Круто. Ты попал

Арсений, чертыхаясь и пытаясь не навернуться, безуспешно шарит ногой во внутренностях нижней части своего дурацкого костюма, чтобы попасть в дырку. Ему суждено изображать клубнику — судя по размерам, из Припяти, и когда он впервые увидел эту влажную мечту Мичурина, то решил, что не будет ничего унизительнее, чем выйти в таком монстре на сцену. Он несколько ошибался: облачаться в это говно прямо на подходе к сцене, где туда-сюда снует куча людей, не менее унизительно. Арсений пытается спрятаться за спиной Вики, которая в этот же момент матерится и прилагает все усилия, чтобы застегнуть молнию от костюма королевской креветки. Переодеваться в костюмерной им запретили, потому что опасались, что они застрянут прямо в дверях. — Ребята, быстрее, умоляю! — Андрей воет, как раненый вепрь, выглядывая на сцену, где уже начали выступать «Золотое кольцо» с Димой. Арсений сейчас, кажется, пробьет днище этой клубники, пытаясь в нее залезть. По ощущениям происходящее похоже на первый секс: тыкаешься, тыкаешься вслепую, жутко нервничаешь, а тебя еще и подгоняют, чтобы не возился. «И все это закончится спустя три минуты», — невесело думает Арсений, наконец просовывая ноги в дырку. Сверху кто-то — вероятно, Оксана — накидывает на него верхнюю часть клубничины. Тут обнаруживается новая проблема: отверстие для лица постоянно соскальзывает с головы, поэтому Арсений практически ничего не видит. Цепляясь за стену и других фабрикантов, он начинает двигаться к лестнице, ведущей на сцену. Громоздкий костюм постоянно сползает то влево, то вправо, центр тяжести смещается, и Арсения шатает, как алкаша со стажем. — Блядь! — с зычным криком (не дай бог, кто из зрителей услыхал) сзади на Арсения падает кто-то огромный, когда тот уже ставит ногу на ступеньку. Ухватившись за перила, Арсений сохраняет равновесие, а ему под ноги, скатившись по округлому клубничному боку, заваливается Шастун в костюме гигантского банана. Шастун сам по себе длинный, а банановое облачение одаривает его сверху еще дополнительными тридцатью сантиметрами. Матерясь себе под нос и кляня чужую неуклюжесть, Арсений с трудом сгибается, отчего прорезь для лица опять оказывается у него где-то над макушкой, и вслепую пытается нащупать тело под собой. Кажется, ему удается схватить руку, и он с кряхтением тянет тяжеленного софабриканта наверх. Шастун даже и не думает благодарить Арсения за помощь (ой, да не очень-то и хотелось) и с ответным кряхтением начинает трудное восхождение по лестнице. Надо признать, что Шастуну объективно сложнее в его костюме: он стягивает ему конечности почти у самых щиколоток. Обгоняя их, мимо семенит Яна, которая Кошкина, чьи длинные ноги в белых колготках совершенно нелепо выглядывают из-под костюма тарталетки с меренгой и шоколадной крошкой. Такой разномастной гурьбой, один взгляд на которую гарантирует самое странное несварение в жизни, они вываливаются наконец на сцену, где Дима и Кадышева с укладкой, напоминающей локоны пуделя, уже вступают в припев. Арсений машет руками, идет хороводом, как их и учили, и думает, что, пожалуй, не так уж и плох этот костюм — по телеку едва ли кто сможет рассмотреть его лицо. Хочется надеяться, что уж, по крайней мере, отец не догадается, что мутационная клубника — это его сын. Впрочем, отец вряд ли вообще смотрит отчетные концерты. Решение поставить в дуэт с Кадышевой именно Диму не столь неожиданно, как может показаться на первый взгляд. Две недели назад, в свою вторую номинацию, он исполнял песню «Завалинка» с народными мотивами, которая совершенно неожиданно для всех выстрелила и стала лидером по скачиванию в сети. В честь этого события всю следующую неделю Звездный дом просыпался под бодрое Димино: Не смотри на то, что ростом маленький, Никогда тебя не подведу! Приходи сегодня на завалинку, Я тебя там с нетерпеньем жду! Арсению вообще-то Дима нравится, но после семи дней такой побудки отношение к нему немного испортилось. Хотя, конечно, его вины здесь нет. При чем тут Дима, если все тексты для сольных выступлений фабрикантов сочиняет Дрон. Ну и сочиняет, мягко говоря, так себе. Арсений подозревает, что их фабрика станет самой провальной по части хитов. Тому-кого-нельзя-называть и Аксюте это, конечно, по барабану — им главное, чтобы народ телек включал на первой кнопке. А рейтинги у шоу очень даже ничего, если им не врут, разумеется. Но Стас-то куда смотрит?! Ему ж после завершения проекта продюсировать всю эту ватагу с сомнительным репертуаром. На одной «Завалинке» далеко не уедешь. Унизительный номер тем временем неумолимо близится к финалу. Все фабриканты, участвующие в действии, собираются вокруг Димы с Кадышевой. Арсений, кажется, наступает кому-то на ногу, но ему из своего клубничного скафандра вообще не видно, что творится внизу. Рядом опять топчется Шастун и — о боже! — снова заваливается вперед. Арсений успевает схватить его за холку, точнее, за попку, ну, то есть, не за шастуновскую задницу, а за попку банана, которая, как ни парадоксально, в этом желтом убожестве расположена сверху. Им удается как-то сгруппироваться и застыть на финальной ноте песни. — Вот такие фрукты растут на нашей фабрике, урожай в этом году явно удался! — энергично отбивает номер Яна, которая Чурикова, и, пока Арсений вместе с остальными ползет со сцены, начинает завуалированную подводку к рекламе. С порцией унижения на сегодня покончено, и Арсений, выпрыгивая из клубничных недр, забывает произошедшее, как страшный сон, потому что ему пора готовиться к, возможно, его главному номеру на этом проекте. Предыдущие семь фабрик Арсений смотрел не очень внимательно, только если кто-то рядом включал телек, но твердо знает, что номер с Долиной — высочайшая отметка для каждого фабриканта. Лариса Александровна отбирает тех, с кем будет петь, самостоятельно и ориентируется на лучших вокалистов. Когда Арсению в начале недели объявили, с кем у него будет дуэт на этом концерте, он от счастья был готов расцеловать всех присутствующих, даже Шастуна. Выбрала! Сама Лариса Александровна! Арсения! Из всех! Радостную новость немного омрачил тот факт, что песня ему досталась старенькая — «Лунная мелодия» — и под фанеру, да еще пугает мысль, что его исполнение неизбежно будут сравнивать с панайотовским. Ну и хрен с ним, это повод доказать, что Арсений лучше всех. В студии, записывая свои строчки, он пахал, как краб на галерах, выкладываясь на полную, и Марина его очень хвалила. Да и этот ваш Панайотов в «Народном артисте» довольствовался вторым местом, а Арсения устроит только победа. Ни Шастуна, ни кого-либо еще он вперед не пропустит. С Ларисой Александровной они репетировали дважды, и Арсений страшно робел, боясь ей лишнее слово сказать. Она, впрочем, тоже особой болтливостью не отличалась. Да и слава богу, Арсений бы обосрался от страха, заведи она с ним разговор всерьез. И сейчас, когда они выходят на сцену вдвоем, Арсений опять немеет от восторга и какого-то почти раболепия, взирая на Ларису Александровну вроде бы сверху, а как будто бы снизу. Она выглядит Снежной королевой — величественная, в белом платье, поет этим ангельским голосом, демонстрируя заветные три октавы. Арсений почти влюбляется, даже несмотря на разницу в возрасте. На нем классический смокинг под стать партнерше, и он кожей ощущает это восторженное «ах…», которое прокатывается по зрительным рядам, когда он выходит в центр сцены. Но Арсений не смотрит в зал, только на Ларису Александровну, тянет к ней руки на высокой ноте и с замиранием сердца понимает, что выступление удается. Когда они под овации публики уходят со сцены, Арсений наконец набирается смелости заговорить. — Лариса Александровна, вы не представляете, какая для меня честь выступать с вами. Я так вам благодарен за такую возможность, этот дуэт для меня необычайно много значит… — Ты молодец, — неожиданно перебивает его Лариса Александровна, забирая из рук ассистентки стакан с водой. — Неплохо вышло. Хотя до Саши тебе, конечно, далеко. Ну, учись, ты же здесь для этого. И на этом она покровительственно кивает ему, разворачивается и уплывает, окруженная миньонами, которые обмахивают ее веером, поправляют волосы и что-то нашептывают про изменения в графике. Арсений стоит, как дурак, посреди павильона и растерянно смотрит вслед своей богине, пока его в очередной раз чуть не сбивает с ног кто-то из осветителей. Очарование от номера мгновенно рассыпается в пыль. Учись, блядь. Он пять лет учился академическому пению в Консерватории. А до этого восемь лет прилежно таскался в музыкалку, стирая пальцы о клавиши фортепиано, пока такие, как Шастун, стирали пальцы о собственный член и бухали пиво в подворотнях. И все это ради снисходительного «неплохо»?! Зато теперь, блядь, хренова фабрика под руководством Стаса и с помощью Дрона за три месяца из него сделает профессионала. Ага, конечно. Долина в его голове из Снежной королевы моментально превращается в старую каргу. Хотя не в ней, собственно, дело. Сам виноват. Размечтался, напридумывал себе черт знает чего. А надо не жить от выступления к выступлению, а думать о будущем. О том, которое откроется ему после завершения фабрики. То есть, после того, как он выиграет фабрику. Только так и никак иначе. И насрать будет на все, что было до: и на идиотские костюмы, и шизофренические номера, и высокомерных старших коллег, и раздражающих фабрикантов. Кстати о них. Арсений заходит в костюмерную, чтобы стащить удушающий смокинг и переодеться в футболку с джинсами, в которых был на открытии концерта. Впереди остался только блок номинантов, и прямо сейчас Шастуна переодевают и пудрят к сольному выступлению. Он явно нервничает: Арсений уже давно заметил, что в минуты волнения Шастун крутит кольца и браслеты на руках. Вот же дурик — ему-то о чем беспокоиться. Ясен пень, телезрители его спасут. Даже с отвратительной песней. Всю прошлую неделю, как и в первую свою номинацию, Шастун ходил хвостиком за Стасом каждый раз, как тот появлялся в Доме, и канючил, чтобы ему позволили спеть «Про меня». Стас все так же непреклонен и, хоть и хвалит Шастуна за творчество, неизменно повторяет: «Это не формат, Антоха, доверься профессионалам». С одной стороны, Стаса понять можно: в тексте «Про меня» буквально есть слово «мудак», какой уж тут Первый канал. С другой, какой вообще смысл в их нахождении в этом месте, если любые попытки самовыражения пресекаются на корню? Впрочем, Арсению-то чего об этом переживать. Его литературные таланты ограничиваются рифмами вроде «жили-были три хохили». Реально, уж лучше лирика Дрона. Под которую прямо сейчас Арсению нужно будет старательно хлопать, потому что он уже сидит на ступенях вместе с остальными фабрикантами, а Шастун стоит на сцене с неизменными гитарой и микрофонной стойкой. Оглобля неповоротливая — за девять недель так и не научился обращаться с собственным телом, по-прежнему не знает, куда девать руки, и отчаянно цепляется либо за инструмент, либо за микрофон. Зато светится, как обычно, во все тридцать два, будто к нему подключили персональную АЭС. А песня-то вообще грустная! Наверное. Арсений уже давно перестал анализировать фабричную поэзию. Ну нет, точно же минор звучит: Мне без тебя не сдохнуть и не продохну́ть, Любимая, скотиной ты такой не будь. Я для одной тебя продолжу этот путь, В его конце прильни ко мне на грудь. Девочки в зале почти рыдают. Арсений бы тоже зарыдал от этих виршей, но кто ж ему позволит. Шастун, надо отдать ему должное, поет эту муть достойно. Его глубокий баритон красиво раскрывается, иногда взмывая совсем высоко, а порой опускаясь до бархатных хрипловатых ноток. И не скажешь, что он лопух подзаборный, который учился играть «Батарейку» по самоучителю и до фабрики ни одного занятия по вокалу не посетил. — Красавчик, — комментирует рядом Сережа, и Арсений с неудовольствием косится на него, пусть и сам заслушался. Шастун заканчивает выступление, и зал взрывается умалишенным визгом. На следующий концерт Арсений возьмет с собой беруши, только бы не забыть. Яна, которая Чурикова, заводит свою вечную песнь про несчастных номинантов, ожидающих решения собственной судьбы и изнемогающих без зрительской любви. К Шастуну на сцене присоединяются уже отвыступавшие Айдар и Лёля. Яна произносит еще несколько общих фраз, затягивая интригу в ожидании, пока зал притихнет, но это ненадолго, потому что на экране под фоткой Шастуна предсказуемо вспыхивают рекордные цифры — шестьдесят восемь процентов. Визг возобновляется, Шастун опять лыбится, а маленькая девочка во втором ряду чуть не опрокидывается навзничь под весом гигантского плаката (на него ушло, наверное, четыре ватмана), на котором блестками написано «Тоша ты звизда!». Шастун поступью контуженного победителя возвращается в команду. Первыми его поздравляют, конечно же, Дима и Ира, а потом и остальные подбегают, чтобы обнять. Арсений не отрывает жопы от ступени. — Ну вот, обошлось без разбитых сердец, — тоном провинциальной сплетницы комментирует Яна, когда Ира поднимается на цыпочки, чтобы чмокнуть Шастуна в нос. Зачем Арсений вообще смотрит на эту мерзость?! Он отворачивается и ковыряет пальцем холодную таблетку со звездой, с которой ему сейчас предстоит расстаться. Яна тем временем меняет тон с игривого на трагичный и взывает к фабрикантам с просьбой принять «сложнейшее решение в их жизни» — проголосовать за Лёлю или Айдара. Кажется, неделю назад она говорила теми же высокопарными фразами, будто выбор стоял между Чаком Берри и Джимом Моррисоном, а не, прости господи, Наденькой и Яной, которая Кошкина. Когда очередь голосовать доходит до Арсения, он идет к микрофону с драматичной миной на лице и произносит, добавив слез в голос: — Это абсолютно жестокий и несправедливый выбор. Кто я такой, чтобы решать судьбы этих талантливейших музыкантов?! Но Лёля сегодня совершенно покорила меня этим трогательным исполнением песни «Я икаю — значит, ты меня помнишь», поэтому звезда ей. В зрительском голосовании Айдар занял второе место (хотя сложно считать это достижением, если суммарно проценты Айдара и Лёли в два раза меньше того, что набрал один Шастун), но команда сегодня на стороне Лёли. Айдар, пока сбивчиво благодарит в прощальной речи преподавательский состав и Стаса, выглядит совершенно подавленным. Честно говоря, Арсению его искренне жаль. У Айдара отличный голос, он пластичный и в отличие от некоторых не занимал на фабрике чужого места. Но к девятому концерту Арсению почти удалось вытравить из себя человеческое сочувствие к конкурентам. В конце концов, он здесь ради того, чтобы выиграть, а не заводить друзей. И теперь стал еще на один шаг ближе к победе.

***

Когда фабриканты после концерта загружаются в автобус и едут по 1-й Останкинской в сторону Дома, Сережа, сидящий у окна, пихает Арсения в плечо. — Ты глянь, как красиво! Сережа, переехавший в столицу из Армавира два года назад, до сих пор не устает восхищаться местной атмосферой. Весенняя Москва сияет огнями, отражается в пруду, а Башня призывно подмигивает Арсению: «Давай, сладкий, не проеби свой шанс». Он демонстративно отворачивается и вдевает в уши наушники-вкладыши: «Без тебя знаю, длинная». Закрывает глаза и под веками видит отражение других огней в другой воде, мысленно плетясь из Консерватории вдоль Крюкова в сторону метро. В Доме все устало разбредаются по горизонтальным поверхностям, не обсуждая концерт и уход Айдара. Для этого еще будет возможность попозже, когда они все вместе сядут смотреть эфир сегодняшнего концерта по московскому времени. Переодевшись и умывшись, Арсений тащится на кухню, чтобы налить стакан воды. Взгляд случайно падает в раковину, на дне которой одиноко покоится чумазая тарелка с намертво присохшими спагеттинами и мазками кетчупа. Память у Арсения хорошая, и ему не составляет труда вспомнить, кто перед самым выездом в Останкино громко чавкал на кухне этими самыми спагетти и умудрился перепачкать красным весь подбородок и даже нос, создавая ассоциации с неряшливым каннибалом в разгаре гастрономической оргии. — Шастун! — кричит Арсений и сам морщится от высоты собственного голоса. Со стороны диванов перед плазмой слышится копошение, и спустя несколько секунд из подушек выныривает растрепанная русая макушка. — Че такое? — Ты пасту ел перед выходом из Дома? — Ну я вроде. — А что, тарелку за собой помыть не судьба?! Шастун издает звук, который производит батут в парке аттракционов, когда его сдувают. — Ой, бл… блин, че ты начинаешь-то? Ну помою я. Потом. — Ага, потом? Как в прошлый раз «потом»? Когда ты в итоге забил болт и уже храпел под одеялом, пока я домывал за тобой посуду? Почему все это происходит, именно когда я дежурю?! — Арсений старается держать себя в руках, но ноги уже сами собой огибают диван, чтобы высказать засранцу все претензии лицом к лицу. Словно пираньи, почуявшие запах крови, четыре камеры с заинтересованным жужжанием разворачиваются в их сторону. Арсений сжимает зубы, стараясь не обращать на них внимания. Косит одним глазом на Семнадцатую — она, крошка, не высовывается из-под плазмы. Вот бы с кем сейчас пообщаться, но не при других же. Позвоночник Шастуна, видимо, умеет принимать форму любой поверхности, к которой прислоняется: он полулежит на диване, причем голова его расположена на спинке, туловище на подушке, бедра расползлись наискосок вдоль сиденья, а ступни упираются в пол. Сбоку к этой композиции каким-то образом умудрилась пристроиться Ира. Ну, естественно. — Я не храплю! — возмущенно отвечает Шастун. Сука, из всего, что сказал Арсений, он вынес только это?! — Арсений, давай я помою, — миролюбиво произносит Ира. Спокойствие в ее тоне почему-то выводит из себя еще больше. — Да причем тут ты? Дело не в том, кто помоет, дело в банальном уважении друг к другу! Если я дежурный, это не значит, что на меня можно свалить всю работу по дому, а самому лежать кверху жопой! — за слово «жопа» ему наверняка потом еще прилетит от мамы по телефону, но сейчас наплевать. — Ой, ладно, иду я, иду. Заткнись только, — и Шастун с таким видом, словно уступает свое место в последней шлюпке на тонущем «Титанике», поднимается с дивана. Вот же сученыш, выставляет все так, будто Арсений — истеричка, разводящая скандал на пустом месте. Еще и шаркает своими лыжами по ламинату, пока плетется к раковине! Шастун на воде не экономит — врубает толстенную струю, которая мощно бьет по тарелке, фонтанчиком орошая кухню. Арсений стоит рядом, хмуро наблюдает за тем, как Шастун безуспешно пытается отковырять ногтями от керамики засохший кусок кетчупа, и пьет из своего стакана. — Ты бы, Арсений, сходил в солярий, а то больно бледный. Глядишь, и нервишки успокоятся, — как бы между прочим произносит Шастун, но Арсений прекрасно видит, как дрожит в сдерживаемом смехе уголок его рта. Ну точно сученыш, знает, чем подъебать. В солярий Арсений действительно не ходит — противно. А еще опасается, что выработается условный рефлекс, и каждый раз под воздействием ультрафиолета у него будет вставать. — Зато ты у нас сильно загорелый, из солярия не вытащить. Скоро так облучишься, что микроволновку можно будет напрямую к тебе подключать, а не к розетке. Шастун все-таки тихо смеется себе под нос. Арсений, считая, что последнее слово осталось за ним, с достоинством направляется в спальню мальчиков. Когда они только заселились в Дом, камеры, расположенные по всем углам и готовые снять крупным планом даже растительность в ноздре, бесили до чертиков. Подписывая контракт, Арсений больше всего ломался из-за их наличия в душе и туалете. Ну что тут поделаешь — формат. Со временем стало проще, в конце концов, прямо в очко Арсению объектив не направляли. И все же полнейшее отсутствие личного пространства и возможности уединиться напрягало. С момента объявления новости о том, что в солярии камер нет, до коллективного осознания того, в каких целях это сокровенное место можно использовать, прошло секунд десять. Арсений не знает, ходят ли для такого в солярий девочки, но вся мужская спальня в одночасье чуть ли не в очередь выстроилась, чтобы посетить этот ящик. Арсений тогда шел последним, но, оказавшись внутри, ничего не смог — мысль о том, что до него в течение пары часов тут дрочило восемь человек, не сильно возбуждала. Он вышел оттуда больше покрасневший, чем загоревший, и с тех пор солярий, который с легкой руки Шастуна все стали называть Анжелой, не посещал. Хочется ли ему? Да конечно, хочется! Кому в двадцать три года не хочется? Воскресные выезды в дома отдыха тоже не сильно спасают — двери в ванных комнатах их номеров, конечно, закрываются на замок, но Арсению все равно трудно полностью расслабиться, зная, что за стенкой на кровати валяется Сережа. Стоило, блядь, после окончания Консерватории вырваться из общаги, чтобы спустя год попасть в такие же условия. Сережа и сейчас лежит на соседней койке и совершенно бессовестно дрыхнет, пока Арсений тут страдает. Он ворочается с боку на бок, но примеру друга последовать так и не удается. Вздохнув, он поднимается на ноги и возвращается на кухню. Шастуна тут уже нет, как и грязной тарелки, но все поверхности залиты водой, а с крана грустно свисает прилипшая одинокая спагеттина. Антон, блин, Шастун. Человек и шлакоотвал. Арсений ощущает себя похожим на эту макаронину: оказался в подвешенном состоянии и ни трусов надеть, ни крестик снять не может. Спустя пару часов в Дом приходит Стас, и фабриканты вялотекущей массой сгущаются в районе гостиной. Как правило, на этих разборах концертных полетов присутствует и Аксюта, но завтра финал Евровидения, и ему не до фабрики. Поневоле начнешь себя чувствовать нелюбимым ребенком. Стас включает плазму. На экране они — сколько-то там часовой давности — сочные и энергичные, не то что сейчас. Мальчики и девочки с одинаково счастливыми лицами поют хором припев «Круто», выстроившись в ряд, обняв друг друга за плечи и монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Если выключить звук, можно подумать, будто это секта религиозных фанатиков распевает хорал. Не хватает только, чтобы в конце к ним вышел Стас в белой занавеске до пят и закричал: «Аллилуйя!» Когда Яна, которая Чурикова, начинает представлять участников, Арсений устало прикрывает глаза и с предвкушением думает о том, что завтра, когда все внимание будет приковано к Евровидению, их никто не будет доставать с дурацкими играми и конкурсами, которые не имеют никакого отношения к процессу обучения. А послезавтра можно будет полностью расслабиться в доме отдыха, где на него не будет направлено ни одной камеры. Аллилуйя.