Вообще-то, это случается с периодичностью раз в месяц, но совершенно не поддаётся никакой системе или хотя бы логике. Будь у этого чуть более точный график, всем жилось бы проще. И Феде, и Ерохину, и даже Кокорину, из-за которого, собственно, всё и происходит.
Два года назад Кокорин решил развестись со своей женой Викой. Решение было немного спонтанным и до сих пор неосуществлённым, потому что процесс развода в их случае предполагал раздел всякого имущества, а его у Кокорина и Вики было так много, что из-за каждой табуретки приходилось устраивать ожесточённые споры. Впрочем, Кокорин готов был расстаться с табуретками вполне спокойно. Позже выяснилось, что не только с ними, но и с квартирой, которую они с Викой получили в подарок от её родственников. То ли родителей, то ли брата, Кокорин тогда совершенно не задумывался над этим и просто радовался, что теперь у него есть собственное жильё. Оказалось, что совсем не собственное.
Кокорин ничего не понимал в разделе имущества, но жену свою любил, пусть уже и не так сильно, как раньше. Может быть, уже совсем не сильно. Он довольно легко отдал ей всю квартиру, даже не потребовав делить её по комнатам, и не менее легко согласился оставить машину, потому что та, вроде как, была их общей и тоже каким-то подарком. Затем Кокорин остался без дачи, хотя она и так его не слишком впечатляла, а Вика всё хотела, чтобы на этом куске земли они построили не то особняк, не то просто милый коттедж, где могли бы проводить куда больше времени, чем в пыльной, шумной Москве. Да, Кокорину пришлось бы выезжать на работу в издательство около пяти утра, но это ведь такие мелочи, не правда ли? И что тут может не нравиться?
Оставшись без жилья и средства перемещения, Кокорин съехал к своему давнему знакомому Феде. От него до издательства всё ещё было далеко, но не так далеко, как с дачи. Тем не менее, у Кокорина теплилась смутная надежда, что Вика будет довольна полученным имуществом, поэтому больше беспокоить его не будет. Посидев в подвешенном состоянии около двух-трёх дней, Кокорин решил, что ему больше ничего не угрожает, и начал планировать свою жизнь дальше, ожидая конца развода. По плану Кокорин должен был активно заняться своим издательством, подписать соглашения с новыми перспективными авторами, которые сейчас у многих на слуху и пишут книгу за книгой. У него было несколько кандидатов, однако до звонка им дело так и не дошло. После того, как издательство стало бы приносить ещё больший доход, Кокорин собирался купить себе новую квартиру. Где-нибудь на Тверской, не меньше.
На этом фантазия Кокорина иссякла, но лишь временно. Он мог бы продолжить строить своё светлое будущее, мечтательно лёжа на тахте в двушке в Бибирево, однако в его жизнь снова вмешалась всё та же Вика. Ей было мало квартиры, машины и дачи, она требовала поделить суммы на счетах в банке, потому что те записаны на двоих. Кокорин согласился, отдал ей половину и даже чуть больше в качестве бонуса, надеясь, что теперь точно всё.
Не повезло. Вика вспомнила про какое-то барахло, нажитое совместно и вывезенное Кокориным к Феде. Они около полугода выясняли отношения из-за телевизора, и Вика угрожала подключить всех своих адвокатов к делу, ведь Кокорин прекрасно знал, что это за адвокаты. У него не было никаких шансов, только что найти ещё более влиятельных людей, но на них у Кокорина не хватило бы денег, даже если бы он заложил издательство.
Собственно, пришло и его время. Получив всякую мелочь, отбирание которой было, скорее, ради того, чтоб унизить Кокорина, чем действительно вернуть себе драгоценный телевизор, комплект постельного белья и набор из четырёх фарфоровых чашек с блюдцами, Вика подумала-подумала и решила, что не забрала у своего мужа ещё кое-что. Нечто ужасно дорогое для него. То самое издательство. Вернее, долю в этом издательстве, которую Кокорин когда-то планировал увеличить.
Вот только если без всего остального худо-бедно и в Бибирево можно было прожить, то без издательства Кокорин себя не представлял. Оно делало его полноценным человеком, оно принадлежало ему даже больше, чем говорили подписанные несколько лет назад бумаги, оно было единственным источником его доходов, оно сделало ему имя и статус, старательно разрушаемый сейчас до сих пор не бывшей женой. Простить издательство Кокорин ей не мог, и за него он готов был воевать до конца.
В это утро всё начинается вполне обычно. Первым просыпается Ерохин, сидит около получаса, замотавшись в плед и поставив ноги на тапки. Он оглядывает оставленный с ночи беспорядок на обеденном столе, не удивляясь ни лампе, ни блокноту, ни ручкам, ничему. Ерохин уже год ничему не удивляется. Ещё немного, и он, наверное, забудет, каково это. То, что инициатором беспорядка является Кокорин, ясно и без дополнительных умственных усилий.
Взгляд на часы, уточнение времени, но спустя пару минут Ерохин уже не помнит, какой час, хотя это было, скорее, автоматическим и привычным действием, а не необходимостью. Он шаркает ногами по полу, пока перемещается от дивана к раковине, от неё к столу, потом к холодильнику. Федя ненавидит звук шарканья, но не плевать ли Ерохину, учитывая, что сосед, как минимум, спит. Методичные действия прерываются вываливающимся из соседней комнаты сонным Кокориным, потягивающимся в дверном проёме.
— Мешает? — интересуется он, кивая в сторону своих разбросанных вещей. Ерохин в ответ только пожимает плечами. — Я могу убрать, если хочешь. Но если ты продолжишь игнорировать любые вопросы, то я никогда не пойму, что тебе нужно.
Честно говоря, Кокорин до сих пор иногда сомневается, что у Ерохина действительно депрессия. Возможно, он талантливо притворяется вот уже сколько времени, правда, зачем, непонятно. Он не работает и живёт за счёт своих соседей, не принося им никакой пользы своим присутствием. Не очень-то и мешая, впрочем. Разве что, раздражая по мелочи, как сейчас, но Кокорин уже практически привык.
Очередная просьба хоть иногда открывать рот больше пары раз за день остаётся проигнорированной, во всяком случае, Ерохин реагирует на неё таким же молчанием и невозмутимо продолжает пить воду из своей кружки. Кокорин закатывает глаза и высказывает недовольство на тему того, что ради себя любимого сосед мог бы и расщедриться. Вода — так себе напиток с утра. Поэтому Кокорин буквально вырывает кружку из рук Ерохина и под его полное непонимание начинает заниматься приготовлением чая, мысленно обещая себе, что это был самый последний раз, когда он что-то ради Ерохина вообще делает.
В это время тишину кухни прекращает резкий звонок в дверь. Никому из жителей квартиры не нравится этот звук, потому что он действительно резкий и всегда до жути пугает. К ним обычно никто не приходит. Ни у кого нет друзей, любящих заглядывать под вечер и напрашиваться на посиделки с чем-нибудь крепким. Услугами доставки тут пользуются крайне редко, потому что подобная роскошь дорого обходится.
Ерохин дёргается от неожиданности, как и Кокорин, чуть не обжигающий себе руку кипятком. Первый подходит к двери, чтобы посмотреть, кого так неожиданно принесло. Он вздыхает и спокойно открывает, сообщая Кокорину, что это по его душу.
— Доброе утро! — едва не выталкивая дверь навстречу Ерохину, в квартире появляется Вика. — О, ты уже встал, какая неожиданность!
— А ты уже орёшь, — с тем же энтузиазмом отвечает Кокорин, не поворачиваясь. Вику тут никто не ждал, поэтому пусть не рассчитывает на тёплый приём.
Так вышло, что ей прекрасно известно, где он живёт, вплоть до номера квартиры и, возможно, конкретной комнаты. Не стоило упоминать, куда ты съезжаешь, но у Кокорина имеются некоторые поступки, требующие сожаления. Вероятно, их даже слишком много.
— У меня нет времени любезничать, — заявляет Вика, не замечая ни Ерохина, ни коврика около двери, ни вешалки. Не снимая полушубка и своих кожаных сапог по колено, Вика продолжает вышагивать по квартире, намереваясь не то сесть за стол, не то просто поорать на Кокорина и уйти восвояси. — Ты прекрасно знаешь, что мне нужно, и я не понимаю, сколько можно упираться. Тебе от этого только хуже.
— Серьёзно? Что-то я не почувствовал, чтобы мои дела были плохи, — Кокорин пожимает плечами.
— Ах, не почувствовал? Тогда у тебя всё впереди, мой дорогой. Мои юристы сделают всё, чтобы твоё несчастное издательство было моим. Останешься совсем без всего, если продолжишь вести себя так.
— А если я отдам тебе издательство, можно подумать, будто я останусь ещё с чем-то. Не неси чушь, дорогая. И срать я хотел на твоих юристов, ты меня ими уже полтора года пугаешь, если не больше. Чем тебе не живётся спокойно в нашей бывшей квартире? Не ездится на нашей машине? Не смотрится в мой телевизор?
— Твоего ничего нет и не было! — Вика откидывает волосы за плечо. — Хорошо, давай поговорим, как цивилизованные люди, хотя у меня не осталось ни капли терпения, чтобы иметь с тобой дело. Послушай, дорогой, ты же и так не владеешь всем этим грёбаным издательством. Всего лишь какой-то его долей. Возможно, ты забыл, как именно она тебе досталась?
— Без разницы, как. Сейчас это моя доля, и я могу распоряжаться ей, как хочу. И она останется моей, нравится тебе или нет.
— Мечтай дальше. По-хорошему ты явно решать дела не собираешься, и я в последний раз предлагаю тебе подумать. Меня в край достало каждый месяц буквально ползать перед тобой на коленях!
Кокорин прекрасно знает, о чём ему нужно думать и для чего. Вика уже не раз пыталась добиться от него согласия именно на таких условиях. Она обещала, что заберёт себе долю издательства, но зато у Кокорина по-прежнему будет любимое дело. Никто не станет выгонять его из кресла главного редактора, пусть себе работает, заключает контракты и пишет средненькие статейки в журнальчики. Если же Кокорин намерен отстаивать свой кусок издательства и биться за него до крови, то пусть рассчитывает, что при проигрыше дела он больше никогда не сможет работать там. Да и вообще много где. Всё, что ему светит, — место в какой-нибудь жёлтой газетке, публикующей эротические гороскопы на последней странице. И вряд ли ему удастся стать главным редактором этого третьесортного издания, в лучшем случае, только чьим-нибудь замом.
Перспективы у Кокорина не слишком хорошие, и он это прекрасно понимает. Правда, его жена не знает некоторых деталей, и посвящать её в них он не видит никакого смысла. К тому же, для Кокорина очевидно, что никакая гарантированная работа ему не светит.
— Подумал? — немедленно спрашивает Вика.
— Ещё много лет назад, когда становился совладельцем издательства. Оно моё, и тебя там никогда не будет. Зачем оно тебе вообще нужно, ты же ничего не понимаешь в этом?
Вика кажется оскорблённой до глубины души. Чтобы она и чего-то не понимала? Ага, конечно, размечтался! Она всё понимает, как однажды поняла, что им с Кокориным больше не по пути. И пусть они оба были хороши, не сдержав ни одной клятвы, данной на свадьбе, это уже не имело значения.
— Доброго всем утра. И тебе, Вика, тоже, — устало произносит Федя, проходя мимо них. Не так он планировал начать день, но кто его спрашивал, в общем-то.
— Доброго, Федя, — отзывается Вика, успевая натянуть милую улыбку. Смолов — единственный в этой квартире, к кому Вика относится спокойно и без ненависти. Правда, Ерохина она вряд ли замечает в принципе. — Я хочу управлять твоим издательством, — продолжает женщина, снова устремляя взгляд на Кокорина. — Считаю это очень прибыльным делом, а мне нужны деньги.
— У тебя достаточно денег после того, что я тебе оставил.
— Без тебя разберусь, достаточно или нет. Ты лучше за своё финансовое положение беспокойся.
— Оно надёжно, как швейцарские часы, — усмехается Кокорин.
Ещё некоторое время они с женой препираются на тему издательства и всего, что его окружает, пока Кокорин в тысячный раз не повторяет, что не отдаст свою долю. Он миллиметра здания не уступит, поэтому Вика может разворачиваться и уходить. Так она и поступает, напоследок сообщая, что это был последний разговор. Дальше в ход пойдут совсем другие методы, и Кокорин сам на них напросился.
— Я, конечно, извиняюсь, но мне кажется, что нам требуется немного объяснений, — произносит Ерохин.
Он не в первый раз становится свидетелем подобных сцен, но раньше они не впечатляли его настолько сильно. Впрочем, и эта была так себе по накалу страстей, скорее, напоминала долгоиграющую ссору, которая прерывалась небольшими перемириями, чтобы оба участника успели выдохнуть и подобрать новые аргументы в свою защиту, а потом продолжалась с того места, где они закончили месяц назад. Тем не менее, Ерохин чувствует, что сейчас речь шла уже о чём-то более серьёзном, чем давние споры насчёт телевизора и посуды.
— Да, кстати, — соглашается Федя. — Учитывая, что мы тоже тут живём, хотелось бы понимать, к чему готовиться. А то, может, нам завтра дверь подожгут.
— Успокойтесь, Вика не станет поджигать нам дверь, — отмахивается Кокорин. — Вы ей на хер не сдались, в отличие от меня. Другое дело, что времени у меня, похоже, совсем мало, чтобы что-то предпринять. Она ведь узнает.
— Узнает, что?
— Что у меня не просто доля в этом издательстве. Оно всё моё, — Кокорин вздыхает, всплёскивая руками.
Единственным и полноправным владельцем издательства он стал практически случайно, но очень вовремя. Хотя, с другой стороны, совсем нет, ведь когда Вика узнает, что сможет владеть не только какой-то частью, но всем издательством целиком, она начнёт действовать ещё решительнее. Наверное. Вряд ли она согласится поделить права на владение.
— С каких пор? — интересуется Федя. — И почему мы об этом не знали.
— Могли бы догадаться. Мы втроём, думаете, могли бы прожить на одну мою зарплату редактора и какие-то жалкие проценты с доли? Конечно, нет. А тут Аркадьич так вовремя решил свалить в Португалию. Он начал всё продавать, в том числе хотел продать долю издательства, но я поговорил с ним, убедил, что при мне дело его нескольких лет точно не рухнет, и он может на меня положиться. Договорились, я выкупил оставшиеся проценты.
— На какие средства?
— Ну, пока на теоретические. Я взял с остатков своих счетов в банке. А то, что не хватило, я постепенно обещал ему отдавать. С надбавками за срок, разумеется. Только Аркадьичу будет плевать, я или не я владею этим издательством, если Вика у меня его всё-таки отсудит. Расписку-то он с меня брал, а не с неё. Я буду должен, а чем мне возвращать? Да и в целом терять издательство не хотелось бы. Оно наконец-то стало напоминать то, что я всегда хотел в нём видеть. Ещё немного, и совсем в гору пойдём. Я как раз план составил...
— И всё же я не понимаю, зачем ей управлять этим несчастным издательством? — спрашивает Ерохин.
— Да ей-то оно не сдалось. Это всё её грёбаный брат мутит. Он же писатель, блядь. Возомнил о себе невесть что, вот и выёбывается. Хочет почувствовать себя ещё более великим, и чтобы его дерьмовые книжки всегда печатались. Тем более, он как-то приходил ко мне со своей чушью, думал, что я ему в честь родства не откажу. А я его послал.
— Разве позиция твоего издательства не в том, чтобы печатать всё? Ты, кажется, очень этим гордился и заявлял, что вы самое свободное издательство в стране, — напоминает Федя.
— Ну, слушай, всё — понятие растяжимое. Откровенную хрень зачем в свет выпускать? Мы не помойка, в конце концов. Просто наша свобода как раз в том, что мы помогаем авторам, которым отказывали другие издательства. Но, разумеется, только в том случае, если их произведения чего-то стоят. Если нет, то извините. Вот у Викиного братца как раз была подобная ситуация. Правда, его поебень всё равно выпустили, насколько я знаю. Не очень он на этом поднялся, но претензии ко мне у него точно имеются. Да и у отца Викиного, думаю, тоже.
— Господи, он тоже пишет? — вздыхает Ерохин.
— Нет. Но именно он дал мне первую долю издательства. Вернее, с его помощью она стала моей. Викин папаша был другом тому чуваку, у которого изначально имелась доля. Тот чувак, я, правда, до сих пор не знаю ни его имени, ни фамилии, ничего, в общем, он, кажется, в долги влез, вот и продавал долю. Аркадьич на неё претендовал, но тот чувак Аркадьича, похоже, не очень любил. Не знаю, мне тогда как-то совершенно наплевать было, у кого какие отношения. Папаша Вики припёрся и радостно сообщил мне, что договорился со своим другом, и в честь нашего с Викой семейного счастья дарит мне долю.
— Ты тогда уже был главным редактором в нём?
— Нет. Папаша меня туда им и устроил. Ещё до свадьбы. Вытащил меня из той адской еженедельной газеты, где я был замом главреда. Ну, короче...
Федя качает головой. И о чём, интересно, его друг вообще думал, когда решил разводиться со своей женой? Правда на её стороне, ведь всё, что у Кокорина есть, ему на самом деле совсем не принадлежит. Если, конечно, копать к истокам, где её отец устраивал Кокорину успешную карьеру. Можно и не копать, но вряд ли суд оставит эти детали без внимания. Викины адвокаты точно начнут их выносить на обсуждение.
— Наверное, надо было спрашивать раньше, — произносит Ерохин. — Знал бы я, с кем буду жить, никогда бы сюда не приехал.
— И где бы ты торчал со своей депрессией? — огрызается Кокорин.
— На даче. Благо, она у меня есть.
— Ну и проваливай на свою дачу, раз такой молодец. Посмотрю, сколько ты без работы сможешь её содержать.
— Я бы устроился куда-нибудь, — спокойно выдаёт Ерохин, заставляя своих соседей немало удивиться.
— А что тебе мешает устроиться сейчас? Ты больше года с дивана не вставал, нахлебничал тут...
— Я бы устроился, если бы в этом была крайняя необходимость. Но я её не вижу в данный момент, — поправляет Ерохин. — Не думаю, что меня где-то ждут с распростёртыми. Я обречённый.
Кокорин закатывает глаза, цокая языком. Теперь для него всё окончательно ясно. Никакой депрессии у Ерохина нет и не было, он просто вбил себе в голову какую-то чушь об испорченной навсегда репутации и не хочет больше шевелиться. Проще лежать на дне и ждать волшебной подачки, видимо, чем самому пытаться вернуться наверх. Впрочем, не Кокорину, наверное, об этом судить. Он тоже самостоятельно ничего не добивался, только за счёт собственной невероятной удачи.
***
Конец апреля близится, за ним неизменно наступит май, который промелькнёт незаметно и тоже подойдёт к своему завершению. Тридцатое мая — день рождения Саши, и Лёша смотрит на отмеченное в календаре число, как на дату апокалипсиса. У него до сих пор нет никаких идей насчёт празднования, а присутствие Антона в этом городе осложняет любые планы, даже если он куда-нибудь исчезнет на день.
Угнетает ещё и то, что им скоро сдавать проект, а Лёша так и не начал готовить отчёт, который до майских надо успеть принести генеральному. Тот, конечно, не торопит. У Лёши репутация блестящая, ему могут простить пару дней задержки, но простить не значит не запомнить. Любой косяк будет учтён, о чём Лёше прекрасно известно. Быть начальником отдела, конечно, престижно и статусно, но и очень рискованно, потому что ты не единственный, кому нравится это место. Лёша в курсе, кого могут поставить следующим, там целая очередь желающих, готовых на всё, поэтому ему надо быть внимательным и осторожным.
Попробуй тут сосредоточиться на работе, когда вокруг ломается вытроенная, строгая система жизни. Саша не упускает дня, чтобы не прийти к Лёше без стука, благо, хоть не во время совещаний. Саша постоянно вешается на него, совершенно ни о чём не думает и хочет внимания, прогулок, а ещё познакомиться с Антоном. Антон же ничего не хочет, спасибо ему на этом, но его существование уже выбивает землю из-под ног.
Он готовит Лёше кофе каждое утро, он не надоедает разговорами и даже не вспоминает о собственных книгах в Лёшиной комнате. Удивительно, Лёша был готов к подколкам на эту тему. Может быть, Антон собирается сделать что-то похуже? Или он всё-таки включил мозг и понял, что на него всем плевать? Лёша не знает, и это заставляет его думать о такой ерунде вместо подготовки отчёта только больше. Очень глупо.
Единственное, что Антон делать не перестаёт, хотя Лёша, кажется, просил, так это общаться с репетитором. Каждый понедельник и четверг Лёша становится свидетелем их разговоров, пусть и очень коротких, почти на бегу. Они успевают что-то обсудить, пока Фёдор раздевается в коридоре, пока Антон закрывает за ним дверь и, конечно, в моменты, когда Антон готовит кофе и ему. Лёша иногда хочет скинуть со стола эту пресловутую чашку, к которой в этой квартире прикасается только Фёдор. Теперь. Потому что Лёша, во-первых, любит пить кофе из больших кружек, а во-вторых, он никогда в жизни не прикоснётся к чему-то, что держал в руках «человек, который нравится Антону». Так Лёша охарактеризовал Фёдора и других теоретических знакомых Антона, наверняка, существовавших у него в жизни за пять лет.
Было бы разумно спросить об этом. В конце концов, Антону о Лёшиной личной жизни известно, пусть и только на словах. Справедливо уточнить, с кем и в каком количестве встречался Антон, потому что такая информация, во всяком случае, усилит к нему Лёшину неприязнь. А это полезно для того, чтобы держать себя в руках и не отвлекаться. Если Лёшины мысли о том, что он далеко не единственный, подтвердятся, то ему, определённо, полегчает. Он сможет вычеркнуть Антона на хрен и заняться, наконец, грёбаным отчётом.
— Алексей Андреевич, я принесла вам кофе, — говорит секретарша, и Лёша не сразу вспоминает, что вообще просил кофе.
— Спасибо, Оксана. Что-то ещё?
— Да нет, ничего. Просто... — девушка, заправляет прядь волос за ухо, смотря в сторону окна. — Ну, это не моё дело всё равно.
— Погоди. Твоё или нет, но я чувствую, что это важно, — Лёша останавливает секретаршу за руку. — Ты должна мне рассказывать всё, что тебя беспокоит, помнишь?
Лёша сам иногда забывает, что обещал Оксане своё внимание во всех проблемах. Кажется, он сказал это, чтобы показаться хорошим руководителем с первых же дней. В качестве благодарности он получает теперь звонки от Оксаны без повода и без темы, а ещё её влюблённость, которую Лёша подозревает уже несколько месяцев.
— Алексей Андреевич, вы действительно хотите со мной это обсудить?
— Да. Как начальник, я должен знать, что происходит с моими сотрудниками.
— Правда? Разве вам было интересно, что у Марины родилась дочь? Или когда Витю сбила машина?
У Лёши не сразу получается вспомнить, кто такие Марина и Витя, но, наверное, его подчинённые. В проектном отделе работает около двадцати человек, не считая самого Лёши и его секретарши, потому что она к отделу практически никакого отношения не имеет.
— Я очень рад за Марину и мне очень жаль Виктора, — произносит Лёша. — Это всё было довольно давно, правда? Думаю, я был чем-то сильно занят, когда это происходило.
— Да, Марина родила год назад. Вы попросили меня её поздравить от вашего лица, потому что вы тогда утверждали смету на проект. А Витя уже уволился. Ещё в ноябре. Вы подписывали его заявление.
— Точно-точно, — кивает Лёша, но в голове никак не всплывает сцена, где он прощается со своим сотрудником. И кого взяли на его место? Кого-то же должны были.
— Вместо Вити у нас теперь работает Таня. Её перевели из отдела закупок, — будто читая Лёшины мысли, говорит Оксана.
— Ну, хорошо. Что случилось конкретно у тебя?
— У меня-то, в целом, ничего. В отличие, от вас.
Кофе у Оксаны горький, невозможно пить. Лёша как раз собирался сделать ещё глоток, как над его головой раздалась эта фраза. Какие у него могут быть проблемы? Что-то с проектом, а он до сих пор не в курсе? Или он упустил что-то важное? Это связано с отчётом генеральному? Все свои вопросы Лёша тут же обрушивает на секретаршу и получает от неё поражённый взгляд. Оксана будто бы осуждающе качает головой, или Лёше это только кажется.
— Вы очень хороший начальник, Алексей Андреевич, — произносит Оксана с немного печальной улыбкой, словно извиняясь. — Всегда вы только о работе. Наверное, днём и ночью о ней думаете. Только есть ещё вещи вокруг. Ваши сотрудники, их проблемы, их чувства и... слухи. Я не должна бы говорить, но вы мне нравитесь, Алексей Андреевич, я хочу, чтобы у вас всё было хорошо. Мало ли что говорят, да?
— Ничего не понимаю. Какие слухи?
— Парень, который к вам заходит часто без предупреждения, стажёр, кажется. Я слышала его в рекламный отдел по вашей рекомендации определили. Ну, так вот, у нас слухи ходят, что этот парень, скажем так, вам очень близок.
— Что за чушь? — усмехается Лёша. — Я смотрю, накануне сдачи проекта кому-то совсем делать нечего. Наверное, стоит найти дополнительную работу. Кто там говорит?
— Вообще-то, теперь все. Потому что этот парень сам заявил буквально на прошлой неделе, что всё это правда.
— Что?.. — Лёша вмиг теряется.
Он облизывает губы, бегая взглядом по своему столу. Этого просто не может быть. Саша, конечно, чересчур смелый, где не надо, но не до такой же степени, чтобы заявляться в Лёшин отдел и во всеуслышание кричать о том, что они встречаются. И как много людей теперь знает? Слухи всегда распространяются быстро, а слухи, которые подтвердил один из их участников, становятся достоянием широкой общественности в момент. Наверное, уже вся компания в курсе, даже генеральный... О нет, что теперь делать? Что теперь будет? Лёше уже стоит писать заявление?
Услышанное просто не укладывается в голове. Лёша всегда был уверен, что с ним не случится ничего подобного, но, наверное, надо было изначально смириться, что в его жизни будут постоянно происходить различные непредвиденные странности. Господи, как глупо думать, что у тебя всё в порядке, если пять лет назад ты был в отношениях с собственным братом.
— Оксана, запомни, это всё полная чушь, — твёрдо произносит Лёша, вставая из-за стола. — Мало ли что сказал какой-то стажёр. Это же не я заявил.
— А вы могли бы? — удивляется Оксана.
— Нет, конечно! Ну, то есть, если бы в моей жизни случилось что-то, вроде как у... — Лёша щёлкает пальцами, вспоминая. — Виктора...
— Если бы вас сбила машина?
— Например. Хотя я хотел сказать про рождение ребёнка, но неважно. В общем, если бы у меня случилось нечто подобное, и я захотел бы с вами поделиться этим радостным событием, то я бы это сделал. А то, что у меня какие-то отношения с парнями, девушками, стажёрами или хоть с самим генеральным — это вообще не ваше дело. Выполняйте свою работу, готовьте к сдаче проект. И да, если я ещё раз услышу, что по отделу гуляют подобные отвратительные слухи, я вас уволю. Всех. Поверьте, это возможно.
— Хорошо, я передам остальным.
— Это не приказ, это предупреждение.
Лёша выходит из кабинета, быстрыми шагами направляясь к лифту. Ему немедленно надо поговорить с Сашей, благо, тот сегодня на месте. Рекламный отдел Лёша посещать не любит, но придётся. Дело, в конце концов, очень важное.
Там его встречают удивлёнными взглядами столпившиеся около маркерной доски, обклеенной цветными стикерами, работники. Саши среди них не обнаруживается, потому что он сидит за своим столом и вот уже битый час пытается сообразить, как разместить текст приглашения на конференцию, который сам же и придумал. Дизайнеры сделали очень убогий макет приглашения, как кажется Саше. Он бы с нуля и то сделал лучше.
— Александр, можно вас на пару минут?
— О, привет, — улыбается Саша, хотя по Лёшиному лицу должно быть предельно ясно, что радоваться нечему.
Они выходят в коридор и идут к какому-то отдалённому закоулку под запасной лестницей, по которой никто не ходит. Саша выглядит таким невозмутимым, что аж бесит. Лёша почему-то вспоминает Антона. Тому тоже всегда было наплевать на возмущения брата, он вечно улыбался ему и разводил руками, мол, не переживай, всё образуется. Никогда ничего не образовывалось, пока Лёша не вмешивался. Ничего без Лёшиного участия невозможно сделать. Вечно ему приходится расхлёбывать.
— Ты в своём уме, вообще? Что ты наговорил в моём отделе?
— А что я наговорил? Я там вообще ни с кем, кроме тебя, не разговариваю.
— Серьёзно? А вот Оксана считает иначе, — Лёша пересказывает содержание разговора, состоявшегося меньше получаса назад. — Сколько раз я просил тебя быть осторожным? Сколько раз я говорил, что не хочу, чтобы о нас что-то подумали? Все и так удивлялись, когда я привёл тебя к нам на работу, ещё и в другой отдел, ещё и через генерального.
— Лёш, с тобой всё в порядке? Ты беспокоишься из-за такой ерунды. Я всего лишь пошутил.
— Пошутил?!
— Ну да, просто один парень из твоих, такой, знаешь, активный и весёлый, заметил, что я опять к тебе пришёл. Он в шутку сказал, мол, что я к тебе, как к себе домой, а я ему так же в шутку ответил, мол, а как ещё я должен ходить к своему парню. Мы посмеялись с ним и всё. Ничего страшного не произошло, — у Лёши, кажется, начинается нервный тик. Саша строит виноватое выражение лица, вздыхая. — Прости, я не думал, что кто-то решит, что я серьёзно. Хотя, по правде говоря, если бы хоть кто-то, кроме нас с тобой, знал, мне было бы приятно.
— Господи, что за идиотское желание сделать свою жизнь публичной?
— Я не имею в виду орать об этом на каждом углу, но хотя бы паре самых близких человек рассказать. Я, может, хочу, чтобы за нас порадовались.
— Никто не будет за нас радоваться, — возможно, чуть жёстче, чем следовало бы, обрывает Лёша. — Надо быть, в самом деле, идиотом, чтобы думать, что такие новости...
— Ты меня идиотом считаешь?
— Что? Нет. Но ты ведёшь себя безрассудно. Так нельзя.
— А как можно? — неожиданно с вызовом спрашивает Саша. — Вечно дёргаться от любого шороха и быть уверенным, что кому-то есть дело до того, что я тебя обнимаю? Хорошо, давай скрываться. Только где? Мы с тобой, Лёша, всегда где-то рядом с кучей людей, что тебя, оказывается, до ужаса пугает. Но нет, к себе ты меня не зовёшь. Мы с тобой два месяца уже встречаемся. Заметь, не два дня. А я даже взять тебя за руку не могу, получается? Очень спасибо, всегда мечтал именно о таких отношениях. Я что, по-твоему, пятнадцатилетка, с которой целоваться нельзя или что?
— Ты это сам себе сейчас придумал, — говорит Лёша. — И вообще, знаешь, разводить скандал под лестницей на работе не стоит. Если тебя что-то беспокоит, давай поговорим об этом позже? Тебе надо идти работать, мне нужно сесть за отчёт.
— И когда же мы поговорим? Ты постоянно занят. У тебя никогда нет времени!
— Ну, извини, ты сам захотел встречаться с начальником отдела. Я не обещал, что будет просто.
— Да ты вообще ничего никогда не обещал! Ты вообще как будто и встречаться со мной не хочешь!
— Не говори ерунды. Всё, Саш, я не хочу обсуждать это. Не здесь и не сейчас.
Наверное, Саше впервые за два месяца отношений так обидно и неприятно. Если раньше поведение Лёши он мог терпеть, убеждая себя, что потом всё обязательно будет так, как ему хочется, то теперь Саше кажется, будто к нему действительно относятся совершенно несерьёзно, а его взгляды и желания абсолютно никому неинтересны. У Лёши на первом месте работа, потом личный комфорт, а потом уже, может быть, Саша, да и то не факт.
***
Раньше, когда Лёша жил один, в подобные моменты ему приходилось громко возмущаться в воздух, выплёскивая эмоции и раздражение. Квартира молчаливо поглощала все его эмоции, терпеливо ожидая конца очередного выступления и совершенно не осуждая Лёшу за внезапный психологический дисбаланс. Посотрясав воздух, придя самостоятельно к каким-то выводам, Лёша постепенно успокаивался и ложился спать.
Теперь громко не поорёшь, потому что в комнате напротив Антон сидит со своим будущим шедевром мысли, и вряд ли он проигнорирует Лёшины крики в пустоту. Поэтому Лёша гневно бубнит себе под нос, не понимая, в чём он, чёрт возьми, сегодня оказался виноват, если изначально всё заварил Саша своими якобы шутками с кем попало. Неужели так сложно делать то, о чём тебя просят? Лёша просил оставлять их отношения хотя бы за пределами работы, но нет, Саша плевать хотел. Точно так же Лёша просил Антона не разговаривать с Фёдором, за что получил аналогичный результат. Видимо, всем наплевать на Лёшино душевное спокойствие.
Он вдруг решает, что ему, собственно, пожалуй, тоже наплевать. Во всяком случае, сейчас. Поэтому Лёша встаёт с кровати и немедленно врывается в комнату к Антону, требуя, чтобы он проявил немного внимания.
— Мне надо выговориться, — серьёзно заявляет Лёша, садясь на лежащий на полу матрас. Антон поворачивается к нему, кладя ногу на ногу и изображая интерес на лице. Удивительно, даже слова не сказал, даже не спросил, какого чёрта происходит.
И Лёша вываливает на него всё произошедшее за сегодня, не вдаваясь в лишние объяснения. Например, про своих двух сотрудников, о которых он просто забыл. Антону это тем более не нужно. Лёша не настроен что-то уточнять и отвечать на вопросы, он просто хочет высказаться и уйти. Ему и советы никакие не нужны, только чуть-чуть внимания.
— Почему так сложно делать, что я прошу? Я не требую от него чего-то невозможного!
— Он не хочет, — пожимает плечами Антон.
— Мало ли что он не хочет! То же мне. А я не хочу, чтобы весь отдел знал, с кем я встречаюсь. И я думаю, мне лучше знать, что для наших отношений будет полезнее.
— Конечно, — хмыкает Антон. — Ты всегда прав, Лёш. Ты всегда хочешь, как лучше.
— Звучит так, будто ты издеваешься.
— Я совершенно искренне, — Антон пересаживается на матрас рядом с братом. — Если бы кто-то обо мне так заботился... Просто пойми, что у вас с Сашей разные взгляды. В том числе из-за возраста. Вспомни себя в двадцать.
— Ему почти двадцать два!
— Ну, не тридцать пять же. Так вот, когда тебе было двадцать, и мы были вместе, ты, кажется, тоже не очень-то возмущался, когда я тебя целовал посреди улицы. И когда мы в последний раз родителей видели, ты тоже не пытался скрывать, что мы встречаемся. Ты считал, что всё правильно, так и должно быть...
Лёша слушает и не понимает, как он мог быть таким глупым и наивным. Антон продолжает что-то вспоминать, и у Лёши перед глазами его жизнь пятилетней давности, когда действительно всё казалось таким правильным и понятным. Когда Лёша думал, что впереди у них с Антоном счастливое, светлое будущее, только для двоих и от того ещё более драгоценное, желанное, но недосягаемое.
Это правда было, и Лёша удивлён, что Антон до сих пор помнит всё в таких деталях, словно вчера. Лёша забыл. Старательно вычеркнул, когда понял, что Антон не вернётся в скором времени, может быть, не вернётся вообще. Забыл напрочь, когда рядом появился Саша, потому что это всё было не нужно, только занимало память, как фотографии из школы на старом телефоне. Фотографии, кстати, Лёша не удалял, как воспоминания, но и не смотрел на них каждый вечер.
— Зачем ты это помнишь? — неожиданно перебивает Лёша.
— В смысле?
— Столько лет прошло, а ты до сих пор не забыл, что и как я делал в свои двадцать. И где мы гуляли, и на что смотрели, и о чём говорили. Зачем тебе это?
— Потому что для меня это важно, я хочу это помнить, — удивляется Антон. Для него вполне очевиден процесс памяти. То, что дорого и ценно, остаётся. Ненужное и бессмысленное выкидывается само.
— Ты ещё скажи, что ты думал об этом каждый день.
— О чём-то, да. Иногда просто вспоминал... Это нормально, нет?
— Нет. Ненормально помнить о своих прошлых отношениях так, будто они всё ещё есть. Ненормально говорить человеку, которого ты бросил, об этом, ещё и с такой интонацией, будто у нас здесь вечер ностальгии.
— Ладно, — пожимает плечами Антон. — Я думал, тебе будет приятно, что для меня это по-прежнему важно. Потому что тебе когда-то тоже было важно, и ты обижался, если я что-то забывал.
Возможно, Лёше действительно приятно. Возможно, он хотел бы знать, что Антон считает это важным. Только это нужно было делать все пять лет, а не теперь, вот, в чём проблема.
— Хорошо, кажется, я понял, — говорит Лёша.
Антон смотрит на него снизу-вверх, улыбаясь. Провожает взглядом, когда брат почти выходит из комнаты, но задерживается на секунду, чтобы сказать тихое «спасибо».
Лёша чувствует тепло и успокоение. Так и должно быть, наверное, когда выскажешься о том, что волнует. Но когда он делал это в пустой квартире, почему-то не чувствовал себя так хорошо, а теперь... Ему вдруг хочется вернуться.
