Хлебозавод 42

Рабочий день, начавшийся с беспредела в стиле Босха, завершался глубоко за чертой разумного трудового нормирования. За окнами густилась предполуночная тьма, которая давила своей массой на хрупкие стёкла, пытаясь залиться внутрь кабинета и поглотить яркий галогеновый свет. Иногда - на доли секунды - моя рука непроизвольно зависала над плоской клавишей выключателя, но мне всегда удавалось побороть несвоевременные порывы собственной природы. Я здесь не затем директор по персоналу, чтобы позволять себе... всякое такое, в духе Евгениев Носковых. Интересно, кстати, где этот кадр? Гудок, знаменующий окончание второй смены, прозвучал минут сорок назад, и струйка отмытых рабочих уже вытекла через ворота, растворившись в городском многообразии. Но что-то я не помню, чтобы мой взгляд, скользнув по экрану, транслирующему картинку с камеры над вахтёрской, привычно споткнулся о полосатую шапку с помпоном или мелированные вихры. Quod erat demonstratum, собственно: помимо заработка, у Евгения Носкова есть как минимум ещё одна причина трудоустройства на Хлебозавод. И имя ей... - Не поминается всуе, - вслух выговариваю я с откровенным неудовольствием. Гудящий галогеновый свет, смешанный с усталостью, давит на плечи и затылок, и я подхожу к окну - приоткрыть фрамугу и впустить в спёртую атмосферу кабинета немного зимнего воздуха с привкусом мокрых кирпичей и смородиновых слоек. И замираю, зацепившись глазами за высокую угловатую фигуру в этой совершенно отвратительной школьницкой шапке с помпоном, которые абсолютно не пристало носить приличным молодым людям в начале своей трудовой карьеры. Евгений Носков, вместо того, чтобы высматривать в перспективе Комсомольской последние маршрутки, мягким рысьим шагом наискосок пересекает простирающийся за окнами административного корпуса пустырь. А в вытянутой руке у него покачивается на шнурке абрикосовая косточка с руной, которую он явно использует в качестве спиритического маятника. Любопытно. Подняв фрамугу, я поудобнее облокачиваюсь о подоконник - точнее, о тот его небольшой участок, что ещё не занят моей коллекцией кактусов. И принимаюсь наблюдать. Всё то, что никогда и никто не должен обнаружить, находится совершенно не здесь, поэтому я позволяю себе расслабиться и посмотреть этот артхаусный моноспектакль. Сцену, то есть треугольный пустырь, заваленный смёрзлым снегом поверх бурьяна, освещает единственный уныло-зеленоватый тусклый фонарь, и за пределами узкого клина его света густится полная непроглядность. Евгений тем временем, исходив пустырь вдоль и поперёк и явно ничего там не отыскав, досадливо цыкает и поднимает руки, чтобы забросить кожаный шнурок обратно на шею - и в этот момент на него из тьмы прыгает сразу несколько фигур. А ключ на моей груди вдруг резко раскаляется, вжигаясь в кожу - и я, судорожно втянув воздух сквозь зубы, одним резким движением нажимаю на клавишу выключателя, гася лампы. Сколько же лет они горели круглые сутки, поддерживая всё в состоянии приятной стабильной рутины... очень, очень много. Времени одеваться нет. Когда я стремительно выскальзываю из узкой двери служебного хода, ведущего на пустырь, обнаруживается, что дела у Евгения Носкова - хуже некуда. Трое нападающих, вооруженных арматурными прутами, повалили нашего нового пекаря на землю и безжалостно лупят, как пыльный ковёр, а он лишь беспомощно прикрывается своим рюкзаком и хрипит что-то вроде "Принц, принц...". - Отдавай критта-холо по-хорошему, щенок, пока рёбра ещё целы, - странным, словно стрёкот счётчика Гейгера, голосом требует один из нападавших, на некоторое время прекратив превращать пекаря в форшмак и требовательно протягивая длинную руку к Евгению. Так, а вот калечить свой персонал я не позволю никому. Тот факт, что этот Носков мутный, как взгляд с похмелья, и невесть зачем рыскает по всему заводу, уходит на второй план перед суровой истиной: если ему переломают рёбра, он не выполнит квартальную норму. А мне ещё и с больничным потом морочиться и реестр прямых выплат в ФСС отправлять... Я делаю десять шагов через пустырь, с силой вонзая острые шпильки в лёд, чтобы не поскользнуться, кратко решительно выдыхаю и, сразу взяв громкость чуть выше средней, чётко приказываю: - А ну, быстро отошли от моего младшего пекаря, ренегаты. Одно резкое движение - и я вызываю охрану Хлебозавода. Арматуру бросить как можно дальше, лицом в забор, руки над головой, ноги на ширине плеч. Считаю до трёх, два уже было. - Ах ты сука, - замахивается на меня прутом ближайший агрессор - и тогда я переплетаю пальцы над раскалённым ключом и кричу. От моего пронзительного вопля-призыва плоть под одинаковой тёмной одеждой нападавших колеблется, словно желе, и начинает чадно дымиться, заполняя воздух вонью палёного белка. Попытавшийся было отползти в сторону Евгений, зажимая уши ладонями, скручивается в тугой комок на снегу и смотрит на всё происходящее совершенно стеклянными глазами. - Так ты, выходит, из этих, х-хтонь рваная, - надломанно выскрипывает главарь этой шайки, сплюнув в снег вяло булькающим гудроном, и я ледяным тоном корректирую: - Антонина Аласторовна. А вот кто вы такие - пусть охрана разбирается, это их работа. - Как бы не так, - в сиплом стрёкоте внезапно проскальзывает издевательский смех - а потом эта тварь всем телом прыгает на меня, растопырившись, словно кусок измазанного гудроном брезента, пытаясь залепить лицо и рот, спеленать собой и повалить на лёд. "Только бы ключ не сорвали", - мелькает в голове мысль, пока я вновь, теперь уже в полную силу, кричу Воздух горячим маревом вибрирует над пустырём. Плавятся, делаясь словно бы пластилиновыми, пруты арматуры. На стремительно тающий лёд вытекает стекло фонарной линзы. Тлеют тёмные балахоны нападавших, кончики вихров Евгения и мои собственные манжеты, и уже должна бы появиться охрана, вот сейчас, вот... Но тут меня всё-таки плотно облепливает эта горящая заживо (или замертво, кто её там знает) тварь, окончательно утратившаяся человеческую форму, и я захлёбываюсь в жирном дыму, не в силах издать ни звука. От оглушённого Евгения, у которого из ушей сочится кровь, а в глазах застывает немая вечность, вообще никакого толка, а охрана... почему-то не явилась на мой призыв. Неужели это всё?.. И в этот момент что-то отрывает от меня - вместе с обугленной блузой и местами даже с кожей - эту отвратительную тварь. Жадно хватнув перекошенным ртом относительно свежего - если он вообще возможен в центре промышленного города - воздуха, я обнаруживаю, что из-за скрытого темнотой забора к нам ползут провода. Разные провода - тонкие уличные из стали с алюминием, толстенькие силовые кабели в оплётке, даже несколько медных, явно от трамвайной контактной сети. И, словно технократичные тентакли, сгребают и сминают нападавших, ловко превращая в комки из обугленной плоти и ткани. Я наблюдаю это представление, совершенно онемев, без единой связной мысли в голове - и лишь запасным инстинктом испытываю счастье от того, что ключ наконец-то остыл и больше не пытается прожечь во мне дыру до сердца. Кое-как усевшийся Евгений вместе со мной таращится на то, как провода, скатав останки агрессоров в три шарика, ловко утаскивают их в зазаборную темень, и понимания в его взгляде не больше, чем в моём. - Косточка Ваша как, уцелела? - спрашиваю я - и морщусь от звука собственного голоса, растрескавшегося и готового вот-вот рассыпаться на острые осколки. Ничего, галлон масла быстро исправит эту неприятную ситуацию. Евгений молча показывает мне свой амулет. - Отлично, - я встаю, брезгливо отряхивая с узкой юбки жирные хлопья пепла, потом протягиваю руку Евгению Носкову - и он всё так же молча вцепляется в моё запястье, с трудом поднимаясь на ноги. Я окидываю его быстрым цепким взглядом - да, ссадины и синяки в избытке, но кости все целы. - Полагаю, через некоторое время нам с Вами будет нужно серьёзно побеседовать, гражданин Носков, но пока что в рамках сохранения своей психики предлагаю подняться в мой кабинет. И в разумных дозах воспользоваться, гм... лекарственными средствами для восстановления ментального здоровья. Как Вы смотрите на это рациональное предложение, гражданин Носков? - Пристально, - с чуть надломанной, но искренней улыбкой отзывается Евгений, и мы, придерживаясь друг за друга, уходим под укрытие крепких стен Хлебозавода. Из одного чата в ТГ: "Алё, гараж, тут вообще кто-нибудь относительно осмысленный остался? Я уже который раз сюда прихожу, а никого нет! Спрашиваю, где все - молчат... Меня ж скоро свернёт в какую-нибудь катаплазму, вы там что - коллективно нашли банку воробьиных соплей? Лись! Принц! Дорогой доктор, в конце концов! Is anybody at home? Даю вам время до полуночи, чтобы появиться в чате, а потом пинайте на себя, я вас пойду искать, и кто не спрятался - того найду и перепрячу, но уже по частям... Dixi".