Адвент

Прогладив последний сгиб, Девять ставит бумажного единорога на стол и крутит головой, делая трехмерные фотографии. Единорог безупречен — естественно, — и фотографии выше всяческих похвал, но никакого особенного эмоционального подъема Девять не испытывает. — Мне все это по-прежнему кажется сомнительной идеей, — говорит Коннор прохладно и ставит на стол точно такого же единорога. Единорог Коннора серебристо-голубой, а Девять — темно-синий, и вместе они смотрятся очень эстетично. Гораздо более осмысленно, чем делать поделки в одиночку. Девять, однако, достает из пачки лист желтой бумаги и принимается за азиатского дракона. Схему ему передал Коннор, и насчет дракона у Девять высокие ожидания. Хобби, в конце концов, должны развлекать и приносить удовольствие, даже если они не предустановлены. И что подходит лучше для развлечений и удовольствий в вечер, когда они оба свободны от работы, когда они наедине и никуда не спешат? В гостиной уютная атмосфера покоя и праздника, огни гирлянды просвечивают сквозь ветви наряженной елки, бросая на стены бесформенные, но смутно привлекательные тени. Это новый опыт, незнакомый и оттого приятный, и Девять впитывает его всеми органами чувств. Коннор хмурит брови — Девять следит краем глаза, одновременно аккуратно выполняя пункты схемы, — и не спешит присоединяться, и парад бумажных животных перед ним выглядит безлико и однообразно. Если Девять не хватает эмоционального подъема, то Коннор, пожалуй, вообще не получает от занятия никакого удовлетворения. А ведь он, в отличие от Девять, способен даже придумывать собственные новые схемы — какая поразительная растрата программных мощностей. — Думаю, оригами не подходит, — делает вывод Девять, устраивая дракона в конце шеренги. Передняя левая лапа на миллиметр длиннее, чем правая, это придает дракону индивидуальности и неожиданно волнует Девять, но лицо у Коннора по-прежнему замкнутое и незаинтересованное. Судя по всему, ни одно из своих восьми тысяч хобби он действительно не пытался рассматривать как развлечение. Его невероятное любопытство ни единого раза не толкнуло его собрать бумажного единорога, пока Девять его об этом не попросил. В этом немало странности, но немало и печали. — Что ты хочешь попробовать следующим? — спрашивает Коннор и собирает оставшуюся бумагу в стопку. В сумке, которая стоит рядом с ним на полу, есть нитки для вязания, вышивания и плетения, ткань, картон, инструменты для выпиливания, заготовки для мыла и еще множество товаров для разнообразных рукодельных хобби, которые Девять принес из ближайшего супермаркета. Для хобби, связанных с экстремальным спортом, сегодня не слишком подходящая погода. Коллекционирование материальных объектов Девять вообще решает оставить на те времена, когда заработает свой первый миллион. — У нас есть сорок три минуты, — решает он, — можно попробовать вышивание крестом. Коннор пожимает плечами, не комментируя ни выбор, ни время — он просто достает из сумки все необходимое, как консультант в магазине. Это скучно. — Почему тебе настолько неинтересна развлекательная деятельность? — спрашивает Девять, и вслух вопрос звучит излишне прямолинейно. Даже грубо. Однако Девять хочет слышать ответ, так что не пытается переформулировать. Несколькими экономными движениями Коннор закрепляет канву на пяльцах и разматывает нитки, оживленности в этих действиях не больше, чем в распаковке блока со стикерами. Это похоже на работу, уж точно не на развлечение. Работу по унылому, но не раздражающему обучению Девять. Тот мог бы скачать информацию из интернета. — Мне интересна развлекательная деятельность, — нитки раскладываются по цветам, — я иногда играю. Это верно, Коннор иногда играет на приставке, и выглядит при этом действительно заинтересованным — но, хотя «игры» есть в списке из восьми тысяч хобби, Коннор не подходит под определение. Он не пытается следить за новинками, не собирает определенные жанры, не стремится к достижениям вроде набранных очков или скорости прохождения. Игры, в которые он играет, причудливые и далеко не всегда хорошие. Его нельзя назвать геймером, и если бы Девять спросили, он ни за что не сказал бы, что игры — хобби Коннора. Для кого-то, кому было бы так просто этим заниматься, Коннор на удивление старательно не занимается своей «развлекательной деятельностью». Он утверждает, что не пробовал вышивание (как и оригами), но сейчас яркие цвета ниток не останавливают на себе его взгляд. Он протягивает руку, чтобы передать Девять схему: с пальцев сходит скин, они поблескивают почти требовательно. Концентрированная эффективность, Коннор не хочет даже внести в это все капельку флирта, веселья, и Девять принимает решение моментально. Вместо короткого информационного прикосновения, он хватает Коннора за запястье и тянет к себе, вынуждая встать — тот не сопротивляется. — Передумал заниматься вышиванием? — спрашивает он спокойно, скрывая поблескивание глаз под полуопущенными ресницами. Девять не знает, о чем он думает сейчас, — но отпустить ладонь и разорвать контакт слишком трудно. Неторопливо он берет Коннора за вторую руку, посылая запрос на установление интерфейса. Ему не нужна сухая схема, вовсе нет. Если он что-то и знает о хобби, то это что они точно предназначены не для простой передачи схем. — Что ты задумал? — спрашивает Коннор, но разрешает доступ почти без колебаний. Его барьеры, как обычно, не кажутся прочными и твердыми — они обманчиво легко растворяются, прогибаются незаметно, будто их и нет. Но Девять знает, что это ловушка. Просто его не беспокоят такие вещи. Он слишком поглощен бескрайним океаном информации, и мыслей, и чувств, и собственные прикосновения резонируют в нем, отражаясь от Коннора — это опьяняет. Отказавшись от схемы, он усаживает Коннора себе на колени и улыбается ему в затылок, чувствуя волну удивления. — Думаю, лучше будет, если ты мне покажешь, — предлагает он, прижимаясь щекой к плечу Коннора и чувствуя, как у того внутри тысячу раз отражается его улыбка. — Похоже, тебя интересуют не хобби, — усмехается Коннор. Девять интересуют хобби, очень даже, но его не оставляет мысль, что они с самого начала все делают не так, как нужно. Что где-то в процессе получения удовольствия от «развлекательной деятельности» они потеряли ключевое звено. Удовольствие. — Значит, ты никогда не пробовал? — он прижимает пальцы к тыльной стороне ладоней Коннора, пока тот устраивает вышивку перед собой. Тонкие линии схем накладываются на полотно и тают, и через прикосновение Девять чувствует и тепло, и напряжение. Эмоции передаются ему, толкают его собственный стресс наверх, а вес Коннора на коленях запускает далекие от целомудрия идеи. Когда игла прокалывает канву, Девять прикусывает губу — на мгновение мышцы на его лице выходят из-под контроля. Специфическое ощущение слишком волнует его. — Это первый раз, — Коннор вздрагивает: Девять гладит его лишенные скина ладони, дразнит разрывом контакта — не может удержаться, — и ласкает его систему изнутри тончайшими уколами любопытства и нетерпения. — Хобби — это что-то, что ты делаешь для себя, — говорит он медленно, и Девять кивает — в словах нет нужды, он сейчас внутри Коннора, а Коннор внутри него, и, хотя их слияние пока ограничено, его согласие растворяется в системе Коннора, как лед в теплой воде. — Обучаешься и открываешь новое, развиваешься. Слова резонируют, но это всего лишь звуки — в Конноре они не вызывают эмоционального ответа. Девять анализирует, что Коннор сказал и что на самом деле имеет в виду. — И раз ты уже умеешь, то скучно делать? Коннор протягивает нитку через ткань, Девять ощущает ее гладко-шероховатое скольжение, ее цвет как набор символов и как чувственное удовлетворение одновременно, и машинно-одинаковые стежки похожи одновременно на деталь рисунка и на древнюю перфокарту. Он намеренно не загружает схему, ведь тогда не будет возможности угадывать, что означают эти лимонно-желтые короткие строчки. В мире слишком много вещей всех оттенков желтого. Девять ведет пальцами до запястий Коннора, и движения того остаются такими же ровными и спокойными, хотя его температура растет: он не равнодушен к намекам Девять. — Да, — говорит он — и это может быть как ответом на вопрос, так и согласием на продолжение. Игла втыкается в ткань и притормаживает, когда Девять принимается за пуговицы на рубашке, — но не останавливается, и каждый стежок отдается в голове Девять приятно завершенной отметкой. Впереди явно еще сотни этих стежков, с такой скоростью Коннор наверняка сможет закончить рисунок за оставшиеся тридцать пять минут, и Девять хочется знать, что получится. И хочется оставить интригу в то же самое время. Предустановленные хобби слишком предсказуемы для Коннора, но разве его служба в полиции не основана на предустановленных знаниях и навыках? — Ты умеешь делать свою работу, но она тебе нравится, — говорит Девять. Это не совсем корректное сравнение, в работе Коннора достаточно неожиданных факторов, чтобы стимулировать его естественное любопытство — и все же Девять кажется, что дело не в предопределенности результата. Или, по крайней мере, не только в этом. Коннор наконец оставляет пяльцы, откидываясь назад, накрывая своими руками ладони Девять — их прикосновения внезапно становятся в два раза интимнее, взаимопроникновение в три раза глубже. Насос Девять пульсирует так сильно, что оглушает его изнутри. Коннор поворачивает голову, их взгляды сталкиваются на долю секунды, а потом губы встречают друг друга поцелуем, Девять проникает не только в его систему, но и в его тело — так глубоко, как может достать языком. Коннор расслабляется под прикосновениями, смутные очертания рисунка вспыхивают и растворяются всеми цветовыми пятнами по очереди: последним пропадает желтый цвет. Но Девять слишком занят, чтобы сожалеть — а может, слишком нагрелся. Он спускает рубашку с плеч Коннора, и она исчезает за спинкой дивана, тут же исчезая и из его мыслей. Коннор смеется ему в губы, горящие на елке огни отражаются в глазах. Им даже не нужна нагота для близости, они и так ближе некуда, сейчас почти единое целое — и считанные мгновения спустя станут не «почти», и все же Девять не может побороть соблазн видеть его обнаженным, а Коннору совсем не трудно читать его мысли. Поднявшись, Коннор усаживается на край журнального столика, смахивая на пол и пяльца с нитками, и бумажные фигурки, и пульт от телевизора. Его улыбка толкает Девять вперед, к нему, но поцелуй слишком короткий: Девять сам разрывает его, чтобы опрокинуть Коннора на стол — пожалуй, если бы существовало такое хобби, Девять немедленно стал бы его фанатичным поклонником. Он снова переплетает их пальцы, синхронизируясь, и каждое прикосновение его губ к каркасу Коннора посылает горячие импульсы в его собственное тело. Они застывают на мгновение, глядя друг другу в глаза. — В этом просто нет никакого смысла, — говорит Коннор, словно разговор не останавливался. В голосе ни тени огорчения — и в его чувствах тоже, и все-таки Девять улавливает микроскопические следы, будто царапины с обратной стороны этого спокойствия, почти незаметно просвечивающие на поверхность. — Все это установлено для эксперимента, для социального модуля… не для меня. Это бесполезная информация — только чтобы поддерживать разговор с людьми. Как игры для пользователя на компьютере, но вряд ли самому компьютеру интересно раскладывать пасьянс. Вряд ли кто-то вообще думал об этом, закачивая стандартный блок программ. Действительно — вряд ли. И все же в рассуждениях Коннора ошибка (и совсем не в том, что создатель Коннора думал над каждой установленной программой), Девять просто нужно ее сформулировать. — В этом есть смысл, — говорит он. Он поднимает с пола бумажного дракона с неидеальной лапой и ставит прямо на слабо светящийся круг регулятора, голубые блики падают на длинное тельце, окрашивая его в зелень. Как будто дракон андроид и стоит на собственной зарядной платформе, и соблазнительность образа вынуждает Девять приоткрыть рот: ему жарко. — В этом есть смысл, — повторяет он. В ответ на вопрос в глазах Коннора проводит по его груди пальцами, осторожно ласкает, облекая свои мысли в слова. — Необязательно раскладывать пасьянс, Восемь. Есть другие карточные игры — для двоих. Что-то, чему можно научить. Коннор облизывает губы, он выглядит таким самоуверенным и в то же время почти робким, словно никогда не задумывался об этой стороне своей личности, не пытался увидеть в ней ничего хорошего. Ничего, что способно принести радость ему самому. — Что-то, что можно делать вместе, — произносит он, и задумчивость в его голосе и лице всего лишь фасад, прикрытие настоящих эмоций и мыслей. Это новая концепция — Девять понимает, — ее нужно взвесить и рассмотреть со всех сторон. Но Девять ничего не мешает провести небольшую «агитацию», так что он не стесняется пустить в дело свои умения. Коннор запрокидывает голову, пока Девять целует его шею, подбородок, и — когда они снова встречаются взглядами, — он кажется одурманенным, в шаге от потери контроля. — Нам нужно закончить вышивку, — говорит он, их рты почти соприкасаются, и Девять жадно ловит слова губами. Нужно, кто спорит, — но не прямо сейчас. — Это хобби, Коннор, — напоминает он, — прелесть хобби в том, что его можно отложить ненадолго.