Откровения

Артур редко расщедривается на откровения. Даже сидя у костра, где каждый считает своим долгом излить душу по истечению порядком затянувшегося дня, Морган лишь молча слушает сожителей, подчас утешает чем-то вроде: «Мы справимся, потерпи ещё немного», и, наставительно хлопнув по плечу, удаляется к утёсу. Джон наблюдал за ним слишком часто, чтобы верить в собственные оправдания, стремительно перетекающие из банального «заняться больше нечем» во вполне себе явственно ощутимое «я беспокоюсь за этого мерзавца». Марстону подобные озарения стоили всех невнушительных остатков растерянной накануне гордости, когда Артур силком вытащил его с того света, попутно умудрившись до кучи его бесстыдно попенять. Но, в отличие от ран душевных, те, что на щеке, зажили гораздо быстрее. А вот первые не спешили: терзали Джона похлеще проклятых волков, не зная жалости и пощады. В первое время он, безусловно, боролся. Отмахивался от любезностей, старательно избегал случайных встреч, даже головы не поворачивал на знакомый голос, что эхом отдавался острой болью в районе сердца. Но когда Марстон разбудил половину лагеря своим нечеловеческим криком, едва пробудившись от кошмара, а в последствии жадно хватал ртом воздух так, словно его битый час душили — он понял, что дело дрянь. Джон поднял голову и осмотрел пригревшихся товарищей рядом. Хавьер лениво перебирал струны, неизменно ухмылялся чему-то своему, столь далекому и непостижимому, что впору залюбоваться. Рядом, вытянув озябшие на вид, ладони к костру, сидел Чарльз, а правее — Ленни, тихо подпевающий нескладным строчкам выдуманной на ходу песни Шона, слов которой было не разобрать. Артур же сидел на поваленном стволе высохшего дерева у крутого обрыва. В этот раз он забрался действительно далеко: его силуэт едва виднелся сквозь гущу леса. Джон, поднимаясь на ноги, напомнил себе, что просыпаться с дранным горлом — ниже его и без того раненного самолюбия. Как оказалось, быть наконец откровенным с самим собой — тоже. — Марстон, — Артур был едва удивлен. Он даже не обернулся на брата, захлопывая дневник, — подкрадываешься из-за спины? — Ты знал, что я прийду. Артур хмыкнул и встал с бревна. — Как тут не прийти, если ты горланишь моё имя почти каждую ночь? Джон был готов поспорить с достоинством человека, которому нечего сказать. Но, стоически подавив в себе это детское желание, он лишь молча направился к обрыву: туда, где закурил Морган, запрокинув голову к звездам. — Чего тебе, Джон? — Спросил он и неосознанно протянул сигарету Марстону после первой же затяжки — тот не менее буднично её забрал, ненароком задев чужие пальцы. Это старая привычка. Её не выкоренить даже тем внушительным количеством вспышек гнева, которыми они так отчаянно друг друга душили. Хоть в ссоре, хоть в обиде — они оба неизменно курили вместе, сплевывая под ноги и шмыгая разбитыми носами. Перепачканные в грязи и земле, едва продрав глаза сквозь запекшуюся на ресницах кровь, что стекала с рассеченной брови, молча переводили дух. Затем возвращались в лагерь, предвкушая тонны лекций о потери нравственных ориентиров, стоило Датчу позорно ухватить каждого за шиворот. Джон фыркнул: — Помнишь, как мы дрались в детстве? Артур невольно улыбнулся, выпуская из легких дым. Он не мог не помнить. Хозия каждый раз встречал его красноречивым взглядом, прежде чем увлечь за локоть в свою палатку. — Он же твой брат, Артур. — Приёмный, — буркнул тот, за что тут же схлопотал назидательный подзатыльник и был поспешно усажен на жалобно скрипнувшую койку. — Мы все тут приёмные, — рассеянно парировал Мэтьюз. Он полез в небольшую деревянную шкатулку, что покоилась на ящике в углу и обернулся на Артура, внимательно рассматривая содержимое баночки из темного стекла. — Ты же знаешь, что семья не заканчивается на крови, сынок. Артур едва не застонал в голос. — Я не выдержу ещё одну нотацию, Хозия, — честно признался он, поёрзав, когда позабавлено фыркнувший Мэтьюз опустился перед ним на корточки с проспиртованной ваткой в руке, — ты слышал, как меня Датч пропесочил? Я чуть не помер на месте. — Да, он особо не церемонился. — Джону тоже досталось, — немного погодя, заметно тише добавил он, но тут же цокнул языком, — с ним Датч был поласковее, конечно. Марстон ведь его любимчик. — У каждого есть свой любимчик, — Хозия тепло улыбнулся, отнимая ватку от разбитой брови, — прости ему эту слабость. О тебе Датч заботится не меньше, ты знаешь это. Его голос если не убаюкивал Артура, то однозначно производил похожий эффект: клокочущие в груди остатки гнева испарялись под этим тоном почти бесследно, стоило Мэтьюзу начать говорить. А к тому времени, когда в ход пускалась чужая рука, почти нежно перебирающая отросшие на загривке волосы, Артур уже сердечно прощал всех. — Так ты жаловался ему? — Весело поразился Джон. — Не тебе же одному бегать за поддержкой, — Артур лениво пожал плечами, разоблаченный, но едва ли пристыженный, — я часто зализывал раны у Хозии и Бэтси. Его черты явственно смягчились, он лукаво качнул головой и передал сигарету. Видеть такого Артура было непривычно до щемящей боли в сердце. Расслабленный и спокойный, он выглядел моложе своего возраста, и не казался столь угрюмым, каким его малодушно окрестила добрая половина тех, кому только посчастливилось с ним повстречаться накануне. — Тебе бы тоже не помешало. — Мне-то? Сгонять к кому-то поныть? — Тебя же явно что-то беспокоит. Я готов послушать. Тот пожал плечами. Обернулся на остатки гордости, которую собственноручно утопил в море воспоминаний из детства, где Артур сначала лишь сухо отмахивался от него, четырнадцатилетнего и несносного, с ярким следом от петли на шее и хитро блестящими глазами. Затем под удельным давлением Датча брал с собой на охоту, постепенно приловчился вовремя подхватывать парня налету за подтяжки, когда того сбрасывала вставшая на дыбы лошадь и, вообщем-то, довольно быстро прикипел. Сильно и слепо, безоговорочно, словно подобная вера — нечто само собой разумеющееся. Джон впервые ощутил это, когда после очередной, порядком затянувшейся драки с Морганом, он по неосторожности свалился с невысокого холма и изнемогая от острой боли в травмированной руке, бессильно распластался на берегу у бурной реки. Артур полез за ним, вздернул на негнущиеся ноги и молча вправил вывихнутое плечо. До лагеря донес на спине, под сердитое сопение над ухом. Вполне вероятно, что после подобной выходки, Джон так и не вернул к жизни свою честь в глазах брата. По всей видимости — и пытаться не стоит. Слишком уж высоко задрана планка. — Джон? — Ты, — честно ответил Марстон, — ты меня беспокоишь. Артур потянулся к его рукам за сигаретой: — Пояснишь? «Последняя попытка ретироваться и перевести этот откровенный фарс в неудачную шутку. Он замешкается, но поймёт. Ну же, Джон, дава-…» — Тебя не видно в лагере неделями. Возвращаешься только когда серьезно ранен. На дела соглашаешься только после упреков Датча. Артур на мгновенье замер и медленно моргнул. Такому сложному выражению лица позавидовал б даже извечно бесстрастный Чарльз. — А меня раздирает изнутри, — не унимался Джон, — я не могу спать, зная, что ты не здесь. В кошмарах каждый раз натыкаюсь на твою исполосованную морду, так и не успев признаться. Ветер мерно колыхал ветки деревьев, гулял по лугу около реки, задевал полевые цветы. Время не остановилось и не исчезло, но мир ощущался совсем иным: недостижимо отдаленным и чужим. Артур медленно обернулся. — Признаться, — ровно повторил он, и, чуть приблизившись, вкрадчиво добавил, — и в чём же, Марстон? Юлить в сложившихся обстоятельствах было сложно: взгляд голубых глаз, неестественно светлых в ночи накрепко пригвоздил его к земле — ни двинуться, ни выдохнуть. А пальцы, теплые и мозолистые выбивали крупицы бессвязных мыслей, будто Джону и без этого мало досталось. Саднящее горло, душевные метания и нестерпимые угрызения совести, как оказалось, были только началом. — Я, кажется, влюблен. Сердце ухнуло в пятки, лицо обдало волной невыносимого жара. Стало быть, даже шрамы затерялись на весьма ярком фоне, иначе чем ещё объяснить настолько вдумчивый и внимательный взгляд напротив. Они молча уставились друг на друга. А затем Артур рывком припер его к дереву. Сухая кора впилась в спину, затылком он тоже успел неслабо приложиться, но это его мало волновало: сердце же в груди колотилось так, что заложило уши. Легкие сдавили стальными прутьями, он никак не мог спокойно глотнуть воздуха: вдыхал коротко, а выдыхал рвано, словно бежал от законников или проклятых волков. — Повтори, — с поразительным спокойствием потребовал Морган, — увереннее. Его лицо оказалось так близко, что Джон при желании мог коснуться своим носом чужого. А затем нежно приластиться к колючей щеке, огладить скулу, зарыться в волосы... — Нет, — по-детски возмутился он, мысленно тут же отвесив себе хлесткий подзатыльник. Его грудь по-прежнему тяжело вздымалась, задевая рубашку Артура, голова кружилась от запаха табака и металла, на ногах он держался только в силу своей не к месту проснувшейся упертости. Тем временем Морган невесомо коснулся его бедра и наклонился непозволительно близко к шее, обжигая дыханием ухо. — Пожалуйста, — горячо прошептал он, и Джон безотчетно дёрнулся, но Артур его удержал, — для меня. Я хочу услышать это ещё раз. Как же нещадно его ввело от этих мозолистых, шершавых пальцев. Руки Артура всегда были теплыми, словно нагретый на солнце камень, но сейчас его прикосновения и вовсе обжигали: Джон чувствовал, как сдаётся, как плывёт под его ладонями, забравшимися под рубашку. Артур его дразнил, гладил покрывшуюся мурашками кожу, едва дотрагиваясь самыми кончиками пальцев, и вновь возвращался к бедрам. — Я влюблен в тебя, — томно выдохнул Джон, поддаваясь навстречу всем телом, когда Артур, фыркнув, немного отстранился, — теперь доволен? — Может быть, — он деланно задумался, — в чем ещё признаешься сегодня? Джон цокнул языком. Ещё немного, и он не выдержит: позорно свалится на траву, если Морган продолжит так неоднозначно сжимать его бедра, и так лукаво ухмыляться прямо ему в лицо. — Мне больше нравилось, когда я слышал тебя отсюда, — Марстон лениво наклонил голову вбок, обнажая плавный изгиб шеи. А затем грубо схватился за грудки чужого жилета и притянул совсем не сопротивляющегося Артура обратно к себе. Его губы были сухими и теплыми, с запекшейся кровью на месте ссадин, а ещё целовали шею Джона так, что тот был вынужден отчаянно цепляться за широкие, напряженные плечи, лишь бы Артур продолжал. — Я влюблен в тебя, — зачем-то рассеянно повторил он, и почувствовал, как Морган, глухо фыркнув, повел носом вверх, по линии челюсти, намеренно задевая приоткрытыми губами глубокие, не так давно зажившие шрамы на щеке. — Я знаю, Джон, — Артур подцепил чужой подбородок и обратил на себя. Его голос звучал хрипло и вкрадчиво, словно он делился страшной тайной, — я знаю.