Адвент

— Мы это заслужили, — говорит Девять и салютует Гэвину своим бокалом — пустым, потому что он не пьет пива, и Гэвин согласно мычит. Сегодня четверг, а хочется сделать вид, что пятница, и завтра не нужно идти на работу. Декабрь выдался, как обычно и бывает в конце года, не по-рождественски горячим. Но весь мир подождет, по четвергам у них с Девять «вечер напарников», как это называет Гэвин — про себя, потому что вслух он ненавидит звучать сентиментально, но Девятка все равно наверняка догадывается. Он считает Гэвина отвратительно сентиментальным засранцем, и спорить с ним бесполезно. Уж кто бы говорил. Так что они без всякой сентиментальности сидят — как обычно — в любимом баре Гэвина «У Томми», и Девять (может) и считает, что это грязная дыра, но из чистой доброты и любви к Гэвину (и уважения к их традиции напарников!) держит мнение при себе. Рождество через полторы недели, но Томми расстарался, попробовал сделать из бара уютное местечко, а не «грязную дыру». Ну, в меру собственного вкуса и чувства прекрасного, конечно. Что, как не чувство прекрасного, надоумило его повесить над телеком драную мишуру с логотипом бренда носков — видно, привет какой-нибудь рекламной компании типа: «Купи три пары и гарантированно получишь ценный приз»? Что, конечно, считать ценным… Искусственная елка, которой лет сто сорок на вид, пылится в углу, изысканно украшенная снежинками из пивных банок и гирляндами из просверленных крышек, и Гэвин ценит эти попытки в тематический дизайн. Кому как, а ему это придает то ли уюта, то ли атмосферы бренности мира, то ли и то, и другое — самое что надо перед Рождеством. Или на Гэвине просто сказывается выпитое пиво, и от этого его мир раскрашивается тонами праздничными и немного апокалиптическими. Томми даже афишку на дверь наклеил, обещающую заводную анимацию именно сегодня. Порывшись в карманах, Гэвин достает крошечную бутылочку и демонстрирует ее Девять. — Мы это заслужили, — усмехается он. Это андроидское бухло, и, хотя обычно Девятка не пьет, сегодня он немного на нервах. Так что он просто смотрит на Гэвина долгим взглядом и подставляет свой стакан безропотно. Голубоватая жидкость ударяется о дно — это тириум с какими-то добавками, Гэвин без понятия, какими, но они точно безопасны: а это главное. Девять выпивает и мигает лампочкой. — Просто кошмар, — он, конечно, будет отрицать, но практически ноет, так что Гэвин сочувственно хлопает его по коленке. Ладно, может это и не совсем сочувствие. Пиво плещется в голове, а на внимание окружающих Гэвину и на трезвую не уставшую голову совершенно наплевать. Девять плывет моментально: этот андроидский «алкоголь» действует очень быстро и так же быстро выветривается, но расслабляет андроидов на отлично. — Все, забей, — советует Гэвин, наблюдая, как он медленно моргает — его ресницы опускаются и поднимаются, хлоп-хлоп. Не значит, конечно, что Гэвину самому так легко забить на все, но сегодня охота хоть немного расслабиться. В конце концов, Рождество скоро! Он встряхивает бутылку и переливает оставшееся содержимое в стакан Девять, уже готовясь провозгласить тост — что-нибудь типа: «ну, зато это дерьмовое дело наконец-то закончилось!» или «ну, за наш вечер напарников!», или даже «давай поцелуемся?»… И Девять тянется к нему, явно тоже не против поцеловаться… Дверь бара с грохотом распахивается, и внутрь вваливается Санта Клаус с балаклавой на голове, поверх которой болтается растрепанная борода. В руках у Санты обрез, а в глазах нехороший блеск. — Хо-хо-хо! — орет он. — Руки вверх, я пришел украсть ваши подарочки, придурки! В гробовой тишине Томми за барной стойкой охает и задирает руки, а следом все задирают руки, и до Гэвина с запозданием доходит, что это ограбление! Проклятье, их грабят в баре, и именно тогда, когда ни у него, не у Девятки нет оружия. — На пол, Гэвин! — рявкает Девятка и опрокидывает Гэвина вместе со стулом, столом и пивом, и ладно, стол еще ничего, но пиво!.. — Берегись! — А ну руки вверх! — орет грабитель, его поддерживает хор болельщиков из экрана над стойкой (кажется, там забили гол) и протестующие возгласы посетителей: бар в этот томный вечер полнешенек. — Стоять! Все непослушные детки будут наказаны! Девять, видно, не против быть непослушным: прежде, чем Гэвин успевает его остановить, он обнимает стул и притягивает его к себе на манер щита. — Девять!.. Но если Девять уж решил стать героем, его не остановить. Вытянувшись во весь свой рост и торча из-за стола, как башня, топорщась ножками стула, Девятка свободной рукой хватает со стойки бутылку с бренди и мечет ее на манер гранаты. Как завороженный, Гэвин следит за красивым вращением снаряда, и глаза всех посетителей, кажется, тоже прикованы к нему, и даже грабитель замирает и пялится… Бутылка врезается в грабителя с глухим стуком, заливая костюм Санты алкоголем, он издает вопль (ну еще бы) и сгибается, и Девять только того и надо — отшвырнув стул, он стремительной пулей бросается вперед, а в следующее мгновение борода летит в одну сторону, обрез в другую, здоровенный мешок, который Санта держал свободной рукой, в третью… — Бери оружие, Гэвин! — кричит Девять, упирая грабителя лицом в стену. — Эй! — возмущается грабитель. — Эй! — Эй! — возмущается Томми. Под грохот очередного гола из телека, он отмирает и кидается к Девять, врезаясь своей громоздкой тушей прямо в его мужественную мускулистую фигуру (ладно, ладно, Гэвин готов признать, что пьян. Чуть-чуть.) От неожиданности они оба валятся на пол, по дороге увлекая за собой всю посуду с соседнего столика, и это слишком уж начинает напоминать криминальную комедию. Особенно когда под распахнувшимся костюмом Санты проглядывает блестящее трико, а из мешка вываливаются коробочки с логотипом «У Томми», а все вокруг какие-то не слишком испуганные. Может, Гэвин пьян и не чуть-чуть. Он пытается припомнить, что точно было написано на афишке. — Что ты творишь, придурок?! — пыхтит Томми, пока Девять пытается арестовать и его тоже. — Я ему две сотни заплатил! — Вы участвуете в ограблении? — ахает Девять. Будто сама мысль оскорбительна. Ну еще бы, это же «их с Гэвином бар», Девять чертовски щепетилен в таких вещах. Он пошатывается, но тут же авторитетно расправляет плечи, типа полицейский при исполнении и совсем не накидался андроидского бухла. Томми хватает с пола афишу и машет ею перед носом у Девять, и со стороны смешно смотреть, как глаза того следят за бумажкой, стараясь прочитать и при этом не выскочить. Обрез, конечно, фальшивый, но сделан хорошо, прям как настоящий. — Кажется, вышла осечка, — бормочет Гэвин и хлопает растерянного Девять по спине. — Рид, ну е-мае, — возмущается Томми, — ты мне за посуду заплатишь! Девять наконец-то выхватывает у Томми листовку и читает, что там написано про искрометную анимацию — про Санту-стриптизера, наказывающего непослушных великовозрастных деток (пиздец у Томми своеобразные взгляды на праздничное представление), и что посетителей настойчиво просят из огнестрельного оружия не палить. И Гэвин не может больше смотреть на эту оскорбленную в лучших чувствах физиономию Девять, он не может… — Тебе точно нельзя пить, — он пытается сохранить серьезную мину, но смех распирает изнутри, а может, он просто слишком пьян, чтобы не ржать. — Ты… ты начинаешь на людей кидаться… Не выдержав, он сгибается пополам, потому что Девять так редко делает из себя идиота, что каждый такой момент на вес золота. Так и представляется картинка, как Девять врывается в каждый торговый центр и арестовывает Санту, чтобы сурово и безжалостно препроводить в участок и запереть в камере. И заявить: — Вы арестованы за участие в Рождестве! — а в камере, конечно, уже будет сидеть с дюжину Сант. Нереально не ржать, Гэвин может поклясться, что вот это выражение лица — самое близкое, что у Девять означает «обиженно надуться», словно он читает мысли Гэвина и смотрит смешные картинки у него в голове. — Да конечно, я заплачу, — обещает Гэвин сквозь смех, потому что он великодушный чувак, — если нальешь мне еще пива. И если их не выгонят с концами, забанив в любимом баре. Настроение почему-то стремительно улучшается, и даже раздраженные взгляды Санты не бросают тени на праздничную атмосферу, окутывающую Гэвина с головы до ног и с ног до головы. — Извините, сэр, — виноватится Девять, и теперь обвинять его в чем-то — все равно, что пинать щеночка или котенка, надо сердце не иметь, чтобы так с ним поступать. А значит, за химчистку костюма Санты тоже платить Гэвину… — Черт с вами, — с насквозь притворным недовольством отвечает Томми, а все остальные — так и вовсе в восторге от бесплатного представления. Только Санта трет грудь там, где в нее попало бутылкой, но толстая шуба спасла несчастного от увечий. — Вроде никто не пострадал. Повезло, что Девятка не целился в голову. «Андроид-Гринч украл Рождество, проломив голову Санты» — шикарно смотрелось бы в заголовках. Но сейчас у Девять такой несчастный и такой виноватый вид, словно их с Гэвином немедленно выставляют на мороз, а он уже протрезвел и не понимает, как все это произошло. Гэвин нащупывает в кармане еще одну бутылочку и вспоминает, что ему плевать на общественное мнение. Футболисты из телека орут празднично, и лицо у Санты (да и у Томми) уже не такое кислое, а Девять будто и правда чувствует себя дураком. Он самый милый нетрезвый дурак, которого Гэвин видел в своей жизни, и сентиментальность тут вообще не при чем. И — может — все дело в выпитом пиве, или в этой чертовой праздничной атмосфере, или в милом нетрезвом лице Девять — но Гэвин шагает к нему (решительно), обхватывает его за талию (твердой уверенной рукой) и прижимает свои губы к его губам в страстном (естественно) поцелуе. Вечер только начался.