Полевые цветы

      Кисаме до самого вечера просидел у окна, наблюдая за штормом словно за самым интересным футбольным матчем по телеку. Ветер задувал ему в окно капли, тянуло озоном и прохладой. По испугался грома и молний и запихнул свою тушу под кровать, сопел теперь там сердито и время от времени взрыкивал, вторя грому. Можно сказать, это был самый противоречивый день в жизни Кисаме — вроде время потрачено абсолютно в никуда, а вроде и эмоций приятных испытано вдвое больше, чем за всю прошедшую неделю. Дождь получился отличный, Кисаме остался доволен.       Наконец, когда капать почти перестало, он собрался и вышел на улицу. Идти до ресторана пешком оказалось идеей не самой хорошей и принятой слишком импульсивно, потому что улицы затопило, и пробираться пришлось в обход через дворы, рискуя изгваздаться в грязи, но даже это не могло испортить Кисаме настроение. Вся эта сырость, этот свежий воздух, блестящие на траве капли — Кисаме любил воду в любых ее проявлениях. Даже когда он переезжал сюда, основным доводом было наличие озера поблизости, иронично, что до сих пор у него не нашлось ни единой свободной минутки, чтобы просто поплавать в нем в свое удовольствие.       У ресторана машин не было, несмотря на то что уже вечер. Людям видимо сейчас не до проведения досуга в ресторанах и кафе, у многих затопило дворы, к кому-то на участок дерево упало, в общем, забот всем хватало, тем и лучше. Едва Кисаме успел обрадоваться, что не напорется на лишние взгляды, как его энтузиазму пришлось поутихнуть — на двери красовался большой лист бумаги с надписью «Санитарная обработка». Выходит, ресторан закрыт.       Пройдясь вдоль здания, Кисаме заглянул в окна, но не обнаружил в помещении никакого движения. Свет выключен, двери закрыты, на кухне никого. Может, сотрудники сан инспекции не приехали из-за погоды, что вполне вероятно, но и сотрудников здесь тоже нет, как, видимо, и хозяина заведения. Кисаме достает телефон и набирает в отдел, запрашивает домашний адрес Ями, но диспетчер, долго прошуршав бумагами, озадаченно отвечает, что адреса нет. Поразмыслив, она предполагает, что адрес еще не успели внести, ведь Ями в городе недавно, но это все равно странно, куда-то же ему должны приходить счета и налоговые письма?       До бара пришлось добираться дольше обычного, залитые водой дороги вынудили сделать крюк, но и в баре Кисаме ждала неудача — старика на месте не оказалось, дверь накрепко закрыта, и вывеска не светилась. Чему удивляться — все попрятались от штормового ветра и дождя, наивно было ожидать, что Джирайя будет тут сидеть на крыльце и потягивать пиво, хотя это весьма в его стиле.       Тащиться к участку за машиной неохота. Постояв немного на крыльце, Кисаме решает дойти до Какузу, чтобы окончательно добить себя такими продолжительными пешими прогулками с препятствиями. Он уже заочно попрощался с ботинками, понимая, что дорогу у фермы явно размыло и там не пройти, не утонув в грязи по колено, но это его не останавливает. Подойдя к воротам, Кисаме осматривается. Дождь закончился, всё словно замерло, наслаждаясь моментом. Лес позади, казалось, потяжелел, листья и хвоя потемнели, ветки опустились, намокшие, но растения будто вздохнули все разом, и теперь воздух полнился свежестью. Животных на ферме не видать, собаки не лают, но Кисаме видит силуэт на крыльце и словно бы выдыхает с облегчением — это первая живая душа, которую удалось встретить.       Подойдя к дому, Кисаме замечает, что Какузу с ног до головы мокрый и, судя по сурово сведенным бровям, крайне недовольный. Вытянув ноги, Какузу растекся в кресле и сцепил на груди руки, глядя куда-то перед собой. Он даже взглядом не повел, когда Кисаме поднялся по ступенькам и встал поблизости. Похоже он решительно не в духе.       — Неплохой получился дождь, а? — усмехнувшись, замечает Кисаме.       Какузу выдыхает носом, сжав губы, и закрывает на миг глаза. Выглядит так, будто он борется с тем, чтобы как следует проораться — но причиной его злости был явно не Кисаме, так что и срываться на него толку нет. Помолчав немного, он вдруг качает головой и опускает вниз руку, принимаясь рыться в стоящей рядом корзине.       — Прекрасный, — отвечает он, не сумев скрыть язвительность в голосе.       — А где Хидан? — спрашивает Кисаме, склонив на бок голову, — Я шел мимо его дома, у него там во дворе настоящая катастрофа. И кошка на крыльце. Выглядела печально.       — Понятия не имею, — сквозь зубы цедит Какузу, выудив из корзины пачку обычных сигарет.       — Поссорились что ли?       — Мы недостаточно общаемся, чтобы ссориться, офицер.       — Не называй меня «офицер», — бубнит Кисаме. На его субъективный взгляд, время подобных формальностей прошло, да и Какузу уже перестал его так называть, а тут вдруг на тебе.       — А ты не суй нос в чужие дела, — Какузу поворачивается и выразительно округляет глаза, с нажимом добавляя: — Кисаме.       Атмосфера какая-то недружелюбная. Какузу снова роется в корзине, явно сдерживаясь от того, чтобы перевернуть ее и высыпать всё к чертям собачьим себе под ноги. Он резким движением достает оттуда зажигалку и прикуривает сигарету, тут же жмурясь и кривясь от отвращения. И все равно затягивается, одними губами ругаясь и проклиная всё и вся. Кисаме кажется, что Какузу сейчас закипит и вода начнется испаряться с его одежды и волос, ей-богу, настолько он сейчас злючий.       Разговаривать сейчас, похоже, не стоит, но Кисаме не хочется бросать Какузу в таком поганом настроении. К тому же, он хотел бы задать пару интересующих его вопросов, но момент не подходящий, значит, нужно немного подождать. Он почему-то был уверен, что Какузу быстро выходит из подобных состояний. Подвинув немного еще одно кресло, Кисаме усаживается в него, прокряхтев как старик. С козырька крыши капала вода, из амбара доносилось шуршание животных. Облака неслись быстро, подгоняемые верхними воздушным потоками, кое-где виднелись просветы, сквозь которые мелькало солнце, и влажная земля тут же принималась сверкать, словно усыпанная стразами. Словом — красота, и посидеть тут одно удовольствие. Особенно если рядом кто-то пыхтит от злости.       Кисаме это почему-то веселило. Он вообще человек неконфликтный, а если уж случалась какая-то заварушка, то все пытался разрешить миром, ведь нет ничего проще, чем поговорить. Все ждали от него проявления силы, ведь такой здоровяк мог уложить любого с одного удара, но Кисаме упрямо противостоял стереотипам и старался добиться мира иными способами. Вот и сейчас, поглядывая краем глаза на Какузу, ворчащего себе что-то под нос, Кисаме думал, что проблема наверяка выеденного яйца не стоит и ее можно решить в два счета, просто посоветовавшись с кем-нибудь. Впрочем, лезть, пока не попросили, тоже нельзя, так что Кисаме терпеливо ждал, когда Какузу скажет что-нибудь первый.       Ждать на самом деле пришлось немало. Какузу скурил пять сигарет, на пятой закашлялся, вскочил с кресла и выбросил ее, а до кучи и пачку смял, запустив ее в полет вслед за сигаретой. Пнул стоящую на крыльце пустую банку пива, резко отодвинул кресло и ушел в дом, хлопнув дверью. Спустя минут пятнадцать вернулся, судя по всему, переоделся в сухое, и приволок с собой полотенце, которым принялся тереть все еще мокрые волосы. В этот процесс он вложил остатки своей злости, растрепал волосы как попало и бросил полотенце на кресло.       — Чего пришел? — спрашивает он резко, взглянув на Кисаме. Тот поднимает брови и улыбается простодушно, разводя руками.       — Просто шел мимо и учуял дым от чьей-то горящей жопы, решил проверить, не нужны ли пожарные.       — Ой, — Какузу закатывает глаза и отворачивается, все еще упрямо борясь со своими эмоциями, которые уже успели поостыть, — Хоть ты не начинай.       — Я искал владельца ресторана, но никто не знает его адреса, — продолжает Кисаме, слегка посерьезнев, — Ты давно здесь живешь, может, знаешь.       Какузу качает головой: — Нет, я не большой знаток этого городка, мне казалось, это очевидно. Если бы он жил в лесу — я бы знал.       — Попытаться стоило, — Кисаме вздыхает, — Зато мне удалось предотвратить пожар, а?       — Офицер, — Какузу опускает серьезный взгляд, но не выдерживает, губы сами растягиваются и он, не сдержавшись окончательно, усмехается, — Да ну тебя к чёрту.       Проведя руками по волосам, Какузу кое-как приводит их в порядок, но они все еще влажные. Он осматривается, водя взглядом по ферме как-то обреченно, вздыхает. Конечно, все произошедшее сегодня его беспокоит — не может не беспокоить — но он очень старается не думать об этом. Слова, которые Хидан бросил в него последними, настораживали. Что он имел в виду? До какой крайности он докатится, ведь в его ненормальную голову может взбрести что угодно. Возможно, стоило бы рассказать об этом Кисаме, чтобы он был внимательнее и лучше бы провел какую-то профилактическую беседу, но что толку, если Хидан, похоже, куда-то запропастился. Здравый смысл подсказывал, что его надо бы отыскать, переговорить, может, извиниться… но упрямство не позволяло Какузу и рукой шевельнуть в этом направлении.       Волнами накатывало ощущение страха, но не за себя. Оно просто мимолётно захватывало дух где-то в груди и отпускало, исчезая бесследно, но Какузу знал — он волнуется, хотелось бы только, чтобы зря. Сегодня было сказано много лишних слов, потому что он дал волю эмоциям, которых сторонился не просто так. Он едва привык к Хидану, в конце концов, Какузу у него в долгу, и чем он ему отплатил? Своим упрямством и ненавистью, которую сам выдумал. Совесть ныла заунывно, раз за разом стискивая горло. Пусть Хидан и сам виноват, и со своими проблемами разбираться ему, но вот кошка не заслужила страдать от его идиотизма.       — Надо бы кошку покормить, — говорит Какузу сам себе, словно позабыв, что Кисаме еще здесь.       — Это верно, — Кисаме встает с кресла и, проходя мимо Какузу, хлопает его по плечу, — Пойду я, темнеет уже.       — Спасибо, — вдруг говорит ему в след Какузу, как-то нервно взмахнув на прощание рукой, — Что зашёл.       Кисаме машет ему в ответ и уходит, а Какузу остается стоять, оперевшись на деревянную балку крыльца. Удивительно, но ему так лень что-то делать. Нога разнылась, словно вторя совести — они обе решили его доконать окончательно, похоже. По сырым волосам стружит ветер, холодит неприятно, шея покрывается мурашками. Не помешало бы навести порядок, поднять упавший с крыши амбара металлический лист, вылить из бака воду и залить новую, выпустить животных, но… Можно сделать это и попозже. Сейчас хотелось лежать и пялиться в потолок и Какузу не стал сопротивляться — поправив кресла, он забрал полотенце и ушел в дом.              -              Хидан не убирает ногу с педали газа, словно одержимый вдавливая ее в пол. Он смотрит перед собой на монотонную дорогу, разделенную белым пунктиром, фонари трассы мелькают по бокам, сливаясь в какую-то единую светящуюся линию. Он едет, сам не зная куда, не замечая, что уже проезжал здесь полчаса назад, потому что кружит по внешнему кольцу города. Скорость всегда прочищала ему мозги и сейчас он как никогда ясно понимал, насколько же идиотскую херню он исполнил. Он повел себя глупо, истерично и нетерпеливо, как сраный подросток с максимализмом, ему было искренне стыдно за это, но ни сказанного, ни сделанного не воротишь. Какузу не из тех, кто будет раздавать вторые шансы всем подряд, к тому же Хидан дал обещание — уже второе — и хоть его-то он должен сдержать.       Как можно было так испоганить себе жизнь? Может, Какузу прав и пора вырасти, пора взяться за голову, подумать о будущем и стать, в конце концов, полноценным человеком без всего этого мусора в голове? Хидан был готов признать, что его привязанность — больная и разрушительная, но не хотел верить в то, что это просто заскок в его мозгах, что это просто шестеренка неправильно крутится. Нет же, это искренне, он чувствует, разве может его подсознание обманывать его так долго?       Просто Какузу он не нужен — это ясно, как день, вот он и выдумывает такие отмазки, валит все на Хидана, делает его виноватым, чтобы сбросить с себя всю ответственность. Это подло, эгоистично и… все равно это не может заставить Хидана его ненавидеть. Все работает не так, как должно и вместо него Хидан ненавидит себя.       Выезжая из города, Хидан вдруг вспоминает про кошку. Рука дергается, он хотел было развернуться прямо сейчас, но остановил сам себя. Нельзя возвращаться. Пусть дорога ведёт его сама — только вперёд, куда бы она не свернула. Сейчас в его голове нет никаких идей, куда он едет и зачем, на самом деле, ему нет до этого дела. Может, он едет вслед за дождём, а может, за солнцем.       Из груди вдруг вырывается судорожный выдох, Хидан часто моргает и кусает губу. Надо же … Не смог даже о кошке бездомной позаботиться, подвёл и её, бросил, потому что страшно вернуться. Ему становится тошно от самого себя и начинается стадия самобичевания — во всём он винит себя, испытывая безмерный стыд. Неужели так трудно быть нормальным? Так трудно держать себя в руках и не выбешивать людей вокруг, не играть на нервах, не выводить из себя. Голос в голове повторяет раз за разом «виноват, виноват, виноват».       Возможно, сейчас Хидан не отказался бы, если б встречная фура вдруг потеряла управление или ее водитель уснул. Или, может, у доджа вдруг наебнутся тормоза, лопнет на скорости колесо или отвалится к хуям руль. Хидан грустно усмехается: с его доджем уж точно ничего не произойдет, как ни старайся, слишком уж дотошно он следил за его состоянием.       Начинается загородное шоссе, дорога сужается до двух полос. Телефон перестаёт ловить сеть, пейзажи становятся однообразно унылыми — с обеих сторон бескрайние пустынные поля до самого горизонта. Дождь закончился, но тяжелое небо всё ещё давило, а облака несутся так быстро, что даже додж не может их догнать, но Хидан не сдается. Он не обращает внимания на знаки, не знает, есть ли здесь ограничение скорости, да и плевать, он даже на дорогу не смотрит — не сводит глаз с облаков. Когда проглядывает солнце, ему кажется, что этого дождливого дня не было, что это сон, или он, может, споткнулся о колесо у себя во дворе, ударился башкой и лежит сейчас в коме. Было бы неплохо.       Куда его приведёт это шоссе, он тоже не знает. Расстояние до города, до фермы, до Какузу становится всё больше, километр за километром, солнце садится по правую руку, пробиваясь через облака, но всё это фикция и обман. Хидан знает, что даже если до северного полюса доедет, это ощущение не пропадёт — Какузу словно здесь, рядом, смотрит осуждающе и с неприязнью кривит губы.              -              Кисаме ходил к ресторану каждый день, но «санитарная обработка» все еще продолжалась. Прошло почти четыре дня, и терпение у него заканчивалось. Попытка выяснить адрес Ями у начальника полиции тоже успехом не увенчалась. Хоть Кисаме и не спрашивал в лоб, подозрительный шеф все равно уловил в его вопросах интерес, который не одобрял. «Это не в твоих полномочиях, Хошигаки» — повторял он и заявил, что адреса у него нет. Кисаме был уверен, что это брехня.       Сай тоже помочь ничем не смог, переняв у Кисаме часть негодования. Его озадачило, почему начальник высказывался так резко, в конце концов, разве не в его интересах раскрыть такие громкие преступления, от которых весь город стоит на ушах? Казалось, в участке никто вообще не горит желанием делать хоть что-то, а девушка в отделе коммуникаций отказалась запрашивать адрес в других штатах, сославшись на приказы начальства. Кисаме связали по рукам и ногам, не позволяя работать и что-то ему подсказывало, что если он будет действовать слишком явно, то его вовсе отстранят, а дело закроют, сделав Ханзо виновным посмертно. Его такой расклад решительно не устраивал.       Сидя на скамейке перед рестораном, Кисаме ждал, сам не зная чего. Он приходил сюда каждый день, наверно надеясь, что покажется хоть кто-нибудь из сотрудников. В такие моменты Кисаме в голову лезли дурные мысли, вспоминались лица убитых детей, цветы, перья, деревянные пирамидки. От этого символизма ему становилось тошно, но от мысли, сколько всего эти дети вынесли перед смертью, становилось еще хуже. Когда через пару дней после обнаружения Сакуры техникам удалось обойти пароль на ее телефоне, найденном в поле, Кисаме весь вечер пытался найти в нем хоть что-нибудь важное, но не нашел ничего. В какой-то момент он просто залип на фотографию — девчонка улыбалась во все тридцать два, розовые волосы, путаясь, разметались от ветра, большие глаза смотрели прямо в объектив. Это была последняя фотография на телефоне, Сакура сделала селфи, стоя в том самом поле. Хоть она и улыбалась, было в ее глазах что-то неуловимо странное, что-то лишнее, это крошечные детали мимики, но чем дольше Кисаме смотрел на этот снимок, тем явнее они становились. Слегка изогнутые в мольбе или страхе брови, слишком широкая улыбка и натянутые уголки губ, напряженные нижние веки. Казалось, что в следующую после нажатия затвора секунду Сакура расплакалась и от улыбки не осталось и следа.       В конце концов, в один из дней терпение Кисаме лопнуло. Он задумал пробраться в ресторан незаметно, пошарить в кабинете Ями, найти всю ему нужную информацию, ведь там наверняка будут какие-нибудь документы. В конце концов, сколько еще можно ждать, когда эта мистическая «сан обработка» закончится, и владелец покажется, сколько за это время успеют убить детей? Удача, что за эти четыре дня ничего не произошло, но нервы у Кисаме уже изрядно напрягались, ожидая дурных вестей в любую минуту.       О своем замысле Кисаме не сообщил никому, даже Саю. Едва ли Сай сдал бы его или проболтался, но Кисаме привык полагаться только на себя и, желательно, никого не подвергая опасности. Если кто-то узнает об этом и выяснится, что Сай был в курсе, он станет соучастником и подставится за зря, нет уж. Кисаме несет ответственность за себя и никого больше.             Сегодня утром моросил слабый дождь, но к вечеру, кажется, небо стало чище, солнце мелькнув на закате, исчезло, зато теперь виднелись звёзды. Дождавшись полуночи, Кисаме быстро выгулял По, переоделся в гражданку — неприметная серая футболка и спортивные штаны, словно на пробежку собрался. Взял с собой телефон, значок полицейского, первую попавшуюся пластиковую карту (оказалась клубная карта спортивного магазина), перчатки и кусок проволоки. Он знал, как взломать простенький замок и, по его наблюдениям, на дверях ресторана стояли именно такие. Дойти до здания незамеченным труда не составило, сегодня будний день, время позднее, на улицах почти никого нет, а бар, в котором кто-нибудь мог бы прохлаждаться, в другой стороне.       Обычно здесь было светлее. Вывеска ресторана светилась всегда, даже когда он был закрыт, свет гирлянд в окнах тоже поблескивал, но сейчас выключено было всё. Здание словно темное, грузное пятно торчало между двух улиц и со стороны выглядело каким-то заброшенным. Мог ли Ями бросить свой бизнес и уехать после случившегося с Ханзо? Кисаме полагал, что если это так, значит он имеет отношение к убийству Чиё как минимум, а может и ко всем остальным, иначе зачем так резко срываться с насиженного места? С другой стороны, с тем же успехом он мог бы уехать в отпуск, или к каким-то дальним родственникам, мало ли что могло произойти. Кисаме понимал, что совпадения нельзя исключать и глупо клеймить человека не разобравшись.       Кисаме зашел за угол ресторана, дошел до задней двери, пришлось сдвинуть в сторону мусорный бак. Оглядевшись, Кисаме надевает перчатки и присаживается у двери на корточки. Пока все шло хорошо — замок древний и простой, пары движений проволокой хватило, чтобы дверь открылась. Впереди темнота коридора, какие-то сваленные у стен рулоны обоев и банки краски, оставшиеся, видимо, после ремонта. Кисаме аккуратно проходит внутрь, стараясь ничего не зацепить, прислушивается, но здесь стоит полнейшая тишина. Оказавшись в зале, он сразу видит дверь кабинета — она отличается от остальных мягкой обивкой и грузной, блестящей ручкой. Сперва Кисаме опасается, что здесь может быть более совершенный замок, но беспокоиться, оказывается, не о чем, проволока справляется и здесь. В кабинете темно, спертый, сухой воздух заставляет Кисаме закашляться, похоже, здесь действительно никого не было все это время.       Включать свет опасно, так что Кисаме продвигается к столу выставив вперед руки, чтобы ни на что не наткнуться. Здесь довольно-таки просторно, он только ногой за кресло цепляется разок. Опустившись у стола на колено, Кисаме включает на телефоне фонарик и выдвигает ящики один за одним. Пока попадается только какая-то чепуха, не стоящая внимания — коробка конфет с марципаном в одном ящике, портсигар, пачка сигарил и свернутый аккуратно эластичный бинт в другом. Старый календарь с позапрошлого года, сломанная зажигалка, пачка батареек… В нижнем ящике клубок спутанных проводов и устаревший терминал оплаты. Противоположный ящик почему-то вдруг не открывается. Кисаме дергает его еще пару раз, подумав, что его просто заело или застряло что-то, но фонарик выхватывает маленькую замочную скважину. К такому крохотному замку не подойдет проволока, но и Кисаме не лыком шит.       Пластиковая карточка идеально пролезает между ящиком и столом, удается зацепить язычок замка и сдвинуть его вниз. Щелкнув, ящик сдвигается с места и Кисаме светит фонарем внутрь. На толстой стопке документов лежит маленький браслет, собранный из разных фигурных бусин. Рядом — конверт в плотной черной бумаге, закрытый настоящей сургучной печатью. Кисаме вытаскивает все, тут же принимаясь разглядывать документы. Сперва идут налоговые декларации, и ни в одной не указаны контактные данные Ями, только имя и фамилия, но при этом документы заверены начальником налоговой штата. Счетов нет, но есть документы на покупку ресторана, в которых Кисаме, наконец, находит адрес. Только адрес этот явно устаревший — указанный штат и город находится почти на другом конце Америки.       Больше ничего важного Кисаме найти не удалось. Он осматривает бумаги, лежащие на столе, но там обнаруживается только черновики меню, пара договоров о найме персонала и какие-то бухгалтерские расчеты. Кисаме проходится по кабинету, рассматривая книжные шкафы, но и на полках тоже ничего интересного, стандартная библиотека каждого уважающего себя бизнесмена. На некоторых полках стоят какие-то декоративные статуэтки, растения в горшках и пепельница.       Выйдя из кабинета, Кисаме осматривается. В обстановке ресторана ничего необычного, на взгляд Кисаме тут даже вполне себе стильно и уютно, правда очень темно. Он не спеша проходится вдоль стены до кухни, заглядывает за стойку. Всё идеально чисто и натёрто до блеска, посуда аккуратно выставлена на полках, словом, кухня замерла в ожидании своего самого талантливого повара. Внимание Кисаме вдруг привлекает дверь в глубине кухни — она чуть приоткрыта, из щели льется приглушенный свет, а перед ней лежит что-то маленькое и длинное, что-то… знакомое. Оглянувшись опасливо, Кисаме все-таки заходит на кухню, перемахнув через стойку и подходит к двери. Что-то заставляет его двигаться медленно, тело напрягается и нервы словно все одновременно посылают в мозг сигналы. У двери лежит синее хвостовое перо, точь-в-точь как те, что лежали у каждого из трупов, кроме последнего. Кисаме поднимает перо, вертит его в пальцах. Что оно здесь делает, как оно вообще могло тут оказаться? Что там, за дверью?       Конечно, Кисаме не имеет права идти туда без спроса, а в идеале, нужен ордер, но что-то подсказывало — медлить нельзя, к тому же он и в ресторан в целом не имел права пробираться, но вот он здесь. Может, это любопытство, может чутьё, которое становилось всё сильнее последнее время, но Кисаме решил, что не может упустить эту возможность. Медленно приоткрыв дверь, он просочился в проём, сразу спускаясь по ступенькам. Похоже, эта лестница вела в подвал или, может, какую-то холодильную камеру, потому что тут явно прохладнее, чем в зале. Небольшие технические лампы на стенах выдавали довольно скудный свет, но там внизу, кажется, было гораздо светлее. Это единственный свет, работавший в ресторане.       Чем ниже Кисаме спускается, тем становится холоднее. Оказавшись в довольно просторной комнате, Кисаме щурится от ярких потолочных ламп. Похоже, это действительно холодильная комната. Вдоль правой стены тянется промышленный холодильник и пара морозильных камер, левая часть комнаты отгорожена длинной плотной пластиковой шторой. У стены напротив металлический разделочный стол, над которым висят инструменты и всяческие ножи. На краю мясорубка и машина для нарезки слайсов колбасы. В целом ничего необычного.       Кисаме откидывает в сторону штору и замирает. Изо рта вырывается облачко пара от резкого выдоха, сердце пропускает, наверно, сразу два удара, а руки сами тянутся к карману с телефоном. За шторой оказывается еще один стол, на котором сейчас лежит незнакомый Кисаме ребёнок, мирно сложивший на груди руки. Судя по синюшному оттенку кожи, девочка уже мертва и, возможно, даже давно. В ногах у нее стоит корзина, в которой свалены короткие тонкие веточки, вперемешку с перьями разных птиц, в том числе и синие, вроде того, что Кисаме до сих пор сжимает в руке. Отмерев от замешательства, Кисаме достаёт телефон из кармана и тут же чувствует жгучую боль в шее. Его обхватывают сильные руки, боль становится резкой и перед глазами все начинает плыть, кружиться до тошноты и в ушах звенит. Кисаме машет руками, слабо контролируя свои действия, роняет телефон, пытается сделать шаг, но ноги его не слушаются, он падает на пол. Глаза закрываются сами собой, хотя он пытается держать их открытыми, пытается встать, но с каждой секундой силы покидают его и последнее, что он слышит — грохот тяжелой двери, закрывающейся на замок.              -              Солнце садилось, кое-где сквозь облака пробивались яркие оранжевые лучи, пятнами красившие всё, до чего дотягивались. После того шторма дождь моросил еще три дня к ряду, а сегодня, наконец, начало появляться солнце. Изрядно похолодало, но Дейдара был уверен, что если солнце будет светить весь день с утра, то снова станет жарко, так что наслаждался вечерней прохладой, пока мог. Он сидел в плетеном кресле на крыльце и корпел над документами, которые требовал заполнить университет. Проходного балла ему хватало впритык, но вступительные экзамены все равно маячили на горизонте. Сасори совсем не волновался, но оно и понятно — он хорошо учился и много читал, а про себя Дейдара такого сказать не мог.       Из дома донеслась музыка, когда Сасори открыл дверь. Последнее время они проводили все больше времени вместе, хотя бы из-за поступления. Было сложно, но Сасори удалось уговорить Дейдару подтянуть материал к экзаменам, тем более что он мог в этом помочь. Если тот вдруг завалит вступительные, их затея пойдет прахом и Дейдара как раз от этого страдать будет больше всех, как всегда.       — Я заполнил! — Дейдара хлопает ладонью по стопке документов и с облегчением вздыхает, словно вагоны разгружал часа два.       — Чай будешь? — поставив на стол прозрачный заварочный чайник, Сасори собирает документы в стопку, мельком их просматривая.       — Не, чаю мне дома с бабулей хватает.       — Тогда в холодильнике кола.       Усевшись в соседнее кресло, Сасори наливает в чашку чаю. Он всё так медленно и церемонно делает, что у Дейдары непроизвольно начинает дергаться коленка. Чтобы не показывать своей нервозности, он скидывает кеды на деревянный пол и подгибает ноги.       — Как мать? — спрашивает он осторожно, глядя куда-то перед собой.       — Всё так же посылает меня к чёрту, — спокойно отвечает Сасори.       — Её лечат?       — Пытаются. Врач говорит, она сопротивляется.       — Значит, её не выпустят?       — Как знать, — Сасори дует на горячий чай, замерев всем телом. В такие моменты он походил на шарнирную куклу, настолько недвижимый и безэмоциональный, но казавшийся хрупким, как и всё его окружение. Непонятно, на чём всё держалось, всё его терпение и равновесие. Он поддерживал порядок на автоматизме, но уже больше с душой, чем следуя принципу «надо», а всё равно казалось, будто его дом, быт, его состояние и нервы держались на тончайших ниточках и если порвётся одна, всё рухнет. Нельзя было сказать, скрывает ли он горе или же его в самом деле нет, даже Дейдара не мог разобраться до конца, но ему было приятнее верить, что Сасори в самом деле оправился и уверенно держит себя в руках. И что эти его ниточки такие же крепкие, как паутина у паука.       — Что, если её выпустят, когда ты продашь дом? — Дейдара упирается подбородком в колени и бросает на Сасори взгляд. Закатное солнце делает его рыжие волосы еще ярче, очерчивает мягкий профиль и курносый нос.       — Это уже будет не моя забота, — Сасори, кажется, усмехается, пряча это за глотком из чашки, — Её подпись на документах у меня есть, пусть докажет, что она была невменяемой в этот момент.       — Ого, — Дейдара округляет глаза и заговорщицки улыбается, — И тебе не стыдно?       — Стыдно ли ей, что она испортила мне детство? — Сасори склоняет на бок голову, глядя перед собой расфокусированно и наигранно задумавшись, — Стыдно ли ей, что мне иногда нечего было есть неделями? — поворачивается, чтобы ехидно улыбнуться Дейдаре в ответ, — Уверен, что нет.       — А ты жесток, — одобрительно кивнув, говорит Дейдаре.       — Есть люди более жестокие. К тому же я не планирую больше быть жестоким, это одноразовая акция.       — Надеюсь.       Последние несколько дней всё как-то замедлилось, Дейдаре казалось, что он в каком-то временном пузыре. Теперь, благодаря Сасори, у него появилась цель, к которой он стремился, а тот помогал ее достичь. Подтягивать школьные знания оказалось нетрудно, всё-таки Дейдара не дурачок какой, он просто не уделял в школе время учёбе, ему было всё равно. Но из Сасори учитель вышел куда лучше, чем из всех школьных учителей вместе взятых, так что готовиться к экзамену было довольно-таки ненапряжно. К тому же проводить время с Сасори было действительно приятно. Конечно, они давно дружили, но сейчас всё стало немного иначе. Что-то менялось и в них самих, в их взглядах и когда Дейдара ловит вдруг чужие глаза своими, они оба быстро отворачиваются.       Когда Сасори объясняет основы черчения, Дейдара сидит рядом, сосредоточенно влипая на изображения в учебнике. Чертежи, шрифт, оси — всё не так уж сложно, разобраться раз плюнуть, но он всё равно внимательно слушает, что ему говорят. Голос Сасори монотонный и спокойный, иногда он делает паузы, чтобы подобрать слова попонятнее. В какой-то момент, Дейдара клонится на бок, упираясь плечом в чужое плечо, и опускает на него голову. Так они просидели до конца третьей главы, а потом Дейдара без помощи и ошибок начертил деталь из учебника.       К слову, бабушка искренне обрадовалась, что Дейдара собрался снова учиться. Почему-то он был уверен, что она опять заведет шарманку про корни семьи, про дар и вот это всё, но она не сказала об этом ни слова. Загадочно ухмыльнувшись, она несколько раз кивнула и сказала что-то на румынском, заставив Дейдару наморщить лоб в попытке перевести фразу. Ничего у него, конечно, не получилось, потому что язык предков уже изрядно позабылся, а бабушка потом сказала, что она уверена — так всё и должно быть.       Мимо крыльца проезжает черная машина, тарахтя мощным мотором, с дороги взлетает стайка голубей. Дейдара, задумавшись, следит за ними взглядом. Со стороны парка слышится пение птиц, точнее какое-то беспорядочное чириканье.       — Птицы снова запели, — озвучивает он вдруг пришедшую в голову мысль.       — Что?       — Бабушка говорила, что птицы молчат. А теперь снова поют.       — Это хорошо? — Сасори смотрит на Дейдару озадаченным взглядом.       Дейдара улыбается, подставляя лицо солнцу. Бледные веснушки почти сливаются с кожей, растрепанная челка спадает на один глаз и он, поправив ее, кивает: — Думаю, да.       Они смотрят друг на друга так долго, что у Сасори затекает рука держать чашку чая на весу. Солнце просвечивает сквозь прозрачное стекло, чай сверкает, словно плавленый янтарь, отбрасывает солнечные зайчики и один из них попадает Дейдаре в глаз. Он сразу жмурится и начинает ворчать, что Сасори это нарочно, на что тот только фыркает, наконец ставя чашку на стол. Мимо снова едет машина, но на этот раз, судя по звуку останавливается. Хлопает дверь и улыбка сползает с лица Сасори, он снова становится серьезным и с осторожностью глядит на дорогу.       У калитки стоит пикап Какузу, а сам он, выйдя из машины, подошел к калитке. Взмахнув рукой, он пересекается с Сасори взглядом и кивает ему.       — О, ого, — Дейдара удивленно пялится на Какузу и переглядывается с Сасори, недоуменно задрав брови. Какузу понимает, что на его внезапное появление в городе именно так все и будут реагировать, так что не переживает по этому поводу. Разве что это немного утомляет.       — Хидана не видели? — спрашивает он.       Сасори прищуривается. В Какузу столько неописуемого раздражения и волнения, что даже смотреть на него непривычно неуютно. Темные волосы собраны в низкий хвост явно на скорую руку, прядки волос свисают на висках и спереди, лезут в лицо. В ухе серьга с черным пером, покачивающаяся в такт движениям, стандартный бомбер рейнджера какой-то пыльный, как и черные джинсы. Вроде это всё тот же Какузу, но он казался каким-то несобранным, рассеянным и явно очень усталым. Под глазами залегли темные круги, шрамы на щеках стали ярче, значит, Какузу побледнел.       — Неа, он давно не заезжал, — говорит Дейдара, отмахиваясь от жужжащего рядом шмеля, — Я только после шторма его видел, ехал куда-то в сторону выезда.       — Из города? — Какузу хмурится, глядя на Дейдару резко и нетерпеливо.       — Ага. Спешил очень.       Словно задумавшись, Какузу смотрит себе под ноги. Сасори чувствовал, что в нём бурлят какие-то противоречия, будто он сражается сам с собой, будто закрывается ото всех ещё сильнее, чем раньше, хотя куда уж. Передвинуть ферму ещё дальше от города вряд ли получится. Подняв взгляд, Какузу встречается им с Сасори и тут же разворачивается, возвращаясь в машину. Резко газанув, он уезжает, колёса подняли с земли едва улёгшуюся пыль.       — Странный он какой-то стал, да? — тихонько говорит Дейдара.       Сасори кивает, вздохнув: — Он что-то потерял.