Гранатовое благоразумие

— Она будет в порядке? Будет? Точно будет? Карлайл, я не вижу вообще ничего! Голос Элис — канареечье щебетание с утра. Быстрое, резкое, бьющее по чувствительному слуху, но до того привычное, что слушаешь его с улыбкой, что бы ни происходило. В противовес её птичьему беспокойству — холодная отстранённость Джаспера. Она ощущается не как свежий воздух, а скорее как опасный ледяной сквозняк, из-за которого заболевают люди. Явление это практически незаметное — и оттого опасное, способное привести к самым ужасным последствиям. Его дети были такими разными, что порой в это не верилось. Но каждый раз сердце Карлайла, — его мёртвое, давно замершее сердце, — словно начинало оживать в груди, когда он видел, как Элис и Джаспер счастливы вместе. Как они друг друга дополняют и поддерживают. — Если ты не будешь лезть мне под руку, то будет, — тихо сказал Карлайл, осторожно продвигая пинцет внутрь расслабленного горла девушки. Белла Свон, дочь мягкого и спокойного шерифа Чарли, которого любили все в Форксе и даже немного дальше, оказалась совсем не похожа на девушку из благополучной семьи. Болезненно худая, бледная, с жёлто-голубыми синяками под запавшими глазами и остриженная практически под ноль, она производила неприятное впечатление. Если бы Карлайл был врачом чуть хуже, чем он являлся на самом деле, то подумал бы, что девочке осталось недолго. Однако это было не так: он слышал ровный и правильный стук её сердца, кровь продолжала свой путь по тонким, но хорошо прощупывающимся на запястьях венам, глазные яблоки двигались под бумажными веками. Было только одно «но». Белла Свон, несмотря на своё абсолютно здоровое состояние, не дышала. Девушку принесли Элис и Джаспер; провидица была в нехарактерном для неё состоянии: растерявшая всякий покой, взъерошенная больше обычного, с выпученными от ужаса глазами и перекошенным ртом. Даже Джаспер рядом, казалось, потерял изрядную часть своего вечного хладнокровия и теперь напоминал айсберг, расколовшийся из-за потеплевшей воды. Острые скулы, мрачный взгляд. Беспокойство, совсем не свойственное человеку, прошедшему не только Войну за независимость, но и собственное освобождение из рабства своей создательницы. Элис позвонила Карлайлу в шесть часов вечера, практически ровно. И, не здороваясь, сразу же спросила, где мужчина находится. Он был дома. Его смена закончилась, в больнице были и другие люди, которые могли работать. Карлайл, конечно, просил, чтобы ему ставили больше смен, — а что ещё делать скучающему вампиру его возраста? — но руководство было непреклонно и то и дело напоминало о трудовом договоре. Два выходных в неделю, мистер Каллен, вот что они говорили. Не меньше! Может, и к лучшему, что в этот день его практически выгнали из приёмного отделения, едва закончилась смена. Потому что Карлайл снял трубку дома, но ещё не отойдя от обычной врачебной рутины. Эсме уехала в город за новыми фотоальбомами по дизайну, и в родном гнезде мужчину встречала разве что тишина. — Она умирает! — панически взвизгнула Элис по телефону. — Или нет?! Я не понимаю! Мы бежим домой! Сознание сразу заработало: «она», «не понимаю», «бежим». «Она» — это, как подумал Карлайл, Белла Свон. И не ошибся в своих предположениях; именно этой девушки было удивительно много в жизни клана Калленов в последнее время. «Не понимаю» от провидицы заставило нахмуриться и напрячься. Элис была в их семье той маленькой хорошенькой мисс всезнайкой, которую все всегда любили и баловали по возможности. Она всегда и всё знала и понимала людей лучше, потому что смотрела не только по сторонам, но и на бесконечность вперёд. «Бежим» — значит, дело совсем плохо, раз они с Джаспером решили оставить машину и добраться своим ходом. Так было быстрее, но при этом немного опаснее для тех, кто не хочет разоблачения. Карлайл не хотел. Форкс ему нравился, а оттого доктору Каллену заранее было жаль прощаться с этой местностью. Не так много городов для вампира, где можно спокойно жить; было в Форксе что-то мягкое, притягательное, приятное, из-за чего сюда хотелось возвращаться снова и снова. Душа Карлайла словно стремилась к мягкому хвойному аромату, неторопливой жизни, редким машинам и расслабленным людям, сознание которых не было захвачено видоизменившейся золотой лихорадкой. Карлайл пережил эти времена. Только понятия и поменялись: раньше убивали за блестящие брусочки и самородки, теперь — за бумагу с изображениями мёртвых президентов. Но в основе этих убийств лежит одно и то же. Жадность, свойственная человеку так же, как и способность любить. Появившаяся в компании детей Карлайла Белла Свон была угрозой этому спокойствию и предвещала скорый уезд из Форкса, что так нравился доктору Каллену. Может, поэтому он и поверил словам Эдварда о том, что девушка странная? Зря поверил, наверное. Поддался чувствам и эмоциям, как простой человек, не разменявший и половины века. Это было проклятие вампиров — ты застреваешь в том возрасте, в котором тебя обратили. Карлайл видел это по мягкой материнской улыбке Эсме, чисто подростковым взбрыкам Эдварда, неопределённости Элис, что не помнила себя до обращения. И сам себя ловил на мысли, что до сих пор, несмотря на все прожитые годы, не чувствует себя старше тридцати. А ведь обратили его в двадцать три. Семь лет ментального прогресса — вот весь результат духовного роста Карлайла Каллена. Весьма прискорбный результат, если кто-то его спросит. Когда Элис вихрем ворвалась в гостиную, всё уже было готово: стол Карлайл поднял на железных ножках и застелил белой тканью. Рядом стояли хирургические инструменты, продезинфицированные и идеально острые. И сам Карлайл был в рабочей одежде и в перчатках. Джаспер, забежавший следом за Элис, выглядел не сильно лучше. На руках у него была девушка. Сердце у неё стучало, кровь бежала по венам, глазные яблоки двигались… Дыхания вот только не было. — Давно она так? — С самого начала, — заломила пальцы Элис, обеспокоенно всматриваясь в то, как Карлайл быстро стягивает с девушки толстовку; для пальпации стоило оставить Свон в футболке, а ещё лучше просто в белье, но футболка тоже ничего, не помешает… — Уже минут пятнадцать! Она сначала зажгла свечи, потом стало холодно, и она начала заваливаться, и… — По порядку, Элис. Девушка всплеснула руками, резко развернулась и ушла к окну, успокаиваться. Вместо неё к Карлайлу подошёл Джаспер — как всегда собранный, хладнокровный, но с другим, изменившимся выражением лица. На четверть тона, на оттенок мысли… Это Карлайла изумило практически до глубины души. Джаспер был его ребёнком, — как и все они, пускай даже Джаспера и Элис обращал не Карлайл, — и доктор Каллен знал, насколько сложно он привыкает к кому-либо новому в своём окружении. Джаспер до сих пор не мог оставаться спокойным, если рядом был кто-то из клана Денали, а ведь они считались, пожалуй, самыми близкими для Калленов вампирами что по менталитету, что по укладу жизни, что по выбранной диете. «Он привязался к этой девушке», — вот что понял Карлайл, глядя в глаза одного из своих сыновей. Руки доктора Каллена продолжали порхать над тонким хрупким телом. Никаких отклонений. Прекрасное здоровье. Признаки проходящего авитаминоза. И слишком короткие волосы… Кто тебя обстриг, красавица? Кто лишил этого богатства? Карлайл знал, что современные девушки, бывает, стригутся коротко, однако в Форксе этого он не видел. К тому же, «коротко» для Карлайла — это по плечи или чуть меньше, как у Элис. Но не до черепа, оставляя только маленький жёсткий тёмный пушок. — Элис не увидела будущего сегодня, — принялся докладывать Джаспер. — Но ощутила приступ воодушевления, что бывает при правильном развитии событий. Карлайл кивнул. Да, было такое у их провидицы: иногда его дочь не видела картинки, как может развиваться событие, но при этом чувствовала, правильно ли всё идёт или же нет. Не раз и не два она благодаря этим чувствам уводила клан из опасных ситуаций, и благодарность Карлайла к Богу за дар своей дочери не имела границ. — Купив то, что ей показалось необходимым, она забрала Белз и меня из школы и отвезла в место, которое являлось ей в видениях раньше. Карлайл нежно провёл пальцами по горлу девушки. Почему она не дышала? Что за секрет в этом, что происходит? Почему, если она не дышит, её тело ведёт себя как обычно? Никаких признаков гипоксии или даже хотя бы простейшего неудобства. Сердце работает, как хорошо отлаженный мотор. Кровь шумит океаном в молодых венах. Лёгкие молчат. — Что за вещи? — спросил Карлайл, раскрывая девушке рот. Если не дышит — значит, что-то мешает. Учитывая, что дышать можно через рот и через нос, значит, что-то в трахее или в глотке, раз перекрывает доступ воздуха. Почему же она… Ответ сына заставил Карлайла замереть с рукой, занесённой над медицинскими инструментами. — Она проводила какой-то обряд. Элис не знает, какой именно — они этого не обсуждали, а в видениях она ничего… не видит. — Как будто таз на голову одели, — тяжело произнесла Элис. — Я слышу в тебе слова этой девушки, — улыбнулся Карлайл. — Перенимаешь её манеру общения. Элис скрестила руки на груди и даже не повернулась, но в отражении оконного стекла Карлайл увидел, что его дочь поморщилась. Она была на него в обиде за то, что он прислушался к словам Эдварда, а не к её. Она ведь не один раз повторяла: Белла, — Белз! — будет одной из них, вампиршей, одной из клана. Они будут бегать вместе, охотиться, изучать тёмные прибрежные воды и смеяться рядом с костром, на котором будет жариться зефир. Просто для атмосферы, потому что есть его потом никто не станет. И для запахов, которые Элис любила. — Какие у неё глаза, Элис? — спрашивал в ответ на её рассказы Эдвард. Элис поджимала губы и говорила: красные. Как бы далеко она ни заглядывала в будущее, глаза у Беллы всё равно красные. Ни следа от золота, присущего вегетарианцам. Наверное, поэтому Карлайл и… Взяв фонарик, Карлайл посветил в рот девушке и нахмурился. Затем взял пинцет, цыкнул на подошедшую и полезшую под руку дочь и осторожно ввёл инструмент прямо в мягкую человеческую глотку. Подцепив застрявший предмет, Карлайл вытащил его. В тот же миг Белла задышала, словно не было удивительного времени без кислорода. Словно ничего не произошло. Словно… Джаспер осторожно провёл по лбу Свон кончиками пальцев и приложил руку к шее девушки. Проверял, всё ли в порядке; Карлайл видел это по тому, как напряжённо его сын вслушивался в чужое дыхание и как следил за движением глаз под тонкими веками. Элис навалилась отцу на руку, приблизившись к зажатому пинцетом предмету. Её не смущало обилие слюны — вампиры на своём веку и не такое видели. — Что это? — спросила она, пытаясь забрать вытащенное. Карлайл поднял руку, не давая маленькой по росту дочери завершить манёвр. Затем сам взял вытащенный предмет пальцами и покрутил, рассматривая со всех сторон. — Виатикум, — сказал он, внутренне холодея. — Что это? — не поняла Элис. — Виатикум, — повторил Карлайл, чувствуя неприятный озноб. — Деньги для путешествия. Конкретно это — Обол Харона. Воспоминания, воспоминания… сколько было связано раньше с этими монетами, не сосчитать… у его отца был целый кошелёк. И связка из разноцветных тоненьких косичек… Элис выхватила-таки из рук Карлайла монетку и отошла к Джасперу. Майор забрал у своей жены из рук Обол Харона. Большая монета, сантиметров шесть в диаметре. Неудивительно, что дыхательные пути оказались перекрыты; больше Карлайл поразился тому, что глотка Беллы не была хотя бы поцарапана. — Что это за металл? — спросил Джаспер, ощупывая монету. — Не пахнет медью, золотом или бронзой… вообще ничем не пахнет. Он попытался согнуть монету, но, естественно, этого не вышло. Карлайл вздохнул, ещё раз проверил дыхательные пути Беллы и велел унести девушку в комнату к Джасперу — только там был диван, достаточно удобный, чтобы расположить человека. Непорядок это, конечно… вот зайдёт кто-то в гости, а в доме одна кровать, — у Розали и Эммета, — и один диван у Джаспера. Ну ещё один в гостиной. Да, стоит заняться, что-то его клан расслабился только из-за того, что никого не приводит в гости. А если вдруг какая проверка? Большое количество усыновлённых детей всегда вызывало вопросы… — Карлайл, что за виатикум? — спросила Элис из комнаты Джаспера. Вот поэтому быть вампиром даже удобно: можно переговариваться, не находясь рядом друг с другом. Элис отнесла свою подругу и при этом совсем не выпала из обсуждения. Только обычно это ещё и проблемы сулит. Нет возможности уединиться… ещё одна причина, почему Карлайл любил Форкс — его густые леса. Деревья надёжно гасили большую часть звуков, что позволяло побыть наедине со своими мыслями. Жаль только, что человечество взяло курс на уничтожение природы; скоро таких зелёных островков спокойствия станет меньше. Потом ещё меньше. И ещё… В лесозащитники, что ли, податься? Стать общественным деятелем? Только из тени, естественно. Или найти кого-нибудь вместо себя? Почему-то эти мысли отдавали душком Вольтури и их стремлением к управлению мира. — Это что-то на вашем, древнем? — добавила Элис чисто из обиды. Доктор Каллен усмехнулся на этот крошечный укол. Как… комариный укус. И вот, даже в мыслях, снова всплывает Белла Свон. Как этой девушке вообще пришло в голову сравнить… — Виатикум — это, дословно, пища для путешествия, — сказал Карлайл, убирая чистые инструменты в чемодан и откладывая те, которые нужно продезинфицировать. — В католичестве так называется причастие для умершего, напутственные слова для него. Монета в руках Джаспера совсем не была похожа на «напутствие». Карлайл посмотрел на неё и поджал губы. Такую он уже видел, кстати. Очень, очень, просто неприлично давно. И не только во время охоты с отцом, но и позже. — В нашем случае это Обол Харона. — Харон — тот чувак, который переправляет души, это я помню, — фыркнула на втором этаже Элис. Судя по всему, от своей подруги она в ближайшее время отходить не собиралась. Прекрасная привязанность; ещё бы появление мисс Свон не рассорило клан… было бы вообще замечательно. Карлайл слабо представлял, как отреагируют Эдвард и Розали, когда почувствуют запах Беллы в их доме. Они были так против приближения этой девочки… так удивительно против. — Древнегреческая мифология, — согласился Карлайл. — Там была традиция класть монеты для покойника при погребении. Сначала на глаза, потом засовывали в рот, чтобы в загробном мире мертвец не потерял свой виатикум и смог заплатить за переправку на другой берег Стикса. Он сел на диван и закинул ногу на ногу. Привычка действовать по-человечески, мимикрировать, не выделяться настолько въелась в сознание Карлайла, что такие действия он уже совершал неосознанно. Он задерживал дыхание и морщился, когда чувствовал резкие запахи, — в точности как человек, — он щурился от яркого света ламп, — как человек, — он смущённо смеялся, не чувствуя стеснения за свои действия. Просто с течением времени менялись понятия стыда: к примеру, когда-то было нормальным пускать газы, в другое время это порицалось. Приходилось следить за течением моды и подстраиваться. У Джаспера, несмотря на то, что сын его был самым старшим из других детей, этого ещё не проклюнулось. Вот и сейчас он стоял, разглядывая монету в руках, и совсем не шевелился, не дышал и не моргал. Тихим тоном Карлайл напомнил об этом, и Джаспер пришёл в движение. Грудная клетка расправилась из-за мощного вдоха, ресницы сомкнулись и раскрылись, лицо ожило. — Я верно понимаю, что Обол оказался во рту девушки не по её желанию? — ради приличия уточнил Карлайл. Ясно было, что это следствие ритуала. Во время обучения у отца Карлайл насмотрелся на всякое; раньше ведьмы были более распространены, чем сейчас, и почти у каждой была похожая монета. Да и колдовство встречалось намного чаще. Если так подумать, то костры и виселицы погубили отвратительно большое количество магов. Вольтури тогда не отреагировали, потому что были сами заняты с навязыванием своей власти. Игра, затянувшаяся не на одно столетие. И только потом, когда количество одарённых вампиров резко сократилось, Вольтури забили тревогу: оказывается, наличие «магии», как бы оно ни проявлялось в человеке, гарантировало мощный дар у перерождённого. Ведьм вырезали практически под корень. Иногда Карлайл и в современности сталкивался с магичками, но их знания не шли ни в какое сравнение с тем, что господствовало в прошлом. Не зря церковь боялась магов, ох не зря… — Мы стояли за спиной Беллы, но я не видел никакого движения, — подтвердил мысль Карлайла Джаспер. — Она зажгла свечи, поклонилась, выпрямилась. Потом её резко выгнуло, глаза закатились, а рот открылся. И ещё… — Она что-то видела, — сказала Элис. — Я не поняла, что именно, но… — В её глазах было отражение, — продолжил Джаспер. — Мы с Элис, когда склонились над ней, и ещё кто-то за нами. Лучше рассмотреть не получилось. — Может, оно и к лучшему, — заметил Карлайл, забирая Обол. Крупная монета из неизвестного металла. Неровные края, словно чеканили когда-то очень давно. Выдавленное изображение — не чей-нибудь портрет, а силуэт пчелы. Очень тонкий: можно было проследить и лапки, и даже крылышки. — Такие монеты не имели ценности. Ещё в качестве Обола могли использовать монетку маленького достоинства. Конкретно этот виатикум я уже видел, — признался Карлайл. — В коллекции Маркуса. — Опять эти Вольтури, — проворчала Элис. — Везде они… Карлайл усмехнулся. Конечно, Вольтури были везде: сложно не коснуться хоть какой-то из тем, когда ты живёшь так долго и пытаешься познать этот мир в его полной красоте. Стоит ли рассказывать о вернувшейся магии Вольтури? Оболы давно не появлялись в мире; по крайней мере, Карлайл не сталкивался с теми, кому Высшие давали их. Последний раз… ещё до первой мировой, получается. Наверняка его старая семья сразу же захочет прибрать Беллу Свон к рукам; не так много рождалось сейчас ведьм, да ещё и с посторонним благословлением. Карлайл мало знал о таких колдуньях; признаться честно, вся его осведомлённость вертелась вокруг того, как их уничтожать. Наука отца крепко въелась в его кости. До сих пор, даже по прошествии трёх сотен лет, Карлайл помнил его заветы: колдунью встретишь — убей; не думай, когда целишься; не дыши, если рядом кровосос. Вряд ли отец-охотник мог хотя бы помыслить, что его плоть и кровь в итоге станет одним из тех, кого Каллены когда-то гоняли по кладбищам и убивали, пронзая сердца заговорёнными крестами. Тёмное время, неприятные воспоминания. Монета в руках — как напоминание о том, сколько ведьм Карлайлу пришлось убить, чтобы не убили его. Какой тяжёлый у его отца был кошелёк. А ведь можно, всегда было можно хотя бы попробовать договориться… многие существа ведь разумны; есть и исключения в виде вервольфов, однако даже они опасны разве что в три дня по лунному календарю. В остальное время — обычные люди, просто с большой любовью к плохо прожаренному мясу. Зачем воевать? Зачем постоянно что-то доказывать, кому? Богу?

И сказано было: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого и все другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя.

Вряд ли Всеобщий Отец обрадовался, если бы отец Карлайла начал хвалиться своими подвигами, тяжёлым кошельком с кучей Оболов и коллекцией ведьмовских кос. С каждой убитой женщины он отстригал тонкую прядку, из которой потом сплетал себе оберег. — От других ведьм, — ухмылялся отец Карлайла гнилыми зубами и жестокой душой. — Чтобы знали, кто идёт по их души. В волосах сила, Карлайл, их сила, точно тебе говорю. Они чуют! Что сказал бы Бог на это? Карлайл искренне считал, что он отвернулся бы и заплакал. — Этот Обол похож на монеты, которые были в ходу до Рождества Христова, — размышлял вслух Карлайл. — От шестого до первого века до нашей эры, если не ошибаюсь. Пчела означает связь между мирами. Загробный мир и мир живых… также пчела символизирует душу человека, тогда как рой пчёл — это земная жизнь. — Она просыпается, — перебила его размышления Элис. Карлайл это и сам слышал: по изменившемуся дыханию, ускорившемуся сердцу, мелким движениям, из-за которых обивка дивана шуршала. Белла Свон, принёсшая разлад в его душу и в его клан. Была ли она ведьмой? Скорее да, чем нет, но явно не той, на которых Карлайл охотился когда-то. И не той, которую в селениях жгли на самосуде. Судя по рассказу его детей и монете в руках доктора, у девушки был покровитель. Тот, кто отразился в её глазах за их спинами и которого они не увидели. Высшая Сущность? Карлайл на собственном опыте убедился, что они существуют; место Бога в его сердце, естественно, никто никогда не смог бы занять, но почему бы не признать, что помимо Всеобщего Отца есть и другие силы? Как минимум, его же армия, венценосные и крылатые. Судьба, в любом из своих воплощений: Доля и Недоля, мойры, норны. Смерть, которой поклонялись не в одной религии мира. Многих можно вспомнить, если задуматься. Обол навевал не самые приятные мысли. Если Белле вложили его в рот, то… то что? Что это должно значить? Вложил явно покровитель, это не шутка: попытку сфальсифицировать эту ситуацию его дети точно разгадали бы, но ни Джаспер, ни Элис не видели ни одного лишнего движения от дочки шерифа. Значит, всё-таки потустороннее вмешательство. Если чему отец и научил Карлайла дельному — так это принятию того, что человеку, — пусть теперь и вампиру, — негоже вмешиваться в дела Высших. — Тут ведь какое дело, Карли, — говорил его отец, сидя перед костром и обстругивая очередной кол из подвернувшейся рядом осины. — Ты своим маленьким тупым мозгом и представить не можешь, что там творится в планах этих Высших. Ты им — тьфу, на один плевок, на ползуба. Они пройдут и не заметят, а тебя уже не будет, потому что раздавят. Карлайлу тогда было восемь лет. Недостаточно, чтобы держать арбалет, но вполне хватало, чтобы отрезать у путников кошельки, воровать еду на рынках и шнырять среди босоногих беспризорников, вслушиваясь в сплетни о неведанном. Люди любят почесать языками. Работа охотника на нечисть практически не оплачивалась, приходилось выживать разными способами. А для восьмилетнего Карлайла это всё было большим затянувшимся путешествием; он и не знал другой жизни, если откровенно, а потому не стремился к тому, чтобы изменить привычный уклад, переданный со словами и воспитанием отца. Медицина ещё не занимала молодой разум; это случится позже, когда первая любовь Карлайла зачахнет и выдохнет в последний раз прямо у него на руках. Маленькая и слабая, с бледной кожей и тонкими губами, с мыслями о том, каким прекрасным может быть мир, если в нём станет хотя бы на чуточку меньше жестокости и насилия. Эсме была удивительно похожа на неё. Словно перерождение: та же ласковая улыбка, нежность, готовность обнять мир и следовать за Карлайлом хоть в рай, хоть в ад. Ему так повезло встретить Эсме на своём пути; так повезло в этот раз не опоздать и сделать хоть что-то… Но это будет потом, не сейчас. Сейчас — лес вокруг, недовольное ворчание зверей и тяжёлые взмахи совиных крыльев где-то неподалёку. Жар от костра и рыже-жёлтые отблески пламени, раскрашивающие кожаный плащ отца в яркие цвета. — А зачем Высшим как-то вмешиваться? — спросил восьмилетний Карли. Он маленький и щуплый, его руки все в занозах, рядом с ногами несколько кольев — они плохие, слабые, кривые, — «Как и всё, что ты делаешь, Карли, не мешайся!» — и даже не пробьют грудную клетку оборотня. Ни на что не годные. «Как и ты, Карли!» Отец смеётся в ответ на его по-детски наивный вопрос. Запрокидывает голову, и Карлайл видит, как дёргается кадык этого человека. Островки несбритой щетины — как чёрные иголки. В глазах, когда он смотрел на своего сына — гаснущие костровые искры и неприязнь столь сильная, что от неё хотелось убежать. Спрятаться. Уйти, неважно куда, куда угодно, лишь бы не видеть того, как твой родитель на тебя смотрит. Карлайл никогда не был для него сыном; только худым орудием, которое может пригодиться в финальной битве, и то лишь для того, чтобы отвести удар от сердца, прежде чем быстро и печально обломиться. Относился отец Карлайла к мальчику соответственно: без нежности или ласки, без привязанности, лишь с мыслями о возможной пользе и о том, как бы ещё использовать «этого бесполезного, вечно крутящегося под ногами мальчишку». Если и был человек, глотку которому Карлайл бы перекусил без сожалений… — Да Бог их знает, Карли, Бог их знает. Никогда не поймёшь, что у них в головах, и есть ли у них головы вообще. Как и у тебя, Карли, как ты нож ставишь? Ты скорее себе пальцы отсечёшь, тупица! Учишь тебя, учишь, а результата как не было, так и не будет! За что такое наказание мне, верному рабу твоему, Господи? …то это Розамунд Каллен.