Адвент

Что Гэвин понимает меньше всего — это как он позволил уговорить себя на нечто подобное. Он отчетливо помнит, что сказал «нет», и весьма решительно сказал, а потом тот представленный Фаулером хлыщ улыбнулся своей акульей улыбкой, и зубов у него точно было больше, чем способен вместить человеческий рот, и заявил: — Я вас услышал, — и все, дальше провал. Фаулер называет это «поднять престиж Полицейского Управления» в глазах общественности. — Что это вы там собираетесь поднимать за счет моих сосочков? — возмущается Гэвин, но всем остальным идея с какой-то чертовой стати кажется охрененно остроумной и удачной. Серьезно, будто коллеги Гэвина перевернулись через голову и превратились в полных психов. А чем еще можно объяснить, что Крис напялил короткие шорты и теперь в своей расстегнутой форменной рубахе и болтающемся на животе галстуке похож больше на стриптизера, чем на решившего поучаствовать в благотворительности полицейского? Потому что прорывная идея начальства (а она уж точно прорывная, Гэвин прямо чувствует, как его вот-вот прорвет) — эротический календарь полицейских, с сосочками и всем таким, и для осуществления этого бесовского замысла Фаулер подрастряс бюджет на фотографа, лампы и прочие приблуды, а еще на организатора всего этого безобразия. Организатор на постоянке работает то ли свадебным устроителем, то ли распорядителем похорон, то ли клоуном в макдаке. Ну или коучем, хуже всего. Именно сейчас он орет на Криса: — Восхитительно! Божественно! — пока тот старательно пытается отклячить задницу, а фотограф щелкает затвором, и от этих звуков у Гэвина развивается ПТСР. Его глаза видят вещи, которые смертный не должен видеть. — Ты слишком переживаешь, — сообщает Девять. А ведь Гэвин старался на него не смотреть. И вовсе не потому, что он плохо выглядит — в принципе, во вселенной вряд ли существует прикид, в котором Девятка будет выглядеть плохо. В этом и кроется корень проблемы. Корешок. Корешок проблемы. Девять достался январь, организатор что-то там задвигал про «холодную внешность», с чем Гэвин полностью согласен — вот только он нихрена не согласен с тем, что на Девять одни боксеры, галстук и фуражка, и более порнографичной картинки еще поискать. По замыслу массовика-затейника, Девять должен готовиться к допросу опасного преступника, и для этого ему заранее приволокли стол из комнат для допросов. Скоба и наручники в комплекте, а строгий и непримиримый облик Девять должен стимулировать покупателей тут же сливать все секреты — и деньги за календарь. Он ответственный парень, добросовестный, покупатели будут швыряться деньгами, это уж точно. И если с Девяткой Гэвин уже почти смирился, потому что к делу тот относится хладнокровно, будто это какая-то извращенная работа, и ее надо сделать — то с Коннором мириться невозможно просто никак. Ведь Коннор происходящим, похоже, наслаждается. Потому что сразу после Криса приходит очередь Коннора: по сценарию тот «Мистер Ноябрь» (у него тоже «холодная внешность», как токовал организатор, что бы эта хрень ни означала), должен поджидать опасных преступников, прижавшись к стене и подняв пистолет. Только в реальности он редко занимается этим дерьмом в одних расстегнутых брюках и босой, и если тамада скажет хоть одно слово про его «сексуальный ствол», то Гэвин арестует этого придурка прямо сейчас. Тамаду, а не Коннора. Хотя Коннора тоже можно — за непристойное поведение. Тот прижимается к стене практически сладострастно, глаза блестят из-под ресниц, а пистолет он держит так, будто вот-вот собирается его облизать. От такого зрелища престиж Полицейского Управления точно поднимется, а вместе с ним поднимется хрен у каждого первого зрителя, даже у женщин. Или особенно у женщин. Гэвин не готов сейчас падать в дебри пола и ориентации бескорыстных благотворителей. Престиж конкретно Коннора у Гэвина поднимается прямо сейчас, несмотря на злость, и к моменту съемок «Января» он наверняка будет кипеть, как готовый взорваться вулкан. Его нервы такого не перенесут. — У тебя все в порядке, Гэвин? — спрашивает Девять проницательно, а это вынуждает Гэвина смотреть на его полуобнаженное тело, а как можно быть в порядке при таком раскладе? Гэвин подумывает сломать пожарную сигнализацию или сделать анонимный звонок о заложенной бомбе, чтобы всех эвакуировали. Предварительно, конечно, одев. — Ты что-то совсем раскис, Рид, — Крис сияет от довольства, будто прекрасно проводит время в шортиках, и просто какого хрена. — Пойду проветрюсь, — буркает Гэвин, резко отворачиваясь от всего этого блядского цирка. — Может, когда вернусь, вы прекратите строить из себя клоунов-фотомоделей и вернетесь к работе полицейскими. — Только долго не гуляй, мистер Июль, — отмахивается равнодушный к его переживаниям Крис. А встревоженный взгляд Девять игнорировать легко, ведь на него Гэвин старательно не смотрит. В помещении рядом с комнатой для допросов прохладно, кондиционированный воздух овевает голову Гэвина и немного возвращает его на землю. Сложно объяснить, почему его так невыразимо бесит вся эта затея — и почему при этом он согласился участвовать. Собственная непоследовательность бесит даже сильнее. Точно, он кончит день с инсультом в машине скорой помощи — ну или у него разорвет задницу, одно из двух. Но сладкие мысли о дисквалификации по причине болезни приходится отбросить, когда дверь в комнату открывается, и внутрь заходит Коннор. Следом появляется Девять, он молча запирает дверь за собой, пока Гэвин недоумевает, что все это должно означать. — Это что, воспитательная беседа, потому что я не в восторге от благотворительности? — спрашивает он, скрещивая руки на груди. Коннор накинул рубашку, но от движений она распахивается, и во рту моментально пересыхает: дикость от мысли о том, что они голые расхаживают по участку, отступает перед лицом того, что они ну… голые. Полуголые. Но все равно. — Воспитательная беседа, точно, — соглашается Коннор, и улыбочка на его губах не предвещает ничего безопасного. У Гэвина задница поджимается от такой улыбочки. Он переводит взгляд на Девять — тот выглядит самодовольно, словно это он все придумал. Взбодрить Гэвина в интересах благотворительности. — Я просто считаю, — начинает тот и затыкается, ведь сложно продолжать болтать, когда рот занят. Коннор умеет занять его рот чем угодно, кроме бессмысленной болтовни. Сейчас он целует Гэвина, и тот чувствует, как начинают немного расслабляться сведенные от напряжения плечи. Другие части тела, поникшие от прохлады и раздражения, зато оживают. Он глубоко вдыхает, когда Коннор отстраняется. — Мне не нравится, что платить будут за мои голые фотки, — это только половина правды, и Гэвин отказывается считать, что голос звучит жалостливо, и… — Твои голые фотки великолепны, — заявляет Коннор безапелляционно, и, словно подтверждая его слова, пальцы скользят по животу Гэвина, дерзко проникают за пояс штанов. — Я собираюсь сохранить их все. Гэвина бросает в жар, но пальцы только дразнят, не переходя к серьезным делам, и Гэвин едва не стонет вслух, когда они исчезают. — Это тизер, Гэв, чтобы ты немного раскрепостился и посмотрел на съемки позитивно, — Коннор ухмыляется. — Как насчет совместных фотографий Июля и Января? — спрашивает он подозрительно низким голосом. И черт. Это горячо. Гэвин чертовски хочет совместиться с Январем прямо сейчас. Так что он не тратит время — тянется к Девять, и их губы сталкиваются на полпути, и секунду Гэвин как будто в начале порноролика, «полуголые полицейские дерут друг друга в участке», что-то такое, но ему в кайф. Еще как в кайф! Вся затея с календарем внезапно перестает казаться такой уж отталкивающей, приобретает, можно сказать, свою прелесть. Рот Девятки часто оказывает на него такое действие, типа как волшебство. — Что ж, мир готов встретиться с моими сосочками! — заявляет он, отрываясь, потому что миру придется — Гэвин уже жаждет покончить со съемками и перейти от тизера ролика к основному представлению. — Я уже хочу посмотреть на этот календарь.