Полевые цветы

      Глаза Итачи бегали по экрану, он сосредоточенно читал уже шестую страницу нудного текста, еще и набранного мелким шрифтом, и изрядно утомился. Глаза зудели и чесались. Вздохнув, он поднял взгляд вверх и откинулся в кресле, позволяя себе залипнуть в обычный белый потолок. Возможно, стоило все-таки послушаться отца и надевать очки, когда ему приходится так много читать… но Итачи постоянно о них забывал. Вырабатывать привычки не так уж просто, как кажется.       Позади него, за спиной, Саске сидел на диване и играл в какую-то головоломку на телефоне. Его отсутствующий взгляд блуждал по экрану, пока пальцы словно сами по себе собирали в нужные комбинации разноцветные фигуры. Сегодня у него выходной и, похоже, в отличие от других людей, Саске это не радовало.       — Не хочешь прогуляться? — спрашивает Итачи, обернувшись.       Саске медленно переводит на брата незаинтересованный взгляд и, задержавшись ненадолго, качает головой. Совсем он что-то без настроения последнее время.       — Итачи! — с первого этажа доносится властный голос отца и Итачи, закатив глаза и устало вздохнув, встает из-за стола. Почему от него постоянно кому-то что-то нужно? Можно хоть час-то в покое посидеть, в конце концов.       — Сходи к мистеру Ями, забери оплату брата за месяц, — деловито распоряжается отец, подзывая Итачи к себе. Похоже, Фугаку куда-то собирался, он уже облачился в свой с иголочки черный костюм, начистил до блеска ботинки. Когда он последний раз сам проводил время с младшим сыном? Наверно, когда встретил его из больницы и окончательно удостоверился, что ничего путного из него уже не выйдет.       — Он не может перечислить ее на карту? — просто ради хоть какого-то разговора спрашивает Итачи. Впрочем, это и разговором-то не назовешь, сейчас начнутся взаимные препирательства, но это в первую очередь общение, которого иной раз не хватало.       — Он просил зайти. Значит, ты зайдешь, — строго отвечает отец, поправляя запонки на рукаве, — Я лечу в Нью-Йорк на три дня, твоя мать ушла к Кушине, не забудь вечером ее забрать.       — Сама попросит.       — Ты лучше меня знаешь, что она будет не в состоянии. Итачи, — Фугаку упирается в стол руками и чуть наклоняется, угрожающе хмурясь, — Тебе нечем заняться? Зачем ты препираешься со мной на ровном месте?       — Когда ты последний раз ходил с Саске в каньон?       Итачи сверлит отца презрительным взглядом, не отводя глаз. Раньше он никогда не осмелился бы слово поперек сказать, но он вырос и с прискорбием осознавал, что эта отцовская холодность передалась и ему. Стоя сейчас перед отцом, которого боялся и уважал, Итачи видел предателя. Саске отцу не выгоден, он не принесет пользы, не прославит фамилию, не превзойдет его, а потому младший просто выпал из его поля зрения, как что-то ненужное и этого Итачи не понимал.       — Итачи, сейчас не время для семейных распрей.       — А когда время? Такое чувство, будто Саске в этом доме нужен только мне.       — Это не так.       — Правда? Ты хоть раз спрашивал, как дела у него на работе? Каких успехов он добился? — Итачи усмехается, кривя губы, — Ты в курсе, что он мог бы стать самым молодым поваром любого мишленовского ресторана?       Отец молчит, нахмурив брови.       — Но он не хочет, потому что уверен, что это никому не нужно. Он довольствуется тем, что имеет, потому что не видит смысла в росте. Кто, как не ты, мог бы объяснить ему, что это повод для гордости? Ты бы им гордился, если бы он стал кем-то вроде Гордона Рамзи? А?       — Я горжусь вами обоими вне зависимости…       Итачи фыркает, возводя глаза к потолку: — Смешно.       — Слушай, сейчас у меня нет времени, — Фугаку застегивает на запястье часы и, подойдя к Итачи, кладет ему руку на плечо, — Но я обещаю, я поговорю с ним, когда вернусь. Правда. Мы с мамой поедем с ним к реке, или к каньону, куда угодно.       Дернув бровью, Итачи кивает. Он не первый раз слышит это, но сейчас слова отца, кажется, звучат искреннее, чем раньше. Возможно, если Итачи напомнит ему об этом обещании, что-то действительно произойдет и будет хоть какой-то шанс наладить отношения и вернуть былую теплоту в их семью, кто знает. Пока есть надежда — не стоит сдаваться.       Возвращаться к чтению скучных, бездушных законов желания нет. Итачи сейчас готовился к практике, но от обилия информации уже голова пухла, так что он решает съездить в ресторан к Ями, раз уж он так просил к нему заехать.       — Саске, я ненадолго уйду, — Итачи заглядывает в комнату, находя брата все так же залипающим в игру на мобилке, — Схожу за твой зарплатой. Со мной не хочешь?       — Нет, — твердо отвечает Саске и как-то особенно активно мотает головой. Обычно работа его воодушевляла и, фактически, это было единственное, что поднимало ему настроение и увлекало, а сейчас он казался угрюмым. Возможно, потому что делать в ресторане в выходной нечего, он это понимал, а потому и радости не взяться было неоткуда.       Итачи решает прогуляться пешком, благо идти недалеко. Жара, конечно, напрягала, но, взглянув на небо, Итачи не поверил своим глазам. На горизонте виднелись пухлые, крупные облака, только вот ветра не было. В каком направлении их тянет? Вот бы они скучковались, набухли, превратились бы в тучи и пролились над городом хоть немного! Как давно дождь был последний раз? Почти месяц назад? Черт подери, кажется, будто целую вечность…       Пыль моментально покрывает черные кроссовки ровным слоем, словно какое-то дизайнерское напыление, Итачи закашливается каждый раз, когда мимо него по дороге проезжает машина — в воздухе повисают мельчайшие песчинки и попадают в нос. На соседском заборе сидит рыжая кошка и, завидев Итачи, потягивается, зевая. Где-то лает собака, у кого-то слишком громко работает телевизор, а на газоне работает автоматическая поливалка. Звука газонокосилок уже тоже давно не слышно — трава толком не растет, засыхает, а значит и стричь нечего. Зато без умолку стрекочут кузнечики и цикады, словно олицетворяя жару звуком — треск такой же сухой, назойливый и беспокойный. Итачи выходит на перекресток, пропускает рейсовый автобус, от которого жаром тащит на метр, и переходит дорогу.       Сейчас на парковке ресторана только мерседес владельца, днем люди редко ходят в такие заведения. Здание не очень крупное, заметно, что старое, но весьма опрятное. Деревянный сайдинг выкрашен под красное дерево, на колоннах черными линиями выведены узоры. Двери ресторана новые и сделаны на заказ — стеклянный витраж в форме дерева красиво сверкает на солнце, но еще красивее выглядит вечером, когда в стеклышках отражаются разноцветные огни с вывески. «Рут» — так назывался ресторан — довольно старое заведение, за время его существования у него сменилось несколько владельцев, но пока что Ями держался дольше всех, к тому же увеличив прибыль. Он сделал ремонт, пересмотрел меню, осовременил его и, в целом, наладил все и улучшил, что можно было. Как ресторатор он оказался весьма неплох, хоть и не имел толком подобного опыта, просто был предприимчивым человеком, умеющим подстраиваться под обстоятельства. Впрочем, это единственное, что Итачи о нем знал.       Ями не был местным. К слову, не совсем понятно, была ли покупка ресторана причиной его приезда или же следствием. Кто-то говорил, что он переехал сюда в поисках спокойной жизни и приобрел себе практически готовый бизнес в качестве развлечения на старости лет, а кто-то утверждал, что он купил ресторан и ему пришлось переехать, чтобы все контролировать лично. Как бы то ни было, сути это не меняло. Это был нелюдимый мужчина лет пятидесяти, достаточно грубый в общении, но беззлобный, Итачи решил, что он просто не умеет общаться иначе и этому наверняка были какие-то причины. На подбородке у него красовался довольно грубый шрам, кривовато заросший, но никто не общался с Ями достаточно близко, чтобы поинтересоваться его происхождением.       Зайдя в ресторан, Итачи недоуменно осмотрелся. Он, конечно, знал, что днем это не самое популярное место, но не думал, что заведение вообще днем не работает. Настенные колонки молчали, света на кухне не было, а между столиками возила шваброй уборщица. Итачи кивнул ей и проследовал к двери в конце зала, ведущей в кабинет Ями. Он постучал, дождался приглашения и толкнул дверь.       В кабинете пахло чем-то приторно сладким, на полке широкого шкафа стоял проигрыватель пластинок, который сейчас шуршал впустую, похоже, пластинка кончилась. Ями сидел за столом и сосредоточенно изучал бумаги, потягивая из стакана какой-то напиток с позвякивающим в нем льдом.       — Присядь, — не поднимая головы говорит Ями. Итачи коробит от его приказного тона, но он решает повременить с возмущениями. Он садится на винтажный стул и скрещивает руки на груди, выжидающе сверля Ями макушку. Приходится прождать почти пять минут, когда тот, наконец, отрывается от своего занятия и выпрямляется в массивном кресле, встречаясь с Итачи взглядом.       Сделав глоток, Ями кривит губы от холодного льда и его шрам вытягивается, искажаясь. Он открывает ящик стола, достает оттуда конверт и кладет на стол перед Итачи.       — Деньги, — кивает он.       Итачи как-то недоуменно поднимает брови: — Вы всегда отдавали их ему, в чем проблема была отдать деньги завтра?       — У меня есть разговор к тебе, — Ями небрежно ведет рукой со стаканом в сторону, — Ты знаешь Саске лучше всех. Скажи, мне есть, чего опасаться?       — Не понимаю вас.       — Последнее время он какой-то угрюмый, почти не разговаривает. Он, конечно, всегда был неразговорчив, но раньше хотя бы с официантами общался, да и работа всегда приносила ему удовольствие, — Ями щурит глаза, вокруг них собираются морщины, — Сейчас его будто ничто не радует, работает, как из-под палки.       Итачи пожимает плечами. Он совершенно не понимает, к чему конкретно клонит Ями, но в целом он может понять предмет разговора. Саске действительно последнее время приуныл и причин тому пока найдено не было.       — Я спрашиваю, потому что понимаю… Как бы это сказать… Что состояние твоего брата…       — Нестабильное?       — Да, отличное слово, — Ями улыбается одобрительно, но Итачи не нравится этот оскал, — Ты знаешь его. Может ли он что-то выкинуть?       — Он не агрессивен, если вы об этом, и никогда не был. Подозреваю, что работа может ему надоесть и тогда он просто перестанет приходить, но вредить никак не будет, в этом я уверен.       — Ну и хорошо. В таком случае, поводов для беспокойства у меня нет.       — Это всё, сэр?       — Куда-то спешишь? — насмешливо спрашивает Ями и на миг его взгляд становится жестким и холодным, — Всё. Можешь идти.       От этого тона воротит. Итачи берет конверт с деньгами и спешит убраться отсюда, всеми фибрами ощущая, что ему тут не нравится. Может, Саске тоже чувствует что-то подобное, потому его настроение и портится? С другой стороны, Саске не контактирует с Ями, он работает на кухне, в своей стихии и никто не смеет его отвлекать. На самом деле, это Итачи беспокоит. Резкие перемены в настроении для Саске — это критично, этому должна быть причина и ее необходимо найти, потому что никто не может знать, как далеко это зайдет. Пусть Итачи и убедил Ями, что беспокоиться не о чем, он не убедил самого себя.       Что-то могло расстроить Саске, Итачи помнит, как тот чуть в депрессию не впал, когда узнал, что старика Джирайю посадили в тюрьму. Тот жил неподалеку от дома Учих и частенько виделся с Саске, когда проходил мимо. Почему-то Саске он нравился, он веселил его, рассказывал какие-то небылицы и каждый раз радовал какой-нибудь новой историей про лесных зверушек. Саске любил животных.       Дело то было мутное, но Саске почему-то впал в настоящую истерику, все твердил, что дедушка Джи не виноват. Конечно, никто его не слушал, тем более что он не мог объяснить толком, почему так думает, так что слезы подростка никто всерьез не воспринимал. Как бы то ни было, Итачи слышал, что старика недавно амнистировали.       Шагая в сторону дома, Итачи думает, что стоит поговорить с братом об этом. Зайти, может, к Джирайе в гости. Кто знает, вдруг это поднимет Саске настроение.       -       День выдался тяжелым. Хидан даже присесть толком не успевал, настолько его загрузили работой. С фермы на другом конце города к нему приехал старина Джеф и приволок на тросе трактор. Техника не старая, но вдруг запаршивела, то ли от жары, то ли от этой вездесущей пыли. Хидан проковырялся с ним все утро, слушая охуительные истории Джефа про его непутевых коров, рассуждения на тему политики и жалобы на жену, которая задолбала его пилить. К обеду у Хидана в голове образовалась каша из президента-коровы, который пилит жену и захотелось побиться лбом о стену. Слава богам, трактор удалось починить и Джеф отбыл восвояси, оставив Хидана в долгожданной тишине.       Такое нужно было перекурить. Забив косяк, Хидан уселся на покрышку во дворе и затянулся. В голове прояснялось. Начинали подкрадываться мечты о холодном пиве и паре сэндвичей с лососем, но сбыться им было не суждено, потому что на горизонте замаячила тачка начальника полиции. Хидан было напрягся, но оказалось тот прибыл исключительно за золотыми хидановыми руками — служебный ровер барахлил. С ним пришлось повозиться дольше, чем с трактором, но хотя бы над душой никто не стоял. Такие тачки до жути капризны, вроде как, крепкие, мощные, а толку, если начинка страдает от банальных перепадов температур и окружающей среды. Хидан весь измазался в масле, пропотел, нанюхался бензина и когда закончил с ровером, был готов сознание от усталости терять. Скоро закат, а он даже не обедал.       Убедившись, что никакой поломанной колымаги ему больше тащить не собираются, Хидан закрыл гараж и отправился домой. Ноги еле держали, пока он отмывался от масла и всей этой машинной вони, но хотя бы прохладная вода приятно охлаждала. Готовить сил тоже не было даже сэндвичи, так что он разогрел замороженную лазанью и с банкой пива уселся перед телевизором. Мозг информацию воспринимать отказывался, Хидан пялился в экран особо не понимая, о чем там говорят. Он механически жевал, так же на автомате отпивал холодного пива и понемногу, кажется, приходил в себя. Пришлось снова перевязать руку — она уже, конечно, почти зажила, но Хидан как-то трепетно отнесся к этой ране, отчасти, пожалуй, Какузу на это повлиял. Тогда, вернувшись домой, он сразу исполнил его наказ — обработал, перевязал как положено и старался этой рукой особо ничего не делать, чтобы не тревожить порез. Благодаря этому, наверно, все заживало быстро.       На кухне что-то громыхнуло. Хидан обернулся, лениво фокусируя глаза на кухонной стойке. Кажется, коробка из-под лазаньи упала, ветер что ли? Шторы недвижимыми тряпками свисали на окне, о ветре речи не шло. Доев, он идет на кухню и обнаруживает на полу кошку, судя по всему, бесцеремонно запрыгнувшую в окно.       — И хрена ли ты тут делаешь? — спрашивает он. Животное задирает голову и глядит в ответ круглыми глазищами. Кошка черная, пыльная вся какая-то, будто в песке валялась. Она нагло потягивается и подходит, потираясь о голые ноги.       — Жрать хочешь? — Хидан ставит на пол тарелку с остатками лазаньи и кошара, не медля ни секунды, принимается доедать все подряд без разбору — и фарш, и тесто, все в ход идет. Цокнув языком, Хидан осматривается. Предложить-то больше и нечего, у него корма для животных не водится, да и в холодильнике мало что найдется пригодное — удается найти только какой-то кусок сыра, неизвестно сколько пролежавший. Решив, что эта конкретная кошка явно не из знатных особ, он режет сыр на мелкие кусочки и бросает все в ту же тарелку.       Вообще Хидану совершенно не западло, если по его дому будет шариться какая-то кошка. Ему не жалко. Главное, чтобы в постель не нагадила, а так — да ради бога. Лениво потянувшись, он возвращается к телевизору и пиву. Надо бы отдохнуть еще немного, да в город пойти, найти себе компанию на вечер, а то забыл уже, о чем нормальные люди разговаривают. Джеф этот с его коровами, чтоб его черти драли…       Громкий звук заставляет Хидана открыть глаза. Дурная реклама Фанты орет как не в себя и Хидан часто моргает, не понимая, какого черта произошло. Похоже, он вырубился прям так, сидя в кресле перед телевизором с банкой пива в руке. Вымотался так сильно, что даже не заметил, как уснул, надо же. Первым делом он смотрит в окно — на улице уже темно, но время на телефоне обнадеживает, всего девять вечера, значит план дойти до города еще в силе. На соседнем кресле кошка свернулась калачиком и дрыхла так, будто всю жизнь тут была. Что ж, пожалуй, надо бы еще корма ей купить какого-нибудь.       Хидан встает, кряхча, выгибает спину, чувствуя, что все напрочь затекло от такого дурацкого сна. Состояние в целом какое-то вялое, но это пройдет. Он натягивает первые попавшиеся под руку черные джинсы с дырками на коленях, белую майку, чуть не запутавшись в ней в процессе и накидывает на плечи мятую вельветовую рубашку песочного цвета. Выходя из дома, зачем-то прощается с кошкой, которой еще даже имя не придумал.       По пути до бара он встречает Конан в обществе какого-то незнакомого ему парня, но решает не подходить. Неужели небеса смилостивились и одарили Конан кем-то достойным, что она аж снизошла до таких вот пеших прогулок по улицам города? Хидан опускает голову, незаметно улыбаясь, и проходит мимо как ни в чем не бывало. По лицу Конан заметно, что она в кои-то веки довольна, так что не стоит нарушать своим обществом такую идиллию.       Направляясь в бар, Хидан минует уже закрывшийся магазин электроники и цветочную лавку, проходит мимо детской площадки, которую в это время уже облюбовали подростки, огибает водонапорную башню. Уже отсюда видно, что у бара народу, как всегда, много, но в этот раз даже как-то шумновато. Подходя ближе, Хидан разбирает лица «старой гвардии» — странно, обычно старшее поколение предпочитает ресторан или вовсе проводит досуг дома, но сегодня молодежи явно придется потесниться. Впрочем, он узнает причину сразу, стоит зайти внутрь заведения. За барной стойкой размахивает руками старик Джирайя, подбрасывает бутылки в воздух, умело ловя их и разливая содержимое по стаканам. Его седые, растрепанные волосы торчат во все стороны, будто его током долбануло, но это его волнует слабо, он скачет, как горный козел от одного посетителя к другому, не затыкаясь ни на секунду. Вот так новости!       Это старый бар, как и его владелец, но сохранивший в себе атмосферу тех времен, когда старики были молоды и времена были совсем другие. Просаленные балки под потолком из темного дерева увешаны гирляндами и флажками с флагами разных стран, на стенах висят плакаты с пин-ап красавицами — нарисованные девушки призывно машут руками, стоя у военных самолётов, танков и грузовых машин, поддерживают американских солдат своими розовыми бедрами и пухлыми губами. Над баром тянется полка с алкоголем и прибитые гвоздями к стене виниловые пластики. В помещении полумрак, но привычный и уютный, только над баром висит самая яркая лампа, сделанная, похоже, из проблескового маячка от самолета и разливающая вокруг себя насыщенный, красный свет.       Хидан не может сдержать улыбку и не поддаться всеобщему веселью, уж слишком заразительно старички тусуются. Джирайя для своих лет очень бодро выглядит, да и сноровку не растерял похоже, даже года отсидки не сильно на него повлияли, наоборот, он будто крупнее стал, крепче что ли. Кое-как пробравшись к барной стойке, Хидан упирается в нее локтями и наклоняется вперед, перекрикивая музыку:       — Рад, что ты вернулся, старый черт! — кричит он, тут же протягивая руку. Джирайя, засмеявшись, жмет ее, трясет, словно не может остановиться и начинает судорожно выбирать, что бы такого Хидану налить.       — А ты вырос, — говорит он, широко улыбаясь, — Гляди, вымахал! Ну дьявол, посмотри на себя! Вроде только что айди получил, чтоб купить первое пиво, а уже такой здоровяк!       — Да ладно, дед, че ты, — Хидан мотает головой, улыбаясь, — Ты я гляжу тоже стал мощнее. Качался в тюряге что ли?       — А чего там еще делать? — хрипло усмехается Джирайя и потрясает перед Хиданом бутылкой текилы, — Лонг айленд будешь? Давай, выпей за мое здоровье.       — Лучше за мое, ты нас всех и так переживешь.       — Как здесь вообще дела? Кажется, будто и не изменилось ничего, — Джирайя смещается к краю бара подальше от толпы выпивох, Хидан следует за ним, — Слухи какие-то ходят, да я че-то в толк не возьму…       — Все по-старому, только муть какая-то началась, — Хидан придвигается к старику поближе, говоря тише, рассказывает о произошедших за последнюю неделю событиях. Джирайя хмурится, высыпая в высокий стакан с коктейлем кубики льда.       — Дурные времена, — он качает сокрушенно головой, вздыхает и протягивает стакан Хидану, — И в полиции у нас одни идиоты. Засадили меня тогда… Да че уж там… — он ворчит, чертыхаясь, — Хрена лысого они кого найдут…       — Там пара новых сотрудников появилась, дед. Один из них вроде ничего так, инициативный, не балду гоняет, а делом занят, — Хидан одобрительно поднимает брови и кивает.       — Ну ежели так…       — Ладно, давай об этом не будем, — подняв вверх стакан, Хидан качает им, приглашая Джирайю выпить с ним. Тот согласно кивает и оперативно наливает себе стакан джина.       — Как дела у нашего индейца? — спрашивает вдруг Джирайя, хитро сощурившись, и сразу замечает перемену в чужом лице, видит, как Хидан вздыхает и вздергивает скептично бровь, отводит взгляд, — До сих пор он тебе нравится, я смотрю.       Старик помнит все, будто было вчера. Хидан еще тогда просился патрулировать лес с Какузу, так его и тянуло туда, все бредил, что тоже станет рейнджером, будет помогать, они станут напарниками… Да только Какузу не того поля ягода, Джирайя знавал таких — сам себе на уме, независимый и самостоятельный, не нужны таким напарники, особенно неугомонные, как Хидан. Какузу в их городе появился внезапно лет семь назад, ферма, на которой он сейчас живет, пустовала несколько лет до его приезда. Откуда конкретно Какузу приехал, никто не знал, да и понимали все, что к матёрому индейцу лучше вообще с вопросами лишний раз не лезть. Говорили, будто ферма принадлежала кому-то из его родни и, в целом, это было похоже на правду, места это древние, коренные народы населяли эти районы не так уж и давно.       Хидану было девятнадцать, и он сходил с ума. Приходил в бар, напивался и изливал Джирайе душу — в те времена баром уже владел сам старик. Тот успокаивал бедолагу, как мог, а потом отвозил на своей машине домой. Он-то сам понимал, что это неправильно как-то во всех смыслах, Хидану положено волочиться за девчонками, а не за пришлыми индейцами, но есть, то есть. К тому же Какузу было категорически плевать на всех вообще, хотя с Джирайей он периодически общался, наверно, исключительно из уважения к старшему.       — Не переживай. Когда-нибудь ты найдешь себе кого-то более сговорчивого, — усмехается Джирайя, чокаясь стаканом о стакан Хидана.       — Не надо мне «кого-то»… — понуро отвечает Хидан.       — Ладно тебе, — старик хлопает Хидана по плечу и треплет седые волосы, — Не зацикливайся. Жизнь — очень непредсказуемая штука.       Погрустить Хидану все равно не удалось — старпёрская тусовка знатно раскачала это место, даже молодежь впечатлилась. Все-таки в те времена, когда Джирайя был молод, вечеринки были совсем другого рода и, что важнее всего, не было мобильников, на которых оседали бы фотографии и видео, за которые утром обычно стыдно. Хидан с упоением наблюдал за этим шабашем — у старого музыкального аппарата топталась пара бодрых старичков, оживленно спорящих, какую песню поставят следующей, что-то из Дип Пёрпл или из Металлики, а пара молодых ребят поблизости развесили уши и благоговейно качали в такт музыке головами. Слияние двух поколений происходило успешно, а Хидан вдруг почувствовал, что второй стакан Лонг Айленда допивать не стоит, иначе появится риск вступить в бесконечный холивар со стариками на тему музла. К тому же поздно уже.       Кое-как добравшись до Джирайи, Хидан прощается с ним, гордясь, что уходит из бара на своих ногах. Его окутывает такой приятной, теплой усталостью, которая приходит, когда проводишь время с хорошим человеком и разговор приносит удовольствие. Приятно было вспомнить те времена, они отдавались в глубине души ностальгией и беззаботностью, несмотря на потерю родителей. Дед всегда был чутким и добрым, он всегда помогал нуждающимся, развлекал детей, наливал тем, кому хотелось залить горе и выслушивал их, всегда давая полезный совет. Он никогда и никого не обидел бы, не принес бы вреда или боли, и то обвинение… все, кто знал старика, были уверены — это подстава, кто-то просто хотел избавиться от самого доброго элемента этого сраного городка. Джирайе приплели развращение малолетних, это серьезная статья и абсолютно нереалистичная, Хидан бросался на копов, как бешеная собака, он даже слышал, что малец Саске рвался на помощь старику, словом, дети знали, что Джирайя не может быть виноват, только их ведь никто не слушал…       Хидан мотает головой, выбрасывая из головы эти неприятные воспоминания и чуть не спотыкается о бордюр. Главное, что Джирайя вернулся невредимым и даже более энергичным, чем раньше. Забавно, что сам Хидан за это время едва ли стал бодрее. То ли возраст, то ли он просто заебывался так существовать, но чем старше становился, тем сложнее было находить в себе силы на общение с людьми и работу — становилось фантастически похуй, кто как живет и что о нем думает, хотелось просто лежать целыми днями, слушать музыку или шелест ржаного поля, не думать ни о чем… Вычистить все чертовы мысли, чтобы там только перекати-поле сновало туда-сюда, а не эта тоска без конца и края.       Пьяно усмехнувшись самому себе, Хидан пнул какой-то камушек на дороге. В целом, сейчас он был собой доволен — дурное настроение не могло его побороть, слишком уж переполняло его чем-то добрым и ностальгическим, теплотой согревало и не давало скатиться в очередные самокопания. Он бодро дошел до калитки, ввалился во дворик и, опрокинув какое-то пустое ведро по дороге, поднялся на крыльцо. Дом встретил тишиной. Захотелось спать и Хидан даже испытал какое-то предвкушение — как приятно сейчас будет распластаться на мягком матрасе и вырубиться, проспать до обеда… или до вечера… Вот бы вообще не надо было просыпаться.       Вдруг ноги касается что-то мягкое и Хидан, к своему стыду, коротко взвизгивает, дернув ногой. Он совсем забыл про кошку! И забыл купить ей еды.       — Кошка? — спрашивает он на всякий случай. В ответ слышит скромное мяуканье, но само животное не видно — маскируется она в темноте профессионально.       Становится даже как-то совестно. Хидан дергает дверцу холодильника и пристально изучает содержимое — должно же быть хоть что-то, чем можно поделиться. После продолжительных поисков, он все-таки выуживает с нижней полки банку консервированного тунца. Идеально! Он чувствует, что кошка крутится у ног активнее, чует, значит, не глупая. Хидан наконец включает свет и вываливает всю банку в небольшое блюдце. Кошка долго не раздумывает и бросается на еду, забавно прижимая уши.       Хидан прохаживается по гостиной, как-то неопределенно оглядывается, словно не знает, чем себя занять, хотя только что спать собирался. Он сбрасывает с плеч рубашку, и, захватив с полки уже скрученный джоинт, выходит на задний двор. Конечно, едва ли это можно назвать задним двором — забора Хидан здесь не ставил, а поле ржи начиналось метров через пять от дома, заброшенное и ненужное, оно казалось другим концом света, как какая-то Нарния. С одной стороны дома царила цивилизация, виднелись другие дома, светили фонари и мелькали вывески на магазинах, а с этой — только безбрежное поле, протянувшееся, казалось, до самого горизонта. Сорняки, конечно, слегка портили картину, но их на поле уже разрослось больше, чем ржи, так что в целом разницы не много. Трава пожелтела от яркого солнца и засухи, качалась, как волны, от малейшего движения. Сейчас, когда небо стало темным и светила только луна да россыпь звезд, поле казалось пушистым ковром, недвижимым и мягким. Хидан сел на ступеньки маленького крыльца и затянулся самокруткой, глядя на этот однообразный пейзаж.       Он практически чувствует, что засыпает просто сидя тут. Поблизости шебуршит мышь-полевка. Хидан устало ведет взглядом в сторону и вдруг хмурится, всматриваясь перед собой. В этом идеальном рисунке ряда колосьев и травы что-то выбивается, что-то… за что зацепился взгляд, заставило Хидана сконцентрировать все свое внимание. Он встает, вглядываясь, затягивается последний раз и бросает окурок в сторону. Ровный ряд колосьев прямо перед ним наклонен, словно кто-то не так давно прошел здесь, хоть и явно старался не приминать траву и рожь слишком сильно — уж Хидан-то сразу мог заметить изменения, он это поле каждый день видит. Но что еще страннее, так это непонятный силуэт чуть дальше, он темнел на фоне ночного неба, похожий на небольшое, молодое дерево. Деревьев в поле отродясь не было.       Хидан достает из кармана джинсов телефон, включает фонарик и идет вперед. Через поле тащиться не самое приятное занятие, сухие колосья царапают руки, становится даже щекотно немного, но Хидан, сосредоточившись, не отводит взгляда от непонятного силуэта перед собой. Рука сама тянется за ножом-бабочкой, всегда лежащем в боковом кармане. Просто на всякий случай.       И все же то, что Хидан сейчас видит, он не мог ожидать. Рука с ножом начинает дрожать, он нелепо замирает и забывает, как дышать. Рожь перед ним вытоптана аккуратно, словно ее нарочно уложили в круг, колосья склонились ровно, как какой-то водоворот или птичье гнездо, и в центре него, на голой земле лежало тело. Вздохнув, Хидан поднял фонарь и осветил им человека перед собой, хотя уже понимал, что увидит. Замершие, побледневшие глаза смотрели в небо, светлая кожа практически светилась в ярком луче фонаря, темнела лишь рана на шее. Очередной ребенок — его лицо Хидану не знакомо. То, что он принял за небольшое дерево, оказалось просто пучком длинных веток, срезанных с обычного дерева. Ветки торчали из груди ребенка, словно пробивались сквозь ребра, прорастали вверх, ломая хрупкую грудную клетку. Ни цветов, ни перьев, ни пирамидок из веточек. Либо инсталляция еще не закончена, либо убийце надоело выкладывать эти сомнительные силуэты и композиции.       Хидан чуть наклоняется, чтобы рассмотреть, как ветки крепятся к телу, но позади него вдруг что-то громко, с треском ломается. Резко выпрямившись, Хидан разворачивается и светит фонарем на свой дом, запоздало замечая, что кто-то идет к нему сбоку, прорываясь сквозь колосья ржи. Идет — пожалуй, слабо сказано, кто-то бежит, поднимая нехилый такой шум от шуршания сухих растений, ломая стебли и колосья, и стремительно приближаясь. Хидан ни черта не видит, только темную фигуру в капюшоне и бросается в сторону, не раздумывая и не разбирая дороги. Он кое-как светит перед собой фонарем, но на бегу не удается адекватно осветить себе путь, луч света скачет из стороны в сторону, больше мешает, чем помогает прокладывать дорогу. Дыхание сбивается слишком быстро, Хидан слышит собственные хриплые вздохи, слышит, как бьется в ушах пульс, но продолжает бежать, не помня себя. Позади него ломаются колосья, треск громкий и только благодаря ему Хидан может оценить расстояние между ним и преследователем. Колени начинают ныть, в боку колет невыносимо, но инстинкт не позволяет остановиться, только сильнее гонит вперед.       Нога вдруг цепляется за что-то вроде проволоки на границе поля, Хидан едва не падает, равновесие удается удержать, но телефон с фонариком выскальзывает из рук, отлетает в сторону и, ударившись о камень, тут же тухнет. На миг замедлившись, Хидан прислушивается — позади все еще слышится равномерных шорох, значит, его преследователь никуда не делся, хоть и удалось здорово оторваться. Похоже, бросать погоню он не намерен.       Бежать в темноте дело гиблое, Хидан быстро осматривается и замечает слева слабый свет фонаря. Черт знает, что там, ориентацию в пространстве Хидан уже безбожно проебал, но он решает бежать на свет, по крайней мере, это может спугнуть того, кто так упрямо его преследует. А если он не отстанет, так хоть получится разглядеть кто это. Если удастся выжить.       После небольшой остановки бежать еще тяжелее, шорохи и шум собственного дыхания смешиваются в единую какофонию звуков, кажется, словно кто-то уже за спиной, вот-вот рука схватит его за плечо и повалит на землю. В горле бьется страх, сжимает, в легких будто раскаленная лава кипит, Хидан бежит на чистых инстинктах, ноги несут его сами. Чем ближе он к свету, тем тише становится за спиной — поле уже миновали, шуршать нечему, но и шагов, кажется, не слышно. Хидан вылетает на свет, тут же натыкаясь на какой-то металлический бак и врезаясь в него боком. Болью сковывает пол тела, кажется, он слышал, как хрустнуло ребро, но следом раздается лошадиное ржание — Хидан вздрагивает от неожиданности, глупо прижавшись к металлической стенке бака. Он смотрит в темноту, вглядывается почти минуту, но никто его больше не преследует. Кто бы это ни был, выйти на свет он не решился.       Хидан сгибается пополам, тяжело дыша, хрипит и откашливается, всерьез опасаясь, что рискует выблевать собственные легкие. Гортань жжет, ноги подрагивают, он упирается рукой в металлическую стенку бака и пытается привести дыхание в норму. Пот капает на землю, стекая по лицу, волосы прилипли ко лбу и плечи покрылись мурашками. Хидан, глубоко вздохнув, поднимает взгляд, осматривается вокруг себя. Похоже, это ферма. Ферма… Черт возьми! Оборачиваясь время от времени, Хидан идет вдоль амбара, стараясь ступать как можно тише. За деревянной стеной слышится возня, громкое сопение и ворчание лошадей. Между амбаром и домом довольно большое расстояние и ни капли света, но Хидан не может терпеть, он просто бежит к дому, даже не задумываясь о возможной засаде в темноте. Он цепляет что-то, похожее на деревянный ящик, ногой, матерится, но бежит к крыльцу из последних сил напрямик через какой-то сухой кустарник и заросли травы. На крыльцо он чуть ли не запрыгивает, оказывается у двери в пару широких шагов и тут же стучит в дверь.       Терпения не хватает, он стучит снова. «Да открой же, вредная ты сволочь» — думает он и заносит руку, чтобы постучать еще, но дверь наконец открывается. Лицо обдает каким-то пряным, древесным ароматом и прохладной свежестью. В полумраке гостиной Хидан видит замершую в центре комнаты собаку, настороженно навострившую уши, а только потом он фокусирует взгляд на Какузу, стоящем перед ним.       — Рехнулся? — спрашивает Какузу, сверля Хидана взглядом, исполненным чистейшей ярости. Хидан в ответ смотрит недоуменно, но вдруг осознает, что сейчас, наверно, очень поздно.       — Я не… — стоило попытаться что-то сказать, как горло свело приступом надрывного кашля, — У моего дома в поле… Опять…       — Что? Высадка пришельцев? — Какузу скептично дергает бровью. Верно, он, видимо, подумал, что Хидан чем-то обдолбался и примчался сюда, отхватив какой-то приступ паники, галлюцинации или типа того. По крайней мере чисто внешне все указывало именно на это — в грязной майке и кедах, какой-то весь потный, пыльный, в синяках и с безумными глазами — как еще это стоило понимать?       — Твою мать! — голос предательски вздрагивает и Хидан, не удержавшись, толкает Какузу в грудь обеими руками, — Там опять убитый пиздюк, Какузу! — Хидан делает шаг вперед, приближаясь к нему почти вплотную и отрывисто, сквозь зубы, шипит: — Прямо. У моего. ДОМА!       — Успокойся! — рявкает Какузу, хватая Хидана за запястья и заставляя отойти, — Заходи и жди.       — Он гнался за мной, — Хидан понуро опускает голову и, зайдя в дом, опирается на стену плечом, — Мне кажется, я ему помешал.       — Ты видел кто это? — сняв со стены ружье, Какузу подзывает Вихо щелчком пальцев, — Разглядел лицо?       — Нет, черт возьми, я бежал!       Какузу цыкает языком и выходит на улицу, закрывая за собой дверь. Хидан остается в просторной гостиной один. На столике у кресла светит небольшой ночник, мягко освещая центр комнаты. Урчит холодильник на кухне, на втором этаже клацает когтями собака, которая наверняка намерена спуститься — у Хидана мурашки по рукам бегут от этой мысли. Он нутром чувствует, что за ним наблюдает как минимум пара глаз, в углу, куда не достает свет ночника, слышится сопение. Поежившись, Хидан осторожно идет к дивану. Ему вдруг стало холодно, пробивало дрожью. На диване он замечает большой плетеный плед с каким-то орнаментом и заматывается в него, садится в кресло и подгибает ноги. Организм, пережив серьезный стресс, словно отключается сам по себе, держать глаза открытыми становится все тяжелее. Веки тяжелеют, кончики пальцев покалывает и Хидан засыпает сам не замечая этого, последнее, что улавливает его слух, это шуршание собачьих лап совсем рядом.