дженга

Только оказавшись в кабинете Санхёка, Тэхён вспоминает наконец, как сильно он вымотался. Голова решает напомнить о встрече с битой глухой пульсирующей болью, а потянутая лодыжка (особенно после заплыва на черт знает какое расстояние) совершенно отказывалась держать на себе его вес. Санхёк долго и витиевато ругается. Сначала на Чонгука, который решил сотворить невесть что без его ведома, потом на Тэхёна, который умудрился сбежать из-под носа Юнги и почему-то не додумался позвонить, чтобы дать им разрулить все с полицией… Но все хорошо. Санхёк не в первый раз отчитывает их за глупости, а Чонгук стоит с ним бок о бок, поддерживая его за поясницу, чтобы он мог стоять прямо. — Я поседею так, честное слово… — бормочет Санхёк несмотря на изрядное количество седины, и так прятавшейся у него в волосах. — Вы, оба, убирайтесь с глаз моих. Я вызвал медсестру на дом, и честное слово, Тэхён, если ты еще раз попытаешься сбежать, я тебя в подвал посажу. Чонгук неопределенно хмыкает. — И еще одно… Наш провидец говорит, что теперь в обозримом будущем все спокойно. Отличная работа, Чонгук. Понятия не имею, как тебе это удалось, но… Всю дорогу до комнаты Тэхёна, куда они добираются медленным трехногим существом, Чонгук никак не может перестать улыбаться. — Я думал, будет хуже, — бормочет Тэхён. — Помнишь, как он орал, когда мы на два дня сбежали в Саппоро? Чонгук, покрепче перехватив его одной рукой (оба все еще мокрые, грязные и холодные, но тем не менее у Тэхёна от такого жеста становится немного неспокойно на сердце), открывает дверь в его комнату. — Ну, справедливости ради, это был и правда глупый поступок… — Но не менее глупый, чем похитить девушку. Тэхён, осторожно освободившись от его поддержки (или объятий?), опирается о стенку и подумывает сесть на кровать, но вовремя вспоминает про свои мокрые штаны и передумывает. — Я был пьян. — Не оправдание. — И думал, что ты был мертв. — Все еще не оправдание. Думаешь, ты бы мог жить спокойно, если бы что-нибудь с ней сделал? Чонгук, я хорошо тебя знаю, и… — Если ты хорошо меня знаешь, то понял бы, что без тебя я в любом случае не мог бы жить спокойно. Чонгук переводит взгляд себе под ноги, хмурится, и у Тэхёна резко пропадает какое-либо желание ругаться. — Хорошо, — вздыхает он. — Я в душ. — Я помогу, — сразу же откликается Чонгук. Тэхён вскидывает бровь. — Как? Со мной зайдешь? Чонгук, все в порядке. Это всего лишь лодыжка, а не перелом позвоночника. Я справлюсь. Чонгук, покраснев до кончиков ушей, кивает. — Точно. Тогда я… эм, пока к себе схожу, а ты… Только осторожно, хён. И зови, если что. Тэхён думает, что лучше бы он не переубеждал Чонгука принять душ с ним — нет, никаких пошлостей (хотя мысли определенно проскакивали), и дело даже не в риске поскользнуться и расшибить себе голову с другой стороны о кафель. Произошедшее слегка подстегнуло его паранойю, так что сейчас все, чего ему хотелось — не отпускать Чонгука из поля зрения (и по возможности из рук) так долго, как только было возможно. Ему определенно надо признаться. Чонгук ждет его под дверью, волосы мокрые после душа, в руках — стакан воды и маленький пузырек с таблетками. Он перехватывает Тэхёна за локоть, помогая ему дойти до кровати и сесть на нее, а потом с мрачным, незнакомым Тэхёну выражением в глазах проводит подушечкой большого пальца по уродливому кровоподтеку на его щеке. Вся решимость почему-то мигом испаряется. Но ему определенно надо признаться. — Медсестра будет минут через десять, а ты пока выпей это. Тэхён смотрит на таблетку на его протянутой ладони и подозрительно прищуривается. — Какая-нибудь наркотическая херня? — Парацетамол. Я же знаю, как ты ко всему этому относишься. Оно и к лучшему: нельзя терять ясный рассудок, потому ему все еще определенно необходимо признаться. Тэхён проглатывает таблетку, отставляет стакан на тумбочку и подтягивает Чонгука к себе за футболку, обнимая его и прижимаясь щекой к его животу. Пахнет цитрусовым гелем для душа, Чонгуком, домом. Чонгук осторожно кладет ладонь на его затылок, перебирая влажные прядки. — Ты так и не скажешь мне, что с тобой произошло? Тэхён решает опустить некрасивые подробности. — Ведро с цементом. Река. Чонгук неверяще хмыкает. — Ну и придурок. Представляешь, после этого всего ему хватило глупости явиться к отцу и сообщить о том, что он сделал. Не знаю, чего он ожидал. Тэхён вздыхает. Он не знает, что бы делал, если бы кто-то сообщил ему о том, что с Чонгуком случилось что-то подобное. — Извини, — шепчет он. Пальцы Чонгука спускаются с его затылка на шею, как будто бездумно поглаживая покрывшуюся мурашками кожу. — За что? — За то, что не пожелал тебе спокойной ночи. — Хорошо. Но больше так не делай. — Он глубоко вздыхает, и Тэхён чувствует, как опадает и вздымается его живот. — Слушай, хён. Знаешь, после того, как я это услышал… я триста раз пожалел о том, что не успел сказать. Тэхён немедленно отстраняется, и Чонгук делает шаг назад, отводя взгляд куда-то в сторону. С таким предисловием обычно либо говорят что-то ужасное, либо признаются в чувствах, и Тэхён совершенно не уверен в том, что Чонгук выберет первый вариант. — Я просто… я уже давным-давно хотел сказать тебе об этом, например, помнишь, когда мы посещали ту башню в Фукуоке? Ту, на которой постоянно делают предложения руки и сердца? Я не собирался делать предложение, само собой, но мне показалось, что будет романтично, если я… если я признаюсь, что… Три года назад. Это было три года назад. Чонгук наконец смотрит ему в глаза и говорит на одном духу: — Я люблю тебя. У Тэхёна перехватывает дыхание. — Я тоже, — говорит он, не успев обдумать свои слова. — Нет, я имею в виду… это не то «я люблю тебя», которое говоришь братьям, или родителям, или очень близким друзьям… Это в самом романтическом смысле, который только может быть. — Я тоже, — повторяет Тэхён. Чонгук как-то судорожно выдыхает. — И я не говорю, что я влюблен в тебя. Я как-то слышал, что влюбленность живет три месяца, а у меня прошло гораздо больше, и… — Я тоже. Я тоже люблю тебя, Чонгук. Чонгук садится рядом с ним на кровать, и они молчат какое-то время. — Ты уверен? — спрашивает Чонгук тихо. Голова у Тэхёна кружится — и на этот раз он не уверен, что дело в травме. — Уверен. Поверь, я признался бы гораздо раньше, если бы не думал, что… Ты со всеми так нежен. У тебя ведь нет проблем с тем, чтобы проявлять свою привязанность. Я думал, что просто принимаю желаемое за действительное. Чонгук осторожно касается его подбородка, и их глаза встречаются. — Ты не против, если я?.. — Просто поцелуй меня наконец. И Чонгук целует его. Осторожно, как будто все еще сомневаясь; но, может, все дело в том, что ему не хотелось бередить разбитые губы, стянутые ссадинами. Как просто все оказалось, и как сложно, раз для этого момента и этого признания обоим пришлось пережить такое, что некоторые люди не переживают за всю жизнь. Просто или сложно, главное — что это было правильно. Наконец все между ними было правильно. Чонгук отстраняется, глаза у него блестят, а на губах — широкая, неверящая улыбка. — Медсестра скоро придет, — говорит он. — Можем запереть дверь. — Это будет невежливо. — В таком случае, десять минут еще не прошло. Они целуются снова, смелее и глубже, со сплетенными пальцами, языками, а потом, когда Тэхён тянет Чонгука на кровать, и ногами; Тэхён вспоминает все те ночи, что они провели в этой кровати, когда он смотрел в глаза напротив, на руки и губы напротив и мечтал сделать то же самое. А теперь губы Чонгука на его губах, на кончике его носа, на лбу, осторожно касаются расшибленного виска, спускаются по линии челюсти на горло, на точку пульса, туда, где шея перетекает в плечо. Его губы теперь далеко не такие осторожные, и Тэхён думает, что не против обзавестись еще несколькими отметинами — нанесенными не насилием, а чувствами. Тэхён никак не может насытиться, касаясь его в ответ, переосмысливая и перезаписывая все прикосновения, что у них раньше были. Так удивительно складно получается: Чонгук, выражающий любовь умело, потому что привык. Тэхён, выражающий любовь неловко, потому что привык ее скрывать. Ничего, он обязательно еще научится. Короткий стук в дверь, и волшебство момента пропадает как по щелчку: они торопливо отстраняются друг от друга, пока кто-то, тактично не открывая двери, говорит: — Тэхён-ши? Это медсестра, я могу войти? Прежде чем Чонгук поднимается с кровати, Тэхён успевает притянуть его к себе за шею и коротко поцеловать еще раз, и почему-то именно от этого короткого поцелуя его щеки загораются румянцем. Он встает, приглаживая волосы, и, неловко кашлянув, идет открывать дверь. У Тэхёна хватает ума сесть, чтобы его красноречиво распростертая поза не намекала на то, чем они тут занимались. Медсестра вкатывает в комнату штатив для капельницы и деловито начинает раскладывать на письменном столе содержимое небольшого чемоданчика. Если она что-то и заметила, то виду не подала. — Так, — бормочет она, внимательно оглядывая его лицо, — сейчас мы вас немного подлатаем, а потом вы хорошенько выспитесь, договорились? Босс мне такие подробности рассказал, что кровь в жилах стынет… Тэхён ловит взгляд Чонгука над ее плечом: тот, все еще бездумно касаясь кончиками пальцев влажных губ, кивает. — Тогда я пойду. Если будет нужно… ну, ты сам знаешь. Тэхён слабо улыбается вместо ответа и, прежде чем Чонгук успевает положить ладонь на дверную ручку, вдруг вспоминает. — Чонгук? — Тот оборачивается, брови вскинуты, волосы на виске, где он не успел их пригладить, очаровательно взлохмачены. — Спокойной ночи. Возможно, все эти несколько лет, пока он держал свои чувства в себе, эти слова были его эквивалентом для «я люблю тебя». Чонгук расплывается в улыбке. — Спокойной, хён.