Хлебозавод 42

Я сижу в своём кабинете, где на побелённом потолке прилежно и успокаивающе жужжат галогеновые лампы, разбираю и подтверждаю табели в 1С, и время от времени отпиваю крепкий чёрный чай из термокружки в несколько легкомысленный горошек. По нашему внутреннему радио транслируют мою любимую "Нам песня строить и жить помогает", и настроение у меня столь же приятное, сколь и пушистый декабрьский снег, что порхает за окном. Дымит заводская труба, заполняя весь окрестный квартал ароматом слоек с абрикосовым джемом, и всё на своих местах, и всё в порядке. Что это, если не счастье?.. Так. Табели закрыты, можно переходить к реестру прямых выплат. Но вначале сделать перерыв на разминку и заодно кабинет проветрить. Работать тоже нужно уметь - чтобы это не вредило здоровью... Я поворачиваю голову к окну - и замираю, увидев вместо привычных, чуть волнистых старых стёкол... чёрные зеркала. Вместо моего лица в глади, источающей космический холод, отражается какая-то хтоническая харя с щупальцами вокруг рта и чрезмерным количеством глаз без зрачков. Моё горло перехватывает спазм - а в следующую секунду вшитые в подсознание инстинкты срывают меня с места быстрее, чем я успеваю хоть что-то подумать. Уже нырнув под массивный стол и упираясь лбом в собственные колени, я слышу звон взрывающихся зеркал - и сверху проливается дождь из чёрных осколков. Вздрагиваю и ёжусь, несмотря на то, что меня прикрывает прочная и надёжная столешница. Куски зеркал с вибрирующим, проникающим куда-то в костный мозг звуком разбиваются об пол вокруг моего убежища, дробясь и вновь разлетаясь по сторонам брызгами траурного салюта. Откуда-то я знаю, что если меня ранит осколком, то... - на этом мысль провисает оборванным проводом, не в силах протянуться туда, в крайне неприятную правду. В кармане пиджака вибрирует смарт, и я очень аккуратно освобождаю его. Не с первого раза попадаю пальцем в иконку мессенджера: некий неизвестный абонент с номером из сплошных нолей прислал мне эмодзи в виде мунковского "Крика". Ну отлично. Вот словно мне и так вокруг всякого отвратительного сюрреализма мало. В кабинете повисает тишина, нарушаемая лишь гудением ламп. Я осторожно дотягиваюсь до одного из ящиков стола, выуживаю оттуда свою заветную плоскую фляжку и глотаю ром, совершенно не чувствуя крепости, словно чаёк. Потом так же осторожно выбираюсь. Чёрные осколки, торчащие в столе и обивке дивана, рассыпанные по паркету, настолько холодные, что курятся антрацитовым дымком. Изо всех сил стараясь не наступать на них и страдальчески морщась от хруста зеркал под шпильками, я выбираюсь в коридор. По внутреннему радио, подёргиваясь и прерываясь порой хрипом помех, звучит "Эй, дубинушка, ухнем". Просто... что? Такое чувство, что я в каком-то абсурдном кошмаре... Я щипаю себя за запястье - сурово, до синяка. Закусываю губу - нет, не сплю. - Ты не спишь, ты снишься, - произносит вдруг неподалёку воркующий девичий голос. Я поднимаю глаза от следов собственных ногтей на запястье - и долго, очень долго смотрю на плавно плывущую по полутёмному коридору девушку в простом, но элегантном белом платье, с невероятно длинными волосами цвета молока. Они неспешно текут и тянутся за ней мириадом матово мерцающих нитей, змеясь по полу, стенам и даже немножко по потолку. Потом я выговариваю, не совсем спрашивая, а, скорее, неуверенно утверждая: - Анна. - Да, это я, - отзывается та ласково, и светится мне навстречу. - Я пришла тебе помочь, милая Тони. Прости, что так и не смогла объяснить всё в первый раз - сама ещё многого не умела, да и была очень далеко отсюда, и сны твои были хрупки и нестабильны... Некоторое время я молчу, раскладывая информацию по полочкам у себя в голове. Но толком навести порядок мне не даёт тихий стеклянный хруст где-то над макушкой. Я краем глаза успеваю увидеть, как стеклянный прямоугольник с надписью ВЫХОД над дверью на лестницу стремительно темнеет, обретая зеркальный блеск. А потом матовые волосы Анны, сплетаясь в стремительном броске, ловят брызнувшие в разные стороны чёрные осколки, обволакивая их и растворяя в своей густой мерцающей массе. Вздрагивает в кармане смарт, и я с несколько обречённым вздохом открываю сообщения и смотрю на присланную всё тем же неведомым абонентом розочку. Анна тихо говорит: - Я не знаю, откуда именно взялись эти чёрные зеркала, но именно они - токсин, когда-то отравивший сны Спящего и превративший их в кошмары. Тогда, в давнем декабре, я сама мало что понимала в механике и химии сновидений, поэтому и не стала возражать против твоего решения разбудить его. Я опасалась сделать только хуже, и у меня не было иного плана действий. А теперь он у нас есть. - У нас?.. - я легонько вскидываю левую бровь, не стесняясь источать густой скепсис. На всяческую самодеятельность на вверенной мне территории у меня исторически аллергия, даже если намерения у сторонних благодетелей самые распрекрасные. Анна смущённо и совершенно очаровательно улыбается, взирая на меня круглыми сизыми глазищами: - Прости, я не собиралась тебя расстраивать. Наверное, надо было сначала с тобой всё согласовать как-то, но мой руководитель, доктор Шаттенштерн... - Ой, всё. Можешь не продолжать, - резко вспомнив всю предысторию своего появления в снах Спящего, я закатываю глаза, мельком подумав о том, что Март оценил бы этот жест. А очередная вибрация телефона в кармане так и вообще вызывает желание драматично приложиться лбом об стену. Даже знать не хочу, что мне там в очередной раз прислали. - Пока чёрные зеркала вновь не разрослись по всему заводу и не ранили других, искажая и уничтожая их, нам нужно исцелить Спящего, - серьёзно говорит Анна и крепко сжимает мою руку своими прохладными хрупкими пальчиками. - Ты ведь можешь отпереть двери в Хранилище?.. - Не могу гарантировать конечный результат, но сделаю всё, чтобы его достичь, - честно отзываюсь я, внутренне собираясь и решительно поправляя очки. - Идём. И... спасибо. Идём мы трудно и долго, хотя расстояние от административного крыла до центрального холла с лифтом в Хранилище фактически невелико. Всякая стеклянная поверхность для нас - прямая угроза, да и последствия отравления проявляются чем дальше, тем больше. На втором этаже загустевший и ставший кислотно-синим свет галогеновых ламп течёт из растрескавшихся колб, проедая сквозные дыры в гранитных ступенях. Пролётом ниже нас встречает отдел бухгалтерии, сросшийся воедино в какого-то гекатонхейра, который пытается одновременно подкрашивать губы, курить, делать селфи и переругиваться. Анна воспринимает весь этот махровый сюр с удивительным стоицизмом, и только белые бровки у неё страдальчески подрагивают, когда я отпинываю с дороги очередной багет с зубами по периметру, решивший полакомиться нашими ногами, или пока мы пережидаем кровавый дождь непосредственно с потолка. Что лично до меня, то моё чувство долга служит мне последним графитовым стержнем в этом раскалённом ядре чужого кошмара. Ну ладно, ещё и желание лично и очень подробно поведать доктору Шаттенштерн о том, где я его видела вместе со всеми этими экспериментами. Как раз когда мы выползаем в центральный холл, и я сглатываю при воспоминании о шикарных стеклянных стенах входной группы (привет тебе, советский конструктивизм и отдельно пламенный поцелуй ле Корбюзье!), смартфон вибрирует три раза. Смирившись с неизбежностью очередной порции абсурда, я жестом останавливаю Анну у выхода с лестницы и открываю мессенджер. Три картинки: рупор мегафона, голова орла, зеркало. - Что это ещё за волшебные шарады? - чуть ли не выстанываю я, при этом одним глазом косясь на то, как из растрескавшихся плафонов на стенах шустро разбегаются странные прозрачные насекомые, похожие на помесь уховёртки и открывашки, а гардеробщица Вера задумчиво жуёт чьё-то драповое пальто, почёсывая при этом рога одиннадцатым (вроде бы) щупальцем. Анна деликатно заглядывает в мой смартфон - и вдруг велит: - Тони, так ты крикни на стеклянную стену, пока она тоже не трансформировалась в чёрные зеркала! Разбей её поскорее! - Хм... неплохая идея, - вынуждена я признать правоту Анны и неведомого абонента. Один короткий низкий рык, подобный удару незримого кнута - и стёкла разлетаются по холлу, в полёте частично превращаясь почему-то в крылатые слойки, а частично падая на пол и оставляя на нём склизкие кляксы. Вдвоём держа в охапке волосы Анны, чтобы они не волочились по этой пакости, мы наконец-то добираемся до лифта. Я вдавливаю кнопку вызова, пока и она во что-нибудь не превратилась, и хоть немного выдыхаю. - Хтонятина, нет! - неожиданно раздаётся от разверстых в наружную тьму дверей крик, от которого вздрагивает пространство внутри холла и начинает мигать каким-то чудом ещё работающий свет. Я оборачиваюсь и в недоумении смотрю на бледного лохматого Марта, который несётся в нашу сторону по раскисшему стеклу, размахивая сразу всеми шестью крыльями и вскинутыми над головой руками. - А ну брысь оттуда, быстро! - Ты кто такой, чтобы мне что-то приказывать, да ещё и в подобной форме... - начинаю я со сдержанным гневом. Но тут щёлкает прибывшая на этаж кабина, расходятся створки дверей, и Март с пронзительным воплем "Зеркало, блять!" влетает между нами с Анной, заслоняя собой вход в лифт. Резкий звон разбивающегося стекла... моё зависшее в пустоте понимания, враз онемевшее сердце... и Март опускается на колени, бессильно уронив на них нашпигованные чёрными осколками тонкие руки. Запрокидывает ко мне, немо стоящей сзади, бледное лицо с торчащим из щеки куском зеркала, и бесконечный миг смотрит прямо в глаза, пока его прозрачно-серые радужки облаком заволакивает боль. Потом он вышёптывает еле слышно: "Венки из белых лилий... не перепутай..." - и, дернув уголком губ в ухмылке, замирает с устремлённым куда-то вверх, но уже ничего не видящим взглядом. Я еле сглатываю - такое чувство, что и моё горло нафаршировано колотым стеклом. Анна рядом, до крови закусив костяшку пальца, беззвучно прерывисто вздыхает и касается моего плеча другой рукой. Так, Антонина, закономерные угрызения совести ты оставишь на когда-нибудь потом. А сейчас соберись, тряпка ситцевая, и займись непосредственно тем, чтобы у тебя образовалось хоть какое-нибудь "потом", отличное от delirium tremens! - Это очень больно, но нам надо в Хранилище, невзирая, - склонившись, я так аккуратно, как только могу, оттаскиваю Марта от входа в лифт, постаравшись прислонить лопатками к стене. Позволяю себе краткую горестную усмешку на тему того, как написанное на его майке возмутительное "Папей гавна" трансформировалось в сакраментальное "Поешь стекла". Март бы точно оценил эту... как он там говорил?.. постиронию, вроде бы. Д-да. Потом решительно увлекаю Анну в кабину, вновь подхватив ворох её шикарных волос. Краткое падение в шахту, клацанье лебёдки, и вот я второй раз за эту ночь вышагиваю из лифта к дверям Хранилища, возле которых, привалившись спиной к изрезанной печатями створке, сидит вторая, истинная Антонина. Со сломанным ключом в руке и с застрявшим в горле куском чёрного зеркала. Но ещё каким-то ужасным чудом живая. Я невольно передёргиваюсь, увидев, как текут и смазываются очертания собственного лица, а под кожей колышется, проступая особенно чётко в узоре вен, густая мазутная тьма. Но, преодолев себя, склоняюсь к Хранительнице, заглядывая в серо-стальные глаза и сплетясь своими пальцами с её, холодными и безвольными: - Ничего, Тонечка, я что-нибудь придумаю. Я не знаю, кто меня создал, но мы с тобой равно упорные, даже жестоковыйные, поэтому ты выживешь, а я уж как-нибудь открою дверь , даже без ключа... Продержись, пожалуйста, ещё немного. Вж-ж. Вж-ж. Вж-ж. Я достаю смартфон, не испытывая уже даже усталого раздражения. Ну конечно. Фото месящего тесто мальчика. Ссылка на статью Википедии про азот. И на закуску - картинка с домиком, над которым на фоне месяца и звёзд поднимаются в небо облачка с загадочным "Z-z". - Антонина Аласторовна, - хрипло окликают меня из-за плеча. Исцарапанный, сильнее обычного лохматый и, кажется даже, заплаканный младший пекарь Евгений Носков, в порванном наискосок через грудь полосатом свитере, сумрачно смотрит на меня из-под густой каштановой чёлки. И протягивает мне шнурок со своей абрикосовой косточкой. - Это тоже ключ. Мне его специально сделали, чтобы я нашёл Хранилище и попал в него, но я немного не успел... нужно высвистеть на абрикосовой косточке что-нибудь такое... рождественское. Я не уверен, что у меня сил хватит, поэтому давайте лучше Вы. - А я не уверена, что умею свистеть... особенно всякие весёлые песенки, - отказалась я. В этот момент вход в лифт как-то странно хлюпнул и начал оплывать, мутируя в пучок липких щупалец, и Анна умоляюще воскликнула, обнимая собственные волосы: - Прошу Вас, откройте скорее дверь, пока безумие зеркал ещё не полностью поглотило разум Спящего! Если яд достигнет ядра его сущности, мы застрянем здесь навсегда!.. - Хороший аргумент, - дрогнувшим голосом согласился Евгений и принялся высвистывать на своей косточке "Веткой падуба украсим". Повинуясь непонятному порыву, я внезапно подхватила эту песню, полностью отдавшись ей и поднимая голос всё выше и выше, за пределы всех мыслимых диапазонов. Мелодия заполнила всё пространство, резонируя и переплетаясь с пульсацией наших сердец, и двери, дрогнув, начали постепенно отворяться. Отреагировав на это движение, матовые волосы Анны ожили и млечными лозами вначале робко, а потом всё быстрее поползли в ширящуюся щель между створками, за которыми хаотично клубился, генерируя всё новые и новые слои собственного кошмара, Спящий. Длинные пряди оплели двери, не давая им закрыться, и Анна сделала шаг вперёд. Всё это время смартфон в моей руке, практически не прекращая, вибрировал от сыплющихся в него PRIVET!!!111, жмущих друг друга рук и весёлых салютов абсолютно вырвиглазной кислотной расцветки. Пронзённая внезапной мыслью о том, что это написывает мне сам Спящий, я невольно поперхнулась, оборвав песню - и в тот же миг абрикосовая косточка, на пару секунд ярко вспыхнув руной, обратилась в руках Евгения в горстку праха, явно исчерпав свой ресурс до нуля. Створки дрогнули - и начали сходиться обратно. - Благодарю вас всех за отличную работу, - раздался прямо перед дверями негромкий ровный голос, и вслед за кратким треском электрического разряда там появился доктор Шаттенштерн. Выглядел он слегка растрёпанно, а в его круглых очках не хватало левого матового стёклышка, но во остальном доктор держался абсолютно невозмутимо. - Вы все в точности выполнили мой план, даже не будучи в него детально посвящены - ну, за некоторым исключением Анны, моего лучшего анестезиолога. А я, в свою очередь, нашёл и уничтожил источник токсина. До успешного завершения операции остался всего один небольшой штрих... Шаттенштерн поудобнее перехватил то, что держал на согнутой в локте руке - к моему изумлению, это оказалась нарядная фарфоровая куколка в белом кружевном платье, с закрытыми глазами - и мимо Анны изящно проскользнул в стремительно уменьшавшуюся щель между створками. Анна застонала, вонзив ногти в виски и пытаясь волосами хоть как-то удержать неизбежно захлопывающуюся дверь. Но её матовые пряди, явно поняв, что сейчас их отсечёт примерно десять тонн обсидиана, стремительно метнулись назад, плеснув над плечами девушки двумя бессильными белыми крыльями. С издевательски-деликатным негромким "Клинк" створки замерли, вновь запечатав Хранилище. - Всё, - пепельным шёпотом резюмировала я, садясь на пол рядом с другой Антониной и бессильно закрывая глаза. Смартфон сердито гуднул, ткнувшись в ладонь, словно не был со мной согласен, и я почти помимо своей воли приподняла ресницы, мазнув пальцем по экрану... "Антонина Аласторовна! Мне сегодня в первую смену выходить или во вторую? Извините, я забегался и забыл совсем :с Е. Носков (Лись)" - гласило одно новое сообщение. И я, подняв глаза и невольно улыбнувшись своему отражению в оконном стекле, на фоне дымящей трубы моего Хлебозавода № 42, написала в ответ: "Вы сегодня выходной, Евгений. Спите".