Крючок

Из смазанных объяснений Дарины поначалу не получается добыть никакую информацию. Лишь позже, после того, как стражники передают её в руки Ордена и ей удаётся прорыдаться на плече у Стаса, она хоть немного успокаивается и начинает говорить предложениями, из которых можно понять хоть что-то. Оказывается, Дарина последний раз видела Иру вчера вечером, когда проводила её домой после похода в лес за цветами. Утром у каждой из них были свои планы, а вот во второй половине дня они должны были встретиться у булочной и отправиться к Ире, чтобы плести бусы. Дарина собрала свою корзинку для рукоделия, явилась в означенное место и даже успела купить козонак к чаю, но подругу так и не дождалась. Тогда она выдвинулась к дому Иры, надеясь встретить её по пути, но и тут надежды не оправдались. Когда Дарина дошла до дома подруги, тревога уже накрыла её с головой, поэтому она сразу заметила, что свет в доме не горит, а дверь приоткрыта. Внутри мебель была сдвинута со своих мест, но не так, будто кто-то что-то искал, а так, будто кто-то здесь боролся за свою жизнь. Дарина в ужасе выбежала на улицу и побежала звать стражу. На тот момент она ещё надеялась, что всё это одно большое недоразумение, что Ира забыла про их планы или что случилось что-то, что потребовало бы её внимания. Возможно, она занималась перестановкой мебели, когда неожиданно пришёл Антон и забрал её на незапланированное свидание-сюрприз? Но эта надежда разбилась о жестокую реальность, когда Дарина увидела, как озадаченный происходящим Антон приближается к Ириному дому. Без Иры. Слушая это всё, Антон даже радуется, что от него сейчас не ждут мгновенной реакции, списывая, видимо, его заторможенность на шок. Он бы при всём желании не смог бы сейчас хоть что-то адекватное из себя выдавить, потому что в голове роится одновременно столько мыслей, что виски начинают пульсировать подступающей мигренью. Что ж, из хорошего — по крайней мере, Арсения можно исключить из числа подозреваемых, у него есть железное алиби, он весь день был на свадьбе с Антоном. Только вот. Только вот об этом не знает никто, кроме Антона. Для случайных свидетелей Арсений появился на минуту, а затем пропал и мог остаток дня быть где угодно. Его выходка породила и ещё одну проблему — те же случайные свидетели будут утверждать, что Иру видели уходящей со свадьбы с Антоном, что делает Шастуна последним, кто её видел. Но ведь он знает, что это была не она! Если он расскажет о том, что Ира якобы была с ним на празднике, это непременно пустит следствие по ложному следу, и шансы найти её быстро рассыпятся в прах. Но вместе с тем, если Антон решит не говорить и будет придерживаться версии, что Ира была дома, как только кто-то из гостей раскроет рот, Шастун станет выглядеть чудовищно подозрительно. Получается, всё сводится к тому, чего в Антоне больше: желания спасти невесту или желания прикрыть свою задницу. Эгоизма или любви. Все эти мысли пухнут в черепной коробке, распирая её изнутри, и Антону приходится сделать усилие, чтобы услышать, когда к нему обращаются. — А? — он растерянно поднимает голову. — Говорю, это похищение не похоже на предыдущие, — терпеливо повторяет Стас. — Всех остальных девушек забирали на улице, оттуда, где они по стечению обстоятельств оказывались уязвимы. Иру же явно забрали из её собственного дома, намеренно. Похитителю так важно было, чтобы это была именно она, что он не стал ждать подходящей возможности, а вломился к ней в дом. Но почему? — Это из-за меня, — не раздумывая, выпаливает Антон. Конечно, это из-за него. Всё это из-за него, всё дерьмо в Ириной жизни из-за него. — Почему? — осторожно уточняет Стас. — Они хо… Он хочет подчеркнуть беспомощность Ордена, — предполагает Антон. — Показать, что мы никого не можем защитить, даже своих близких. Нельзя сказать, что он в эту версию не верит, просто гораздо больше он верит в более развёрнутый вариант: похищение Иры — это сообщение лично Антону. За то, что лез не в свои дела, задавал вопросы… Макар же пытался предупредить, что их маленькое расследование не осталось незамеченным, а Антон не послушал — и получил удар туда, где болит сильнее всего. Он же и правда не смог её защитить. — Дариш…— мягко вздыхает Стас. — Давай пойдём заварим тебе чаю с ромашкой, Макс пока с тобой посидит, а мы тут с Антоном обсудим свои дела немного? А потом вместе домой пойдём, а то уже скоро комендантский час. Дарина нервно кивает и поднимается со своего стула, позволяя мужу увести себя из кабинета, приобняв за плечи. Несколько минут до возвращения Стаса Антон сидит и пытается унять нервно трясущуюся ногу. В голове ни одной хорошей мысли. Шеминов возвращается довольно быстро, обходит Антона и со вздохом прислоняется к своему массивному дубовому столу напротив Шастуна. — Что я могу сказать, пиздец, — вздыхает Стас. — Угу, — соглашается Антон. — Там сейчас стража обыскивает город и предместья, — докладывает Стас, как будто сам для себя в первую очередь хочет оправдать то, что они сидят в теплом кабинете, а не бегают с фонарями по лесу. — Но шансов мало, мы даже не знаем приблизительное время, когда она пропала. Могла хоть вчера ночью. Антон нервно кивает. — Ты же не видел её за это время? — Мы… — Шастун запинается, в последний раз размышляя, чьи интересы ему сейчас важнее, и всё же решает, что правда приоритетнее. — Мы мало видимся в последнее время. В последний раз я ей заносил продукты с рынка дня… четыре назад где-то. — А на свадьбу вы… не вместе ходили? — голос Стаса звучит скорее удивлённо, чем обличающе. — Нет, — решает не вдаваться в подробности Антон. Стас наклоняет голову набок и смотрит как-то устало и внимательно одновременно. — Шаст, я говорю это тебе как друг сейчас. В твоих интересах вспомнить, что мы все здесь хотим одного и того же. Мы все хотим порядка, мы все хотим правды. Если у тебя есть какая-то информация, какие-то подозреваемые… Антон испуганно мотает головой: — Нет, я ничего… — Я знаю, — достаточно жёстко прерывает его капитан, — что ты в последнее время обзавёлся некоторыми новыми знакомствами. Я тебе не мамка, чтобы говорить, с кем тебе можно общаться, а с кем нет, и в какие места с плохой репутацией лучше не соваться. Ты взрослый мужик, Антон, сам решишь, да? Просто помни, кто ты и на каком ты месте. И на чьей ты стороне. Когда настанет время действовать, я хочу знать, что могу на тебя положиться, что ты не подведёшь нас с ребятами из-за того, что тебе в голову втемяшили какие-то не такие идеи, понимаешь? — Ничего мне не втемяшили, — мрачно отзывается Антон. — Я просто… втирался в доверие. Искал информаторов. — Ну а почему это надо было делать в обход меня? — снова вздыхает Шеминов. — Почему не прийти ко мне, не обсудить нормально свои догадки? Антон пожимает плечами: — У меня не было фактов, только интуиция. Не хотел позориться. Хотел прийти к тебе, когда что-нибудь нарою. — И как? — усмехается Стас. — Нарыл? Хороший, конечно, вопрос. Что он знает? Что похитителя нужно искать среди анар? Что у Арсения есть подозреваемые, которыми он не делится? Что в этом всём может быть замешан (а может не быть замешан) придворный шут? Что целью всего этого может быть чудовищный ритуал, который способен разрушить город? Но это всё догадки. Умозрительные заключения, по большей части полагающиеся на то, что сказал ему Арсений — а Антон до сих пор на не сто процентов уверен, что ему можно доверять. У Шастуна на руках нет ни одного факта, который может помочь спасти Иру. Так себе из него расследователь, конечно. Только топчется на месте и отвлекается. — Не нарыл, — наконец бурчит Антон в ответ. — Потому и не пришёл. Стас трёт виски, он явно не в восторге от сложившейся ситуации, но что именно он знает, понять сложно. Ясно только, что, если бы он знал всё, Антон бы такой мягкой воспитательной беседой не отделался. — Мне нужно Дарину отвести домой, — капитан отрывается от стола и одёргивает мундир. — Я очень рассчитываю на то, что ты не будешь делать глупостей и сейчас отправишься на боковую. Никаких больше самостоятельных поисков. Никаких расследований в одиночку. Понял? Антон кивает, поджав губы. — Шаст, я не шучу. Я попрошу дежурных проследить, чтобы тебя до утра не выпускали из штаба, — не унимается Стас. — Даже покурить нельзя? — курить сейчас не хочется, но Антон всё равно уточняет, ища хоть какую-то лазейку на свободу. — На стену поднимешься и покуришь, — холодно бросает Стас вместо прощания и покидает кабинет. А почему бы, собственно, и нет? Антон пользуется этим советом незамедлительно — выходит из кабинета вслед за Шеминовым и сворачивает направо к коридору, который приведёт его к лестнице на стену. Снаружи холодный ветер кусает пальцы, и Антон убирает ладони под мышки сразу после того, как закуривает сигарету. Он мрачно вглядывается в мглу вокруг, отчаянно надеясь увидеть в темноте за лесом мигающий огонёк, или хотя бы разглядеть между зубцов стены голубоглазую кошку. Да даже галка сойдёт. Но ничего из этого не видит. §§§ Беспокойная ночь перетекает в беспокойное утро. Еле уснув ближе к рассвету, Антон всё равно просыпается раньше подъёма от какой-то непонятной суеты вокруг. Шаги, шорохи, голоса сплетаются в тугой клубок тревоги. Поднимаясь с кровати, он пытается стряхнуть с себя это липкое мерзкое чувство, но оно отказывается уходить, пока Шастун не выяснит, что случилось. В коридоре мимо него проносится обеспокоенный архивариус с охапкой свитков, а из оружейной доносятся приглушённые спорящие голоса. Антон пытается привести себя в чувство, плеснув в лицо холодной водой из умывальника, но помогает слабо — комок тревоги в груди продолжает разрастаться. И с этим нужно что-то делать. К моменту, когда он доходит до кабинета капитана, шаги и голоса слышны уже везде, больше не получается убеждать себя, что ничего особенного не происходит. Стас обнаруживается у себя за столом, судя по кругам под глазами, ему этой ночью не удалось проспать ни минуты. Он нервно перекладывает бумаги, которыми завален весь стол: какие-то подписывает и складывает в стопку, а какие-то комкает и бросает на пол. Антон наблюдает за этим где-то с полминуты, пока Шеминов не поднимает на него взгляд и не останавливается. — Что происходит? — интересуется Антон, решая не размениваться на любезности. Стас глубоко вздыхает и трёт лицо руками, откладывая перо. — Орден не справился с ситуацией своими силами. Его Величество издал указ, по которому с двадцать четвёртого числа нелюдям запрещается передвижение по городу без особого разрешения. Нам предстоит много работы. — Но двадцать четвёртое число… — растерянно тянет Антон, — это же… сегодня? — Рад, что ты к четвёртому десятку знаешь, как пользоваться календарём, — язвительно бросает Стас в ответ. — Я о том, что… у них же не было возможности получить разрешения? — Да, — цедит капитан раздражённо, — поэтому я и говорю, что нам предстоит много работы. Нужно будет патрулировать, задерживать, доносить до народа, что порядок вещей изменился. Вначале будет тяжело, но со временем они привыкнут. Антон не знает, что ответить. Происходящее кажется каким-то нереальным, каким-то жутким сном. Десятилетиями Орден выполнял декоративную функцию, изредка помогая прикончить разбушевавшегося волколака или уничтожить гнездо гарпий. Это было почётное, но относительно безопасное место, куда по знакомству шли молодые ребята, знающие, что от них не потребуют слишком многого. А что теперь выходит? Они за один день превращаются в машину подавления? В жернова, которым предстоит перемолоть сотни, тысячи судеб? Ведь запретом на выход из дома они не ограничатся, Влад не успокоится, пока не найдёт способ уничтожить всех анар, оставив себе лишь единицы для извращённых развлечений. И это всё из-за него. Всё из-за того, что он не позвал Иру с собой на свадьбу, и её пропажа стала последней каплей, поводом запустить машину репрессий, о которой предупреждал Арсений. А ведь Антон ему тогда не верил. Арсений. Арсений в опасности, нужно его предупредить, нужно сказать ему передвигаться по городу только в облике галки, нужно раздобыть ему это разрешение, а ещё нужно спросить совета и попытаться вызнать у него имена подозреваемых, чтобы это всё скорее закончилось. — Я могу патрулировать предместья, — вызывается Антон, пытаясь звучать смелым и уверенным, словно он готов быть верным новому положению дел, а не напуган им до усрачки. Глаза Стаса сужаются. — Ты не будешь ничего патрулировать, Антон, — его голос звучит строго и вкрадчиво одновременно. — Я хочу, чтобы ты спустился в темницы и проверил каждую камеру. Чтобы везде были матрасы, вёдра, решётки были рабочими, все замки проверь, все кристаллы. Фонари чтобы все горели. Начиная с восточного крыла. У Антона ком в горле встаёт. Камеры? Камеры при нём использовались всего пару раз, и то, чтобы посадить туда на ночь пьяных дебоширов, когда у стражи не было свободного места. Неразумных чудовищ Орден убивал на месте, а камеры нужны были как раз чтобы держать кого-то разумного и всегда были пусты. До этого дня. — Я лучше… — начинает Антон, чувствуя, как внезапно пересохло горло. — Это приказ, — отрезает Стас. — И я хочу, чтобы ты начал немедленно. Голова гудит и чугунная. Антон на негнущихся ногах покидает кабинет и несколько минут просто стоит в коридоре после того, как за ним закрывается дверь. Мысли мечутся, как стая птиц, которых спугнули, и они теперь в панике бьются о прутья клетки — бессистемно и бесполезно. Как это могло произойти? Может, он не проснулся, может, он всё ещё спит? Не могло же всё вот так рухнуть в одночасье, вся эта иллюзия счастливого старого мира не могла разбиться на осколки от одного удара? Ноги без помощи со стороны мозга медленно несут долговязое тело к лестнице и осторожно спускаются, переставляя себя по ступенькам. Да не в одночасье это всё произошло. Не в одночасье. Антон просто был одним из немногих, кому было позволено закрывать глаза, пригреться на груди системы, не замечать перемен. Но даже он замечал. Комендантского часа не было до похищений — его ввели пару месяцев назад. А ещё раньше, несколько лет назад, и патрулей не было, охраной порядка внутри города занималась только стража. А совсем давно, при прошлом короле, была запрещена только тёмная магия. Антон тогда был совсем ребёнком, но помнил, как феи на ярмарках запускали волшебные разноцветные фейерверки, а вместо лекаря его водили к бабке-целительнице. Было же это всё? Книги и документы можно переписать, но его память ведь остаётся при нём — это всё было, а потом магия потихоньку покинула Иессарион, и все смирились. Антон вырос и стал одним из тех, кто помогал её прогонять. А теперь должен что, получается, бросать людей в темницы за то, что они не могут сидеть дома, если хотят прокормить семью? Ах да, точно, не людей. Это же не люди. Ну да. В подземелье воздух затхлый, точно такой, какой ожидаешь встретить в старом погребе, которым давно не пользовались. — А-арде, а-арде, — Антон отрешённо зажигает старые факелы, проходясь вдоль стены, затем собирает те, которые не зажглись, и складывает их кучкой у выхода, чтобы не забыть отнести наверх и заново пропитать смолой. Проверяет петли на дверях, считает вёдра в камерах, убеждается, что не шатаются блокирующие магию кристаллы в углах решёток… Монотонность рутины захватывает его минут на двадцать, не больше. Дойдя до угла между западным и северным крылом, он замирает, парализованный удушающим осознанием: это правда. Это происходит. Это происходит с ним и это будет происходить со всеми остальными. Скоро эти камеры окажутся набиты до отказа ни в чём не повинными анар, а потом… что потом? Им выпишут штраф, объяснят, как оформить разрешение, и отпустят по домам, добродушно похлопав по плечу напоследок? Может ли он быть уверен, что никого не станут допрашивать и пытать? Никого не убьют здесь нечаянно? Никого не приговорят к казни намеренно? Хочется кричать и плакать, и биться головой о стены, и рвать на себе волосы, но Антон просто сгребает в охапку сваленные в кучу факелы и поднимается наверх, в кладовую. Что он может сделать? Он всё равно не может ничего сделать. Он должен что-то сделать. Не для других, не для справедливости, не для анар, а для себя, чтобы не сойти с ума, зная, что ты ничего так и не сделал. Папа… когда он спасал тех девочек, он же тоже, наверное, делал это просто потому, что знал, что не сможет жить сам с собой, если не попытается помочь. И Антон должен хотя бы попытаться. Зовут на завтрак, и Антон послушно плетётся в обедню, где отрешённо запихивает в себя безвкусную кашу. Судя по мрачному молчанию за столом, остальные ребята уже в курсе нововведений, непонятно только, они так же выбиты из колеи, как и Антон, или недовольны тем, что работы теперь явно прибавится. Стас продолжает придумывать идиотские, но неоспоримо важные задания — найти ключи от камер, зарядить амулеты, наточить оружие… всё что угодно, лишь бы не отпускать Шастуна в город. Когда Антон снова спускается вниз, чтобы отнести на пост охраны кувшин с водой, некоторые камеры уже заполнены испуганными, забившимися в углы обитателями. На посту обнаруживается Шевелев, бледный как смерть и нервно кусающий губы. Он смотрит в стену перед собой, как будто боится, что, как только переведёт взгляд с каменной кладки на кого-то из арестантов, потеряет самоконтроль. — Ты как? — тихо интересуется Антон, ставя кувшин на тумбу. Но вместо ответа Серёжа шепчет, не отрывая взгляда от стены: — Когда они пришли за нелюдьми, я молчал: я не был нечеловеком. Когда они пришли за заговорщиками, я молчал: я не был заговорщиком. Когда они пришли за мятежниками, я молчал: я не был мятежником. Когда они пришли за мной — заступиться за меня было уже некому. Очень хочется сделать вид, что Антон ничего не понимает, что он глупый, недогадливый и до мозга костей верный своему государству мальчишка. Но он понимает всё слишком хорошо, поэтому просто поджимает губы в ответ. Шевелев переводит взгляд на его лицо, глаза у него большие, тёмные и очень потерянные: — Это только начало, да? Антон впервые чувствует это укутавшее его отчаяние исходящим от кого-то ещё. Они стоят, оба парализованные ужасом, оба понимающие, что нужно стиснуть зубы и идти дальше, если они не хотят, чтобы эта безжалостная машина перемолола в своих жерновах и их. Стоят, смотрят друг на друга и не могут пошевелиться, даже обнять, даже руку пожать кажется невозможным, хоть и таким нужным. И ничего не делают. Антон уже было открывает рот, чтобы попрощаться и отправиться наверх за очередным нелепым заданием, как на лестнице слышатся тяжёлые гулкие шаги, и к ним спускается Макс, ведущий закованного в кандалы… Арсения. Что ж, было вопросом времени, когда он тут окажется. Антон чувствует, как холодеют ладони. Арсений быстро отводит взгляд, понимая, что лучше не заострять внимание на их знакомстве. — Вон туда новых сажай, — Серёжа кивает на дальний коридор. — А то тут подтапливает немного. — А там… проверили камеры? — растерянно уточняет Заяц. — Там норм всё? — Т-ты в… — голос Антона ломается. — Ты пока веди, я сейчас проверю. Приходится изображать осмотр каждой камеры северного крыла с ближнего конца, в то время как Арсения почему-то уводят в дальний. К моменту, когда Антон добирается до его камеры, шаги Макса уже затихают в другом конце коридора. Слава богу, он не выглядит побитым. Антон вжимается в решётку, пытаясь разглядеть его поближе, и шипит взволнованно: — Как ты попался? Неужели не мог в мышь превратиться? Глупо предъявлять ему претензии — если он, как и остальные заключённые, вышел утром из дома, ничего не зная о новом указе, он не мог представить, что его схватят. Остаётся только непонятно, как Арсения раскрыли, если он не числится в официальных списках. — Всё в порядке, — он улыбается раздражающе спокойно. — Я сделал это специально, мне нужно было с тобой поговорить. — Отличный, блядь, план, — раздражённо цедит Шастун. — Ира пропала, ты в тюрьме, а я должен один с этим всем как-то разбираться. Я должен всех спасать и всё решать, и что-то делать… Ком в горле мешает говорить, и Антон понимает, что если он продолжит, то непременно заплачет от обиды и бессилия. Поэтому он замолкает, вцепившись в решётку, и молча наблюдает, как Арсений подходит ближе. Он кладёт ладони на решётку рядом, так, чтобы их пальцы соприкасались, и к вихрю эмоций Шастуна добавляется злость на то, что он там, по другую сторону, что его нельзя обнять, уткнуться в плечо, позволить себя успокоить. — Я не могу, я не могу, Арс, — тараторит Антон, снова теряя самообладание. — Какая-то хуйня происходит, я не хочу быть её частью. Я не хочу им помогать, я… Я тебя освобожу, и мы сбежим из города, и… — Нет, — резко останавливает его Арсений. — Послушай меня. Ты нужен здесь. Ты принесёшь больше пользы анар изнутри, им всем сейчас нужен друг тут, и ты проследишь, чтобы с ними хорошо обращались. Хорошо? Шаст, хорошо? Он через решётку обхватывает лицо Антона руками, смешно сминая щёки, и Шастун накрывает его ладони своими. — Мы не можем сбежать сейчас, — быстро шепчет Арсений, прижимаясь к решётке практически вплотную. — Мы не можем всё бросить, мы должны их спасти, Шаст. Иру, ты должен спасти Иру. Ты не можешь её оставить. И ведь знает же, козёл, что прав. — Не могу не спасти, не могу спасти, — отвечает Антон. — Ничего не могу. — Нет-нет-нет-нет, подумай, Антон, Антон. Она твоя суженая, ты должен её чувствовать. Шастун морщится: — Да я не верю в это, ты же знаешь. В эти все родственные души, суженых, это всё суеверия. — Послушай меня, — почти раздражённо рычит Арсений. — Это не суеверия, это правда. Я это видел, я знаю тех, кто нашёл свои родственные души, я тебе клянусь, это работает. Ты её должен чувствовать! — Да не знаю я, что чувствую! — Антон снова на грани того, чтобы разреветься от злости. — Что я, блядь, должен чувствовать? — Тягу, — объясняет Арсений. — Как будто тебя что-то ведёт к ней. Как магнит, как компас, как… Крючок. Как засевший под кожей рыболовный крючок, который ноет и тянет, и заставляет тебя следовать за леской, лишь бы унять эту боль. Антону это чувство знакомо. Только вот он никогда не испытывал его к Ире. — Это не сработает, — мотает головой он. — Арс, это не сработает. Это сработает, только если мне нужно будет найти… тебя. Арсений улыбается, но в этой улыбке столько горечи, что лучше Антону бы её никогда в жизни не видеть. Но он стоит, смотрит и не может отвести взгляд, словно боится, что, стоит ему это сделать, и Арсений исчезнет даже из запертой камеры. Тепло его рук, его длинные ресницы, блики на дне голубых глаз — всё это хочется запомнить, словно Антон видит и чувствует это в последний раз. — Послушай меня, пожалуйста, — шепчет Арсений. — Мне нужно, чтобы ты мне кое-что пообещал. Прям всерьёз. — Угу, — кивает Антон, ловя губами тёплую ладонь. — Ты должен остаться в Ордене. Это важно. Они должны верить, что ты им верен до последнего, хорошо? Даже если это значит, что тебе придётся меня ранить, если до этого дойдёт. — Ч… то? — теряется Антон. — Я буду в порядке, честно. Просто пообещай мне, что не испугаешься. Что сможешь, если придётся. — Не хочу я тебя ранить! — возмущённо шипит Шастун. — Пусть лучше ты мне всадишь меч в бок, чем другой Охотник в сердце, понимаешь? Пообещай, что сделаешь это, Антон. Пообещай мне. Его лицо совсем близко, и он смотрит требовательно, прожигает, и Антону ничего не остаётся, кроме как обречённо кивнуть: — Хорошо. Обещаю. — Я собираюсь сбежать, — продолжает Арсений. — Но нельзя, чтобы тебя заподозрили в помощи. Я всё сделаю сам, мне просто нужно, чтобы вот этот угловой кристалл немного… немного выпал из оправы. Это создаст достаточную брешь в магическом поле, чтобы я смог улизнуть, как что-то маленькое. Ты слушаешь меня? — Да слушаю, слушаю, — бурчит Антон. — Только на обходе всё равно заметят, что кристалла не хватает, нужно… А. Стой. Стой. У тебя с собой то саше, которое я тебе подарил? — Мешок травы на день рождения? — фыркает Арсений. — Конечно, подарок любимого, ношу у сердца. Он говорит это с явным сарказмом, но вместе с тем действительно выуживает из-под рубашки небольшой мешочек на верёвочке. Ну вот, и как его понимать? Антон нетерпеливо выхватывает саше и развязывает мешочек, выуживая изнутри подаренный Оксаной яринит. Тот, хоть и отличается немного по оттенку и форме от идеального дубликата, прекрасно садится в паз вместо настоящего кристалла и даже слабое свечение издаёт почти такое же. Настоящий же кристалл Антон воровато суёт в карман мундира, оглядываясь по сторонам. — Отлично, отлично, — ликует Арсений шёпотом. — То что нужно. Когда вечерний обход? — В девять, — с трудом вспоминает Антон. — Тебе ещё весь день тут сидеть. Может, принести что-то? Или заходить поболтать. — Нет. Нет-нет-нет, — мотает головой Арсений. — Будет слишком подозрительно. Не надо. Всё в порядке, Шаст, я справлюсь. И ты справишься. Мы справимся. Хочется верить в его слова, но получается только надеяться на то, что он знает, что делает. Антон тянется к решётке за поцелуем, но получает только торопливый смазанный клевок в щёку. — Всё, иди, иди давай, пока тебя не хватились, — шепчет Арсений, отстраняясь. — Будь на виду у командира, веди себя хорошо… — Ага, носи шапку зимой, — заканчивает за него Антон и заставляет себя оторваться от решётки, пока Серёжа действительно не пришёл проверять, почему он застрял здесь так надолго. Он шагает мимо пустых камер, которые ещё заполнятся новыми жильцами, и чувствует, как сердце сжимается в крошечную точку от давящего со всех сторон предчувствия беды. Остаток дня проходит как в тумане — Антона гоняют чистить картошку, добавлять сено в прохудившиеся тренировочные манекены, точить перья для архивариуса, который вносит в список новые имена нелюдей. Он отчасти даже благодарен за это, потому что не приходится оставаться наедине с самим собой и этой давящей лавиной мыслей. Он делает то, что просил Арсений: выполняет поручения, остаётся на виду у Стаса, играет роль послушного подчинённого. Всё хорошо. До тех пор, пока он делает то, что попросили, всё будет хорошо. Арсений знает, что делает. Когда Гаус отправляется на вечерний обход в темницу, Антон отправляется в кровать. От переутомления дёргаются мышцы в ногах, хочется поскорее забраться под одеяло и вырубиться, подарить себе хотя бы несколько часов блаженной бессознательности. И это даже получается с первого раза — Антон засыпает, как только его голова касается подушки. Его накрывает тяжёлый, густой сон без сновидений, и он с радостью проспал бы так до самого утра, если бы его не прервали. Если бы дверь в казарму не открылась с грохотом посреди ночи и в проёме не выросла фигура Стаса. Если бы эта фигура не объявила громогласно, будя всех Охотников разом: — Из-под нашей стражи сбежал Арсений Сергеевич Попов. С этой минуты он главный подозреваемый в деле о похищениях. Подъём, ребят, подъём. Время охоты.