Полевые цветы

      Дейдара сидит на крыльце закусочной и кусает ногти, нервно дергая коленкой. До конца рабочего дня осталось всего-ничего и скоро он, наконец, сможет уйти домой, но это не приносит ему облегчения. С той ночи, когда они с Сасори нашли брелок, Дейдара совсем потерял покой и пребывал в постоянной тревоге, совершенно не понимая ее причин. Да, ему может быть страшно от находки, от того, что кто-то шастал у дома Сасори в ночи, но ведь конкретной угрозы нет? Ему нечего бояться и пусть он и переживал за убитых детей, это не могло нервировать его так сильно. Нет, тут что-то другое. Что-то, засевшее в голове и не дававшее ему успокоиться.       По дороге домой он пытается отвлечь себя, слушает в наушниках музыку, разглядывает людей и дома, старается сосредоточиться на деталях. Проходя мимо автобусной остановки, он замечает завернувший на улицу мерседес, кажущийся сейчас чем-то предельно чужеродным. Машина, словно черный кит-косатка, плавно тащилась навстречу слишком медленно и у Дейдары возникло ощущение, что сейчас она остановится. И стоило им поравняться, так и случилось. Зачем Дейдара тоже остановился — вопрос оставался открытым.       Стекло опустилось, водитель наклонился через пассажирское сиденье, чтобы встретиться с Дейдарой взглядом. Мужчина казался добродушным, он мягко улыбался, но Дейдара его не знал и нахмурился, сделав шаг назад.       — Я прошу прощения, ты Дейдара? — спрашивает мужчина и выжидающе поднимает брови.       Вопрос вызывает неоднозначные эмоции. Конечно, этот человек может оказаться кем угодно, может, он из полиции, может из банка и явился сюда трясти владельца закусочной за долги, да черт знает, но дурное предчувствие Дейдару все равно не отпускает, откуда бы постороннему человеку знать его имя? Он быстро осматривает улицу, видит рядом цветочную лавку и бабулю Чиё, копающуюся в букетах цветов и вновь поворачивается к машине. Сжав в руке телефон, Дейдара кивает.       — Ты знаешь Саске? — второй вопрос позволяет Дейдаре выдохнуть.       — Да, но мы не общаемся, — отвечает он, глядя в ответ с подозрением.       — Жаль. Он не вышел на работу сегодня, не отвечает на звонки…       — Так езжайте к нему домой, — возмущенно говорит Дейдара, запоздало вдруг подумав, что зря он это сказал. Пусть он и не общался с Саске, мысль о том, что этот мужик попрется к нему в дом, ничем хорошим не казалась. А если кроме Саске никого дома не будет?       Ладно, хватит, это уже паранойя. Мужчина приличный, машина у него крутая, враждебностью от него не тянет. Если судить по его словам, он из ресторана, может, администратор или управляющий, может вообще директор, просто волнуется за сотрудника, это же нормально. Если Дейдара не явится на работу и не будет поднимать трубку, мистер Клэнси тоже его будет искать. Наверно. Все-таки Дейдара не такой ценный сотрудник, как Саске — слухи-то до него доходили, говорят, этот парнишка отменный повар.       — Видимо, придется, — со вздохом произносит мужчина и, помедлив, улыбается, от чего морщины собираются в уголках губ и вытягивается на подбородке шрам, — Куда идешь? Может, подвезти?       — Не надо, — резко отвечает Дейдара и тут же уходит, забыв о вежливости. Вот сейчас у него вдруг по спине пробежали мурашки. Совершенно необъяснимая паника билась в горле и он, едва не срываясь на бег, спешит домой, чувствуя взгляд в спину.       Черт, он давно не школьник, ему восемнадцать, а этот инстинктивный, животный страх все еще жил в нем. Бабушка говорила ему каждый день, пока вела в школу — не разговаривай с незнакомцами, не садись в чужие машины, не ведись на конфеты и щенят, она повторяла это как мантру, он выучил ее слова наизусть, хоть и, конечно, делал вид, что не слушает. Сейчас он вырос, а слова никуда не делись. Они крутились в голове, как заезженная пластинка, пока он спешил домой. Некстати вспомнилась мать — ее Дейдара очень плохо помнил, яркими пятнами красок перед глазами мелькали ее русые волосы, голубые, как небо, глаза и вечная блаженная улыбка. Отца память воспроизводила еще хуже, кажется, у него были темные, густые брови и такие же темные волосы. Какая ошибка случилась при зачатии, непонятно, но Дейдара и Ино выродились идеальными блондинами. А может, и отец им не отец…       Только схватившись за дверную ручку, Дейдара успокаивается и мотает головой, совершенно не понимая, почему у него сейчас в голове образы родителей. Зайдя в дом, он бросает на пол сумку и смотрит на бархатные шторы, прикрывающие вход в бабушкину комнату. Ему это все не нравилось, все эти «декорации», но сейчас они для него стали символом безопасности, чем-то родным, и каждая пылинка, каждая позолоченная побрякушка, все эти приторные ароматы сделались самыми важными, будто ничего в мире дороже нет. Все это он мог назвать домом, сюда он возвращается и здесь он может быть спокоен. Тревога понемногу уходила, но все же звучали ее отголоски, отдаваясь неприятной дрожью в руках. Ему вдруг захотелось поговорить с бабушкой. Она наверняка поможет, кому, как не ей знать какое-нибудь волшебное средство от тревоги.       Осторожно отодвинув в сторону тяжелую штору, Дейдара заходит в комнату. На экране телевизора мелькает черно-белый фильм, но звука нет. Здесь странно тихо, но бабушка, по крайней мере, на месте. Она, кажется, задремала, сидя в кресле, худощавые руки свесились с подлокотников. Длинные пальцы, увешанные крупными кольцами, кажутся хрупкими, словно веточки. Не желая будить бабушку слишком резко, Дейдара пододвигает небольшой пуфик и садится. Протягивает руку, касаясь чужого плеча и ждет.       — Чего ты, — не открывая глаз, спрашивает бабушка. По ее голосу и не скажешь, что она спала.       — У меня странное ощущение, — Дейдара замолкает, скривив губы и пытаясь придумать, как объяснить то, что чувствует, — Предчувствие какое-то что ли.       — Верно, — бабушка медленно кивает, — Ты не можешь это не чувствовать, — она вдруг открывает и округляет глаза, поднимая руку, — Только бояться не смей!       — Ты как всегда очень помогла, бабуля, — скептично отвечает Дейдара, вставая с пуфика. На самом деле, хоть он и язвит, но даже такая малость помогла ему чувствовать себя лучше. Приказной тон бабушки действовал как-то отрезвляюще и ей хотелось верить.       — Чем ворчать, принеси мне лучше чаю с корицей, — голос бабушки мгновенно смягчается и она, аккуратно взяв Дейдару за руку, поднимает на него взгляд, — Скоро всё закончится.       — Что «всё»? — он скептично дергает бровью, не совсем понимая, о чем говорит бабуля. Конечно, она могла слышать о происходящем из новостей, например, или Ино что-нибудь растрепала, но до сего момента это в доме не обсуждалось.       — У птичек перестанут забирать голоса, — бабушка легонько хлопает ладонью Дейдару по руке и, задумчиво помолчав, взмахивает рукой, подгоняя его, — Давай, выпьем чаю, а потом сходи прогуляйся. Позови своего рыжего друга.       — Сасори? Откуда ты его знаешь?       В ответ Дейдара слышит только хриплый выдох, похожий на смешок. Вообще-то Сасори никогда не был у него дома, никогда даже к дому не подходил, бабуля никак не могла видеть его, кроме, разве что, далеких школьных времен, когда водила Дейдару на учебу по утрам. Изредка Сасори попадался им по пути, торчал в стороне, подальше от остальных одноклассников, но тогда они еще не дружили, как сейчас. Что ж, вероятно, это знаменитая цыганская проницательность.       Делать все равно нечего, так что следующие полчаса Дейдара проводит в обществе бабушки. Они молча пьют горячий чай, поглядывая в экран телевизора время от времени. Даже это молчание помогает Дейдаре обрести спокойствие — ему правда становится легче, все тревоги отступают назад и даже мысль о них больше не заставляет его волноваться. Мужик на мерседесе все еще кажется странным, но уже не внушает страха. И, допив чай, Дейдара решает продолжать следовать бабушкиным советам — он звонит Сасори и не без определенных усилий убеждает его, что сегодня отличный день, чтобы, наконец, дойти до озера.       Они встречаются на перекрестке перед поворотом к лесу. Вечереет, небо уже начинает темнеть, редкие облака сереют на горизонте, так и не добравшиеся до города. Становится прохладнее, по макушкам деревьев гуляет легкий ветер. На обочине стоит лазурный кабриолет и Дейдара делает единственно верный вывод — Конан тоже где-то здесь. Он не знал ее, конечно, не общался, но такую заметную красавицу не запомнил бы разве что слепой. Впрочем, его она не интересовала, в конце концов, разница в возрасте у них не малая, да и Дейдаре в целом было как-то… не до того. Шагая по лесной тропе, он почему-то задумался, влюблялся ли он вообще когда-нибудь. У каждого в школе был какой-нибудь объект обожаний, ради которого прёшься к спортивной площадке на перемене, поджидаешь в коридоре или садишься за определенный столик в столовой, а у Дейдары…       Если подумать, он вообще мало с кем общался, но почему-то пообщавшись с Сасори всего раз, моментально с ним сдружился, хотя первое время это едва ли можно было назвать дружбой. Просто Дейдара за ним таскался повсюду, о чем-то болтал без умолку, задавал вопросы и постоянно рассказывал о своих достижениях. Непонятно, на что он рассчитывал, но все его рассказы заканчивались спорами, потому что у них с Сасори оказались противоположные представления о творчестве. С гордостью в голосе Дейдара извещал, что стал лучшим в классе после выставки поделок, потому что слепил целую диораму из глины и даже раскрасил! А Сасори чужой успех ни капли не восхитил, напротив, он упрямо высказался, что лепка из глины — это занятие для детсадовцев и нечем тут гордиться. Вот из дерева вырезать — совсем другое дело, тут осторожность нужна, уважение, да и инструменты опасные опять же, короче, значительно круче этих детских выкрутасов. Их первый спор чуть не закончился дракой.       И сейчас, спустя столько лет, Дейдара вдруг осознает, что все те школьные года Сасори был тем, кто садился за определенный столик в столовой, тем, кто приходил на чужой урок, чтобы подождать в коридоре, тем, кто сидел на трибунах у спортивной площадки. Получается…       Едва не запнувшись, Дейдара оборачивается через плечо, чтобы взглянуть на Сасори словно по-новому. Тот идет позади, спрятав в карманы шорт руки, оглядывается по сторонам скучающим взглядом и не выглядит заинтересованным ни этой прогулкой, ни обществом друга. Он всегда так выглядит. По его равнодушному лицу трудно понять хоть что-то и все же… сейчас он был здесь, а не отмазался и не остался сидеть дома. Теперь они почти не спорят, зная больные темы друг друга, понимают, о чем хотят говорить и с полуслова угадывают чужое настроение. Но если задуматься… Дейдара чувствует в этом всем что-то более глубокое и важное, чем обычная школьная дружба.       — Я тут подумал, — говорит вдруг Сасори, глядя куда-то в лесную чащу, — Наверно мне стоит переехать.       — Что? — Дейдара останавливается и дожидается, когда Сасори поравняется с ним, чтобы уставиться на него с недоумением, — Зачем?       — Дом слишком большой для меня. Зачем мне такой? — рассуждает Сасори, продолжая идти, — Продам его. Поступлю в университет и перееду.       — Но… — Дейдара сводит брови и вовсю шевелит мозгами, чтобы придумать какой-то достойный аргумент этого не делать, но в голову, как на зло, ничего не приходит. Он сильно занервничал, принялся перебирать кончик хвоста, дергать за волосы и часто дышать. Это неправильно, так не должно быть.       — А ты куда будешь поступать? Уже придумал?       — Да о чем ты вообще! Не меняй тему, подожди. Зачем тебе переезжать? Помнишь, я предлагал, можешь продать дом и жить… ну, у меня.       — На чердаке? — Сасори снисходительно усмехается, — Мне, конечно, не надо много места, но не настолько.       — Ты хочешь переехать насовсем?       — Ага.       — А как же я?       Остановившись, Сасори какое-то время смотрит на Дейдару. На растерянном лице проступил нервный румянец, а сам Дейдара, пытаясь выглядеть рассерженным, скрестил на груди руки. Получается у него не очень. Невооруженным взглядом заметно, что он расстроился.       — Я потому и спрашиваю, выбрал ли ты университет, дурень, — улыбнувшись, Сасори кладет руку Дейдаре на плечо по-дружески похлопывает, — Если нет — поступай со мной в художественный, вместе переедем.       Только теперь до Дейдары начинает доходить. Эта ужасающая, на его взгляд, перспектива, вдруг обернулась перспективой абсолютно прекрасной, о которой он даже не думал никогда. Действительно, ведь можно поступить в один универ и жить вместе, раз уж Сасори озадачился поиском нового жилья.       — И ты пустишь меня у себя жить? — тут же уточняет Дейдара, сощурившись с подозрением.       — Конечно. Неужели оставлю тебя жить в общаге, ну ты вообще!       — Я в деле! — восклицает Дейдара, перехватывая Сасори за руку и, чуть не подпрыгивая на месте, оказывается слишком уж близко. Он улавливает в чужих глазах какую-то скромную мягкость — впервые он вообще видит какие-то проявление эмоций, так что удивленно замирает, боясь нарушить момент. Сасори все так же серьезен, как и всегда, но глаза не могут врать. Дейдара зачем-то разглядывает его, подмечает мелкие детали, на которые не обращал внимание раньше — россыпь бледных веснушек, слегка рыжеватые ресницы подрагивают, словно Сасори хочет моргнуть, но сдерживается. Он и не дышит будто вовсе. Оба замерли друг перед другом, совсем позабывшие, о чем шел разговор.       — Ой, детишки, снимите комнату! — слышится смех со стороны озера и этот странный, трепетный момент тут же испаряется, словно его и не было. Дейдара начинает часто моргать, делает шаг назад и оглядывается, пытаясь найти источник голоса. Сасори хмыкает и опускает голову, трет лицо руками.       На тропе обнаруживается Конан. Она размахивала надувным кругом, крутила его на руке, как обруч и смеялась, глядя на Дейдару. Парень, шедший за ней, посмеивался, но старался делать это не так откровенно и прикрывал рот рукой, в которой держал фонарик. Дейдара рассердился и пошел к ним навстречу.       — Вам желаю того же самого, — многозначительно дернув бровями, он взглянул на Яхико и сразу перевел взгляд на Конан. Та перестала веселиться и улыбнулась язвительно, сморщив нос. Она явно собиралась сказать что-то едкое, но внезапный, громкий крик отвлёк её. Все начали крутить головами, осматриваться, чтобы понять, откуда донесся звук, но тишина, вернувшаяся так же внезапно, не оставляла ни единого намёка. Стемнеть уже успело и длинные тени от фонарика, мелькавшие на периферии, только нагоняли жути.       — Вы же слышали? — спрашивает Сасори, подошедший к Дейдаре. Все закивали.       — Может это олень? — осторожно предполагает Конан, подходя поближе к Яхико. Он берет ее за руку и подтягивает к себе, опасливо озираясь.       — Они, конечно, стрёмно орут, но сейчас не сезон, — Сасори мотает головой, — Давайте сваливать отсюда.       — Ну опять чуть-чуть до озера не дошли! — Дейдара сокрушенно топает ногой и взмахивает руками, — Да что за непруха! — он старается бодриться и делает вид, что ему вовсе не страшно, но Сасори видит, как нервно он складывает руки, — Может это угарает кто-нибудь?       — Так себе шуточки, — ворчит Конан, перехватывая Яхико за запястье, — Пойдемте.       — А вам не кажется—       Очередной истеричный крик не даёт Яхико договорить, режет тишину, словно ножом и заставляет кожу покрыться мурашками. За ним словно эхом тянулись всхлипы и от этих воплей кровь стыла в жилах, но последовавшая за ними тишина... была еще хуже. Фонарик Яхико замигал, он начал его трясти и рядом вдруг хрустнула ветка. Первым с места сорвался Дейдара — он бросился вперед по тропе, остальные сразу последовали за ним. Конан едва успела снять пляжные тапочки и бежала босиком, так получалось гораздо быстрее.       — К машине бегите! — кричит она, отбрасывая в сторону надувной круг, мешавший ей бежать. Яхико удалось наладить фонарик, он тут же поднял его, освещая дорогу перед собой и чуть не врезался в спины Дейдары и Сасори, которые вдруг остановились как вкопанные. Конан удивленно взвизгнула и дернулась в сторону.       Метров через десять от них на тропе стояла темная фигура. Человек практически сливался с темнотой леса, если бы не что-то у него в руке — свет фонаря отражался и поблескивал на предмете, сжатом в его ладони. Дейдара тихо прошептал: «Нож» и рефлекторно схватил Сасори за руку. Все замерли, не зная, что делать, но и силуэт не двигался, мешая проходу. Луч фонаря освещал его целиком, но лица видно не было — объемный капюшон и черная маска скрывали его, мешковатая одежда не позволяла оценить его телосложение, да и, честно говоря, никому сейчас не было до него дела, даже шевельнуться было страшно.       — Что вам нужно?! — не выдержав, кричит Яхико. Он выходит вперед, загораживая широкой спиной Конан и Дейдару, вздергивает подбородок, храбрится, хотя на самом деле ему страшно не меньше, чем остальным. Только сейчас он почему-то чувствует ответственность и, взглянув мельком на Конан, понимает, что готов защищать ее, даже если ему придется отбиваться от ножа голыми руками.       Темная фигура ему не отвечает. Слышится щелчок пальцами и человек делает жест рукой, словно постукивает пальцем по наручным часам. Медленно смещаясь в сторону, Яхико тащит за собой Конан и, успев пересечься взглядами с Дейдарой и Сасори, он ныряет в темноту леса, резко свернув с тропинки. Все понимают друг друга без слов и за доли секунды оказываются в чаще, бегущими куда-то в сторону от тропы, в глубь леса, не понимая даже, куда бежать, чтобы выбраться отсюда. Несколько раз обернувшись, Яхико светит фонарем назад, чтобы удостовериться, что тот тип бежит за ними. Темный силуэт мелькает за деревьями, словно знает обходные пути, он не прорывается сквозь кусты и овраги, но явно не отстает.       По ногами хлещут ветки и острая трава, трещат еловые шишки, Конан болезненно изламывает брови, морщится от каждого движения. Здесь бежать без обуви действительно больно, но она не смеет остановиться, Яхико тянет ее за собой, крепко сжимая ладонь. Сасори не упускает их из виду, бежит, сосредоточенно пытаясь понять, в какой точке леса они сейчас находятся, как далеко их увело от тропы. А Дейдара, хоть и неплохо знал лес, начинал паниковать из-за глубочайшей темноты и шорохов позади себя. В какой-то момент он видит, что луч фонаря резко меняет траекторию и, осветив верхние ветви елей, тухнет. В горле застревает взволнованный всхлип, ноги тут же начинают путаться, но он чувствует, что Сасори подхватывает его под руку и тащит вбок, чуть не сшибая с ног. На какой-то миг Дейдара вовсе теряет ориентацию в пространстве, он ничего не видит, только до слуха доносятся какие-то звуки — шум, чей-то топот, хруст веток, с трудом ощутимое движение. Земля вдруг уходит из-под ног, Дейдара кубарем катится куда-то вниз и все замирает. Он лежит на спине, тяжело и часто дышит, но чувствует на своем плече руку, требовательно тянущую его в сторону. Футболка натянулась сильно, воротник давит на шею и Дейдаре приходится перевернуться, чтобы упереться руками в землю. Колени царапают шишки и мелкие камушки, еловые ветки втыкаются в ладони, он ползет туда, куда его тянут и вдруг упирается лбом во что-то твердое.       — Сядь, — на ухо шепчет ему Сасори и Дейдара бездумно садится, подтянув к себе колени. Горячей рукой Сасори обхватывает его за шею, притягивая к себе и все затихает. Кое-как удается отдышаться. Кроме Сасори рядом слышится дыхание и, судя по аромату духов, это Конан. Трясущейся рукой Сасори достает из кармана телефон. Он сильно пригибается, загораживает ладонью экран, чтобы яркий свет не выдал их, пишет сообщение Кисаме и Какузу.       — Где Яхико, — шепчет Сасори.       — Не знаю, — всхлипнув, отвечает Конан.       Время размылось, непонятно, сколько они так просидели, слушая еле различимое дыхание друг друга. Лес затих, но кое-где похрустывали ветки, раздавались какие-то тихие щелчки и шуршала трава. В стороне, кажется, послышались шаги, будто кто-то пробежал мимо. Дейдара лежал с закрытыми глазами, прижавшись к Сасори и стук его сердца понемногу его успокаивал.              -              Когда Какузу получил сообщение, он сперва решил, что это кто-то решил поприкалываться, потому что номер был ему незнаком. Он стоял на крыльце, глядя в экран смартфона, и колебался. В конце концов, его номер известен не многим, так что вероятность чьей-то шутки довольно низкая, только если Хидан не растерял остатки разума и решил учинить что-то подобное, что, все-таки, вряд ли. Так что решив, что нельзя оставлять без внимания такие сигналы, он все-таки уходит в лес, прихватив с собой Вихо. В который раз он заходит в эту чащу с дурным предчувствием на душе? Этот лес с исполинскими елями всегда был ему другом, но теперь он словно замыкался, закрывался от Какузу, отгораживался густыми ветвями, становясь все менее дружелюбным. Природа не любит людей, это Какузу понял уже давно, от нее можно добиться только уважения и этот лес, похоже, разочаровывался в людях все сильнее. На знакомых Какузу тропах вдруг вырастали непроходимые кустарники, хотя он был уверен, что их тут никогда не было, мшистые валуны перегораживали путь в самых неожиданных местах. То ли лес менялся сам по себе, то ли путал Какузу и сбивал с проторенных троп. Что-то в балансе нарушалось и от того на душе становилось тяжело, будто и воздух густел, не давая вздохнуть.       Судя по тревожному сообщению, набранному второпях, где-то неподалеку от тропы кто-то его ждал. Какузу, не включая фонарь, шел сквозь чащу тихо, выверяя шаги, чтобы не шуметь слишком громко. Он прислушивался и поглядывал на собаку — Вихо навострил уши и смотрел четко перед собой, поблескивая глазами. Короткий хвост-обрубок вдруг задрожал, пёс замер и чуть пригнулся к земле, пружиня на длинных лапах. Какузу тут же последовал его примеру, опустившись рядом со стволом ели на колено. Впереди, чуть поодаль, мелькали две тени — время от времени они попадали в свет луны и Какузу мог заметить, какими резкими были движения. До ушей доносился шорох, шум борьбы, что-то позвякивало и вдруг в тишину вырвался слабый вскрик. Какузу побежал вперед вместе с Вихо. По мере приближения, он все лучше видел происходящее. Молодой парень сидел у корней дерева, сгорбившись и сжавшись, он опустил голову и держался за бок. Над ним возвышался темный силуэт, едва различимый, но нож в его руке Какузу заметил сразу.       — Стоять! — рявкает Какузу и набрасывается на неизвестного со спины.       Едва ли он мог ожидать такой прыти, но мужчина разворачивается практически моментально, выставляя перед собой руку с ножом. Удается увернуться, но лезвие разрезает рукав куртки, как масло. Какузу пригибается, свистит, взмахивая рукой, в пару шагов оказывается сбоку, но от второго удара ему не удается уйти. Нож полоснул по бедру, джинсы мгновенно пропитываются кровью и липнут к коже, от боли в глазах искрит, но, успев метко взмахнуть рукой, Какузу удается выбить нож из чужой руки. Блеснув, лезвие исчезает в темноте, и черная тень мелькает следом — Вихо вгрызается неизвестному в ногу. Тот орёт от боли, что есть сил, падает на спину и копошится, это позволяет Какузу отползти в сторону и встать, стараясь не наступать на раненую ногу.       В висках болью отбивается пульс, частое прерывистое дыхание никак не дает отдышаться. Какузу понимает, что порез, судя по всему, серьезный, слишком быстро у него холодеют кончики пальцев. Выудив из кармана куртки собачий поводок, он обвязывает его вокруг ноги выше от раны, затягивает, от боли скрипя зубами и, собираясь уже выдохнуть с облегчением, вздрагивает, ощущая, как по спине пробегает леденящий холод. Звук, который он слышит, вгоняет его в ярость и истинный ужас — Вихо визжит, жалобно скуля, срывается на вой и рычание одновременно. Он шуршит спутавшимися лапами, сучит ими по земле, сбивая в сторону ветки и сухие листья и Какузу, не раздумывая, бросается вперед, перехватывает пса под грудь и откатывается вместе с ним в сторону. Руки моментально покрываются кровью, пёс скулит и пытается вырваться. Бормоча что-то успокаивающее, Какузу снимает куртку, заматывает Вихо в нее, перевязывая рукава вокруг его живота, затягивает посильнее, понимая, что у него очень мало времени. В тот же миг с земли поднимается мужчина в капюшоне и пытается сбежать. Он сильно хромает, наверняка Вихо не пощадил его кость, но даже такими темпами он сумеет скрыться.       Стискивая от боли и злобы зубы, Какузу в пару движений встает с земли, отталкивается от ствола дерева рукой и догоняет его. Похоже, нож он себе вернуть успел и сейчас замахивался снова, заставляя Какузу менять траекторию, но теперь вопрос стоял иначе — Какузу не собирался его задерживать, нет, теперь он был готов убивать, хоть и сам не осознавал этого. Перед глазами все плыло, в голове не осталось ни единой здравой, адекватной мысли, тело будто действовало само по себе — одной рукой Какузу врезал мужику в нос, заставляя потерять равновесие, другой извернулся и отобрал нож, не раздумывая пуская его в ход. Даже не замахнувшись как следует, он втыкает острие мужчине в грудь, давит, что есть сил, срываясь на какое-то животное рычание. Чужие руки царапают его, тянут за волосы, бьют по плечам, но он не сдвигается с места, всем весом навалившись на рукоять ножа. С последним движением мужчина перестает дергаться, руки безвольно падают на землю и наступает тишина.       Тяжело дыша, Какузу откатывается в сторону, падает на спину и смотрит вверх. Макушки елей едва заметно раскачиваются, на темном небе россыпью мерцают звезды. Хочется закрыть глаза, отключиться — сил ни на что нет, по шее бегают мурашки, в горле пересохло. Боль в ноге будто прошла, но Какузу знает, это просто шок, адреналин глушит ее, и только тихое поскуливание возвращает его к реальности. Суетливо поднявшись на ноги, Какузу подходит к Вихо и сгорбившемуся у дерева человеку. Он касается его голого плеча ладонью, встряхивает, но не дожидается реакции. У него нет времени, так что пока он идет к краю леса, он звонит Кисаме, старается описать ему место как можно подробнее, но тот уже спешит через лес вместе с парой патрульных. Значит, и ему пришло сообщение. Тем лучше.       Заметно шатаясь, Какузу выходит на дорогу. Свет уличного фонаря бьет ему по глазам и он, кое-как проморгавшись, плетется к ферме, ощущая, что с каждым шагом ему все тяжелее наступать на ногу. Зрение словно темнеет, становится туннельным — все, что по бокам, размывается, сливаясь в единую монохромную кашу. Глядя строго перед собой, Какузу идет вперед по дороге, пытаясь сообразить, что ему нужно сделать первым делом. Он еще не знает, что конкретно с собакой, но крови много. Вихо сипло и отрывисто дышит, безвольно свесил голову вниз, но он дышит — это главное. «Нужно осмотреть его, принять меры, а потом заняться собой» — думает Какузу, но, очевидно, преувеличивает свои возможности. На нем кровопотеря тоже сказывается, голова начинает кружиться, и он не замечает, как темная точка отделяется от забора в стороне и приближается к нему. Любой мельтешащий силуэт на периферии он воспринял бы как назойливое насекомое, потому что внимания сейчас хватало только на то, чтобы держать перед глазами крыльцо, до которого во что бы то ни стало нужно дойти.       В какой-то момент к Какузу подбегает Нуто, принимается лаять и носиться вокруг, путается под ногами, как дурной, и скулит. До крыльца остается совсем немного, но Какузу оступается, споткнувшись о пса. Он сжимает руки, чтобы не уронить Вихо, жертвует собственным равновесием и рефлекторно щурится, готовясь встретиться с землей, но что-то держит его. Судорожно вздохнув, он открывает глаза, не в полной мере осознавая, что происходит.       — Держу, — взволнованный голос Хидана слышится прямо над ухом и Какузу красноречиво изламывает брови, простонав от боли. Хидан тянет его вперед, поддерживая под руку, помогает подняться по ступенькам и открыть дверь. Несмотря на то, что раненая нога уже еле шевелится, Какузу через силу доходит до кухни, с грохотом смахивает все со стола и кладет на него пса.       — Включи свет, — командует он и Хидан, замерев в замешательстве, рассеянно осматривается. Взгляд выцепляет из полумрака белый выключатель у вешалки, и он тут же хлопает по нему ладонью. При свете он сразу различает кровавые следы на полу и шумно вздыхает, глядя на Какузу — джинсы в грязи и крови, майка прорезана в нескольких местах, куртка, которую он сейчас развязывал и снимал с собаки, пропиталась кровью и измялась. На полу валялась пара книг, какая-то коробка и разбитый стакан, бесцеремонно сброшенные со стола.       Хидан подходит к Какузу сбоку и едва успевает подавить глубокий, нервный вздох. У Какузу руки по локоть в крови, он весь в ней измазан, волосы спутались и прилипли к лицу. Собака, лежащая на столе на боку, тяжело дышала, но кровь из раны на пузе уже не текла. Задняя лапа подрагивала, когда Какузу проводил ладонью по шерстяному боку.       — Тебе надо в больницу, — говорит Хидан, но Какузу мотает головой, как пьяный, упирается руками в стол и закашливается.       — Нужно… Принеси из ванной аптечку, — взмахнув рукой куда-то в сторону, Какузу остается стоять у стола, склонив голову.       — Нет, Какузу, в больницу. И тебе, и ему, — Хидан пытается достать у Какузу из кармана джинс телефон, но тут же получает по рукам.       — Заткнись! Принеси виски, — резким движением Какузу толкает Хидана в сторону кухни и, словно собравшись с силами, выпрямляется, запрокинув голову, — Потом аптечку из ванной. Делай, что я сказал.       Очевидно, спорить бесполезно. Хидан открывает шкафчики один за одним и, наконец, обнаруживает открытую бутылку черного Red Label. Захватив стакан, он возвращается, ставит это все на стол и убегает в ванную. Слышится стук дверок, какой-то шум и шорохи, и через пару минут он приносит довольно объемную аптечку, уже издалека пахнущую лекарствами и валерианой.       — Возьми фонарик, — командует Какузу, — Дай перчатки и в аптечке есть иглы и перекись, достань.       — Ты еле держишься…       — Я сказал — замолкни, — когда Хидан включает фонарик, Какузу направляет его на рану у Вихо, наклоняется, чтобы как следует рассмотреть. Порез не глубокий, это определенно хорошие новости, органы не задеты, но все равно приятного мало. Пес потерял немало крови.       — Лей перекись и свети. Нитку вставил? Давай сюда, — Какузу отодвигает от стола стул и упирается в него коленом для устойчивости, — Налей виски и льда кинь.       Хидан идет за льдом, сыпет кубики в стакан, наливает виски и остается стоять в стороне. Он наблюдает, как Какузу, собрав всю свою концентрацию, аккуратно зашивает собачье пузо и содрогается от одной мысли о том, что стряслось в лесу. Сейчас не к месту об этом спрашивать, ни к чему это, но в душе мечется беспокойство. Забывшись, он делает мощный глоток из стакана, выпивая чуть ли не половину и, одернув себя, отставляет стакан, наливая еще. Сейчас он, не скрываясь разглядывает Какузу, удивленно приоткрыв рот — шрамы, оказывается, у него не только на лице. Эти полосы на предплечьях выглядели бы даже красиво, если бы не были шрамами.       Закончив шить, Какузу подтягивает к себе аптечку и, порывшись в ней, достает ампулу и шприц. Отточенными движениями он делает собаке укол и, выдохнув с облегчением, садится на стул. Он молча протягивает руку и Хидан, сразу поняв его, подносит ему стакан с виски.       — А теперь тебе придется помогать, — говорит он, явно ни капли не воодушевленный этим обстоятельством, — Возьми ножницы и отрежь штанину.       — Может лучше просто снять?       — Если я сниму жгут, кровь будет течь, пока ты будешь стаскивать с меня штаны, Хидан, думай головой.       — Понял-понял, — сдержав нервный смешок, Хидан опускается перед Какузу на колени, вооружившись ножницами, — Только не дергайся.       — Постараюсь, — ворчит Какузу, отворачиваясь. Любое движение рядом с раной отзывается болью, к тому же нога изрядно затекла из-за жгута, она начинала болеть уже целиком. С глотком виски к Какузу возвращается реальность, хоть и не в полной мере, дыхание выравнивается, к лицу приливает кровь и становится теплее. Допив стакан, он сразу наливает еще один.       — Готово, — извещает Хидан, отбрасывая в сторону грязную штанину. Он видит на смуглой коже такие же шрамы как на руках и чуть не высказывает вслух только что родившийся в голове вопрос. Нет, не время. Спросит как-нибудь потом.       — Теперь… — Какузу наклоняется, осматривая рану, — Я развяжу жгут, ты зальешь все перекисью, приложишь бинт и дашь впитаться. Я буду шить, ты будешь следить за кровью.       — Часто таким занимаешься? — спрашивает Хидан, не удержавшись от колкости. Как ни странно, Какузу не злится и не грубит в ответ, только усмехается и достает из аптечки новую иглу.       — Прекращай болтать.       Работать получается на удивление слаженно. Хидан четко следует указаниям, следит за количеством крови и не мешает шить — Какузу с удивлением отмечает, насколько он оказался полезен, черт знает, как все обернулось бы, если бы не он. Получается, теперь Какузу у него в долгу, но это, как ни странно, совсем не вызывает досады. Отрезав нитку в конце шва, Какузу бросает иглу на стол и указывает рукой на аптечку.       — Бинт.       — Я сам, — Хидан берет моток бинта и разматывает его, подвигаясь к Какузу ближе.       — Дай сюда, — ворчит Какузу, протягивая руку, но Хидан отмахивается, смеряя его строгим взглядом исподлобья.       — Я сказал — я сделаю.       Он аккуратно заматывает Какузу бедро, совсем не спешит. Кладет ладонь на потеплевшую кожу, чувствует выпуклую линию шрама, кончиками пальцев поправляет бинт, чтобы лежал ровно. Затягивает, проверяя, не слишком ли туго. Во всей его сосредоточенности и движениях столько скрытой нежности, трепетности и какой-то тоски, что Какузу невольно смягчает взгляд, он смотрит из полуприкрытых век устало, но как-то снисходительно. Пожалуй, он испытывает искреннюю благодарность и ощущает такую чуждую заботу, о который забыл и думать уже очень давно.       Закончив, Хидан какое-то время смотрит на свою работу и, довольно качнув головой, поднимается на ноги. Какузу следит за ним взглядом — сил у него сейчас только на это и хватает. Хидан не выдерживает такого пристального взгляда, отворачивается и вспоминает вдруг о лежащей на столе собаке.       — Куда его отнести? — спрашивает он, кивнув в сторону пса. Он спросил об этом даже не задумавшись, а ведь это большая, опасная собака, кто знает, что от нее можно ожидать, если она испытывает боль. Теперь эта мысль казалась не такой уж удачной, но слов назад не воротишь.       Какузу кивает в сторону лестницы: — Наверх. Там его место.       — Тогда пойдем? Тебе ведь тоже туда надо, нужно проспаться. Ты вообще уверен, что в порядке?       — Благодаря тебе, — Какузу разводит руки в стороны и опускает голову, символично кланяясь, — Признаю.       — Я делаю это не ради признания, и ты это знаешь, — обиженно ворчит Хидан и протягивает Какузу руку, — Пошли. Сначала отведу тебя, потом этого…       — Его зовут Вихо.       — Замечательно.       Вставая со стула, Какузу успевает утянуть с собой бутылку виски. Алкоголь уже долбанул ему в голову, наложившись на боль и стресс, расслабил сильнее, чем был расчет, но Какузу почему-то решил на этом не останавливаться. Изящно скрутив крышку с бутылки и отбросив ее в сторону, он делает глоток прямо из горла, пока Хидан поддерживает его за бок и ведет к лестнице. Подниматься оказывается не так-то просто, Какузу прошибает потом от боли каждый раз, когда он сгибает ногу, но он сжимает зубы и, шипя и чертыхаясь, ускоряется, чтобы преодолеть это мучение как можно быстрее. Руки отпускают его у кровати, и он садится сам, тут же снова отпивая виски. У него вдруг стерлись какие-то барьеры, которые не давали ему много пить. Конечно, пережитый стресс его оправдывал, но Какузу в этом вопросе всегда был принципиален и завтра он будет себя проклинать за это.       Хидан уходит и возвращается спустя пару минут, шагая медленно и осторожно. Он несет на руках пса и старается держать лицо, но волнение и страх все равно пробивается сквозь маску равнодушия. На его счастье, Вихо ведет себя спокойно и засыпает на ходу, так что удается его уложить без происшествий.       — Подойди, — зовет его Какузу, размашисто взмахивая рукой. В его движениях все больше ленивой плавности и меньше точности, а язык начинает заплетаться.       — Прекращай, — Хидан отбирает у Какузу виски и относит на столик у окна, — Тебе выспаться надо. А завтра в больницу. Могу отвезти, кстати.       — Хидан, — настаивает Какузу и держит протянутую руку, призывая его подойти. Не зная, чего ожидать, Хидан медлит, раздумывая, может стоит просто уйти, может не надо провоцировать такую неоднозначную ситуацию, когда Какузу не совсем в адеквате, но любопытство берет верх. Сложив на груди руки, Хидан не спеша подходит и выжидающе смотрит на Какузу. Тот не выдерживает, подвигается ближе и довольно грубо хватает Хидана за руку, подтягивает к себе и, перехватив его за ладонь, склоняет голову.       — Ляг ты спать уже, — нервно говорит Хидан, чувствуя, что начинает волноваться. В груди что-то скребется тихонько, в животе будто американские горки начались, дух захватывает и щекочет в горле.       Какузу вдруг подносит чужую руку к лицу, касается губами внешней стороны ладони и еле слышно шепчет: «intitapas killatapas saminchasunki».       — Что ты сказал? — спрашивает Хидан, опускаясь на одно колено, чтобы расслышать как следует, но Какузу отпускает его руку и не слишком изящно заползает на кровать целиком.       — Неважно, — бубнит он, уткнувшись в подушку, — Теперь проваливай.