Полевые цветы

      Хидан сильно вздрагивает и просыпается. То ли приснилось что-то, то ли мышцы, напрочь затёкшие, решили сократиться внезапно, но от спонтанного движения сон моментально улетучивается. Окей, он просто вырубился, это нормально, но в голове все равно какая-то сумятица, краткое время не позволяющая ему понять, где он конкретно. Открыв глаза, Хидан понимает, что лежит на диване на боку, накрытый все тем же пледом, но на ногах что-то охренительно тяжелое не дает пошевелиться. Он дергает ногой, но толку никакого. На миг даже страшновато становится, но он, приподнявшись на локте, оборачивается, пытаясь разглядеть в полумраке причину этой скованности.       На него пялится собака. Белая, пушистая, выглядящая как-то даже аристократично. Она смотрит на него выжидающе, дышит, вывалив язык, и время от времени облизываясь. Эта туша улеглась ему на ноги и теперь-то становится понятно, почему так тепло, но двинуться не получается. И теперь разум Хидана занят серьезной деятельностью — хочется встать, но как объяснить это собаке? А если ей это не понравится? Судя по всему, она тут не одна, а иметь дел с собачьей стаей Хидану совершенно не хотелось, его одна-то пугает до чертиков.       Впрочем, конкретно эта собака, кажется, не выглядит агрессивной. Да и устрашающей тоже, она вроде как даже милая… Разве может что-то настолько пушистое и воздушное, как кусок сахарной ваты, быть злым? Может, это, конечно, обманчивое впечатление, но деваться-то некуда. Хидан, собрав все свои силы, осторожно двигает ногами к краю дивана, чувствуя, как пёс сползает. На собачьей морде выражение не меняется, она, словно плюшевая игрушка, пялится на него, даже не понимая, похоже, что происходит. Когда одну ногу удается освободить, собака вдруг тихонько гавкает, словно шепотом, но Хидан все равно испуганно замирает. Он-то смотрит в сторону, стараясь не встречаться с животным взглядом — говорят, нельзя смотреть собаке в глаза, она может воспринять это как вызов. Подождав немного и удостоверившись, что опасности нет, Хидан тянет вторую ногу, наконец освобождаясь из этого, стоит признать, довольно милого, плена, и садится. Собака даже не меняет позы. Почему-то в голову приходит мысль, что она не очень умная и Хидан душит нелепый смешок.       Только сейчас он в полной мере осознает, где находится. Задрав голову, он осматривается вокруг, удивленно открыв рот. Надо же, никогда не подумал бы, что в этом, кажущимся ветхим снаружи, доме такой простор и весьма нехилый ремонт. На стене мигал светодиодом огромный плоский телевизор, на столике рядом с диваном светились электронные часы на колонке с Алексой, и при этом на стенах много небольших картин и каких-то безделушек, наверняка, национальных. Хидан сразу узнает ловец снов, рядом с ним висит пучок перьев. Все это хочется потрогать, осмотреть, но… Какузу бы явно не обрадовался, узнай он, что Хидан тут распускал руки. Не стоит трогать без спроса.       Судя по времени на часах, Хидан продрых пару часов и сейчас уже глубокая ночь. Надо бы, наверно, домой вернуться. Поднявшись с дивана Хидан рефлекторно тянется к карману джинсов и тут же вспоминает, что похерил мобильник. Черт подери, как обидно! Может, все-таки удастся его отыскать?       Уже собираясь уйти, Хидан замечает ведущую наверх лестницу. Он дал себе зарок не соваться куда не следует, но… любопытство берет верх, он просто не может удержаться — когда еще представится такой шанс? Подходя к лестнице, он оборачивается на белую собаку, но та, похоже, потеряла всякий интерес к нему и, склубочившись, улеглась. Тем лучше. Хидан поднимается по ступенькам медленно и осторожно, рассматривает фотографии в маленьких рамках на стене. Они в основном черно-белые, ветхие, явно старые. На большинстве фоток лошади, на некоторых люди — индейцы в своих национальных головных уборах с кучей перьев, а на паре самых маленьких снимков мальчишка, держащий в руках самодельный лук. Хидан зависает, разглядывая это смеющееся, счастливое лицо. Почему-то он уверен, что это Какузу — такой мелкий, смешной и явно довольный своим луком. Надо же. Когда-то он умел улыбаться.       На втором этаже Хидан видит просторную спальню. Под потолком из центра свисают плетеные веревки с прицепленными к ним перьями и какими-то висюльками — все это похоже на своеобразную паутину. На окне поблескивают колокольчики, вдоль стен стоят горшки с растениями, но Хидан в них не разбирается, для него это все одно. В крупном глиняном горшке большие, широкие листья раскидываются в стороны, в другом — тянется к верху что-то, напоминающее кактус, словом, тут настоящие заросли, только лиан не хватает. У дальней стены зеркальный шкаф, у соседней — широкая деревянная кровать, накрытая пухлым одеялом. Хидану приходится приложить все силы, чтобы удержать себя, очень уж хочется завалиться и замотаться в это одеяло, почувствовать, каково это — быть здесь, жить и смотреть на эту странную веревочную конструкцию под полотком, валяясь на этой кровати. Какузу точно заметит, что он здесь был и Хидану влетит по самое не хочу.       Медленно шагнув к лестнице, Хидан замирает, услышав за спиной тихое клацанье. Он оборачивается и видит, как из-за кровати выходят сразу две собаки. Одну он уже видел, Какузу называл ее Вафлей, а вторую видит впервые. С виду эта мелкая собачонка казалась безобидной, но Хидан знал одну истину — мелкие собачки это концентрированное зло, от которого никогда не знаешь, что ожидать. Лучше убираться отсюда и, хоть уходить и не хочется, деваться некуда. Хидан выходит на крыльцо, сразу чувствуя какой-то прохладный ветерок и, подняв взгляд к небу, удивленно округляет глаза. Рядом с луной, кажется, темнеет облако, да не одно! Неужели жара наконец закончится, даже не верится.       Хидан идет к своему дому через всю ферму, проходит мимо амбара, из открытой двери которого на него смотрят мерцающие в темноте глаза. В этот раз он не шумит, так что и лошади не волнуются, но они следят за ним, не моргая. Обхватив себя руками, он перешагивает через невысокий забор и тащится к своему дому — его уже отсюда видно, но не только его. В поле ярко светят фонари, мелькают тени, похоже, полиция уже на месте. Хидан решает сперва зайти домой, чтобы накинуть хоть что-то из одежды, а потом уже идти давать показания — лучше уж сделать это сразу, чем переться в участок завтра. Уже подходя к крыльцу, он чувствует неладное. Резко открыв дверь, он вваливается в дом, замирая и преисполняясь возмущением. Везде включен свет, по залу шастают копы и копошатся в шкафчиках, полочках, перевернули уже все шмотки и, что самое ужасное, сунули нос в спальню на втором этаже, разворошив стенной шкаф.       — Какого хуя вы тут устроили?! — рявкает он и два копа, резко поднявших на него взгляд, замирают.       — Обыск, — говорит один из них и подходит, на ходу доставая из кармана брюк лист бумаги. Он поднимает его и держит у Хидана перед лицом. В нынешнем состоянии тот едва ли соображает, что там написано и на то, что у них есть ордер на обыск, ему абсолютно плевать.       — Хошигаки здесь? — спрашивает он, отмахнувшись от чужой руки.       — Снаружи, — полицейский лениво кивает на дверь, ведущую к полю. Она открыта и в проеме, в темноте поля и ночного неба, светятся яркие фонари. Хидан, дернув с вешалки первую попавшуюся рубашку, быстро шагает к двери и выходит на крыльцо.       В том месте, где он нашел тело, стоят на треногах небольшие прожекторы, освещающие место преступления. Судя по лучам фонарей поодаль — полицейские прочесывают территорию. Хидан хлопает себя по карманам, снова сокрушаясь, что телефона нет, и жалеет, что не захватил с собой травы. Ему бы курнуть не помешало, успокоить расшатанные нервы, но запоздало приходит мысль, что он сейчас буквально окружен полицией, какая к чертям трава. Но его сейчас волновало только одно — неужели Какузу подумал, что это он виноват, что он выдумал все это, что он убийца? Неужели сдал его копам вот так просто, даже не поговорив? Что-то в глубине души трескалось… от разочарования.       Отсюда Хидан видит спину Кисаме, его нетрудно узнать, он самый широкоплечий среди всех копов этого городка. Рядом с ним трется худощавый, долговязый парень в черных перчатках, а чуть поодаль стоит Какузу, курит, глядя себе под ноги. Хидан решительно шагает вперед и сразу хлопает Кисаме по плечу, возникая перед ним. Как-то растерянно прищурившись, Кисаме открывает рот, но Хидан не дает ему сказать.       — Что, мать вашу, происходит в моем доме?       — Это…— Кисаме чешет затылок, морщась сокрушенно, — Прости, Хидан, распоряжение начальника полиции. Я объяснял, что ты не причастен, что могу поручиться, но сам знаешь… Третий мертвый ребенок действует ему на нервы и он готов хвататься за первую попавшуюся возможность.       — Чудесно! — Хидан взмахивает руками, — И он свалит все на меня? Повесит на меня всех собак и упечет в тюрягу, как старика?!       — Нет, погоди… — Кисаме на миг задумывается, что за старик, но быстро возвращается к разговору, — Ничего подобного, — кладет Хидану на плечи руку и заставляет его замереть, посмотреть ему прямо в глаза, — Этого не будет. Клянусь.       Потупив взгляд, Хидан нервно пожевывает губу: — Даже если они что-нибудь найдут?       — Что они могут найти?       — Что-то, о чем я бы предпочел никому не рассказывать. Это личное, но…       — Хидан. О чем ты говоришь.       Долговязый подходит и, подняв бровь, переводит взгляд с Кисаме на Хидана. Он не выглядит заинтересованным, но его цепкий взгляд следит за Хиданом, это чувствуется.       — На втором этаже…       — Книги? — тихо спрашивает Кисаме, ловя взгляд Хидана, — Не переживай. Я смог убедить их, что это не стоит внимания.       — Как? — глаза Хидана округляются, но глубоко вздыхает, не зная, что сказать. Его переполнило благодарностью, словно камень с души свалился. Не исключено, что он вовсе зря переживал, но в нынешних обстоятельствах светиться не стоило даже таким образом.       В спальне, в стенном шкафу, Хидан хранил несколько книг, свою коллекцию ножей и кучу всяких побрякушек, но все это могло бы вызвать ненужное внимание, в этом он был уверен. Особенно подозрительной для копов могла стать одна книга, от которой за версту тащило какой-то мистикой — неровно сшитая кожаная обложка, потрепанный вид, местами непонятный язык в тексте, да и тесненная печать на обложке наводили дурные ассоциации. На самом деле в ней ничего особенного не было, но Хидану она была дорога. Кто-то не сведущий мог бы с первого взгляда решить, что это какой-нибудь там некрономикон или ведьмина библия с проклятьями, видок у книжонки был действительно зловещий, но на самом деле она была сосредоточена на одном боге — богине смерти индейцев Атаентсик. Джирайя подогнал Хидану эту книженцию когда-то давно, пояснив, что это, вроде как, в его сфере интересов, раз уж его так интересуют индейцы. Это было скорее шуткой, но в итоге Хидана жутко проперло со всей этой индейской мифологии, он прогуглил все, что мог и, сам того не заметив, проникся этим по полной. Книга же никакого сакрального значения не имела, она была просто символом, частью коллекции, которую он собрал совершенно случайно. На барахолке выцепил глиняного идола Иктоми, одного из злобных духов, там же нарыл настоящий индейский тотем, хоть и в миниатюре — дерево кое-где подстерлось, но в целом состояние было отличное, а морды животных до сих пор притягивали взгляд яркими красками. В магазинчиках ему попадались ловцы снов и всякие сувениры, они тоже оседали в спальне на стене. А рядом с книгой лежали ножи — красивые, с уникальными рукоятями, скорее декоративные, чем практически применимые. Ножи тоже оказались Хидановой страстью, он умел с ними обращаться, умел метко их бросать и вырезать что-нибудь из дерева, но не более.       Прочие книги не казались чем-то мистическим, но и без того настораживали — пара книг по анатомии, «Коллекционер» Фаулза, «Над пропастью во ржи» и еще гора романов о маньяках, что, при желании, приплести можно к чему угодно. Стоило надеяться, что полицейские книг не читали и их названия ничего им не дадут.       Потому Хидан был напуган. Переживал, что все это покажется копам странным, ведь провести параллель между такими необычными убийствами и, на первый взгляд, ритуальным содержимым его комнаты очень просто и это первое, что пришло бы им в голову. Черт подери, ему бы не поздоровилось, если бы не Хошигаки. Хоть у кого-то в полиции есть мозги.       — Не удивляйся, если на тебя будут странно смотреть, — с легким смешком говорит Кисаме, — Пришлось наплести им всякого, чтобы они не сочли тебя каким-то сатанистом. Уж извини, но это лучше, чем… сам знаешь.       — Тысяча благодарностей, — Хидан выдохнул с облегчением и сжал руку Кисаме, — Поверь мне, я правда ничего не делал, я только нашел…       — Верю, потому и помог. Надеюсь, чутье меня не подводит, — Кисаме мельком заглядывает в свой планшет, который он неизменно не выпускал из рук, — Ты можешь описать того, кто гнался за тобой?       Хидан морщит лоб, хмуро глядя перед собой. В таких потёмках он, конечно, ничего существенного не увидел, да и не до того было, но он все равно напряг память — должно же было отпечататься хоть что-то даже через призму страха и паники.       — Он не очень высокий, мне кажется, с меня ростом. Крупный вроде.       — Как думаешь, почему он не смог тебя догнать? Быстро бегаешь?       — Ну, не жалуюсь, — Хидан проводит рукой по шее и невесело улыбается, — Походу, он старше меня, может даже старше тебя. Сейчас, когда вспоминаю… казалось, что он бежит быстро, но на самом деле нет, типа, ему будто тяжело было бежать.       — Это ценная информация, — Кисаме замечает, как Хидан кривит губы и отмахивается, но продолжает: — Серьезно, любая деталь может оказаться важной.       — Шикарные ножички, — с лукавой улыбкой говорит вдруг Сай и пожимает плечами, глядя на Хидана, — У меня тоже коллекция. Могу показать как-нибудь.       — Ага… — не особо вникая в суть сказанного, кивает Хидан. Он оборачивается, видит позади себя Какузу, стоящего метрах в четырех-пяти от него. Сизый дым расходился в стороны, тянуло знакомым запахом табака и гвоздики. Помедлив немного, Хидан все-таки решает к нему подойти. Медленно шагая, он шуршит колосьями и привлекает внимание собаки. Та смотрит на него без интереса и даже не двигает ушами — он для нее уже не незнакомец. Подойдя ближе, Хидан встает рядом с Какузу и нерешительно поглядывает на него краем глаза, так и не определившись, что хочет сказать. Интересно, а Какузу видел ту комнату? Черт возьми, Хидан очень надеется, что нет.       Какузу словно и не замечает его какое-то время, стоит молча, курит, но, потушив самокрутку, он делает шаг в сторону, отдаляясь намеренно, и поворачивается. Он сверлит Хидана суровым взглядом, склонив на бок голову. Заметно, что нервничает, вероятно, злится и о чем-то очень напряженно думает, подбирает слова.       — Зачем тебе книга Матери-Земли? — спрашивает он наконец, с вызовом вздергивая подбородок.       Хидан медленно, обреченно закрывает глаза и опускает голову: — Это подарок, — говорит он, понимая, что звучит это как нелепая отмазка, хоть и является правдой.       — Хороший подарок, — Какузу кивает и, судя по интонации, это, как обычно, сарказм, — Редкое издание. Интересно было читать?       Его отрывистые, краткие фразы словно бьют Хидана по лицу. Он почему-то чувствует себя виноватым, хотя ему нечего стыдиться, черт возьми, не о чем волноваться и оправдываться не за что. Только, может, за то, что так одержим.       — Да, — честно отвечает он, встречая презрительный взгляд напротив, — Тебе не нравится, что кто-то интересуется твоей культурой?       — Ею много кто интересуется, превращая интерес в эксплуатацию.       — Ты же знаешь, что я ничего не эксплуатирую, — с трудом выговорив заковыристое слово, Хидан морщит нос раздраженно, — Мне правда интересно, понимаешь? Из-за тебя.       — Я все понимаю, но ты зря стараешься.       Втянув носом воздух, Хидан поднимает голову, глядя в черное небо. Ему мерещится, словно сами звезды складываются в слова «наивный дурак», но пусть хоть вся вселенная будет это ему твердить каждое утро, он не сдастся. Да, может он и правда одержим, может, уже с ума сошел совсем и ему лечиться пора, но сердцу не прикажешь ведь? И, судя по всему, оно не желает успокаиваться, пока бьется, доставляя своему владельцу немало проблем и головной боли.       — Ты мне не веришь? Или тебе просто плевать?       Какузу вздыхает. Ну что здесь скажешь? Вся его суть требовала ответить как-нибудь резко и категорично, просто положить этому конец раз и навсегда — именно так он решал проблемы. Привычки, личность, характер — в нем все это утверждалось годами, каменело, становилось крепче скалы, чтобы сейчас вдруг трескаться. Какузу не хотел грубить. И, честно говоря, когда он увидел ту книгу, пролистал ее бережно, провел кончиками пальцев по деревянному тотему… в нем что-то потеплело, словно кто-то понял его, обратил внимание на что-то для него важное. Так странно, что этим «кем-то» оказался Хидан. Конечно, Какузу не сомневался, что Хидану это правда интересно, что он воспринимает все всерьез, а не просто прикидывается «причастным», ведь иначе он бы трубил об этом на каждом углу и обвешивал себя перьями и прочей чепухой. Нет, он держал это в тайне, словно хотел уберечь.       Проблема была только в том, что Хидан явно хотел чего-то бóльшего. В его глазах разливалась тоска, мольба, от которой Какузу хотелось болезненно скривиться, и ведь протяни ему руку — он вцепится в нее, как в спасительный круг. И разочаруется, обязательно разочаруется. Кто знает, что хуже…       — Хидан…       — Да вот не надо, — перебивает, судорожно вздохнув, — Лучше ничего не говори.       — Я тебе верю. Просто это ни к чему не приведет.       — Ты не знаешь наверняка.       — Знаю, — Какузу говорит тихо, оставаясь серьезным. Пусть он и привык быть жестким, сейчас ему хочется пощадить чужие чувства, не зверь же он, в конце-то концов. Он прекрасно понимал, что чувства неподконтрольны, она сами по себе и сложно с ними спорить и сейчас он понимает, что у Хидана внутри буря, ураган и цунами одновременно, с таким трудно совладать. Пожалуй, Какузу считал везением, что с ним никогда не случалось ничего подобного, с другой стороны, он был явно обделен и… возможно, это огорчало его иногда. Чувства помогают ощутить себя в полной мере живым, хоть и, чаще всего, приходится ради этого страдать.       — Ты мог бы хотя бы отвечать мне иногда… — как-то обреченно предлагает Хидан и мельком ловит взгляд Какузу, — Хотя бы поговорить.       — Тебе будет этого мало, — серьезно констатирует тот.       — Блять, прекрати вскрывать мне душу, — изломив болезненно брови, Хидан смотрит как-то умоляюще и тут же отворачивается, — Я все понял, окей? Больше не буду говорить об этом, но можно же просто… общаться?       Какузу медлит с ответом. Он кусает губу, глядя на Хидана как-то изучающе, словно на что-то необычное. Он размышляет, осознавая вдруг, что неприязнь к Хидану будто бы и поутихла за последнее время. Предвзятость не оправдала себя и хоть Хидан все еще был тем же раздолбаем, у которого дома валялись скрученные джоинты, пакетики с травой, пустые банки из-под пива, он перестал быть непроходимым идиотом, которым казался все это время. Учитывая, что Какузу толком ни с кем не общался, ему, возможно, не хватало общения… он уже позабыл, каково это, просто говорить или слушать кого-то подолгу.       — Можно, — говорит он наконец.       Спрятав руки в карманы, Хидан смотрит на Какузу неверяще, но как-то восхищенно. Он слегка улыбается, моргает часто и не удерживает легкий смешок. Обреченно вздохнув, Какузу качает головой. Похоже, придется к этому привыкнуть. В любом случае, это будет потом, а сейчас они все еще в ржаном поле, на месте преступления и, наверно, можно отпустить копов, которые переворачивают Хидану дом почем зря.       Отдав команду собаке остаться на крыльце, Какузу идет в дом. Хидан тащится за ним, устало перебирая ногами — ему ведь до сих пор не удалось нормально поспать.       — Заканчивайте, — строго говорит Какузу и копы скептически пялятся на него, — Мы знаем точно, что это не он. Хватит устраивать бардак.       — С чего это ты взял, — вальяжно обращается к Какузу один из полицейских.       — У него алиби. А все, что вы могли здесь найти, к делу отношения не имеет. Сворачивайтесь. Офицер Хошигаки вам говорил об этом еще час назад.       Скривившись недовольно, один из копов зависает на миг, а потом, кивнув своему коллеге, задвигает кухонный ящик и не спеша идет к двери. Хидан первым делом выключает верхний свет, оставляя только торшер у кресла, и принимается наводить порядок. Убирает в шкафы вещи, которые на кой-то черт выволокли и разложили на столе и вдруг, замерев у кухонной стойки, начинает нервно оглядываться. Когда его взгляд улавливает что-то наверху, на балконе-спальне, лицо разглаживается, и он даже позволяет себе улыбнуться.       — Че, напугалась, да? — говорит он, глядя наверх и Какузу недоуменно прослеживает его взгляд.       В полумраке он замечает два светящихся глаза и понимает — кошка. Никогда бы не подумал, что у Хидана есть кошка. Животное подходит к краю и мяукает требовательно, переступая с лапы на лапу.       — Спуститься не можешь? — насмешливо спрашивает Хидан. Кошка явно забралась наверх в панике, по лестнице залезть было не так уж и трудно, а вот спуститься… такой крутой неудобный спуск ей не осилить. Хидан идет к лестнице, поднимается по паре-тройке перекладин и вытягивает вверх руки, подхватывая кошку под грудь. Он осторожно спускает ее вниз, ставит на пол и сразу переключается на наведение порядка.       — Тебе стоит поспать, — Какузу следит взглядом за кошкой, направившейся к миске с тунцом. Хидан оборачивается на него, глядя вопросительно и вдруг осознает, что он прав. Этот бардак никуда не убежит, а вот спать хотелось просто невыносимо. Он кивает, выпуская из рук гору шмоток. Какузу, понимающе взглянув на него, выходит из дома и закрывает дверь.              Наверно и ему самому пора, но он все-таки решает переговорить с Кисаме. Подойдя к нему, он устало кивает Саю и смотрит на лежащее на земле тело. Скоро его заберут — Сай уже готовит черный мешок для трупов и еще один для веток.       — Что думаешь? — спрашивает Кисаме, кивая на труп. Выглядит Хошигаки удручающе — его одолевают сомнения и усталость, надежда найти убийцу начинает колебаться, но он все еще серьезно настроен. Похоже, его злит происходящее, злит беспомощность, и вся эта злость концентрируется в глубокой морщинке между бровей, которая передает его настрой вполне красноречиво.       — Что-то явно пошло не так, — Какузу вглядывается в мертвое детское лицо, — Ни цветов, ни фигурок, перьев тоже нет. Хотя, в этот раз, видимо, ветки должны быть вместо цветов. Это рябина.       Рябина? Упавшее дерево в лесу — рябина.       — У тебя случайно нет камер снаружи дома?       — Нет, здесь не за чем следить, — качает головой Какузу, — Ты уже общался с той девушкой, которую я нашел в лесу?       — Таюей? Да, — Кисаме трет лицо рукой, пытаясь взбодриться, — Она могла спасти этого ребенка, но едва сама не погибла. Что толку? — вскидывает он вдруг руки, — За Хиданом кто-то гнался, Таюе кто-то пробил голову, и этот «кто-то» где-то здесь, рядом с нами, все еще невидимый. Он засветился дважды, но это ни черта нам не дает.       Какузу сочувственно качает головой, дружески касается чужого плеча.       — Ты найдешь его.       — Я знаю, черт возьми, конечно, — заметно, как сильно Кисаме раздражен, но старается держать себя в руках, — Но скольких он успеет убить?       — А что с браслетами и брелком? — спрашивает Какузу, стараясь увести Кисаме прочь от таких удручающих его мыслей, сменить тему и настроить на деловой лад.       — Надо полагать, нужно ждать новую безделушку. Он подкинет ее кому-то из нас, я уверен, он не станет повторяться.       Сложив на груди руки, Какузу кивает: — Ко мне не сунется, думаю, он в курсе, что к моему крыльцу не подкрасться незаметно, животные поднимут шум.       — Верно, — Кисаме задумывается, — А я живу в квартире, для него это слишком опасно. Тогда кому?       — Может, Таюе? Или кому-нибудь из ее знакомых?       — Надо поговорить с ней. Может, есть смысл устроить засаду. Черт, — сокрушенно цыкнув языком, Кисаме принимается ходить по кругу, — Завтра, то есть уже сегодня, пятница. Я должен проследить, кто привозит тележку с браслетами на ярмарку, а это уже, — Кисаме глядит на экран планшета, — Через три часа. Сна мне сегодня не видать.       — Отправь постового.       — Не хочу доверять местным раздолбаям даже такую мелочь.       — Я могу чем-то помочь?       — Не, не надо, иди домой. Выспись за все полицейское управление, — улыбается Кисаме, заметно приободрившись, — Я буду держать тебя в курсе.              Наблюдая, как Сай и пара полицейских осторожно перекладывают тело в черный мешок, Кисаме улавливает в себе кипящую злость. Черт возьми, он видел вещи и пострашнее, он видел мертвых детей в городах, которые ровняли с землей, но там это не затрагивало его лично. Сейчас он чувствовал ответственность и в глубине души понимал — он не справляется. И действующий на нервы начальник полиции, требующий выложить ему на стол отчет с уликами и подозреваемыми нихрена не помогал. За это краткое время, проведенное на должности Кисаме понял, как здесь привыкли работать и это его ничуть не радовало. Никто здесь не собирался рыть носом землю, вникать в происходящее и вовлекаться, проще было найти хоть кого-то, кого можно с горем пополам притянуть хоть за что-то, состряпать более-менее подходящую версию и закрыть дело, навсегда о нем забыв. Первое время, когда Кисаме из интереса просматривал дела участка, он удивлялся, как много закрытых дел и предположил, что здесь работают по-настоящему талантливые люди и крутой детектив. Сейчас, разобравшись как следует, он понял, насколько ошибался. Детектива тут отродясь не было, а дела закрывались на отъебись, иной раз и вовсе без обвиняемого. Работать настолько паршиво ему не позволяла совесть и гора принципов за спиной.       На горизонте небо начинало светлеть, скоро рассветет. Кисаме стоял, глядя на недвижимое поле, думал о чем-то своем. Рядом с ним копошился Сай, раскручивал триноги, убирал прожекторы, хотя, по сути, это не его работа. Полицейские уже увезли тело и улики, все затихло.       — Кофе? — спрашивает Сай, собрав, наконец, всю аппаратуру в сумки.       — Пожалуй, — отвечает Кисаме, устало моргнув.       — Бар еще открыт.       — Точно. А ты-то чего? Езжай домой.       — Поеду в участок, выясню личность убитого, позвоню родителям… Ну и все такое, знаешь.       — Ты не обязан, — Кисаме недоуменно хмурится, поворачиваясь к Саю, — Имеешь право отоспаться.       — Я вообще мало сплю. Мне не привыкать, — слегка улыбнувшись, отвечает тот, — Поехали? А, вот еще что, — Сай достает из кармана телефон и протягивает его Кисаме, — Это, наверно, Хидана?       Кисаме крутит в руках аппарат, напоминающий ему черное зеркало с разбитым стеклом — экран треснул, по нему растянулись тонкие трещины, словно паутина. Он нажимает кнопку, экран вспыхивает, показывает время и предлагает ввести пароль. На фоне установлена фотография — яркий свет фонаря освещает чей-то силуэт, рядом стоит собака, дым красиво растекается вокруг. Приглядевшись, Кисаме узнает Какузу и хмыкает, ощущая какую-то снисходительную теплоту, словно наблюдает за нелепым котенком, запутавшимся в лапах. Он понимает, что не должен был этого видеть и, пожалуй, сделает вид, что не видел. Уходя к дороге, Кисаме быстро забегает на крыльцо дома и кладет телефон на столик у двери.        По дороге к бару Кисаме чувствует, как начинает залипать. Он включает радио, открывает окно, но все равно подвисает от недосыпа, даже бодрое кантри не возвращает его к жизни. Неподходящее состояние для того, что он задумал, но деваться некуда. Сай пытается отвлекать его какими-то разговорами, но это не особо помогает сосредоточиться. Усталость давит на плечи и в целом упадок сил сказывается — у Кисаме словно опускаются руки, хоть он и одергивает себя, заставляет не думать о плохом и пока что это срабатывает. Но надолго ли.       На крыльце бара сидят два человека. Они выволокли наружу два плетеных кресла и, расслабленно в них развалившись, встречали рассвет. Кисаме их не знает, но Сай, кажется, с ними знаком. Выйдя из машины, он уверенно направляется к крыльцу и приветственно поднимает ладонь.       — Джирайя, рад тебя видеть, — говорит он, пожимая руку седовласому старику. Тот привстает с кресла, но на ногах не удерживается и со смехом усаживается обратно. Вероятно, он изрядно пьян, что не удивительно, это же, в конце концов, бар.       Значит, это тот самый старик, что недавно вернулся из тюрьмы. Кисаме разглядывает его издалека и понимает, почему многие жители рады его возвращению. Все они утверждали, что Джирайю посадили необоснованно и их можно понять, старик выглядит крайне добродушным и веселым, сложно представить, чтобы он причинил вред хоть кому-то. Захлопнув дверцу машины, Кисаме подходит к крыльцу и протягивает Джирайе руку.       — Кисаме Хошигаки, — представляется он, вымученно улыбаясь. Как же ему хочется прилечь, можно вот прям тут, на дощатом полу…       — Наслышан, — кивает старик и складывает на груди руки. Его собеседник — сухонький, бодрый старикашка с удивлением рассматривает Кисаме и, кажется, одобрительно качает головой, выглядя впечатленным.       — Старина, можно мы разживемся у тебя кофе? — Сай снимает перчатки и выбрасывает их мусорку, стоящую рядом. Он делает это при Кисаме впервые, перчатки у него что-то вроде аксессуара и обычно он с ними не расстается целыми днями.       — Там бардак, но кофе найдется, — Джирайя, кряхча, снова пытается подняться с кресла, но терпит неудачу, — Сами, в общем, разберетесь, — он смеется и икает, — Я не дойду.       — Я сделаю, — обращается к Кисаме Сай и уходит внутрь бара. Когда он открывает дверь, наружу вырывается музыка и смесь запахов, характерных для таких заведений — пахнет алкоголем, сигаретами, чем-то пряным и сладким.       Вздохнув, Кисаме садится на ступеньку крыльца, снимает фуражку и крутит ее в руках. Нужно еще заехать домой и пересесть в свою машину, чтобы не торчать у театра на полицейской тачке, как бельмо на глазу. Не помешает покормить По, умыться и настроиться на еще один рабочий день. Завтра он точно возьмет выходной, иначе его сил надолго не хватит.       — Значит, ты наш новый детектив? — подает голос Джирайя и Кисаме оборачивается на него.       — Нет, что вы. Просто офицер.       — Судя по твоей д-деятельности, — старик икает и тихонько посмеивается над самим собой, — Полномочий у тебя всяко побольше.       — Я бы не хотел об этом распространяться, — Кисаме улыбается, хитро прищуриваясь, — Не все в курсе, что я действительно веду расследование, кое-кому это может не понравиться.       — Понимаю, — Джирайя прищуривается в ответ, широкая улыбка расплывается на его лице, — А ты хорош, — хлопнув себя по ногам, старик хрипло смеется, — Может и впрямь выйдет толк!       Из бара выходит Сай, держа в руках две чашки. На его лице застыло такое блаженно-мечтательное выражение, что Кисаме готов был поспорить, что тот думал о том, как круто сейчас было бы дернуть пивка. Что ж, при любых других обстоятельствах Хошигаки его может даже поддержал бы, но сейчас при мысли о пиве как-то неприятно сводило желудок.       — Держи, — Сай протягивает чашку и садится рядом с Кисаме на крыльцо. Да уж, вот такие полицейские — что можно подумать о них со стороны? Сидят тут, на крыльце бара в пять с чем-то утра и болтают с двумя выпивохами. Кисаме не удивится, если через денек-другой придет жалоба от какой-нибудь бдительной старушки, заприметившей их из окна.       Тем не менее, Кисаме ловит какое-то странное настроение от сложившейся ситуации. Неспешно светлевшее небо поднимало ему настроение, солнце, выползавшее из-за горизонта, отражалось яркими всполохами в окнах домов, а чашка с кофе приятно грела руки, просто напоминая, что не все еще потеряно. Скоро снова станет жарко, воздух снова начнет плавиться и затрещат под подошвами ботинок песчинки — так же, как и каждый день до этого — но сегодняшний день почему-то казался особенным. Может, потому что Кисаме давно уже не встречал рассвет, а может просто недосып дает о себе знать дисбалансом в ощущениях. Какая собственно разница, если настроение вдруг начало улучшаться, а ароматный кофе придал бодрости?       Допив чашку, Кисаме поставил ее на столик у двери. Он потянулся, размял плечи и, ощутив такой приятный прилив сил, сбежал по ступенькам вниз. Заметив, что Сай не идет за ним, он недоуменно обернулся и вздернул бровь.       — Пройдусь пешком, — расслабленно сказал тот и накренился в бок, оперевшись плечом на перила крыльца.       Похоже, его тоже одолело это «особое» утреннее настроение, к тому же ему-то некуда спешить. Усмехнувшись, Кисаме заводит машину и трогается с места. Ему удается забросить оборудование и тачку в участок, даже не попавшись никому на глаза. Он переходит дорогу, забирается в свой старенький форд и спешит к театру. В целом его затея могла бы стать проблемой, но вокруг театра есть удобно расположенная парковка с видом на крыльцо, отделенная от пешеходной зоны кустами. Конечно, укрытие не идеальное и при желании машину можно увидеть, но только если осматриваться специально, так что наблюдательный пункт вышел неплохой.       Почти шесть утра. Кисаме неотрывно сканирует взглядом всю площадь и ведущие к ней дорожки. Он качает головой в такт какой-то незамысловатой песне, играющей по радио, и думает, что надо было прихватить еще чашечку кофе с собой. Возможно — думает он — еще слишком рано заниматься слежкой. Чиё говорила, что лавка с браслетами уже стоит, когда она приходит, а это около двенадцати. Ярмарка открывается в девять, значит те, кто приходит к началу, готовятся заранее — может, с восьми. Что ж, прождать час не так уж тяжело.       Кисаме чувствует, что организм словно ловит второе дыхание. Так всегда бывает после бессонной ночи, когда варианта пойти спать не предвидится. Частенько такое состояние сопровождается неуместным весельем, с которым Кисаме сейчас усердно боролся. В голову лезли какие-то нелепые шутки, над которым хотелось проржаться в голос, но он душил их, позволяя только свистящему смешку прорваться сквозь плотно сжатые губы. На радио, как назло, началась бодрая утренняя передача, в которой ведущие веселили тех, кто просыпается на работу. Их нелепые, иногда откровенно глупые шутки казались Кисаме вершиной юмора, и он тратил реально много сил на то, чтобы не смеяться, нельзя отвлекаться от наблюдения. Вдруг ему в голову приходит, что он не зашел домой и не покормил пса — Кисаме бьет себя по лбу ладонью и еле сдерживается, чтобы не побиться головой о руль. Придется бежать домой во время обеда, если вообще будет свободная минутка, и вымаливать у По прощение.       В пятнадцать минут восьмого из парка, расположенного слева от театра, выкатывается объемная тележка. Кисаме, едва заметив ее, замирает и сосредотачивает на ней все свое внимание. Человек, который катит ее, тратит на это немало сил, судя по сгорбленной спине и медленным шагам. Пора. Выключив радио, Кисаме выходит из машины и аккуратно закрывает дверь, чтобы не хлопнуть громко. Он обходит кустарник и выходит на площадь левее, чтобы идти за тележкой позади. Со спины он не может узнать, кто ее катит, но судя по фигуре, это молодой парень, возможно, подросток. Он одет в черное, на голове капюшон свободной кофты, на руках — перчатки. Наряд для нынешней погоды крайне неподходящий, значит, он действительно оставляет ларек здесь и уходит, возвращаясь только вечером. К чему такие заморочки?       Парень с тележкой останавливается, снимает с нее холщовый чехол, выдвигает навес. Кисаме тихо подходит к нему со спины и, подойдя на расстояние вытянутой руки, прокашливается. На всякий случай он готовится в миг схватить его, но это и не требуется. Человек перед ним замирает и опускает голову, явно не собираясь убегать.       — Прошу прощения за беспокойство, — вежливо начинает Кисаме, хотя сам едва борется с желанием прижать этого говнюка к стенке и вытрясти из него всю возможную информацию, — Офицер Хошигаки, полиция. Вы не могли бы ответить на пару вопросов?       В тишине слышится пение утренних птиц, на главной дороге проезжает тарахтящий автобус. Время будто еле движется, Кисаме ждет ответа, но никакой реакции не следует. Он обходит парня и встает перед ним, настороженно вглядываясь ему в лицо. Оно знакомо ему и Кисаме, честно говоря, не знает, хорошо это или плохо. Перед ним, вперившись взглядом в брусчатку, стоит Саске Учиха и он совершенно не знает, как к этому относиться.       — Ты же Саске? — спрашивает он, пытаясь привлечь внимание парня к себе, но, похоже, безуспешно, — Саске Учиха?       По прежнему никакой реакции. Саске словно впал в какой-то транс, абсолютно не обращая ни на что внимание. Кисаме слышал, что у него с головой не все в порядке, но не знал конкретно, что не так, поэтому опасался делать резкие движения и уж тем более угрожать. Ему казалось, что его появление сбило Саске с определенного порядка действий и теперь он будто не понимал, что делать и как реагировать.       — Почему ты здесь? — спрашивает Кисаме абстрактно, избегая конкретики. Он хочет просто натолкнуть Саске на какие-нибудь размышления, заставить осмыслить обстоятельства, но сам не уверен, что это сработает.       — Подработка, — вдруг отвечает Саске без единой эмоции, как заранее заготовленный ответ.       — Тебе платят за то, что ты возишь тележку?       Саске кивает. Его глаза постоянно движутся, словно он считает плитки на брусчатке, перескакивая взглядом с одной на другую. Он выглядит очень растерянным и, очевидно, не любит общаться с чужими людьми. Или не умеет.       — Кто сказал тебе делать это? — Кисаме мельком оглядывается, но никого рядом не наблюдается. Следит ли кто-нибудь за тем, как Саске выполняет свои обязанности? Если ему платят за это, кто-то ведь должен и проверять, насколько он добросовестно относится к подработке, но в округе подозрительно тихо.       Ответа Кисаме так и не дожидается. Саске поднимает руки и начинает перебирать пальцами, разглядывать их и становится понятно, что разговора не получится. Смысла настаивать нет, нагнетать тем более чревато последствиями. Единственное, что Кисаме может сделать — это связаться с братом и попросить его посодействовать, в конце концов, ему виднее, как общаться с Саске. Возможно, с его помощью удастся выяснить больше.       Приходится позвонить в управление и запросить номера телефонов Учих. Можно было бы вызвать отца или мать, но интуиция подсказывала Кисаме обратиться за помощью именно к старшему брату и, кажется, она его не обманула — заспанный Итачи даже не спросил, что конкретно случилось, а лишь ответил, что сейчас же приедет. Он явно переживал за Саске и был готов нести за него ответственность.       До приезда Итачи никто не произнес ни слова — Саске сосредоточился на своих руках, а Кисаме наблюдал за ним, ощущая, как его душит жалостью. Этому парню самое время просто жить, как все, бить баклуши целыми днями, ездить на озеро, выпить первый раз пива, влюбиться… Но в его голове словно ничего нет, кроме какого-то протоптанного пути, по которому он ходит, как коза на привязи, не оглядываясь в сторону. Кисаме знает, что Саске работает в ресторане, слышал, что он по-настоящему талантливый повар, но ведь это лишь одержимость, на которой он смог сосредоточиться. Парня откровенно жаль, Кисаме знаком с такими состояниями не понаслышке — пара его бывших сослуживцев, так и не оправившись от сильнейшей контузии, стали примерно такими же, не способными адаптироваться и заново влиться в социум.       Итачи оказывается рядом уже через десять минут, он, запыхавшийся, останавливается рядом с Саске и касается его плеча. Глядит на Кисаме, вопросительно подняв брови и выглядит донельзя растерянным, словно не понимает, что происходит. А может действительно не понимает, от чего обстоятельства становятся еще загадочнее.       — Офицер Хошигаки, — представляется Кисаме и ловит взволнованный взгляд темных глаз, — Вы можете объяснить, что ваш брат здесь делает в такой ранний час?       — Не могу, — отвечает Итачи с нервом в голосе, — Он сказал вам что-нибудь?       — Только то, что это «подработка», — Кисаме пожимает плечами, — По словам участников ярмарки, кто-то привозит и увозит этот ларек каждую пятницу, и никто не видел, кто это. Как выяснилось…       — Саске, кто заставил тебя это делать? — Итачи, будто и не дослушав, подходит к Саске ближе и кладет ладони ему на щеки, заставляет поднять голову и взглянуть в глаза, — Ты можешь сказать, я не буду ругаться, и папа не узнает.       От знакомого голоса Саске, кажется, оживает, по крайней мере он опускает руки и ловит взгляд брата, осознавая, что он не один. Впрочем, ответа не следует, он поглядывает на Кисаме настороженно и пытается опустить голову. Итачи вздыхает обреченно, похоже, он хорошо знаком с этим поведением.       — Мы ничего от него добьемся сейчас, — закусив нервно губу, Итачи смотрит на Кисаме с осторожностью в глазах, — Простите, офицер. Я ничем не могу помочь.       Ощутив вдруг себя виноватым, Кисаме качает головой и улыбается, неловко почесывая затылок под фуражкой: — Ничего, я не настаиваю. Но было бы прекрасно, если бы вы поговорили с ним… позже.       — Обязательно. Я не имел понятия, что он занимается чем-то подобным, — Итачи смотрит на брата строго, но обеспокоенно, — Дадите свой номер? Если я узнаю что-то, могу позвонить.       — Да, точно, — как-то суетливо выудив из кармана телефон, Кисаме диктует свой номер, соображая, почему сам этого не предложил.       Он провожает взглядом Итачи, уводящего Саске к машине, хмурится, чувствуя, что этот парень может либо помочь, либо только сильнее запутать это дело, но главное — чтобы он заговорил. Нужно набраться терпения. Кисаме разворачивается к небольшой тележке, которую прикатил Саске. Судя по траектории, по которой он вышел из парка, вез он ее со стороны старого склада у театра, в котором хранили крупный инвентарь для представлений. К слову, он ведь наверняка закрыт, значит нужно получить разрешение, чтобы хранить там тележку? Не Саске же об этом договаривался, в конце концов.       На тележке стоят контейнеры для хранения, в одном из них навалены разноцветные, яркие браслетики, в другом — брелки с разными цветами. Помимо знакомых безделушек, есть еще чехлы для смартфонов, заколки, резинки для волос, наклейки, словом, все то, на что может повестись практически любой ребенок. Но зачем выстраивать такую сложную схему, зачем выбирать жертв из тех, кто что-то купил, не проще ли просто выкрасть любого, затолкав в машину или заманив какой-нибудь ерундой, типа милого щеночка? Впрочем — Кисаме кивает сам себе — убийца явно не глуп, и эта схема, стоит признать, позволяет оставаться ему абсолютно незамеченным, а привлеченный слабоумный Саске обеспечивает прикрытие. Вероятно, его запугали и надежда на то, что он расскажет, кто именно заставил его это делать, ничтожно мала.       Кисаме решает перекинуться парой слов с администрацией театра, но для начала нужно убрать эту чертову тележку с глаз долой. Он толкает ее обратно к складу, и обреченно вздыхает — что ж, отдых снова откладывается.