Крючок

В ушах шумит: мокрое чавканье сапог смешивается с далёким лаем собак и собственным прерывистым дыханием. Далеко, между деревьями, пляшут красные огоньки — это фонари других Охотников, такие же, как и тот, который Антон и сам нервно сжимает в руке. Подсвеченные магическим огнём алые облачка пара вырываются изо рта. Ноги не хотят бежать вперёд, но Антон слишком боится отстать, чтобы пойти на поводу у боли в мышцах и замедлиться. Ему страшно представить, что будет, если кто-то из Охотников обнаружит Арсения первым. Но Арсений же не позволит этому случиться? Ладно, Антон, у него преимущество, его буквально толкает в спину эта необъяснимая тяга, но от всех остальных ведь можно легко скрыться? Арсению достаточно превратиться в белку и переждать погоню в корнях деревьев — он же не настолько глуп, чтобы позволить себя схватить? Алая вспышка озаряет лес справа. Антон с замиранием сердца смотрит, как ракета взмывает в воздух далеко за деревьями. Нет, пожалуйста, нет, пусть это будет ложная тревога. Огни вокруг меняют траекторию — остальные охотники направляются на зов, и Антон бежит за ними, чувствуя, как режет в груди от нехватки воздуха. Нет. Пожалуйста. Пожалуйста, нет. Почему справа, почему не слева? На кой чёрт он туда сунулся? Слева труднопроходимые топи и пещеры, справа только рваная линия обрыва, к которому так удобно будет прижать загнанную жертву. Какой дурак туда побежит? Какой дурак вообще сбежит из-под стражи, зная, что это сделает его главным подозреваемым по делу о похищениях? Лёгкие, кажется, сейчас взорвутся, в боку колет, а мышцы ног горят, но Антон отчаянно толкает себя вперёд, туда, откуда появилась эта проклятая ракета. Красного становится больше, пятна фонарей между тёмными стволами становятся гуще, а непроглядная тьма за деревьями сменяется на синеву купающихся в лунном свете облаков. Антон делает последний рывок, словно выстреливает собой из невидимой пушки, и приземляется на поляну вдоль обрыва, усыпанную красными огнями охотничьих фонарей. Как только взгляд выхватывает тёмный силуэт на фоне неба, хочется закрыть глаза, чтобы этого не видеть, притвориться, что его тут нет. Но притвориться больше нельзя. Он тут, Арсений тут, и Охотники тоже тут — окружают, прижимают его к краю обрыва, подходят ближе. Если Антон позволит себе отсиживаться на вторых ролях, у него не будет контроля над ситуацией, а значит, придётся действовать прямо сейчас, без плана и без подготовки. Придётся импровизировать. — А ну иди, блядь, сюда, козлище ебаный! — Антон вырывается вперёд, словно закрепляет за собой право разбираться с Арсением самостоятельно. — Какого хуя?! Ты мне пиздел всё это время? — Шаст! — драматично выкрикивает Арсений, выставляя перед собой руки, но в объяснения не пускается, должно быть, ещё не успел придумать, как будет оправдываться и будет ли вообще. Значит, нужно тянуть время, чтобы дать ему возможность подстроиться. Хорошо. — Втёрся ко мне в доверие! — продолжает наступать Антон. — Использовал меня! И всё ради чего, чтобы запутать расследование?! Краем глаза Шастун видит, как кто-то из Охотников пытается сделать шаг ближе, но Стас останавливает его, перегородив путь. Видимо, признаёт за Антоном право получить ответы на мучающие его вопросы. Или хочет услышать от Арсения, какое он чудовище, чтобы потом улыбнуться победно: я был прав, Антон, тебе нужно было слушать меня, только меня и никого больше. — Всё слишком сложно, Антон! — Арсений продолжает обходиться общими фразами, будто вырванными из сценариев его театра. — Я сам запутался! Я наделал кучу ошибок и не знаю, как всё исправить! Так, кажется, этот спектакль пора заканчивать, пока кто-то ещё не вмешался, или ещё хуже, пока не пришлось придумывать чересчур подробный диалог с признанием. — Ты прекрасно знал, что делал! — выплёвывает Антон, обнажая кортик. — Ты чудовище, в тебе нет ничего человеческого! Не пытайся меня обмануть снова! На долю секунды Арсений кажется удивлённым, как будто что-то в словах Антона его искренне задело или застало врасплох. Но он не позволяет этому выражению задержаться на лице, быстро возвращаясь к образу драматического героя, картинно замершего на краю скалы в ожидании правосудия. И правосудие летит к нему. Антон старается не останавливаться и не думать, действовать на рефлексах. В голове стучится единственное: ты же пообещал, ты же пообещал. Так исполняй. Кажется, когда кинжал прошивает Арсения, воздух вышибает из них обоих. Секунду назад лезвие блестело в лунном свете, а сейчас его уже не видно, снаружи осталась только рукоятка в дрожащей ладони Антона. На пальцы льётся горячая кровь, чёрная в лунном свете. Антон сжимает левую руку в волосах Арсения, заставляя его запрокинуть голову, и шепчет ему на ухо с напускным выражением максимального доступного ему отвращения на лице: — Арс, прости меня, пожалуйста, Арс. Всё происходит очень быстро и очень медленно одновременно. Где-то сзади гремит топот нескольких пар сапог, кто-то кричит, кто-то просит остановиться, мы должны его задержать, мы должны его допросить, нет, Антон, стой, Антон, стой. Уже в его волосах и на локтях, и за мундир тянут чужие руки, оттаскивая его назад. Антон успевает только испуганно разжать ладонь, чтобы отпустить рукоятку и не вытащить кортик. Он же не хочет оставлять Арсения истекать кровью по-настоящему. Последний момент, который въедается в память навсегда — это мокрый блик в полных боли глазах Арсения, глядящих прямо на него; бледное лицо с дрожащими губами; отросшие волосы, хлещущие по лбу и скулам. А потом — ничего. Арсений хрипит, заваливается назад, сыпучая земля уходит у него из-под ног, и вот на месте, где он стоял, уже нет больше никого. Антон рефлекторно подаётся вперёд, но десяток рук удерживает его на месте, словно все боятся, что он полетит с обрыва следующим. Знали бы они, как близки к истине. Кажется, спектакль вышел из-под контроля, когда актёр упал со сцены. Такого уговора не было. Ранить — да, от ранения можно и оправиться, но от падения с такой высоты? Антон стряхивает с себя чужие руки и, спотыкаясь, практически ползёт к краю обрыва, чтобы заглянуть вниз. Он цепляется за жухлую прошлогоднюю траву и, прерывисто дыша, заставляет себя открыть глаза навстречу бездне внизу. Ничего там нет. Ни тела, ни парящего на огромных крыльях Арсения, ни чёртовой голубоглазой галки. Только беспристрастный холодный поток, бьющийся волнами о камни. — Мы должны были его задержать, — доносится сквозь свист ветра уставший голос Стаса. Антон оборачивается и послушно хватается за протянутую ему руку, чтобы встать. — Я… — начинает он, когда внезапный спазм сжимает горло. — Я всё испор… Договорить не получается — за спиной Стаса в небо взмывает ещё одна ракета, на этот раз в глубине леса. Кто-то ещё зовёт подкрепление. — Чего встали? — рявкает Шеминов. — Протокол забыли? Пошли! Охотники растерянно трусят обратно к деревьям, а капитан, прежде чем присоединиться к ним, стряхивает песок и листья с мундира Антона, тихо добавляя: — Не ты, Шастун. Возвращайся в штаб. Ты сегодня натворил достаточно. §§§ Только когда лязг, топот и лай остаются далеко позади, Антон позволяет себе заплакать. Он прислоняется лбом к колючему мху на каком-то дереве и чувствует, как горло дерёт от рвущегося наружу крика отчаяния. Каждый вдох превращается в рваный судорожный всхлип. Антон пытается вытирать мокрое лицо руками, но лишь размазывает по щекам кровь. Чужую кровь. Кровь человека, которого он убил. Как он оказался в этой реальности? В реальности, где он готовит камеры для невиновных. В реальности, где он загоняет людей, как дичь по лесу. В реальности, где он не убивает чудовищ, а выполняет их приказы. Как мир вокруг стал этим миром, этой уродливой, искажённой версией себя, и как Антон стал этой уродливой, искажённой версией себя? Он больше всего на свете хочет сейчас проснуться, почувствовать запах маминых пирогов, увидеть, как лучи солнца играют на деревянных перекрытиях над головой, и понять, что всё это был просто кошмарный сон. Иногда Антон просыпается от кошмаров, если кричит в них, поэтому он кричит и сейчас — ревёт, рычит, орёт до саднящего горла, но… Не просыпается. Когда сил плакать больше не остаётся, его захлёстывает волной безразличия. Только после того, как внутри всё немеет, Антон начинает чувствовать что-то снаружи. Он чувствует, что колени промокли от сидения на влажном мху, и что горло болит, и что он замёрз. Кажется, он всё ещё жив, а значит, он должен встать и идти, должен продолжать выполнять данное обещание, должен оставаться опорой для тех, кто не может без его помощи. Хотя бы только ради этого Антон встаёт и продолжает двигаться в сторону города. Стражники у ворот смотрят на него ошарашенно, и Антон салютует им окровавленной рукой, усиливая эффект. Здравствуйте, здравствуйте, да, это я — уходил в лес Охотником, а вернулся чудовищем, вот ведь как бывает. Вот ведь как бывает. В штабе непривычно тихо. Навстречу ему выбегает Позов и сразу переходит в режим обеспокоенного врача: — Шаст! Ты в порядке? Швы наложить надо? Дай посмотрю! — Это н… Это не моя кровь, — отмахивается Антон. — А наши ребята все в порядке? — не унимается Дима. — А? Д-да. Наверное. Были в порядке, — пожимает плечами Шастун. — А чья кровь тогда? — недоумевает Дима. И Антон почему-то отвечает первое, что приходит в голову: — Я не знаю. Он протискивается дальше по коридору мимо растерянного Позова и ныряет в дверь казармы, где, не раздеваясь, падает поверх одеяла на свою кровать и просто лежит так, впитывая темноту вокруг. Хочется провалиться в сон, но вместо этого почему-то одна за другой перед глазами всплывают картинки-воспоминания. Вот голова Арсения лежит на его коленях, а из его груди торчит, бликуя в лунном свете, эфес кортика. Выходит, тот сон, хоть и не отличался точностью, действительно был вещим. Пласибелла знает своё дело. Вот Ира объясняет, как собирается плести гобелен, у неё горят глаза и голос взволнованный, и она говорит, что хочет изобразить там море, водоросли и разноцветных рыб, но для этого нужно много разных оттенков синего, и она вторую неделю подряд по всему городу ищет синюю пряжу. Она это говорит, а Антон не слушает, смотрит в окно, как собаки дерутся, про гобелен ему неважно. Но ей же было важно. Вот мама кипятит бельё, а маленький Антон спрашивает у неё, почему папы давно не было дома. Она замирает, и глаза у неё становятся грустные-грустные. Вода с огромных щипцов капает на пол. Вот Стас, щурясь на солнце, с улыбкой наблюдает, как Дарина купает сына, а тот визжит и бьёт по воде руками. Когда-нибудь ты поймёшь, каково это — встретить своего человека, говорит он. Того, с кем интересно заниматься даже самыми скучными и глупыми вещами, того, кого ты будешь готов слушать часами. Я так хочу этого для тебя, Тох. Так хочу, чтобы ты тоже встретил… Свою родственную душу. Зачем? Стас? Чтобы жалеть? Чтобы бояться потерять? Чтобы за несколько недель отбросить всё то, во что верил всю свою жизнь? Чтобы стоять над чаном с кипящими простынями и пытаться не плакать, пока твой ребёнок спрашивает, почему его отец никогда не вернётся домой? Чтобы я всё испортил? Все эти воспоминания наслаиваются друг на друга, толкаются, шумят, перебивают. Кружатся, как осколки в калейдоскопе, сбивая с толку и заставляя виски пульсировать от боли. Антон зажмуривается крепче и ждёт, когда это всё прекратится, но, кажется, это не прекращается до самого утра. Он сам не замечает, как засыпает тяжёлым беспокойным сном. Подъём он пропускает, то ли после тяжелой ночи ребятам разрешают поспать подольше, то ли лично его решают не будить. Так или иначе, Антон просыпается к обеду, скорее от дискомфорта, чем от того, что выспался. Колючее одеяло отпечаталось на щеке, лицо чешется от засохшей крови, а ещё нестерпимо хочется в туалет. Только это заставляет Шастуна скатиться с кровати и дойти до ванной комнаты. В пыльном зеркале отражается мрачная фигура, перепачканная бурой кровью и чёрной грязью, в волосах до сих пор застряли кусочки мха. Наверное, по-хорошему нужно набрать ванну, но Антон боится, что не сможет совладать с искушением погрузиться на дно и больше никогда не всплыть. Поэтому он просто трёт лицо ладонями у умывальника, надеясь, что после этого хоть немного станет больше похож на живого человека и меньше похож на ходячий труп. Есть пока не хочется, но точно захочется позже, поэтому Антон прокрадывается на кухню, чтобы стащить булку, и почти проворачивает эту авантюру, но уже у самого выхода его окрикивает знакомый голос: — Шаст. Стас сидит в самом углу, за крайним столом, мрачно мешая сахар в комично маленькой кофейной чашке. Круги под его глазами стали только глубже. — Далеко собрался? Вот и есть ему до всего дело, а. Как заебал. — Я беру увольнение, — мрачно отвечает Антон, прижимая к себе булку. — А куда я собрался в увольнении, тебя ебать не должно. Шеминов вздыхает и качает головой: — А я не даю тебе увольнение. Я всё ещё твой командир, забыл? — Стас. При всём уважении. Иди на хуй. Антон разворачивается и выходит в коридор, слыша, как в спину ему несётся: — Я просто не хочу, чтобы ты натворил глупостей! Шастун ускоряет шаг, раздражённо вгрызаясь в булку. Чтобы он не натворил глупостей! Он, может, последний человек здесь, за которого стоит переживать. Это их всех нужно контролировать, чтобы они не натворили глупостей. Не потому, что он хочет — потому, что он пообещал. Арсений, правда, уже, наверное, никогда не проверит, сдержал Шастун обещание или нет. Но Антон-то будет знать. Он несётся вперёд широкими шагами, словно надеется, что Стас со своими коротенькими ножками не сможет его догнать, если захочет. Но Шеминов даже не пытается. Зато уже у ворот Антона нагоняет Дима, судя по полотенцу на плече и бритве в руке, бежавший за Шастуном из самой ванной комнаты. Запыхавшийся и расхристанный, он несётся за другом и машет рукой: — Шаст, Шаст, стой! Желания останавливаться никакого нет, поэтому Антон угрюмо продолжает шагать вперёд, но Позов отказывается отставать. — Да стой ты, блядь! Дима делает последний отчаянный рывок и хватает Антона за локоть, тот вынужденно тормозит. Они оба наблюдают, как позовское полотенце летит в грязь и остаётся позади. — Я не хочу сейчас разговаривать, — сквозь зубы цедит Антон, пытаясь стряхнуть друга с руки, как какого-нибудь паразита. — Да я заметил, — фыркает Позов в ответ. — Ты никогда не хочешь разговаривать в последнее время, и я, как хороший друг, думал, что тебе это, нужно побыть наедине со своими мыслями, но в какой-то момент хороший друг должен вытащить тебя из этой ямы. — Какой ямы? — недоумевает Шастун. — В которой ты сидишь наедине со своими мыслями, — поясняет Дима так, будто его метафора должна быть очевидна. — Антон. Что, блядь, с тобой происходит? Они стоят, как два идиота посреди шумной улицы над валяющимся в грязи полотенцем, и у Позова половина головы в мыльной пене. Объяснять что-то сейчас, там, где их могут подслушать, там, где они привлекают чужое внимание — глупо до безобразия. Но именно сейчас Антон чувствует, как копящееся внутри давление словно выталкивает из него какую-то невидимую пробку, поэтому он хватает Позова за грудки и шипит ему в лицо: — Что со мной происходит?! Что происходит? Что с этим, блядь, миром происходит, ты мне лучше скажи! Со мной происходит то, что мне врали всю мою жизнь, и я себе врал всю свою жизнь, и в результате я сейчас не знаю совсем, кто я, что я, с кем я, за кого я — ничего не знаю, Поз! Только знаю, что вокруг пиздец какой-то. Я себя уговаривал, говорил, что всё хорошо, что всё нормально — оказывается, мне так только казалось, а на самом деле это глаз бури. На самом деле, мы в центре какой-то чудовищной несправедливости, какого-то ужасного перелома и не замечаем этого только потому, что мы инструмент этой несправедливости — вот что со мной происходит! Позов почти отрывается от земли, болтаясь в руках у Шастуна, но остаётся удивительно хладнокровен: — Хорошо. Хорошо. Ты хочешь об этом поговорить? Антон выпускает его и судорожно сжимает-разжимает пальцы, словно им не хватает какого-то оружия или инструмента: — Я не хочу говорить, я хочу делать. Я хочу хоть кому-то помочь, а пока только подвожу всех. — Никого ты не подводишь, — невозмутимо качает головой Дима. — Ну, кого ты подвёл? Перед глазами моментально встаёт лицо Арсения — бледное, испуганное, в один момент его бликующие глаза смотрят на Антона, а в следующий на краю обрыва уже никого нет. Но Шастун поджимает губы и выталкивает из себя тот ответ, который от него ждут: — Иру. Дима качает головой: — Да ну брось ты, ты не мог знать, что её… — Нет, ты не понимаешь, — Антон хватает его за плечи, словно надеясь, что так будет проще объяснить, и тараторит, не в силах заткнуться. — В день, когда её похитили, я был на свадьбе у друга, и я должен, должен был пойти с ней, быть рядом с ней, но я ей даже не сказал про приглашение. Понимаешь, Поз? Я должен был её позвать, но не позвал, я вместо этого позвал другого человека… Нет, нет, даже не так, я позвал не человека, я позвал, я позвал перевёртыша, и он перекинулся в неё, и все гости на этой свадьбе скажут, что я был с Ирой, и это только вопрос времени, когда узнает Ст… — Он знает, — в голосе Димы почему-то сквозит невероятное для этой ситуации спокойствие. — Ч… то? — Он знает, что тебя видели на свадьбе с Ирой. А ещё он знает, что за пару дней до этого тебя видели уходящим с ним с дежурства на всю ночь, хотя сам Стас в это время был дома. Он всё знает. Просто не говорит. Антон чувствует, как слабеют пальцы, и его ладони бессильно скатываются вниз. — Почему? — еле слышно уточняет он. Позов хмурится, как делает всегда, когда считает, что ему задают дурацкие вопросы: — Да откуда я знаю, у него и спроси. Мне кажется, потому что он заботится о тебе, беспокоится, что ты попал в дурную компанию. Он вроде как думает, что тебя этот твой Арсений приворожил. Ах, ну конечно, это коварные нелюди, им только дай кого-нибудь приворожить, сглазить, на кого-нибудь навести порчу, провести парочку кровавых ритуалов. — А ты сам что думаешь? — мрачно уточняет Антон, глядя на Диму исподлобья. — Ничего, — равнодушно пожимает плечами Позов. — Я думаю, что я достаточно насмотрелся на твои приключения в казармах, чтобы знать, что красивому мужику не нужно никаких приворотов, чтобы тебя соблазнить. Впервые за последние дни Антон чувствует, как непроизвольно дёргается уголок губ в полуулыбке. Может, действительно зря он всё это время отталкивал Позова? Тот всегда умел подходить к сложным вопросам с такой обескураживающей рассудительностью, что они мгновенно начинали казаться лёгкими. Антон трёт руками лицо и подаётся вперёд, позволяя Диме обнять себя, утешительно похлопывая по спине. — В любом случае это уже не важно, — бурчит Антон ему в плечо. — Почему? — Потому что… — Шастун запинается, кажется, стоит ему сказать эти слова вслух, как они станут реальностью. — Арсения больше нет. Из-за меня. Из-за того, что я его подвёл. Дима отстраняется и оставляет руки на плечах Антона, заглядывая ему в глаза: — Ну Арсения нет. Но все остальные-то есть? Я есть, ты есть, Стас есть. Люди, которым нужна твоя помощь, есть. Или не люди. Ира есть. Ей ты больше всего сейчас нужен, слышишь меня? Антон рвано кивает. Расклеиваться сейчас действительно кажется непозволительной роскошью, но он не может ничего поделать с тем, что чувствует себя чудовищно бесполезным. Он за несколько месяцев ничем не помог этому расследованию, а чем поможет сейчас? — Я не знаю, как ей помочь, — потерянно признаётся Антон. — Не знаю, с чего начать. Дима закатывает глаза так далеко, что ему, должно быть, аж больно: — Как, с чего? С начала, конечно! С осмотра места преступления. Половину дороги до Ириного дома Позов вытирает недобритую лысину поднятым с земли полотенцем, а вторую половину Антон пересказывает ему всё, что успел узнать, упустив только самые пикантные детали о воровстве документации Ордена, сокрытии колдовства и секса на дереве. Да и не сказать, чтобы эти детали имели какое-то значение в вопросах похищения пострадавших. — То есть, это сто процентов не мог быть твой Арсений? — уточняет Дима, почёсывая бороду. — Скажем так, это сто процентов не мог быть только Арсений. Когда пропала… когда похитили Иру, он был со мной, поэтому, даже если он замешан, у него явно есть подельник. — И ты не знаешь, кто это мог бы быть? — Да хуй его знает, — вздыхает Антон. — Знал бы — давно всех спас бы. Ирин дом встречает пустыми безжизненными окнами. Незапертая дверь деликатно подпёрта каким-то ящиком, но поблизости нет ни одного стражника, который мог бы остановить потенциальных взломщиков от того, чтобы заглянуть внутрь. Остаётся надеяться, что даже если тут кто-то и был, его привлекли только ценности, а улики остались нетронутыми. Но внутри дом, кажется, выглядит так же, как и в день, когда он лишился хозяйки. Антон замирает на пороге, чувствуя, как по груди разливается знакомая тяжесть вины. Такой милый и уютный раньше, сейчас дом Иры кажется холодным и безжизненным. Цветы в вазах темнеют изломанными засохшими силуэтами; аккуратно заправленная постель кажется не удобнее гроба; чай в аккуратной маленькой чашечке давно остыл и больше никого не согреет. Дима аккуратно протискивается в дом мимо окаменевшего в дверях Антона и осматривается, поставив руки на бёдра. Он хмурится, чешет переносицу, а затем вздыхает: — Нет, ну знаешь, то, что следов крови нет — это уже хорошо. — Твой оптимизм — хуже пессимизма, — фыркает в ответ Антон, наконец заходя внутрь. Не сказать, что преступники оставили много улик, но хоть что-то действительно понять можно. Например, да, что на месте преступления нет крови — значит, похититель не был вооружён и полагался на свою силу, иначе в ходе борьбы с участием мебели кто-то бы точно поранился. А ещё Антон замечает, что дверь не выломана — значит, Ира впустила злоумышленника в свой дом добровольно, а затем что-то пошло не так. Стол сдвинут, но не перевёрнут, посуда не разбита, шторы не порваны — значит, борьба не была жестокой, Иру скорее пытались усмирить, чем навредить ей. Что ж, всё подходит под версию, что её похитили и держат где-то живой для участия в каком-то ритуале. Только вот кто, кто похитил, кто держит? То, что она сама открыла дверь, указывает на то, что искать нужно среди кого-то из знакомых? Или любой бродячий торговец, ребёнок или старушка с просьбой о помощи тоже могут быть под подозрением? Пока Антон размышляет, Позов так и стоит, нахмурившись, и когда их взгляды встречаются, кивает Антону: — Слушай, что это за звук? — А? — Стук, говорю, слышишь? — Дима прикладывает палец к губам и сразу же начинает отсчитывать им ритм тихого монотонного стука, наполнившего комнату. На минуту сердце Антона наполняется ужасом, пока мозг подсовывает варианты, один чудовищнее другого, но внезапное озарение заставляет его стукнуть себя ладонью по лбу: — Блядь, Люк! Дима пробегается обеспокоенным взглядом по полу, словно ищет люк в погреб, а затем непонимающе пожимает плечами, ожидая объяснений. Шастун вертит головой, определяя источник звука, а затем опускается на колени у кровати и подтверждает свою гипотезу на практике: из темноты на него смотрят два испуганных кошачьих глаза, а рядом с ними нервно барабанит по полу серый хвост. — Забыли про тебя все, да? — сочувственно интересуется у кота Антон и вытягивает руки. — Ну иди сюда, иди. Люк не выглядит довольным тем, что его собираются вытащить из уютного уголка, и Антону приходится расчистить пространство, отодвигая в сторону какие-то коробки, шкатулки и скомканные бумажки. Последнее, кстати, не похоже на Иру, так заботящуюся об уюте своего дома. Антон на секунду отвлекается, отбрасывая бумажку дальше из-под кровати в сторону Димы, а потом снова возвращается к попыткам вытащить кота. Несколько минут, матерных слов и царапин спустя наружу появляется очень недовольный серый комок то ли пыли, то ли шерсти. — Блин, умел бы ты разговаривать, — вздыхает Антон, прижимая к груди перепуганное животное. — Ага, и что бы он тебе сказал? — усмехается Позов. — Что не знает, кто это сделал, потому что в момент похищения был занят вылизыванием яиц? — Хотя бы сказал, сколько их и как выглядели… — отмахивается Антон, ища глазами кошачью миску. — Люк, ты точно не замаскированный перевёртыш? Сейчас было бы самое время признаться. Я не буду ругаться, честно. Но эти обещания не оказывают влияния на кота — он всё так же продолжает сидеть и сопеть, хмуро спрятав морду у Антона под мышкой. Миска находится на полу у умывальника, предсказуемо пересохшая. Непорядок. Антон оглядывается, пытаясь найти рядом ведро или какую-то ёмкость с водой, но ничего подходящего не видит. Тогда он ковыряется в памяти, пытаясь нащупать заклинание, которым Арсений наполнял ванну, и приказывает: — Апа! Миска стремительно наполняется, неловко расплёскивая воду вокруг. Для первого раза неплохо, тем более кота это не смущает — он вырывается из рук Шастуна, спрыгивает на пол и принимается лакать воду с жадностью неделю бродившего по пустыне путника. — Так, свидетель не хочет свидетельствовать, это понятно, — вздыхает Позов, наблюдая за котом. — А что с тем мусором, который ты из-под кровати выгреб? Это улика? — М? Да нет, просто бумажка… какая-то… Антон нагибается, поднимая с пола отброшенный клочок бумаги, и расправляет его пальцами, с удивлением понимая, что узнаёт, что это такое. — Или нет, — хмурится он. — Или улика. — Чего там, чего там? — в голосе Позова прорезаются нотки ребяческого любопытства. — Билет в театр, — выдыхает Антон. — На утро того дня, когда она пропала. Всё это выглядит очень странно — известная любовью к аккуратности Ира нечаянно обронила билет в прибранном доме или всё же специально закинула его под кровать, надеясь, что его не увидит похититель, но найдут расследователи при тщательном обыске? Контрольная часть билета оторвана — значит, на спектакль она всё же попала и успела вернуться домой. Но как она вообще там оказалась? До момента, когда Антон потащил невесту следить за Арсением, за ней не было замечено особого интереса к театру, так почему она пошла сейчас? — «Башня колдуна», — читает вслух Позов, заглянув через плечо Антона. — Это что за спектакль? Про что? — В душе не ебу, — признаётся Антон. — Наверное, про колдуна. И про башню. Он переворачивает билет и вздрагивает от неожиданности, обнаружив на другой стороне сделанную быстрым почерком подпись: «Спасибо, красавица! Приходите на наш спектакль!» — Её пригласили! — почему-то восхищённо отмечает Дима. — Нет, — отрезает Антон. — Её заманили. §§§ Уговорив Диму забрать кота в штаб, Антон уверенно направляется к городским воротам. Решимость на его лице заставляет случайных прохожих отпрыгивать в сторону в страхе за свою безопасность. Иру специально заманили в театр, чтобы похитить — сомнений нет. Почему это произошло у неё дома — другой вопрос. Возможно, преступник специально втирался в доверие подарками или даже был из труппы, и Ира почла за честь пригласить понравившегося актёра на чай. Только вот кто это был? Да, это не мог быть Арсений, но если он замешан (был замешан), если у него есть подельники (были подельники), разве не логично, что это будет кто-то из числа его коллег? Антону нужны ответы. Он снова обходит супоросную свинью, которой, кажется, ничто в мире не может помешать валяться на дороге и наслаждаться жизнью. Когда всё закончится, надо будет взять у неё пару уроков. Когда на горизонте вырастает дом Арсения, сердце начинает колотиться чаще. Наверное, в глубине души Антон ожидает найти внутри хозяина, раненного, но живого, отлёживающегося на своей горе подушек после недоразумений прошлой ночи. Было бы славно. Но дом Арсения встречает такой же неуютной тишиной, что и дом Иры. Холодный и пустой, дом без хозяина. Антон залезает в заботливо оставленное приоткрытым окно, с подоконника которого предусмотрительно убраны горшки с растениями. Здесь неуловимо пахнет Арсением и вместе с тем пахнет его отсутствием. Земля в многочисленных горшках ещё сырая, словно их полили только вчера; на столе возвышается глыба недоеденной мамалыги; на кровати разбросаны листки со сценарием спектакля. Антон подходит и осторожно убирает их, опускаясь на кровать поверх покрывала. Постельное бельё пахнет Арсением так сильно, что на секунду кажется, что он должен быть здесь, просто нужно чуть внимательнее поискать между складками одеяла. Но его нет. Его нет. Как Антон мог позволить этому произойти? Как так вышло, что перед женщиной, с которой он помолвлен пять лет, он испытывает только чувство вины и стыда, а при мысли об Арсении чувствует, будто ему сердце вырывают? Как так быстро образовалась эта постыдная зависимость и как теперь от неё избавиться, как пережить это похмелье от Арсения и вернуться к тому, что было до него, без зияющей дыры в груди? У Антона ответа на эти вопросы нет, и он утыкается лицом в подушку, глубоко втягивая этот запах, от которого внутри так приятно и горько одновременно. Как он мог позволить этому произойти? Как он мог это потерять? Единственное настоящее, яркое, искреннее, что было в его жизни и больше не будет уже никогда. Может, в какой-то другой жизни они ещё встретятся, но будут другими людьми, в другом времени, с другими законами, и тогда они смогут снова узнать друг друга. Может, даже Антон там тоже будет смелым охотником на чудовищ, а Арсений талантливым бардом или актёром, но всё будет по-другому. Не так, как здесь. Не так больно. Тогда, на празднике, повязывая ленту на дерево, он должен был загадать, чтобы они были связаны судьбой во всех возможных мирах, не только в этом. Но сейчас уже поздно. Сейчас уже ничего из этого не имеет значения. Они уже никогда не узнают, суждено ли им было всерьёз полюбить друг друга, или это был бы мимолётный, но яркий роман, память о котором греет долгие годы после. Этот бутон завял, не успев распуститься. Ладно. Ладно. Антон садится на кровати, потому что боится тут уснуть, и начинает растерянно собирать разбросанные по покрывалу бумаги в ровную стопку, чтобы хоть чем-то занять руки. Судя по пометкам на полях, Арсений готовился к роли владельца галереи, из которой крадут какую-то очень большую картину. Даже интересно было бы посмотреть на такое на сцене, жаль не выйдет. Хотя в театре явно заменят Арсения, после его внезапной пропажи, на какого-то другого актёра, у них явно есть регламенты на этот счёт… Стоп. Регламенты. Актёры. Антон подрывается с кровати, отбрасывая листы с пьесой и позволяя им беспорядочно разлететься по комнате. Они больше не важны. Важно вот что — у актёров должны быть сценарии с пометками, кто кого играет. А ещё — расписание ближайших спектаклей. То есть, даже мёртвый Арсений может знать, кто играл в спектакле, на который заманили Иру! Антон кидается к стеллажам, скользит взглядом по корешкам книг, торопливо бормочет названия. Он не заметил этого в первый раз, но у Арсения, оказывается, полно литературы по ботанике и про шитьё одежды несколько книг есть, и почему-то про ежей пара штук — где только все его материалы про театр? Антон носится от шкафа к шкафу, но с каждой минутой разочаровывается только больше. Будь проклят обширный кругозор Арсения! По закону подлости нужные материалы оказываются в последнем месте, где Шастун додумался бы смотреть — то, что он изначально принял за комод, оказывается секретером. Откинув крышку, Антон со смесью восторга и ужаса наблюдает, как стопка бумажек разлетается по комнате. Зато это то, что нужно! Он сгребает все записки, брошюры и буклеты в одну кучу, по диагонали пробегаясь взглядом по разномастным строчкам. Пестрота разных почерков, цвета чернил, размер букв сбивает с толку и мешает сосредоточиться, и проходит, наверное, не меньше десяти минут, прежде чем глаза Антона выхватывают знакомое словосочетание: Башня колдуна. Он жадно вглядывается в список ролей на брошюре, пытаясь узнать хоть какие-то фамилии, но ни одна из них ему не знакома: Варнава, Серавин, Кукушкин… Но в самом низу отдельно вынесена фамилия, которую Шастун уже слышал раньше. Буклет горделиво сообщает своему читателю: впервые на большой сцене, в роли Пэлиаса, придворный шут Его Величества, Александр Гудков. В один момент Антон сидит на полу, ошарашенно глядя на программу спектакля, а в следующий он уже несётся по улочкам Млаштины так быстро, что в боку начинает неумолимо колоть. Кровь шумит в ушах, и он не может поверить, что всё это время был так близок, всё это время ему нужно было только протянуть руку, и похититель оказался бы пойман. Всё-таки не нужно было слушать Арсения, который умолял повременить с задержанием, сразу бы этого подозрительного типа кинули в темницу — глядишь, и Ира не пропала бы. А сейчас остается только надеяться, что ещё хотя бы не слишком поздно. Врываясь в штаб, Антон игнорирует всех изумлённых коллег по пути и несётся напрямую в кабинет капитана. Стас поднимает на него удивлённый взгляд, когда Антон с грохотом опускает на его стол билет и буклет с криком: — Я знаю, кто это сделал! Я знаю! Нам нужен Александр Гудков! Стас хмурится: — Тот самый Александр Гудков, которого мы вчера ночью задержали в лесу, и сейчас он отдыхает в нашем подземелье? Он тебе нужен?