойные кардиганы неопределённого цвета. Я со злобой мысленно помещала на эти улочки элегантных женщин в изящных пальто, мехах и шляпках-таблетках с вуалью, как у моей мамы. Придурки, самим было бы приятно на них смотреть! Тупые лопухи, даже и не понимают, что теряют, запирая баб дома и так по-уродски одевая их. Вот принарядили бы тафтицей, бархатцем и дымкой, дали бы свободу передвижения — то-то бы тут стало красиво. И сами бы оделись нормально. А то, пока не зажгутся ёлки, вообще как-то мертво: тихо, мрачно и тускло. Кроме пьяных воплей, и не слышно ничего. Я представила, что это меня бы вот так заперли дома. Да лучше уж носить паранджу, чем ни на шаг не выходить на улицу. Правда, по всей видимости, делать местным жительницам вне своего жилища было нечего. Ни театров, ни выставок — из зрелищ разве что сожжение преступника, и то редко. И кому захочется ради такого переступать порог дома? А с другой стороны: как, например, сходить в гости к подруге? Как вообще завести себе подругу и познакомиться с кем-то, если ты всю жизнь сидишь в четырёх стенах? Я обдумала всё и пришла к выводу, что спустилась бы в подвал и, подобно узникам замка Иф, начала рыть подземный ход в соседний дом. Да я бы тут давно уже соединила всё катакомбами с табличками на стенах «Только для женщин»! А вообще-то я, наверное, переоделась бы в парня и махнула за границу в нормальную страну. Какая бы там ни была стена. — Боец, у вас тут есть хоть какие-нибудь нормальные развлечения? Клубы, салоны, ярмарки? Страшила как-то странно встрепенулся при моём вопросе; до этого он явно думал о чём-то печальном, и я торжественно вынесла себе благодарность за то, что отвлекла его от грустных мыслей. То, что до моего вопроса я как-то даже не замечала его смурого лица, значения не имело. — Кабаки есть, — хмыкнул Страшила. — Хочешь сходить? — Я не про кабаки. Вот если ты, например, решишь познакомиться с девушкой, куда пойдёшь? Мой боец обернулся и посмотрел на меня, как на сумасшедшую: — На кой чёрт мне с ней знакомиться, мне тебя за глаза хватает! — Ну это пока, — хмыкнула я. — Я-то не девушка, а почти что неодушевлённый объект. Считай, оружие и радио в одном лице. А с настоящими девушками, как говорил ваш Льгота, не разговаривать нужно. — У нас есть публичные дома, — мрачно сказал Страшила, — но вряд ли ты хочешь туда наведаться. Я представила себе местный бордель, где сироток наставляют примерно так, как воинов-монахов: служи, мол, святая сестра, республике и богу своим прекрасным телом… Господи, вот ад-то! — Ни за какие коврижки, — честно подтвердила я с внутренним содроганием. — А у вас вообще есть какие-нибудь средства предохранения? Будет жаль, если у тебя начнёт проваливаться нос, он очень тебе к лицу… — Страшила обернулся и взглянул на меня с нескрываемым отвращением: он явно не понял мою шутку. — Да я говорила про нормальные человеческие отношения, а не про эту гнусь, где человек становится товаром — и ещё и под идейным соусом. Нет у вас, например, какого-нибудь весёлого шумного базара, где жители покупают еду и разные красивые полезные вещи, скоморохи пляшут, можно других посмотреть и себя показать? Страшила криво улыбнулся. — Еду у нас утром развозят по домам, и каждый покупает, сколько ему надо, — ответил он. — А если понадобится что-то из вещей, то надо пойти к мастеру, который этим занимается. — Еду — у вас — развозят по домам? — не поверила я. — Доставка еды на дом — у вас? Ну вы даёте!.. — А что тут удивительного? — То, что я никогда бы не соединила в уме ваш ПГТ и кейтеринг. А как это вообще происходит, ты не в курсе? Типа продукты отбирает хозяйка дома, а раз она не может выйти из дома, то приходится идти на такие сложности? — Ну, они свои тележки завозят в дом, и дальше выбирать и платить может кто угодно, — объяснил Страшила. — Но да, чаще женщины, конечно… поэтому у нас в ордене некоторые отбирали силой такие тележки и выдавали себя за разносчиков. Придуривались по молодости. Я решила не вдаваться в подробности весёлых похождений воинов-монахов. — Было бы удобнее возить всё на больших телегах, запряжённых лошадками или ослами, — заметила я, — чтобы люди выходили и покупали, что им надо. Потому что сейчас, я так чувствую, ваши торговцы вшивают в цену продуктов плату за доставку на дом. — Ослов внутри поселения стараются не водить, потому что улицы должны быть чистые, — меланхолично сказал Страшила. — И с этим у нас достаточно строго. За грязь возле дома могут и обязать заплатить. — Отлично придумано, — одобрила я. — Ещё б вы заварку вашу из окон не выбрасывали, и всё было б совсем культур-мультур. Некоторое время мы шли молча. — Вот в том доме я когда-то нечаянно разбил стёклышко в витраже, — сообщил Страшила, ткнув рукой в сторону. — Оно было жёлтое, а хозяева вставили взамен голубое. Видишь, оно там единственное. Специально, наверное, чтобы продемонстрировать всем: вот, мол, смотрите, какие мы несчастные, у нас стекло разбили. Даже покажем вам, какое. — Да, может, просто из стёкол такой формы в наличии имелись только голубые, а у них не было денег сделать на заказ жёлтое, — заметила я. — Или жёлтые стёкла просто дороже голубых. Судя по всему, Страшиле такая мысль в голову не приходила. Остаток прогулки мы провели в молчании. Я прикидывала, что бы сказать вдохновляющего, но ничего не придумала. В конце концов мне стало неловко, что я оборвала нашу беседу на такой ноте, однако Страшила, как выяснилось, нисколько не обиделся. — Я тебе хочу сказать, Дина, что мне очень нравится твой талант молчать, — заметил он, когда мы вернулись обратно. — В том смысле, что ты не зудишь собеседнику на ухо, когда видишь, что ему хочется тишины. — А тебе хотелось тишины? — изумилась я. — Предупреждай в следующий раз ртом. А я просто уже устала трещать целыми днями. Но если ты затеешь что-то опасное, то узнаешь, какой у меня талант молчать. А кстати, вот что я хотела тебе сказать: пока я твой меч, ты секундантом больше не будешь. Плевать мне на то, как это апгрейдит твою репутацию. Мне ты нужен живым. Страшила задумчиво посмотрел на меня и вдруг улыбнулся. — Хорошо, — согласился он. — Мне всё равно нужно будет выбирать, с кем теперь тренироваться: я могу договориться с Чупакаброй — как ты на это смотришь? Он мне уже предлагал. Нам с ним не нужны будут секунданты, и мы сэкономим время. Вообще-то я приготовилась к тому, что сейчас придётся долго спорить, доказывать и приводить аргументы, и совсем не надеялась, что проблема решится так просто. — Отлично, боец, я только за. А ты вообще… почему такой расстроенный? Или ты не хочешь об этом говорить? — Я боюсь, что Икона не успеет, — тихо признался Страшила, поколебавшись. — Через три месяца вторая попытка, ещё через полгода — третья. А у него там, оказывается, ещё треть книги не переписана. Он уложится в три месяца, только если ему кто-то поможет, а он принципиально не хочет помощи. А если дотянуть до последней попытки, это большой риск: могут же ошибку найти, ударение не то выявить. Жаль его… он неплохой парень, просто расхлябанный. Я всегда считала, что за прокрастинацию надо отвечать, но ведь не так же! — Всё у него будет хорошо, слово моё тебе от святого духа, — объявила я. — Как-нибудь да сдаст. Знаешь первый закон Паркинсона, что работа занимает отведённое на неё время? Страшила не знал, что этот закон подразумевает, что на работу может уйти и больше отведённого времени (но точно не меньше), поэтому бледно улыбнулся: — Ну раз ты говоришь, то, наверное, сдаст.