И понеслась

Эйгон отпускает уже третью шутку про милфхантера подряд, когда Эймонд заталкивает его в свою квартиру. Тот шлепается на пол почти моментально, пьяно ржет, но Эймонд даже не фыркает. Лишь закрывает дверь и включает свет. — А что, Медуза Горгона сегодня не дома? — уточняет брат, растянувшись на полу. — Имей уважение, — коротко бросает Эймонд, смотря сверху вниз. — Если ты ее имеешь, это еще не повод… — и снова заржать не успевает, потому что тот злобно пинает его носком ботинка в бок. — Ай, блядь! Ты совсем ебанулся? Эймонд переступает через него, ключи оставляет на комоде и проходит дальше, не заботясь даже о том, чтобы поднять пьяный кусок дерьма, по совпадению приходящийся ему старшим братом, с пола. — Ой ну и пошел ты! — орет Эйгон ему вслед, но Эймонд все равно не возвращается. И сам знает, что слишком остро реагирует на весь тот абсентовый треп, к которому стоило бы давно привыкнуть. Сам знает, что все тормоза не работают, когда дело касается Алис, но это и правда уже перебор. Злость вскипает быстро, и он совсем не пытается ее унять. Пусть Эйгон окончательно пропил последние мозги, пусть Алис не отличается хорошей родословной или большим состоянием, но равнять ее со шлюхами их притонов, в которых привык ошиваться этот алкоголик, — это уже за гранью. Хорошо, что брату хватает ума заткнуться. Или абсент просто одерживает верх, и он засыпает, потому и не добавляет пару-другую колких фраз сверху. Эймонд не проверяет. Только окно на кухне пошире открывает и щелкает зажигалкой, прикуривая. Голова болит сильнее обычного: дело то ли в накатывающей злости, то ли в проблемах, следующих прямо за Эйгоном, то ли в том, что Алис нет в этой квартире уже неделю. И он, блядь, каждый день считает. Каждый блядский день, когда ее нет рядом, чтобы унять и боль, и злость, и весь тот убивающий его коктейль из чувств, что бурлит под кожей. Телефон тренькает на второй сигарете подряд, привлекая к себе внимание. «Соскучился?» Знает же, что да. Знает, но все равно играет с ним. И ему бы швырнуть телефон в стену, послать ее нахер и разбираться с уже имеющимися проблемами, но он почему-то отвечает ей прямо и без крутящегося на языке мата. «Да». Ему кажется, что он почти может разглядеть ее самодовольную улыбку, хотя в открытой переписке пустота. Только «прочитано» и ничего больше. И он, забыв о сигарете, о пьяном брате, о тупой головной боли, смотрит на телефон и ждет. Ждет-ждет-ждет, как наркоман дозы. Хоть предложения. Хотя бы слова от нее. Ничего не приходит, и ему выть охота от того, как легко и просто он ведется на эти ее уловки. Алис играет, Алис крутит им. Алис, как и всегда, то появляется, то исчезает, а он мучается без ее внимания, как иссушенный жаждой, ожидающий утренней росы. Эймонд сигарету тушит о пепельницу, прохладный ночной воздух не забирает головную боль. Он сдается первым. «Скажи, где ты сейчас, я приеду». «Извини, никак не получится». Ответ приходит так быстро, что сомнений никаких: она знает, что держит его на коротком поводке. Она знает, что он смотрит на телефон и готов в любой момент сорваться к ней. И плевать, что второй час ночи, что у него на завтра целая кипа работы (и за себя, и за Эйгона). Следующее сообщение забивает гвоздь в крышку гроба. «Хорошей ночи, Эймонд. Кстати, ты знал, что без белья намного удобнее? Впрочем, не отвечай.» И телефон в стену он все же швыряет. Из коридора раздаются сонные возмущенные стоны Эйгона, но Эймонд не извиняется. Тянется за очередной сигаретой из раскрытой пачки сигарет, прекрасно зная, что головная боль сегодня не пройдет, а лишь усилится. Впрочем, как и всегда, когда ему приходится проводить ночи без Алис.