(Не)счастливого Рождества

I call her name Across an endless plain. She'll answer me Where ever she may be.

— Какую музыку ты предпочитаешь, дорогой? — Мортиша оборачивается к Ксавье с мягкой улыбкой на темно-вишнёвых губах и, изящно взмахнув длинным рукавом платья, открывает стеклянную дверцу шкафа. На высоких, практически доходящих до потолка стеллажах стройными рядами стоят виниловые пластинки в бархатных чехлах. — Самую разную, миссис Аддамс, — он всеми силами пытается унять чрезмерное волнение, чтобы не выглядеть полным идиотом, но это удается из рук вон плохо. — У меня нет конкретных предпочтений, поэтому доверюсь вашему вкусу. Ксавье отчаянно старается произвести приятное впечатление, тщательно взвешивая каждое слово. Мрачное поместье наполнено духом старой аристократии, и оттого он чувствует себя крайне неуютно в простой футболке и джинсах. По крайней мере, теперь становится понятно, откуда у Уэнсдэй эта идеальная осанка и привычка выглядеть безупречно даже в самых критических ситуациях. В попытке выглядеть подобающе он и сам невольно выпрямляет плечи и отбрасывает назад спадающие на лицо волосы. — Прекрати рисоваться и веди себя как обычно, — шепотом одергивает его стоящая рядом Уэнсдэй и незаметно пихает локтем под бок. Она уже успела переодеться, от легкой утренней небрежности ничего не осталось. На плечах вновь лежат привычные тугие косы, а вместо шелковой пижамы — платье из плотной ткани с высоким белым воротником, который Аддамс поминутно аккуратно поправляет. Проследив направление ее руки, Ксавье не без удовольствия замечает, что на бледной шее едва заметно выделяется розоватый след особенно жестокого поцелуя. Он невольно улыбается, но Уэнсдэй одаривает его коронным ледяным взглядом в стиле «немедленно-прекрати-так-откровенно-пялиться», и Ксавье вынужден отвести глаза. — Думаю, стоит поставить что-нибудь более современное. С каждым годом классика все меньше интересна вашему поколению. Остановимся на Марио Нашимбене, — заключает Мортиша и осторожно извлекает с полки одну из пластинок. Плавной походкой она приближается к антикварному проигрывателю на высоком лакированном столике и, водрузив виниловый диск на центральную ось, подталкивает иглу. Гостиную заполняет характерный треск, а спустя несколько мгновений — тягуче-медленные переливы мелодии. Ксавье никогда прежде не слышал подобную музыку, но бархатный голос певца приходится ему по душе. Звенящая тишина вокруг отступает, растворяясь в болезненно-великолепном звучании пластинки, и он немного расслабляется. Возможно, однажды ему даже удастся привыкнуть к странному ощущению, словно он попал в старый черно-белый фильм. — А теперь прошу разделить с нами трапезу, — не прекращая загадочно улыбаться, мать Уэнсдэй первой проходит в направлении столовой, шурша юбками длинного платья. — Почему ты не предупредила меня, что нужно взять с собой как минимум смокинг? — на уровне едва различимого шепота произносит Ксавье, склонившись к младшей Аддамс. На долю секунды губы случайно задевают ее висок, и все его тело будто пронзает мощнейший электрический разряд. Он чувствует, как по спине проходит волна мурашек и предпринимает робкую попытку коснуться ее тончайшего запястья. Уэнсдэй поджимает губы и абсолютно равнодушно отстраняется, направляясь вслед за матерью. Ксавье тяжело вздыхает, чувствуя горький привкус несбывшихся надежд. Чудовищно обидный парадокс — можно считать, что их называемые отношения перешли на новый уровень, но здесь она оберегает личные границы с ещё большим рвением, нежели в Неверморе. Похоже, будет чудом удостоиться хоть одного-единственного поцелуя, не говоря уж о чем-то большем. Вопреки его ожиданиям, на длинном обеденном столе из дубового массива стоят совершенно привычные для завтрака блюда. Поджаренные тосты с вишнёвым вареньем, омлет с беконом и томатами, свежие овощи, нарезанные тонкими ломтиками. Внутренне Ксавье был готов увидеть что угодно, начиная от сырого мяса и заканчивая могильными червями… Теперь он чувствует небольшое облегчение. Несмотря на психоделическую обстановку поместья, это хотя бы отдаленно напоминает обычный завтрак обычного семейства. Вокруг снуют служанки, разливая по стаканам свежевыжатый сок и подкладывая всем на колени белоснежные тканевые салфетки. В доме Торпов тоже есть прислуга, но никогда прежде Ксавье не видел подобной вышколенности. Он снова ощущает жуткий дискомфорт и утыкается взглядом в тарелку. — Не стесняйся, дорогой, — миссис Аддамс явно обладает куда большей эмпатией, нежели ее убийственно-серьёзная дочь. Ксавье отвечает благодарной улыбкой и принимается аккуратно нарезать омлет. Сейчас он чертовски признателен отцу за постоянные светские приемы в доме Торпов, из-за которых Ксавье был вынужден научиться столовому этикету. — И правда, не стоит волноваться, — ободряюще произносит Гомес, отсалютовав ему стаканом апельсинового сока. — Скажи лучше, как тебе наш дом? — Ну… — Ксавье запинается, пытаясь быстро подобрать подходящие слова и чувствуя, как к щекам подступает румянец. — Очень красивый. Правда, немного напоминает декорации к фильму ужасов, но… — О, это кошмарно великолепная похвала! — Мортиша снова расплывается в улыбке. — А чем занимаются твои родители, дорогой? — Мама умерла, когда мне было одиннадцать. А отец… Винсент Торп, он известный экстрасенс, не знаю, слышали ли вы… — Конечно, да! — до сих пор молчавший Пагсли внезапно оживляется. Его рука, держащая тост, останавливается на полпути ко рту, и вишнёвое варенье капает на белоснежную скатерть. Одна из служанок молниеносно бросается с салфеткой, но младший брат Уэнсдэй небрежно отмахивается от неё, словно отгоняя жужжащее насекомое, и вдохновенно продолжает. — Я смотрел все его шоу, это офигительно круто! А ты достанешь его автограф? — Пагсли, впредь не выражайся за столом, ты ведёшь себя неподобающе, — миссис Аддамс ласково, но твёрдо одергивает сына, и тот покорно умолкает. Уэнсдэй одаривает брата коротким взглядом, в котором отчётливо сквозит неприкрытое злорадство. Тот весь как-то сжимается, и Ксавье невольно испытывает нечто похожее на сочувствие. — Ничего страшного… — спешит сказать он. — Я попрошу отца, и он пришлёт тебе открытку с автографом. — Это все неважно, — в разговор вступает мистер Аддамс, сидящий во главе стола. — Наша маленькая тучка до жути скрытная. Поэтому лучше расскажи, как давно вы встречаетесь? Лицо Уэнсдэй приобретает неописуемое выражение. Она слишком сильно давит на нож, разрезая ломтик бекона, и стальное лезвие неприятно скрипит по тарелке. Ксавье снова теряется, не зная, что ответить и неуверенно смотрит в сторону Уэнсдэй. Но та не поднимает взгляда, с неприкрытым раздражением уставившись в стол и разделывая бекон с таким видом, будто препарирует труп. Ксавье нервно сглатывает. Ему бы совсем не хотелось, чтобы ее тонкие руки сомкнулись на его горле. Допустить оплошность сравнимо с риском для жизни. — Как сказать… — он переводит дыхание, собираясь с мыслями, и неуверенно продолжает. — Мы мало обсуждали… наши отношения. — У. Нас. Нет. Никаких. Отношений, — жестко чеканит Уэнсдэй, наконец подняв леденящий взгляд. Пагсли отчего-то хихикает, и молниеносным движением Аддамс вонзает нож в столешницу аккурат между пальцев младшего брата. Ксавье вздрагивает, уставившись на торчащее из стола лезвие расширенными глазами, но остальные члены семейства сохраняют непроницаемое спокойствие, словно произошедшее — абсолютно в порядке вещей. Пожалуй, он недостаточно серьезно относился к ее рассказам о пристрастии к пыткам. Гомес добродушно смеётся. — Наша Уэнсди всегда была скора на расправы, — мистер Аддамс разводит руками и пальцем подзывает служанку. Явно нервничая, та осторожно извлекает из деревянной поверхности нож и спешит быстро ретироваться. — Не называй меня Уэнсди, — едко огрызается младшая Аддамс, едва заметно скривив вишневые губы. — Не будь такой суровой, мой маленький скорпиончик… — Гомес продолжает улыбаться, не обращая никакого внимания на резкий тон дочери, и снова переводит взгляд на Ксавье. — Какие у вас планы после окончания школы? Ты, кажется, живешь в Литл-Роке? Уэнсди не любит городской шум, поэтому после свадьбы вы можете пожить у нас. Ксавье закашливается, поперхнувшись соком. Уэнсдэй закатывает глаза и сжимает вилку с такой силой, что костяшки тонких пальцев становятся совсем белыми. Пагсли снова ехидно ухмыляется, не опасаясь отмщения, ведь ножа в руках сестры больше нет. Немая сцена затягивается, становясь гнетущей. К счастью, на выручку приходит Мортиша. — Любовь моя, я думаю, не стоит торопиться с такими разговорами. Дети так молоды… — она с нежностью смотрит на Ксавье и переводит мягкий взор глубоких глаз на дочь. Судя по виду Уэнсдэй, та обдумывает план мучительного убийства всех окружающих. — Это все глупости, зачем тянуть? — упрямо возражает Гомес. — Мы с тобой поженились сразу после окончания академии, и каждый день с тех пор был до жути счастливым. — О, тьма очей моих… — Мортиша грациозным жестом протягивает руку к мужу, и тот с жаром осыпает бледную ладонь поцелуями. Не зная, куда себя деть, и уже в который раз за утро ощущая чудовищную неловкость, Ксавье ерзает на стуле. Он старается незаметно привлечь внимание Уэнсдэй, но та остается безразличной к его попыткам. Опустившись чуть ниже, он легонько пихает носком ботинка ее ногу. Аддамс наконец поднимает глаза, и их взгляды встречаются — острая чернота обсидиана против мягкой зелени с карим отливом. Ксавье пытается улыбнуться ей, хоть и знает, что нет смысла ожидать взаимности. Уэнсдэй не отвечает на улыбку, но взгляд угольно-темных глаз едва заметно смягчается. Она не моргает, но длинные ресницы слегка трепещут. Ему вполне достаточно и этого. — Думаю, я должна показать Ксавье наш дом, — неожиданно предлагает она, и он чувствует себя так, словно пропустил ступеньку, спускаясь с высокой лестницы. — Конечно, родная, — отзывается Мортиша, не глядя на дочь и не отнимая руки от пылких поцелуев мистера Аддамса. — Начните с сада, я только вчера постригла розовые кусты. — Я думал, мы пойдём в сад? — неуверенно переспрашивает Ксавье, когда Уэнсдэй подводит его к одной из массивных дверей, стянутой железными прутьями. — В подвале множество орудий пыток, это куда интереснее, чем общипанные розы, — непоколебимо возражает Уэнсдэй, вставляя в проржавевшую замочную скважину длинный ключ. — Надеюсь, ты не собираешься применять их на мне, Уэнсди, — он не может удержаться от легкой саркастичной колкости. И от невесомого прикосновения к ее тонкой талии. — Ещё раз назовёшь меня так, и я непременно это сделаю, — парирует Аддамс, но в ее голосе нет привычных стальных интонаций. И она не спешит сбрасывать его руку, хотя Ксавье четко ощущает, как напрягается ее спина в том месте, где лежит его широкая ладонь. Подвал вовсе не выглядит заброшенным. Трепещущие огоньки множества свечей заливают мрачное помещение приятным тёплым светом. Повсюду в хаотичном порядке расставлены причудливые сооружения из дерева и металла. Ксавье прекрасно знает их ужасающее предназначение, но все равно не может не восхититься человеческой изобретательностью. — Человек — деспот от природы и любит быть мучителем, — задумчиво изрекает Уэнсдэй, обводя до боли изящными пальцами деревянный рычаг на странной конструкции из небольших круглых брёвен. Он не вполне уверен, но, кажется, это называется дыба. — Ты сама пришла к такому выводу? — Это не я. Это Достоевский. Знаешь, был такой русский писатель. — Я знаю, кто такой Достоевский. Я смотрю, ты невысокого мнения о моих умственных способностях, — Ксавье чувствует себя слегка уязвлённым. — Совсем нет. Просто обычно ты демонстрируешь способности… несколько иного рода, — туманно бросает она и подходит к другому сооружению в форме небольшого круга с острыми шипами вовнутрь. Ксавье не знает, можно ли расценивать эту неясную фразу как намёк. В случае с Аддамс никогда нельзя быть ни в чем уверенным, и он понемногу начинает к этому привыкать. — Почему ты сказала родителям, что у нас нет отношений? — он не может не задать этот вопрос, терзающий разум с того самого момента, когда они покинули столовую. — Потому что у нас их нет. Он уже почти смирился с ее извечной арктической холодностью, но эти слова все равно бьют по сердцу жёстким хлыстом. Вряд ли хоть одно из убийственных приспособлений вокруг способно причинить такую же боль, как она. Какая горькая ирония. Уродливые конструкции с опасно торчащими шипами, одно неверное движение — и неизбежно поранишься до крови. И она — ослепительно-красивая, обманчиво-хрупкая, сокрушительно-желанная… Вот только поранишься от абсолютно любого движения в ее сторону. — И что же тогда у нас? — Ксавье всеми силами пытается держать лицо, но в голосе слышится плохо скрываемая дрожь. Настолько, что даже Аддамс, со своей скудной эмпатией, это замечает. — Я… не знаю. Что же, по крайней мере, она пытается быть откровенной. Ксавье понимает, насколько тяжело для неё признаться, что непоколебимая Уэнсдэй Аддамс чего-то не знает. Он мгновенно смягчается. Она с поразительной легкостью влияет на него, разбивая все барьеры, которые сама же и возводит. Ксавье в несколько шагов сокращает расстояние между ними до минимального. Уже привычным движением руки ложатся на точеную талию. Уже привычным движением он склоняется к ее лицу, скользя пристальным взглядом по четкому контуру пухлых губ. Тоненькие пальчики Уэнсдэй запутываются в его распущенных волосах, и этого простого прикосновения оказывается достаточно, чтобы внутри все вспыхнуло пламенем стремительного лесного пожара. — Чего ты хочешь, Аддамс? — выдыхает Ксавье в ее приоткрытые губы. — Тебя.